Продолжение

 

Качаясь, он выполз на берег, обтёрся своей серой майкой, бросил её на куст сушиться, облачился в городской костюм и допил остатки. Чтобы не заболеть. Как мужики разбрелись по домам, он не заметил.

Владимир нашел Петухова крепко спящим на скамейке. На спине. Одна рука его касалась земли, другая - была неловко заведена под поясницу. Голова запрокинута, рот открыт. Глаза Петра Владимировича слезились. Он производил звуки, похожие на храп, но не храпел.

Хохлев поднялся в дом. На чердаке отыскал ватное стеганое одеяло и наволочку, набитую уже слежавшимся сеном.

17.09.2010

Горский приехал в Дом писателей раньше Жерлова и ждал шефа в коридоре.

Уже почти трое суток он занимался Хохлевым и не находил в этой личности ничего предосудительного. Более того, чем лучше Горский узнавал кандидата, тем сильнее к нему располагался. Майор разведки - как он сам считал - довольно обстоятельно познал людей. До нюансов поведения в разных, в том числе и критических, состояниях. «Стиль» Хохлева был абсолютно нов. В какой-то степени алогичен. По рассказам сослуживцев и знакомых, главным в Хохлеве была его интуитивная способность находить выходы в, казалось бы, безвыходных ситуациях. Какое-то внутреннее чутье, о котором Горский знал не только из книжек.

Хохлев был бесспорно талантлив - об этом говорили все, кого Горский смог опросить в Академии художеств и вне её. На закате советской власти изобрел какой-то ассоциативный метод, но - что вызывало недоумение - не получил со своего изобретения никаких осязаемых дивидендов. От почетного приглашения кафедры отказался... Аспирантуру не окончил. Ушел в бизнес. Практически с нуля создал коммерческое издательство и три года держался на плаву... Затем, после неожиданного предложения перейти на работу в мэрию Собчака, которое Хохлев принял, заморозил свое дело... Летун? Или ищущий свое место человек? Но нельзя же искать это место до пятидесяти лет. О государственной службе Хохлева Горский еще практически ничего не «накопал», но уже знал, что объект более двух-трех лет на одном месте не задерживался.

Майору показалось, что откровенное стихотворение «Постоянство» из «Уставшего поэта» достаточно объективно характеризует «стиль» объекта:

Я снова у разбитого корыта

И снова начинаю жизнь с нуля…

Дыхание размеренное сбито,

И под ногой качается земля.

В который раз меняется устройство

И жизни, и работы, и «друзей»,

Навязанное ночью беспокойство

Не покидает днем души моей.

Мне говорят: нельзя без постоянства

Идти по жизни – это тяжело...

Так «не ровён...» докатишься до пьянства... 

Пора бы встать и на свое крыло.

Я слушаю и отвечаю внятно:

Пускай она качается - земля,

Я постоянен - разве не понятно?

Я снова начинаю жизнь с нуля!

Горского подкупала самостоятельность Хохлева. Способность принимать решения. Смелость. Даже некая дерзость. Именно такие ценные качества требуются резидентам, забрасываемым в дальние страны. Которым часто приходится выкручиваться в одиночку. Без товарищеской поддержки. Родственным Горскому было и творческое начало кандидата - проявляемое не только в сфере искусства, - без которого в разведке никак...

Но задача-то была поставлена: найти негатив. Горский не очень представлял, о чем будет докладывать Жерлову, когда услышал за спиной его грубый окрик:       

- А! Вот и наше, б... , Главное разведывательное управление! Прибыло! - Жерлов протягивал руку. - Пошли.

В кабинете Жерлов усадил Горского за стол.

- Ну, б... , рассказывай...

- Сергей Евгеньевич, да, собственно, пока рано... Сбор данных еще не окончен.

- Но что-то уже должно быть?

- Практически ничего... Везде самые положительные характеристики. Есть, конечно, и недовольные объектом. Как без этого? Но это единицы.

- Вот с недовольными, б... , и надо работать. Скольких опросил?

- По телефону - двадцать два человека. Встречались с пятью.

- Что говорят недовольные?

- Я начал с его студенческих знакомых. Говорил с деканом.

- Товарищ майор, ближе, б... , к телу. Что ты, ё... т... м... , мямлишь тут?

- Говорят, что человек неблагодарный... Его пригласили на престижную работу в Академию художеств, а он отказался... И вообще, написал заявление по собственному.

- Почему отказался? Почему, б... , написал? Кстати, мы его, с... , приняли в Союз писателей, а он, б... , против нас идет! Точно, неблагодарный. Так почему написал?

- Как говорят не недовольные, его стали прессовать. А он не подчинился.

- Но мы-то его, б... , не прессовали. Пока еще... Хотя, б... , можем! Дальше? 

- Слишком о себе высокого мнения.

- Ну, это к делу не пришьешь. Мы, б... , все такие... А как с бабами, с внебрачными детьми?

- Никак. Не замечен.

- Этого, б... , не может быть, потому что не может быть никогда. Все творческие люди – люди влюбчивые!

- Любить можно и на расстоянии...

- Ты мне, б... , лирику тут не гони. Мне нужны факты.

- Так я и говорю: нужно еще поработать.

- Пишешь что-нибудь?

- Так, наметки. Отрицательный герой пока не вырисовывается.

- Так ты, б... , нарисуй, - Жерлов начал раздражаться. - Я тебе, зачем, с... , денег дал?

- На выходных попробую.

- Не попробую, б... , а нарисую... И не зли меня! Не разочаровывай. К понедельнику, б... , чтобы первая статья была.

К одиннадцати часам Хохлев подъехал в Законодательное собрание. Оформил пропуск и прошел в кафе. В Дубовый зал. Здесь была назначена встреча с начальником Управления делами Иваном Алексеевичем Дубровским. Хохлев по трубке сообщил о прибытии и заказал чашку кофе. Развернул недочитанную «Литературку».

Дубровский спустился не сразу. Присел напротив и тоже попросил кофе.

- В пятницу - не парламент, а болото. Ни одного депутата на месте нет... А секретари шляются где-то, курят...

-  Здесь не болото, по-моему, только в период выборов... Вот где можно заниматься своими делами... Может, и меня оформите референтом или пресс-секретарём...

- Володя, ты проснулся... Все корочки уже давно розданы...

- Да я шучу, вы ж понимаете.

Иван Алексеевич, среднего роста, всегда элегантно одетый, был страстным читателем «БЕГа» (именно на этой почве Хохлев с ним и подружился). Каждый новый номер ждал, интересовался сроком выхода в свет и частенько рекомендовал разных «интересных» людей для интервью или для беседы... А иногда предлагал уже готовые материалы. Также Дубровский почитал Хохлева как писателя. Находил в его произведениях ответы на вопросы. Но любил больше прозу и публицистику, чем стихи.

Владимир выложил на стол свежий «БЕГ». Стопкой.

 - Сегодня не так много, как всегда. Хочу использовать как агитационный материал... На выборах.

- Каких? - не понял Дубровский.

- В Союзе писателей скоро избирают нового председателя. Ваш покорный слуга в кандидатах.

- Да ты что? Удивил! - Дубровский саркастически усмехнулся. - Ваш Союз писателей самая склочная контора из всех существующих в Питере. С Жерловым никто не хочет знаться. Разве что Смольный как-то его поддерживает...

- Так Жерлов Союз таким и сделал... Люди хотят, чтобы я изменил ситуацию.

- А ты сам этого хочешь?

- Согласие дал.

- Ну, раз дал... - Иван Алексеевич снял со стопки экземпляр журнала. - Что тут интересного? Хотя, ты знаешь, я его всегда целиком читаю.

- Беседа с Глебом Яковлевичем Горбовским.

- О! Здорово. Почти забытое имя.

- Не говорите... Недавно был на гастролях... Меня спросили: кого из современных петербургских поэтов вы любите больше всего? Горбовского. А кто это? Пришлось напомнить: «Сижу на нарах, как король на именинах...».

- Поэзия сейчас не в чести.

- Тут, кстати, продолжение нашей Антологии.

- Почитаю. Спасибо.

- Еще хороший репортаж о колоколах... Мы водружали колокола на Храм Воскресения Христова, у Варшавского вокзала.

- Наслышан. Эту новость СМИ долго смаковали, - Дубровский захлопнул номер. - Но главное, как я понимаю, сейчас выборы?

- Да.

- Чем помогать? Наверное, все-таки есть смысл побороться. Вряд ли с наскока выиграешь, но засветиться сможешь.

- Чем можете.

- Тогда вот, для начала, запиши номер, - Дубровский рылся в записной книжке. - Это Николай Градов. Он тут частый гость. И абсолютный неприятель вашего Жерлова. Позвони. Сошлись на меня.

-  Так я его знаю. Хороший поэт. Я в справочнике найду.

- Я тебе даю трубку. Ты с ним хорошо знаком?

- На мероприятиях часто встречаемся...

- Начни издалека... Думаю, он сам тебе что-нибудь предложит.

Хохлев записал номер, поблагодарил и немного погрустнел.

- Не хочется о плохом... Но есть тут одна проблема.

- Говори.

- Горский - знакомая фамилия?

- Миша?  У нас трудится.

- Жерлов его недавно в Союз принял. А сейчас поручил ему про меня какую-то гадость написать. Компрометирующую.

- Не напишет. Я его остановлю. Сегодня уже не увижу... В понедельник. - Дубровский отметил что-то в своей записной книжке. - Горскому просто деньги нужны, вот он и пишет. И соглашается на всякие предложения. Но так путанно пишет... до сути можно и не докопаться.

- Спасибо вам, Иван Алексеевич.

- Давай, трудись. Дерзай... Как я понимаю, следующим «БЕГом» будешь заниматься уже после выборов.

- Похоже на то.

Выйдя из Мариинского дворца, Владимир созвонился со Странниковым. Договорились пересечься на творческом вечере Виталия Осипенко. В Лавке писателей на Невском. Вечером. 

Хохлев глянул на часы и рванул в редакцию.

Небольшой зал Лавки был забит гостями. Недалеко от импровизированной сцены, у окошка, сидел чем-то озабоченный Странников. Александр был на три года старше Хохлева. С отличием окончил филологический факультет Университета, работал редактором ряда известных изданий, автором многочисленных публикаций в центральных СМИ. Писал о современной русской литературе, но уделял внимание и социальным, и даже политическим вопросам... И не имел ни одной изданной книги.

Владимир подошел. Поздоровался. Странников снял портфель с соседнего стула.

- Это для меня?

- Да.

Хохлев присел и немного осмотрелся, поприветствовал знакомых.

- Может, на «ты»? - Владимир «выгружал» из пакета номера «БЕГа» и книжки.

- Да, так лучше.

- Тогда это для тебя.

- Так много? Плодовитый.

-  Подпишешь, пока не началось? - Хохлев протянул Странникову свой опросный лист.

- Конечно, - Александр нашел авторучку и первым из писателей проголосовал.

- Спасибо. Но как затребовать у Жерлова финансовую отчетность, я не понимаю. Он просто пошлёт подальше.

- Я тоже об этом думал. Пока не придумал.

- А предложение об организованной оппозиции мне понравилось.

- Можно создать фракцию. Достаточно двадцати человек.

- Но, наверное, не сейчас - за месяц до выборов. Погрязнем в организационных вопросах и пропустим главное. К тому же, если Жерлов будет свергнут, потребность в оппозиционной фракции отпадет.

- Согласен. Что, по-твоему, главное сейчас?

- Популяризация оппонента Жерлову. Меня не все знают. Вот с тобой серьезно говорим в первый раз. Посмотри «БЕГ» - он, кстати, стал почти литературным, - книжки. Покажи все это, кому считаешь нужным. Создай свою группу.

- Да она практически уже есть.

- Я могу подъехать куда надо. Пообщаться.

- А почему не в Дом писателей?

- Потому что там Жерлов и жерловцы. Они не дадут работать.

- Жерлов там никто. Сидит на птичьих правах.

- Но сидит же.

- Ладно, я подумаю. После договорим...

Виталий Осипенко уже читал стихи. Хохлев перевел мобильник на режим «без звука» и притих. Минут через пять после начала вечера в зал ввалился запыхавшийся Петухов. Скинул куртку, извинился перед Виталием и громко объявил.

- Товарищи! Два часа назад Жерлов и Ко начали распускать слухи, будто бы сегодняшний вечер отменён. Перенесен на другой день. Это для того, чтобы никто из писателей сюда не пришел.

- А от Жерлова, - добавил Осипенко, - ничего другого никто и не ждал. Вот так председатель Союза относится к своим писателям. Но не будем об этом... Его Бог уже наказал. Всеобщим неприятием.

Чтение стихов перемежалось музыкальными номерами под гитару. Выступлениями известных поэтов, редакторов литературных журналов, критиков. Взял слово и Странников. Поблагодарил Виталия за творчество и стойкость.

К семи часам всё закончилось, но расходиться никто не спешил. Некоторые писатели подходили к Хохлеву, интересовались «БЕГом», предвыборной программой, которой еще не было, давали наказы.  Сославшись на занятость, Саша Странников неожиданно попрощался и ушел.

Это оказалось на руку кандидату. 

Хохлев выскочил на Невский. По Аничкову мосту перешел Фонтанку, в «Восточных сладостях» купил торт, чуть дальше цветы и быстро-быстро зашагал в сторону Московского вокзала.

Относительно Туркина Хохлев ошибался. Или, вернее сказать, не до конца просчитал Юрины мотивации. Еще не успел. Странниковым Туркин пугнул кандидата просто так - к слову пришлось. Про ситуацию в Союзе Юрий Сергеевич был информирован более чем хорошо... Правда, выученный лишь подсматривать и подслушивать, то есть информацию собирать, сделать правильный анализ имеющихся сведений Туркин был не в состоянии. Мешала этому «правильному анализу» и собственная «творческая» задумка.

До отставки с государственной службы Туркину оставалось пять лет. Ровно столько, сколько длится один выборный срок председателя Союза. Сидящим дома после столь активной деятельности Юра себя не представлял. Поэтому сам готовился возглавить писательское сообщество. Готовился загодя - провел в управляющие Домом писателей своего человека, потихоньку создавал схему финансирования «под себя», пытался протащить своих людей в Смольный.  Когда летом к Туркину приехал Петухов и более часа уламывал стать кандидатом уже на этих выборах, Юра наотрез отказался, заявив: «Мое время еще не пришло... Пока оставим так, как есть».

Снять дурачка Жерлова через пять лет Туркину не составило бы труда. Но снимать Хохлева, который, в случае победы, за выборный срок сможет наработать авторитет и создать свою команду, совсем другой расклад.

Владимир путал Туркину все карты.

Сегодня, сославшись на нездоровье, Юрий ушел с работы пораньше. Поужинал, включил телевизор и устроился на диване. Туркин не был любителем хоккея, но за «СКА» иногда болел. Питерцы начали неудачно – пропустили быстрый гол.

Зачем Хохлеву это нужно?

Чтобы обеспечить финансирование своего журнала? Для PR-а себя как писателя? Чтобы заработать славу, известность и популярность? И выйти на рынок со своими книжками. Сейчас творческие люди используют любой повод для продвижения своего творчества. Ради кабинета в Доме писателей? Ради нового статуса? В принципе, все эти цели могут его греть. 

А может быть, ради власти над людьми? Но Володя вроде бы не имеет властных амбиций. Туркин вспомнил, как Хохлев увольнялся из Смольного. Пришел и заявил:

- Я принял решение подать заявление «по собственному»...

- Ну, если принял... Сам принял.

Туркин не был удивлён «решением». Предложенная Хохлеву работа в Комитете не соответствовала ни его опыту работы, ни личному интересу... Но уходить из Смольного, проработав на должности всего полгода... Туркин бы так не смог. Он наверняка бы «зацепился», перевелся бы на другую должность, потерпел... Хохлев - по меркам власти - «рвал» слишком решительно. Значит, имел какую-то внутреннюю силу, уверенность. Действовал скорее интуитивно, чем по расчету. 

Юра больше доверял уму, чем интуиции. Логическому мышлению, чем чувству. В литературе, скорее фиксировал, чем создавал. Фиксировал профессионально, четко, во «всякие фантазии» почти не верил. А Хохлев верил. И что удивительно, по вере своей получал то, что хотел. Перед рекомендацией в Комитет Туркин «пробил» всю биографию Хохлева. Его зацепила история с фильмом. Как он понял, никаких внешних предпосылок к тому, чтобы фильм получился, у Хохлева, абсолютного - в то время - дилетанта в кино, не было. Но фильм получился. А у соавтора его Ларисы Малеванной - любимой народом, народной артистки России - все эти предпосылки были. Но для Малеванной фильм не получился - с главной роли её сняли. Наверное, потому что не верила.

И с Дербиной получилось. Никто из знакомых Туркину писателей-журналистов не решался выходить на прямое общение с признанной судом убийцей Николая Рубцова. А этот вышел. Опубликовал в своем «БЕГе» огромное интервью и прогремел на всю читающую Россию. Может, его женщины любят? Доверяют? И соглашаются с ним работать?   

А вдруг у Хохлева получится и в этот раз... Настроен он решительно. Может быть, стоит «договориться на берегу» и поддержать его... Туркин набрал номер.

- Володя, как твои дела?

- Порядок! Вот, иду по вечернему Невскому.

- Сниматься не надумал?

- Юра, сейчас уже не могу. Люди просят.

- Кто просит?

- Пофамильно - расскажу после выборов. Сейчас не уполномочен. Народ боится жерловской мести. А у тебя как?

- Да никак... Лежу на диване, смотрю хоккей. Скучаю. «СКА» проигрывает...        

Свой день рождения Мария справляла дома.

В старом доме, в старой квартире на улице Восстания. Треть площади большой комнаты занимал старый, черный рояль, заваленный сверху эскизами, какими-то компьютерными распечатками и книжками. Остальное пространство было заполнено большим столом и гостями, расположившимися на диване, креслах и принесенных из других комнат стульях.

Опоздавший Хохлев сразу заметил, что хозяина дома нет. Присел к торцу стола, недалеко от двери, лицом к виновнице торжества. Слева от него, на тумбочке, играл старый советский проигрыватель, зажатый с двух сторон стопками пластинок. Пели Булат Окуджава, Изабелла Юрьева, Александр Вертинский - любимые Машины исполнители.

Хохлеву налили штрафную. Он произнес стихотворный тост и быстро захмелел. И, уставший, почти задремал. Под классическое: 

                                    Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?

Куда ушел Ваш китайчонок Ли?

Вы, кажется, потом любили португальца...

                                    А может быть, с малайцем Вы ушли...

            Холодные закуски были уже съедены. Принесли горячее. Под горячее налили еще, потом еще... Ну, в общем, все как обычно.

Мария с бокалом шампанского подошла неожиданно. Чокнулись, выпили. Девушка нагнулась и таинственно прошептала.

            - Хочу вам кое-что показать... Пойдемте.

            Хохлев нехотя приподнялся со стула и вслед за хозяйкой вышел в длинный темный коридор. Не зажигая света, девушка толкнула дверь в соседнюю комнату.

            - Прошу.

            Хохлев заставил свое тело протиснуться между закрывающихся створок и удивился, когда Мария закрыла дверь на ключ. Он еще спал.

            - Это мой рабочий кабинет и спальня.

            Здесь был еще больший беспорядок, чем в столовой. Подойти к компьютерному столу мешали коробки из-под бумаги, туфель, стопки книг. Кресло рядом завалено одеждой. Кровать едва прибрана. Даже на полу валялись какие-то вещи и почему-то зонтик. Мария щелкнула выключателем бра у изголовья, и Хохлев обратил внимание на женский портрет в старинной рамке. Подошел, обойдя девушку, к фотографии и нагнулся.

            - Это кто?

            - Моя бабушка, - донеслось из-за спины.

            - Красивая, - он рассматривал портрет, не разгибаясь.

            - А я?

            - Ты тоже.

            - Но вы же не посмотрели...

            Хохлев выпрямился и развернулся. - На что?

            Женская блузка упала на кровать. Хохлев, наконец, проснулся.

            - Маша!

            Девушка была полуобнажена. Ее груди с клюквинами сосков плавно колыхнулись, румянец залил щеки. Мария попыталась снять еще и юбку, но не сняла. Быстро подошла к Хохлеву и обвив руками его шею, прижала к себе.

            - Мария!

            Тепло женщины влилось в мужчину и потекло вниз, в пах. Хохлев не только проснулся, но и мгновенно протрезвел.

            Мужчины возбуждаются быстро. Хохлев понял, что еще минута и два тела будет уже не разнять. Он осторожно снял руки Марии со своих плеч и, как балетмейстер балерину, развернул девушку к себе спиной. Легко придерживая за талию, держась на расстоянии, подвел к старинному трюмо.

            - Я и говорю красивая!

            - Никто ничего не заподозрит... Мы быстро. – Мария подняла руки вверх и, не разворачиваясь, откинулась спиной назад, пытаясь вновь прижаться к любимому человеку. Руки Хохлева, остававшиеся на талии девушки, этого не позволили.

            - Лучше я тебя нарисую.

Сталь голоса напугала обоих.

            - Вы не хотите?

            - Не имею права... Пойдем к гостям.

            - Не любите?

            - Некоторые вещи нельзя делать даже в любви.

            Мария прикрыла грудь руками.

            - Отпустите меня.

            Хохлев отошел.

            - Отвернитесь. - Девушка вернулась к кровати и быстро оделась. - Конечно, вы правы... Даже в мой день рождения. Почему вы всегда правы?

            Хохлев молчал, рассматривая рисунок на ковре.

Когда все пуговички блузки были застегнуты, он поправил локон Машиной прически и повернул ключ в замке.

Не пошел к гостям. В коридоре у входной двери накинул куртку и попрощался.

- После созвонимся.

Маша, изучавшая паркетины пола, ничего не ответила.

18.09.2010

Хохлев бродил по мокрому лесу. Сверху - начавшийся еще ночью - продолжал сеять дождь.

По сравнению с прошлыми выходными лес изменился. Весь мох был усыпан мелким березовым листом. Мешающим искать грибы. Нужно было напрягать зрение, чтобы разглядеть грибную шляпку среди ярких желтых мазков. Изменился и грибной состав. Теперь в корзинку вместо белых с красными чаще попадали моховики, горькушки и размокшие – но, к счастью, нечервивые - подберезовики.

Хохлев вышел на болото. Присел на поваленную березу, перемотал мокрые портянки - с плаща и брюк в сапоги постоянно текло. Еще пару кругов и домой. Хохлев достал сигареты. Именно про это место в лесу его стихотворение:

Чавкает осеннее болото,

Мы бредем, уставшие. Одни.

Подступает сонная зевота...

Вдалеке уютные огни...

            Болото резала пополам лесная дорога, с которой действительно иногда просматривались огни садоводства. По которой Хохлевы всегда выходили из леса. Владимир - пока не встал с березы - решил позвонить Рудакову.

- Александр Валентинович, добрый день. Вы как? За грибами не пошли?

- Не-ет! Мы в городе. В такую погоду решили не ехать. А ты? У вас дождь идёт?

- Капает. Но в лес я всё же забрёл... Вот сижу, курю.

- Грибы-то есть?

- Поздние, осенние.

- Понятно... Слушайте, Владимир Владимирович, наши писатели оказались совсем непонятливыми людьми. Получают открытки и не знают, что с ними делать. Но там же все ясно: обратный адрес поставлен. Нужно всего лишь отметить галочкой «да» и бросить открытку в почтовый ящик. Не понимают. Я удивляюсь. Вася Дорожкин запечатал в конверт и отправил в Дом писателей. Зачем?

- Жерлову, что-ли?

- Не знаю. Он не понял, что это не жерловская инициатива... А некоторые звонят Жерлову и сообщают об открытках как о подмётных письмах. Как с таким народом быть?

- Это можно было предвидеть.

- Все-таки лучше было не по почте... А ехать к каждому и лично подписывать.

- Думаете вас - или нас - каждый бы принял? - Хохлев спрятал сигарету от дождевых капель за отворотом плаща.

- Ну, я тогда не знаю...

- Я вот что надумал... Ваш очередной номер когда должен выйти?

- Чего?

- Газеты.

- Когда соберем.

- Давайте его весь, целиком посвятим кандидату Хохлеву. Народу нужно что-то раздавать.

- А что! - Рудаков поймал мысль мгновенно. - Правильный ход. С твоим портретом на обложке.

- Да.

- Тогда я вот что... Сегодня пороюсь в своих архивах - у меня же тут много твоих текстов – и набросаю планчик номера... Вы когда вернетесь?

- Если дождь не прекратится, завтра с утра сорвемся. Если прояснеет – ближе к вечеру.

- Давай, когда приедешь - позвони. Обсудим, и я начну заверстывать.

- Я тоже чего-нибудь подкину. Из старых, проверенных.

- Но только условие - две первые полосы и последняя - мои.

- Нет проблем. Но моя вся обложка и вся внутрянка. Я вам отзывы всякие пришлю.

- Всяких не надо. Присылай хорошие.

- Только хорошие - необъективно.

- Володя, в своих изданиях мы должны себя только хвалить. Называть гениальными. Ругать нас будут - в чужих...

- Договорились.

- Да, а когда у тебя там... в Публичке?

- Двадцать четвертого.

- Так мы можем успеть! - Рудаков был вдохновлен. - Если сейчас подналяжем. Ладно, пока... Был бы у тебя Интернет на даче, я бы уже сегодня тебе чего-нибудь перекачал.

- Мы и так успеем. Спасибо за понимание.

Хохлев отключил телефон и услышал дятла. Определил, с какой стороны доносится стук. Пробиваясь взглядом сквозь листву, нашел трудолюбивую птицу. Как это он все долбит и долбит? И без сотрясения мозга? Хохлев прищурился, желая рассмотреть дятла подробнее. Далеко, силы зрения - даже через очки с минусовыми диоптриями - не хватало. Хохлев придвинул интересующий его фрагмент лесного пейзажа к глазам. С расстояния вытянутой руки во всех деталях изучил бело-красно-черное оперение птицы и встал с березы.

Положительная особенность Рудакова - принимать решения сразу. Да - да, нет - нет. Без всяких рассусоливаний. И уж если «да» - он рогом в землю упрётся, но все сделает.

Минут через десять запиликала трубка. Как все в жизни полосато... Черная полоса, белая полоса. У Женьки Маслова были плохие новости. 

- Володя, не берет «Щит» интервью. Не смог убедить.

- Не расстраивайся...

- Но я вот что придумал... Я в «Звезде» попробую. Это круче. Это федеральное издание Министерства обороны. Прогремишь на всю Россию.

- Давай, попытайся. От меня что-то еще нужно?

- Да, парочку армейских фото. Если сохранились.

- Дембельского альбома нет, а фото найду. Завтра вечером пришлю... Больше в электричке ни с кем не встречался?

- Пока нет. Но мне и одного раза хватило.

- Ну всё, будь...

 Евгений Маслов был слишком прямолинеен. Не умел хитрить и подстраиваться. Часто резал правду-матку в лоб. Даже начальству. За что и получал... От этого начальства. Хохлев уже пару раз помогал Женьке с работой. И в обоих случаях - через полгода Маслов вновь становился свободным, как ветер. Такой характер. Но зато Женя - капитан первого ранга в запасе - знал, что такое честь офицера. И дорожил ею больше, чем работой и деньгами.                          

В Академию государственной службы Горский прибыл к 12-00.

Быстро нашел отдел кадров, скинул куртку и, постучавшись, вошел в кабинет. Показал своё красное удостоверение. Его встретила пухленькая, чернобровая кадровичка.

- Здравствуйте! Я Михаил Горский из Союза писателей. Я вам звонил...

- Помню, помню. Я все нашла... Проходите. Можете это повесить.

Горский пристроил куртку на вешалке и присел к столу.

- А зачем вам про Хохлева?

- Скоро юбилей, - Горский усмехнулся. - 23 апреля 1932 года было принято знаменитое постановление ЦК ВКПб, по которому создан Союз писателей СССР. В 2012 году - 80 лет этому событию. Мы готовим юбилейную монографию, в которой каждому писателю будет посвящен разворот. Ну, вот я и собираю самые яркие факты биографий.

- А что он написал?

- Много. Уже два романа, много сказок для детей... Стихи пишет.

- Вот его личное дело. Вот, на вкладыше - оценки по дисциплинам. Но только что здесь яркого?

- Так вот я и хотел, – Горский принял папку, - поговорить с кем-нибудь из его преподавателей. Или, может быть, с деканом.

- С Макаровым? Так его сейчас нет... Хотя, - кадровичка заглянула в компьютер, - у него лекция в час. Значит, где-то минут через сорок он может появиться.

- Можно я подожду? Пока вот почитаю.

- Пожалуйста. Вон за тот стол садитесь.

Горский присел и начал с первого листа. Хохлев Владимир Владимирович, 61 года рождения, русский... Автобиография, направление из Смольного, характеристика... Все стандартное... Оценки. Госэкзамены... Специальность – государственное и муниципальное управление. Год окончания - 2002.       

- А почему за государственный экзамен четыре?

- Я не знаю, это вам Виктор Федорович может рассказать.

- Хорошо. Спасибо. Я возвращаю. Где мне встретить Виктора Федоровича?

- 423-й кабинет. По коридору и направо.

Макаров, сухопарый, седой, в сером костюме, смог выделить Горскому не более 10-15 минут.

- Мне хватит. Вы помните Хохлева? Он в 2002-м выпускался.

- Высокий такой, с бородкой. Помню.

- Что вы можете о нём рассказать?

- Да ничего собственно. Как все... Он же на вечернем учился. А это - после рабочего дня в администрации города - не так-то легко. Мы работающих чиновников стараемся не загружать особенно.

- Но вот, у вас экзамены, зачеты...

- Да, экзамены...

- Почему у Хохлева по госу четверка? 

- А вот это действительно интересно. Единственная на курсе четверка, прошу заметить. Тут он оплошал. Был дополнительный вопрос: о назначении губернаторов. Хохлев умудрился заявить, что не согласен с этим. Что губернаторов нужно выбирать.

- Не согласился с президентом?

- Вот именно. В Академии при президенте России! Это что такое, по-вашему?

- По-моему, дурачество. 

- А по-нашему, непонимание ситуации... Он ведь еще и доказывал. Пусть бы доказывал где-нибудь на лекции или в коридоре. Но не на государственном экзамене.

И здесь проявил независимость суждений, подумал Горский.

- Спасибо, вам. Вы мне очень помогли.

Хохлев лежал на диване и перечитывал «Бесы».

После обеда он растопил печь и, нанизав грибы на шампуры  - несколько красных он все-таки нашел, - устроил их над плитой сушиться. К вечеру, под напором жара, грибы «схватились» - грибной дух щекотал ноздри. Такого аромата ни на рынке, ни в магазине у грибного прилавка не найти. Он появляется после трех-четырех часов сушки и держится в доме до утра. Тепло натопленной печки помогает этому аромату раскрыть все свои вкусовые качества.

По стенкам топки прошуршали обвалившиеся головешки.

- Вы начальник, вы сила; я у вас только сбоку буду, секретарем. Мы, знаете, сядем в ладью, веселки кленовые, паруса шелковые, на корме сидит красна девица, свет Лизавета Николаевна... или как там у них, черт, поется в этой песне...

            - Запнулся! - захохотал Ставрогин. - Нет, я вам скажу лучше присказку. Вы вот высчитываете по пальцам, из каких сил кружки составляются? Всё это чиновничество и сентиментальность - всё это клейстер хороший, но есть одна штука еще получше: подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их всех пролитою кровью как одним узлом свяжете. Рабами вашими станут, не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать. Ха, ха, ха!

…А между тем в этой собравшейся кучке граждан, под видом празднования именин, уже находились некоторые, которым были сделаны и определенные предложения. Петр Верховенский успел слепить у нас «пятерку», наподобие той, которая уже была у него заведена в Москве и еще, как оказалось теперь, в нашем уезде между офицерами. Говорят, тоже была одна у него и в Х-ской губернии. Эти пятеро избранных сидели теперь за общим столом и весьма искусно умели придать себе вид самых обыкновенных людей, так что никто их не мог узнать. То были, - так как теперь это не тайна, - во-первых, Липутин, затем сам Виргинский, длинноухий Шигалев, брат г-жи Виргинской, Лямшин и наконец некто Толкаченко, - странная личность, человек уже лет сорока и славившийся огромным изучением народа, преимущественно мошенников и разбойников, ходивший нарочно по кабакам (впрочем не для одного изучения народного) и щеголявший между нами дурным платьем, смазными сапогами, прищуренно-хитрым видом и народными фразами с завитком. Раз или два еще прежде Лямшин приводил его к Степану Трофимовичу на вечера, где, впрочем, он особенного эффекта не произвел. В городе появлялся он временами, преимущественно когда бывал без места, а служил по железным дорогам. Все эти пятеро деятелей составили свою первую кучку с теплою верой, что она лишь единица между сотнями и тысячами таких же пятерок, как и ихняя, разбросанных по России, и что все зависят от какого-то центрального, огромного, но тайного места, которое в свою очередь связано органически с европейскою всемирною революцией…

- Слушайте, мы сделаем смуту, - бормотал тот быстро и почти как в бреду. - Вы не верите, что мы сделаем смуту? Мы сделаем такую смуту, что всё поедет с основ. Кармазинов прав, что не за что ухватиться. Кармазинов очень умен. Всего только десять таких же кучек по России, и я неуловим.

          - Это таких же всё дураков, - нехотя вырвалось у Ставрогина.

          - О, будьте поглупее, Ставрогин, будьте поглупее сами! Знаете, вы вовсе ведь не так и умны, чтобы вам этого желать: вы боитесь, вы не верите, вас пугают размеры. И почему они дураки? Они не такие дураки; нынче у всякого ум не свой. Нынче ужасно мало особливых умов. Виргинский это человек чистейший, чище таких как мы в десять раз; ну и пусть его впрочем. Липутин мошенник, но я у него одну точку знаю. Нет мошенника, у которого бы не было своей точки. Один Лямшин безо всякой точки, зато у меня в руках. Еще несколько таких кучек, и у меня повсеместно паспорты и деньги, хотя бы это? Хотя бы это одно? И сохранные места, и пусть ищут. Одну кучку вырвут, а на другой сядут. Мы пустим смуту... Неужто вы не верите, что нас двоих совершенно достаточно?

          - Возьмите Шигалева, а меня бросьте в покое...

          - Шигалев гениальный человек! Знаете ли, что это гений в роде Фурье; но смелее Фурье, но сильнее Фурье; я им займусь. Он выдумал «равенство»!

          «С ним лихорадка, и он бредит; с ним что-то случилось очень особенное», посмотрел на него еще раз Ставрогин. Оба шли не останавливаясь.

          - У него хорошо в тетради, - продолжал Верховенский, - у него шпионство. У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза. Шекспир побивается каменьями, вот Шигалевщина! Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство, и вот Шигалевщина! Ха-ха-ха, вам странно? Я за Шигалевщину!..

- Слушайте, Ставрогин: горы сравнять - хорошая мысль, не смешная. Я за Шигалева! Не надо образования, довольно науки! И без науки хватит материалу на тысячу лет, но надо устроиться послушанию. В мире одного только недостает, послушания. Жажда образования есть уже жажда аристократическая. Чуть-чуть семейство или любовь, вот уже и желание собственности. Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Всё к одному знаменателю, полное равенство. «Мы научились ремеслу, и мы честные люди, нам не надо ничего другого» - вот недавний ответ английских рабочих. Необходимо лишь необходимое, вот девиз земного шара отселе. Но нужна и судорога; об этом позаботимся мы, правители. У рабов должны быть правители. Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет Шигалев пускает и судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной черты, единственно чтобы не было скучно. Скука есть ощущение аристократическое; в Шигалевщине не будет желаний. Желание и страдание для нас, а для рабов Шигалевщина…

          - Слушайте, я сам видел ребенка шести лет, который вел домой пьяную мать, а та его ругала скверными словами. Вы думаете, я этому рад? Когда в наши руки попадет, мы пожалуй и вылечим... если потребуется, мы на сорок лет в пустыню выгоним... Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь - вот чего надо! А тут еще «свеженькой кровушки», чтоб попривык. Чего вы смеетесь? Я себе не противоречу. Я только филантропам и Шигалевщине противоречу, а не себе. Я мошенник, а не социалист. Ха-ха-ха! Жаль только, что времени мало. Я Кармазинову обещал в мае начать, а к Покрову кончить. Скоро? Ха, ха! Знаете ли, что я вам скажу, Ставрогин: в русском народе до сих пор не было цинизма, хоть он и ругался скверными словами. Знаете ли, что этот раб крепостной больше себя уважал, чем Кармазинов себя? Его драли, а он своих богов отстоял, а Кармазинов не отстоял.

          - Ну, Верховенский, я в первый раз слушаю вас и слушаю с изумлением, - промолвил Николай Всеволодович, - вы, стало быть, и впрямь не социалист, а какой-нибудь политический... честолюбец?

          - Мошенник, мошенник. Вас заботит, кто я такой? Я вам скажу сейчас, кто я такой, к тому и веду. Не даром же я у вас руку поцеловал. Но надо, чтоб и народ уверовал, что мы знаем, чего хотим, а что те только «машут дубиной и бьют по своим». Эх кабы время! Одна беда - времени нет. Мы провозгласим разрушение... почему, почему, опять-таки, эта идейка так обаятельна! Но надо, надо косточки поразмять. Мы пустим пожары... Мы пустим легенды... Тут каждая шелудивая «кучка» пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут, да еще за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам...

…Я уже намекал о том, что у нас появились разные людишки. В смутное время колебания или перехода всегда и везде появляются разные людишки. Я не про тех так называемых «передовых» говорю, которые всегда спешат прежде всех (главная забота) и хотя очень часто с глупейшею, но всё же с определенною более или менее целью. Нет, я говорю лишь про сволочь. Во всякое переходное время подымается эта сволочь, которая есть в каждом обществе, и уже не только безо всякой цели, но даже не имея и признака мысли, а лишь выражая собою изо всех сил беспокойство и нетерпение. Между тем эта сволочь, сама не зная того, почти всегда подпадает под команду той малой кучки «передовых», которые действуют с определенною целью, и та направляет весь этот сор куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что, впрочем, тоже случается…

- Ну, где же у вас тут заступ и нет ли еще другого фонаря? Да не бойтесь, тут ровно нет никого, и в Скворешниках теперь, хоть из пушек отсюдова пали, не услышат. Это вот здесь, вот тут, на самом этом месте...

          И он стукнул ногой действительно в десяти шагах от заднего угла грота, в стороне леса. В эту самую минуту бросился сзади на него из-за дерева Толкаченко, а Эркель схватил его сзади же за локти. Липутин накинулся спереди. Все трое тотчас же сбили его с ног и придавили к земле. Тут подскочил Петр Степанович со своим револьвером. Рассказывают, что Шатов успел повернуть к нему голову и еще мог разглядеть и узнать его. Три фонаря освещали сцену. Шатов вдруг прокричал кратким и отчаянным криком; но ему кричать не дали: Петр Степанович аккуратно и твердо наставил ему револьвер прямо в лоб, крепко в упор и - спустил курок. Выстрел, кажется, был не очень громок, по крайней мере в Скворешниках ничего не слыхали. Слышал, разумеется, Шигалев, вряд ли успевший отойти шагов триста, - слышал и крик и выстрел, но, по его собственному потом свидетельству, не повернулся и даже не остановился. Смерть произошла почти мгновенно. Полную распорядительность, - не думаю чтоб и хладнокровие, - сохранил в себе один только Петр Степанович. Присев на корточки, он поспешно, но твердою рукой обыскал в карманах убитого. Денег не оказалось (портмоне осталось под подушкой у Марьи Игнатьевны). Нашлись две-три бумажки, пустые: одна конторская записка, заглавие какой-то книги и один старый заграничный трактирный счет, бог знает почему уцелевший два года в его кармане. Бумажки Петр Степанович переложил в свой карман, и, заметив вдруг, что все столпились, смотрят на труп и ничего не делают, начал злостно и невежливо браниться и понукать. Толкаченко и Эркель, опомнившись, побежали и мигом принесли из грота еще с утра запасенные ими там два камня, каждый фунтов по двадцати весу, уже приготовленные, то есть, крепко и прочно обвязанные веревками. Так как труп предназначено было снести в ближайший (третий) пруд и в нем погрузить его, то и стали привязывать к нему эти камни, к ногам и к шее. Привязывал Петр Степанович, а Толкаченко и Эркель только держали и подавали по очереди. Эркель подал первый, и пока Петр Степанович, ворча и бранясь, связывал веревкой ноги трупа и привязывал к ним этот первый камень, Толкаченко всё это довольно долгое время продержал свой камень в руках на отвесе, сильно и как бы почтительно наклонившись всем корпусом вперед, чтобы подать без замедления при первом спросе, и ни разу не подумал опустить свою ношу пока на землю…

- Господа, - обратился ко всем Петр Степанович, - теперь мы разойдемся. Без сомнения, вы должны ощущать ту свободную гордость, которая сопряжена с исполнением свободного долга. Если же теперь, к сожалению, встревожены для подобных чувств, то без сомнения будете ощущать это завтра, когда уже стыдно будет не ощущать. На слишком постыдное волнение Лямшина я соглашаюсь смотреть как на бред, тем более, что он в правду, говорят, еще с утра болен. А вам, Виргинский, один миг свободного размышления покажет, что в виду интересов общего дела нельзя было действовать на честное слово, а надо именно так, как мы сделали. Последствия вам укажут, что был донос.

Я согласен забыть ваши восклицания. Что до опасности, то никакой не предвидится. Никому и в голову не придет подозревать из нас кого-нибудь, особенно если вы сами сумеете повести себя; так что главное дело всё-таки зависит от вас же и от полного убеждения, в котором, надеюсь, вы утвердитесь завтра же. Для того между прочим вы и сплотились в отдельную организацию свободного собрания единомыслящих, чтобы в общем деле разделить друг с другом, в данный момент, энергию и, если надо, наблюдать и замечать друг за другом. Каждый из вас обязан высшим отчетом. Вы призваны обновить дряхлое и завонявшее от застоя дело; имейте всегда это пред глазами для бодрости. Весь ваш шаг пока в том, чтобы всё рушилось: и государство, и его нравственность. Останемся только мы, заранее предназначившие себя для приема власти: умных приобщим к себе, а на глупцах поедем верхом. Этого вы не должны конфузиться. Надо перевоспитать поколение, чтобы сделать достойным свободы. Еще много тысяч предстоит Шатовых. Мы организуемся, чтобы захватить направление: что праздно лежит и само на нас рот пялит, того стыдно не взять рукой…

…Допрос тянулся, говорят, часа три. Он объявил всё, всё, рассказал всю подноготную, всё что знал, все подробности; забегал вперед, спешил признаниями, передавал даже ненужное и без спросу. Оказалось, что он знал довольно, и довольно хорошо поставил на вид дело: трагедия с Шатовым и Кирилловым, пожар, смерть Лебядкиных и пр. поступили на план второстепенный. На первый план выступали Петр Степанович, тайное общество, организация, сеть. На вопрос: для чего было сделано столько убийств, скандалов и мерзостей? он с горячею торопливостью ответил, что «для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самоохранения - вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и опираясь на целую сеть пятерок, тем временем действовавших, вербовавших и изыскивавших практически все приемы и все слабые места, за которые можно ухватиться». Заключил он, что здесь в нашем городе устроена была Петром Степановичем лишь первая проба такого систематического беспорядка, так сказать программа дальнейших действий и даже для всех пятерок, - и что это уже собственно его (Лямшина) мысль, его догадка и «чтобы непременно попомнили и чтобы всё это поставили на вид, до какой степени он откровенно и благонравно разъясняет дело и стало быть очень может пригодиться даже и впредь для услуг начальства». На положительный вопрос: много ли пятерок? отвечал, что бесконечное множество, что вся Россия покрыта сетью, и хотя не представил доказательств, но, думаю, отвечал совершенно искренно. Представил только печатную программу общества, заграничной печати, и проект развития системы дальнейших действий, написанный хотя и начерно, но собственною рукой Петра Степановича...

Хохлев встал с дивана и подошел к печке. Поменял местами уже полностью высохшие грибы с еще подсыхающими. Наклонился и глубоко, с чувством, вдохнул любимый аромат. Вспомнилось давно написанное стихотворение.

Снова осень дождливой слезою

Размывает дорожную хлябь,

И взамен краткосрочному зною

Небо холодом веет опять.

Нет желания выйти из дома

Под туманную сырость небес,

И уставшего тела истома

Не пускает с корзинкою в лес.

Печь, поющая треском поленьев,

С ароматом сушеных грибов

Распускает тепло - предвкушенье

Крепких дрём и загадочных снов.

            Владимир включил свет на террасе, вышел на воздух. Закурил. Присел на ступеньки, размышляя над прочитанным...

            Да-а! Оказал Федор Михайлович России медвежью услугу...

Если Нечаев в своём «Катехизисе революционера» дал лишь только общие принципы «революционного образа мышления», то Достоевский в деталях «нарисовал» Петра Верховенского. Тем самым разработал «должностную инструкцию революционера». Художественными средствами показал, как именно - в той или иной ситуации, с теми или иными людьми - должен вести себя мошенник-революционер. Как достигать поставленных целей. В тончайших нюансах раскрыл характер так называемой революционной работы.

А советская «революционная» власть - особенно её главари - руководствовалась этой «нетленной» инструкцией все время. Ленин - потрясал основы, раздувал смуты и пожары, грабил и расстреливал. Сталин - поощрял доносы, превозносил бесчестье, «лечил», выгоняя «на сорок лет в пустыню». Хрущев - любое инакомыслие объявляли бредом и умственным помешательством. Брежнев - врал о прогрессе, спаивал народ до потери им человеческого облика.  Андропов - стегал народ кнутом КГБ-шных проверок. И только лишь Горбачев захотел увидеть «человеческое лицо» социализма. И не смог! 

Достоевский даже разъяснил, как ритуально убивать «пятеркой» - когда одному человеку не выстоять против группы. Наверное, не случайно Федор Михайлович признавался, что мог бы и сам - «во дни своей юности» - сделаться нечаевцем.

Благодаря своему писательскому опыту, Хохлев знал: чтобы ярко и выпукло выписать литературного героя - как, к примеру, выписан Петр Верховенский - его нужно очень любить. Как родного сына. Без любви образ получается картонно-плоским, не живым. Похоже, Достоевский и любил...

А негативные - довольно многочисленные - авторские оценки героя Федору Михайловичу нужны были лишь для того, чтобы обмануть царскую цензуру. И недалёких читателей, называвших «Бесы» обличительным романом.

19.09.2010

Все утро Хохлев ходил по дорогам и собирал камни.

После заливки дорожки оказался неиспользованным мешок цемента. Оставлять его на зиму нельзя - цемент может слежаться и потеряет силу. Выбросить - жалко. С женой устроили совещание: как быть? Решили обложить камнями цветочные клумбы. Но клумб много, а своих камней мало. Пришлось выйти на промысел.

Когда камни были собраны, Хохлев сделал замес. Начал кладку. Кельма его руке была послушна так же, как и авторучка. За долгие годы садоводства он стал почти профессиональным каменщиком. И бетонщиком. Сам строил опалубки, лил фундаменты. Сейчас задача была проще. Но творческая! Хохлев выкладывал бортики не прямолинейных клумб не абы как. Подбирал камушек к камушку, выстраивал композицию. Какие-то камни ставил «на попа». Повороты обозначал скульптурными акцентами. В каких-то местах - где этого требовал рельеф - возводил даже подпорные стенки.

Чтобы было красиво, приходилось часто отбегать от поддона с раствором и с разных точек участка оценивать то, что получалось. Если какие-то камни требовали замены - Хохлев менял. Если где-то нужно было выложить второй ряд - Хохлев выкладывал... На это занятие ушло больше, чем полдня. Зато цемент был использован полностью. Хохлев отмыл инструмент, поддон и присел на крылечке перекурить. Пришла соседка:

- Володя, это лето мне запомнится твоими замесами. Скрипом песка под кельмой. А что - красиво! Чем-то напоминает японский сад камней.

- Там камни отдельно, а у меня цепочкой.

- А здесь что-то типа альпийской горки. Хочешь, еще пару булыжников тебе подарю? Валяются без дела, мешают траву косить.

- Теперь уж в следующем году. Не на что класть.

- Так поставь прямо на клумбу. Хорошо будет.

- Это вон те, что ли? - Владимир встал и показал на два не маленьких валуна.

- Они.

- Тут без тележки не получится.

Поочередно тяжелые граниты были перевезены к клумбам и установлены в нужных местах. Как композиционные доминанты.

После обеда собирали урожай. Антоновка могла еще повисеть, а вот штрефинг - больше знакомый как осенние полосатые - пора было снимать. Яблоки сами срывались с веток.

Когда сбор закончили, веранда, где на столах аккуратно выкладывали собранное, заполнилась крепким яблочным духом. Экологически чистым.

А вечером, уже в городе, Хохлев был невероятно возрадован.

По Интернету, из адреса в адрес, бродила статья с вызывающим заголовком - «Отповедь литературному хулигану». Причем - что Хохлева особенно удивило - в его электронном ящике оказалось два одинаковых текста, подписанных разными авторами. Это означало, что братья-писатели не согласились с недавней провокацией Сизарёва и дали ей профессиональный коллективный отпор.

Этот текст Владимир, конечно, прочитал.

В нём с дотошностью, достойной восхищения, разбиралась каждая сизарёвская инсинуация, были выявлены все подтасовки и ухищрения, все потуги глупого человека выставить себя умным. Заканчивалась статья так:

Очень жаль, что в своей ненависти к талантливому поэту Сизарёв ничего не понял. Видимо, не дано. Напомним нашему завистливому и незадачливому «критику» строчки из Николая Рубцова:

                                    Из моей затопленной могилы

                                    Гроб всплывет, забытый и унылый,

                                    Разобьется с треском,

                                                                        и в потемки

                                    Уплывут ужасные обломки.

                                    Сам не знаю, что это такое...

                                    Я не верю вечности покоя!

               Настоящий поэт действительно часто «сам не знает, что это такое...», или как сказал Владимир Хохлев:

 «Я ничего не могу понять в том, что я сам пишу…», потому что поэзия - это родная сестра жизни, которую 

пока еще никто из людей постигнуть до конца не смог. 

               «Литературным хулиганом» Валерий Сизарёв назван потому, что только хулиган может в приводимых

 авторских цитатах по своему усмотрению менять буквы, переставлять слова, искажая смысл сказанного. 

               В завершении «Отповеди...» мы хотели бы выразить благодарность «критику». 

               Он первым назвал Владимира Хохлева новым литературным лидером, на которого теперь смотрят 

не только члены Петербургского отделения Союза писателей. И не только в городе на Неве. 

               Санкт-Петербург. Сентябрь 2010 года.

            Кандидата защищали, без его - об этом - просьбы. Значит, процесс вышел из-под контроля и приобретал черты общественного протеста. И поддержки. Значит, Хохлеву нужно активизироваться и оправдывать оказанное доверие.

            Письмо от Рудакова, пришедшее еще утром, содержало примерный план представительского номера.

            Володя, в газету ставим: Сказки - я отобрал лучшие, два рассказа - «Приезжий Протапов» и «Властелин», несколько стихотворений - много не нужно...

И письмо Странникова - мне он копию прислал.

Жду от тебя биографию - лучше подробную, чтобы исключить всякие слухи о твоей прежней деятельности. Особенно в Смольном. Слухи у нас распространять любят.

Хорошо бы парочку отзывов о твоих трудах... Поройся в своих завалах.

Что еще – сам решай. Отдаю тебе тридцать полос и четыре полосы обложки.

Кстати, какую фотографию ставить на обложку?

А. Р.

Независимая газета Союза писателей «Парад талантов» называлась газетой, но имела все характерные признаки журнала. Журнальный - А4-й - формат. Цветная - 4+4 - обложка. На скрепке. И довольно большой объем - 34 полосы. Газета была бесплатной, безгонорарной, но очень популярной среди писателей. Расходилась очень быстро. Уже года три материалы Хохлева были в каждом «Параде».

Раз Рудаков отдавал кандидату практически весь очередной номер, значит, он задумал что-то типа специального, предвыборного выпуска. Значит, Хохлев в нём должен быть представлен «во всей красе». Без интеллигентски слезливой скромности. Власть нужно брать силой, слабому её не отдадут.

Первый материал, который Владимир начал готовить для «Парада», была статья «Что такое журнал «БЕГ». Именно на «БЕГ», регулярно публикующий тексты членов Союза, можно было делать ставку. Взяв за основу информационный текст о журнале со своего сайта, Хохлев создал полноценную статью. В ней рассказывалось об истории создания «БЕГа», о наиболее интересных материалах, об Антологии современной русской поэзии, о том, что количество опубликованных в журнале и литературных приложениях авторов перевалило за полтысячи. О международных контактах. О распространении, тиражах и объеме журнала. Хохлев упомянул громкие - и пока еще не очень - имена литераторов, общественных и политических деятелей, сотрудничающих с изданием.

Закончил за полночь. Отправлять Рудакову не стал, дабы утром, «на свежую голову», осуществить последнюю правку.

20.09.2010

Весь понедельник - день тяжелый - был посвящен составлению и верстке «Парада». Хохлев отыскал отзывы известных критиков о своей прозе и стихах, собственные рецензии на произведения коллег, интервью о целях и развитии литературы с секретарём Союза Владиславом Колесовым. В допустимых пределах сократил главный - на его взгляд - материал номера, статью «Три вопроса или жертва Николая Рубцова», на которую интернет-читатели выходили практически ежедневно. Нашел хорошее фото для обложки, где кандидат в красной куртке сидел на скамье Петергофского парка. И был уверен в своих силах. 

По мере готовности материалы уходили к Рудакову. А тот периодически присылал варианты верстки. Которые Хохлев самостоятельно правил - сетка полос была простой - и отправлял обратно. К вечеру, в электронном виде, номер был готов.

Умеют русские люди работать. Когда захотят.

Хлестанув с устатку пару рюмок коньяку, Хохлев заснул мгновенно.

В середине этого дня с Жерловым случился неприятный инцидент.

Горский позвонил «на трубку».

- Сергей Евгеньевич, - голос разведчика немного дрожал. - Сейчас со мной говорил Дубровский... Иван Алексеевич - управделами ЗАКСа...

- Ну, и что?

- Сказал, чтобы я под Хохлева не копал... И никаких статей не писал. Сказал очень жестко.

- Вот так вот! И ты, б... конечно, в штаны наклал?

- Что будем делать? - наезд Жерлова Горский пропустил мимо ушей.

- Думать! А что еще делать?

- Честно сказать, я не ожидал, что с такого высокого уровня...

- Да с какого, б... , уровня! - перебил Жерлов. - Подумаешь, ЗАКС! Знаю я этого Дубровского... Ладно, не могу я сейчас разговаривать, я на фестивале... Приостановись пока.

Горский отключился и с облегчением вздохнул. Он и сам хотел остановиться.

А Жерлова, наоборот, охватила бешеная злоба. Глаза его выпучились, губы надулись, кровь прилила к лицу... Минут пять он ёрзал на стуле, не зная, что делать. Наконец, встал и пошел к микрофону...

Оргкомитет ежегодного литературного фестиваля «Петербургская осень» - пятый год подряд проходящего на Елагином острове - отстранил Жерлова от работы в жюри с формулировкой: «За хамство и лицемерие, проявленные к участникам фестиваля, а также за абсолютное отсутствие каких-либо организаторских способностей». Поэтому Сергей Евгеньевич тихо сидел в зале, в качестве обычного гостя. Звонок Горского вывел его из равновесия...

Жерлов нагло взошел на сцену и, нарушая разработанный Оргкомитетом сценарий - как бы в отместку Оргкомитету или еще кому-то, громогласно заявил:

- Так! Я вижу, здесь собрались одни графоманы! Поэтому разрешаю читать только по одному стихотворению! Бардам петь по одной песенке!

Среди «графоманов» были известные санкт-петербургские поэты, заслуженные артисты России, авторы-исполнители почти со всего Северо-Запада, почётные гости - лауреаты международных и всероссийских конкурсов. Да и просто уважаемые люди. Народ зашумел, стулья задвигались, в Жерлова полетели скомканные программки, а некоторые из приглашенных стали даже покидать зал...

Большого труда организаторам фестиваля - быстро отключившим микрофон – стоило нормализовать обстановку. И выдворить председателя Союза писателей вон.

Жерлов, выскочил на воздух и крикнул вправо, на осенние деревья:

- Ну, вы у меня еще, б... , пожалеете! Свиньи. Ё... в... м... !

Затем, широко ставя ноги - как матрос по палубе во время качки, он зашагал в сторону станции метро «Крестовский остров», без конца оглядываясь, грозя невидимому врагу кулаками и громко ругаясь матом.

В вестибюле метро Жерлова остановил наряд милиции. Нарушитель общественного порядка был приглашен в комнату дежурного, усажен на привинченный к полу стул. Молодой сержант внимательно изучил предъявленный паспорт:

- Ну что, гражданин Жерлов Сергей Евгеньевич! Будем оформлять протокол! Нецензурная ругань... женщину вы толкнули - причинили вред здоровью. Оказали сопротивление нашему сотруднику... Суток на пятнадцать - потянет.

- Товарищ сержант! - Жерлов вдруг понял, что «идет ко дну». - Я виноват, извините.

- Мы вас еще не проверили на алкогольное опьянение...

- Не надо проверять. Я трезв.

- А что же тогда так себя ведете? Как подросток.

- Просто меня сейчас оскорбили, лишили слова, я писатель... председатель Союза писателей.

- Еще и председатель! - сержант удовлетворенно потирал руки. - Вот какую пьяную птицу мы поймали.

- Я не пьяный, - Жерлов вскочил со стула.

- Сядьте. От вас пахнет алкоголем...

- Бокал шампанского перед открытием фестиваля. - Жерлов покорно сел. - Я открывал фестиваль «Петербургская осень».

- Значит, вы хронический... если с одного бокала так развезло.

Сержант нагнулся, в нижнем ящике стола нашел чистый - чуть помятый - бланк. Расправил его на столе. В то же мгновение Жерлов полез в задний карман брюк и выудил из него пятисотрублёвую купюру. Положил деньги на бланк. Негромко, почти шепотом - как подросток - заявил:

- Я больше не буду.

Сержант усмехнулся и быстро - не прикасаясь к купюре руками - стряхнул её с бланка в ящик стола. Накрыл сверху уже ненужной бумажкой.

- Ладно, гражданин писатель... На первый раз мы вас отпустим.

Жерлов двумя руками схватил паспорт и низко - ничего не говоря - поклонился.

- Но вы понимаете...

На эскалаторе испуганный председатель Союза выругался пятиэтажно...

Но про себя.

21.09.2010

На 10-00, у храма Спаса на крови была назначена встреча с бывшим вице-губернатором города, долгие годы курировавшим вопросы благоустройства, Василием Ивановичем Чистовым.

Хохлев шел пешком. По красивейшему месту Санкт-Петербурга. Оставил за спиной Михайловский замок, пересек Садовую улицу и по берегу - повернувшей к Фонтанке - Мойки приближался к месту встречи. Ему нужно было посоветоваться.

С Василием Ивановичем кандидат дружил уже лет пятнадцать. А Чистов поддерживал дружеские отношения с губернатором. По возрасту уйдя в отставку, Василий Иванович сумел сохранить влияние и, продолжая заниматься благоустройством - теперь как представитель бизнеса, часто встречался с главой города.

Чистов однажды назвал Владимира «новым Шолоховым», ценил его литературный дар и просто симпатизировал Володе как человеку. Поэтому-то Хохлев и счел возможным обсудить с Василием Ивановичем писательские дела.

Кандидат хотел каким-то образом развернуть Туркина и компанию к себе лицом. Снизу не вышло. Может быть, получится сверху. Если Туркину придет указание начальства «поддерживать Хохлева», он не сможет его не выполнять. В этом случае Жерлову - конец. Но как организовать это указание? И можно ли его организовать?

Владимир прибыл первым, остановился у знаменитой решетки. И тут же заметил машину Чистова. Василий Иванович, лихо развернул и припарковал авто рядом с кандидатом. Пригласил в салон.

- У вас времени много?

- Есть.

- Тогда два слова о свежем номере и новых книжках. - Хохлев вручил Чистову свои издания и коротко рассказал о состоянии дел на журнальном фронте.

- Давай о предмете встречи. Я дома посмотрю. - Издания легли на заднее сидение.

- Меня выдвинули на председателя Союза. Выборы примерно через месяц.

- Поздравляю! Это вместо Жерлова? Ну ты, Володя, растешь! Молодец. Я рад за тебя!

- В этой связи, - Хохлев перешел на административный язык, - есть вопрос.

- Слушаю тебя.  

- Если без всяких прелюдий: могли бы вы представить меня губернатору как кандидата?

- После выборов - как победившего кандидата - без проблем. И даже с удовольствием. Сочту за честь.

- А до? Выборы - это ведь игра... В которой победа не гарантирована.

- Ты хочешь, чтобы Смольный тебя назначил? В этом случае ты рискуешь стать управляемым  руководителем. Это во-первых... Во-вторых, победа через избрание гораздо ценнее. Люди, за тебя проголосовавшие, будут тебя поддерживать весь выборный срок.

- Люди запуганы. Жерлов их давит.

- Работай с ними, встречайся, разговаривай. Составь свою программу. Покажи свои преимущества, свой «БЕГ». Твой журнал сильнее губернаторского слова.

- Вы так думаете?

- Уверен... И твои литературные достижения сильнее. Выборы - это ведь не захват кресла, тут все гораздо сложнее. Помнишь, как Ельцина «выбирали сердцем»?

- Противник силён в процедуре. Власть у бывших - а может, и не бывших - коммунистов.

- Тем более... Что ты будешь с ними делать, если тебя назначат? Они же с первого дня начнут работать против тебя. Саботировать все твои благородные порывы. Ты будешь их давить? Гнать? Я в тебе нужных для этого качеств не знаю... А вот если тебя изберет большинство и все это поймут - коммунисты окажутся в меньшинстве. И будут вынуждены подчиниться. -  Чистов включил печку. - Допустим, не изберут - ты что, расстроишься? 

- Нет.

- Так и не заморачивайся. Веди предвыборную компанию спокойно, уверенно. Старайся перетянуть неопределившихся на свою сторону. В том числе и коммунистов. Я слышал, вашим Жерловым не все довольны. Не агрессивно указывай на его минусы и предлагай свои ходы. А еще лучше, играй не против Жерлова, а за себя.

- Меня уже обвинили в хвастовстве.

- Определи в своем штабе людей, которые могли бы грамотно тебя представлять. Человек пять. Доверенных лиц. Сколько у вас в Союзе членов?

- Под триста.

- Ну, с таким количеством избирателей выиграть просто.

- Не совсем. Наши выборы это не политические выборы. Писатели оценивают кандидата по своим писательским критериям. В этой среде не очень принято, чтобы один литератор очень уж хвалил другого. Наоборот, каждый стремится показать себя. Свое творчество. Некоторые берут у меня «БЕГ» только тогда, когда в номере есть их подборки. А на чужие - даже не смотрят.

- Это ничего не меняет. Председатель - это менеджер, управленец. Сумел же ты создать «БЕГ».

Хохлев усмехнулся и ничего не ответил.

- Я представляю, как это было... Но сумел! Значит, ты хороший управленец. Вот эти качества и надо предъявлять избирателям. У тебя такой административный опыт...

- Да-а, опыт большой...

- Значит, ты должен понимать, что губернатор не станет вмешиваться в дела общественных организаций.

- Официально - да! А неофициально свое мнение может высказать.

- И ты думаешь, оно поможет... Много писателей любят Смольный?

- Больше тех, которые Смольный критикуют... Но власть все равно воспринимают как силу.

- Так я тебя убедил? - Василий Иванович смотрел прямо в глаза. 

- Убедили. 

Хохлев не лукавил. Как бывший опытный чиновник, Чистов абсолютно четко просёк всю ситуацию. И отказывал не из-за нежелания помочь, а, наоборот из-за желания.

- Тогда разговор окончен... Как жена, как дети?

- Порядок. Хорошо, что спросили... А то я - из-за своих предвыборных грёз - и не вспомнил бы...

Хохлев отыскал в сумке серый конверт. Положил на ладонь небольшую, засушенную ветку кустарника, с несколькими сохранившимися листочками.

- Вот, жене очень нравится. Хочет на даче посадить... Как его зовут?

- Это - спирея иволистная. В мае позвони мне - состыкую с питомником.

- Спасибо! А ваши как?

- Да вот - сын вторым внуком одарил. Недавно.

- Поздравляю! Удачи вам!

- И тебе на выборах. У тебя, Володя, есть все шансы...

Кандидат выбрался на воздух, хотел прикрыть дверцу.

- Да, и еще одна ремарка, к сказанному... Как можно глубже продумай цели и задачи своего предприятия. Оцени свои мотивации - не ошибаешься ли ты в главном... В моем представлении, твоя главная задача - во всяком случае, как я считал до сегодняшнего дня - управлять словами... Не людьми.

Люди - это и есть слова.

Хохлев «дал» обратный ход - мимо Михайловского замка, по мосту через Фонтанку. Пересек Литейный. На Кирочной принял решение действовать напрямую - без посредников. Ускорил шаг и быстро дошел до Смольного. Миновал первую рамку. В служебном гардеробе разделся.

- Владимир Владимирович, вы что-то редко стали заглядывать.

Приветливая гардеробщица повесила плащ, как обычно, на сто тридцать четвертые, «закрепленные» за Хохлевым, плечики.

- Так, Анна Михайловна, я теперь в Комитете не работаю. 

- А где?

- Издаю свой журнал о безопасной жизни.

- Ну, всего вам хорошего. Как-нибудь занесите, почитаю.

Хохлев причесался у зеркала и рванул на третий этаж. Перед «покоями» прошел вторую рамку. Как обычно, удивился обилию цветущей зелени в огромной - похожей на зимний сад - квадратной приемной. Миновал маленькую комнату охраны и, постучавшись в дверь, тихо вошел в кабинет. Охрана внепланового посетителя не заметила.

Губернатор сидела за своим столом и работала с документами. Хохлев присел напротив.

- Слушаю вас, - губернатор оторвала глаза от бумаг.

- Я баллотируюсь на пост председателя Союза писателей... Вместо Жерлова.

- Сергею Евгеньевичу давно пора в отставку.

- Вот хотел засвидетельствовать своё почтение.

- Мы с вами где-то встречались? - губернатор вгляделась в лицо гостя.

- Впервые в 1987 году. Помните Индийский фестиваль на территории Петропавловской крепости? С такими огромными башнями? Вы тогда были зампредом горисполкома и курировали этот вопрос.

- Помню, конечно.

- А я работал в службе главного художника города. Занимался вопросами эстетики.

- Ваша фамилия Хохлев?

- Так точно.

- И вы хотите, чтобы я поддержала вас на выборах.

- Если это возможно...

- Направьте письмо на мое имя... Я его распишу.

Губернатор вернулась к своим бумагам. А Хохлев, так же незаметно, покинул её апартаменты.      

Днем за авторскими экземплярами «БЕГа» в редакцию забежала Оксана Лани - талантливый, начинающий, еще не обстрелянный жесткими критиками и завистливыми братьями по перу и поэтому жизнерадостный - прозаик. Оксана сумела со своим рассказом об отчаянном рокере, где-то с месяц назад, войти в первую десятку рейтинга популярного сайта прозы.

За чашкой чая выяснилось, что Хохлеву и Лани - до метро - по пути. Из редакции вышли вместе. По узким улицам Петроградки не спеша побрели к «Чкаловской».

- Слышала о выборах в Союзе? И что я кандидат в председатели?

- Нет еще. Поздравляю, Володя, - Оксана искренне обрадовалась и засмеялась. - Думаю, что твоя исключительно положительная харизма всех оставит за бортом.

- Хотя бы одного...

- Что, всего один конкурент?

- Основной один. Некто - Жерлов Сергей Евгеньевич... Ты еще не в Союзе, наверное, и не слышала о таком.

- Нет.

- И правильно - лучше его не знать, чем знать.

- Очень сильный?

- Не очень, но с административным ресурсом. А я пока - без.

- Володя, я знаю, куда тебе нужно, -  Оксана приостановилась. - Кстати, вот в этой кондитерской самые вкусные пирожные. Потом здесь чаю попьем.

- Куда?

- К Спиридону Тримифунтскому. Он помогает! Мы с мужем - когда в Греции отдыхали - у святого Спиридона были. На Корфу. К нему приезжают все - бизнесмены и политики! Ты должен обязательно приложиться к его мощам. И попросить о поддержке. В Петербург его десница прибудет 6 октября. Когда у вас выборы?

- В конце октября.

- Вот видишь, как все складывается... Тебе нужно в Новодевичий монастырь. Святой Спиридон, - Оксана стала очень серьезной, - исцеляет неизлечимо больных и изгоняет бесов.

- Жерлову к нему нужно.

- Он как-то взял в руки кирпич и стиснул его. - Оксана пропустила реплику Хохлева мимо ушей. - И мгновенно вышел из кирпича огонь - вверх, вниз потекла вода... А глина осталась в руках чудотворца... Другой случай. Как-то, спеша спасти своего друга, оклеветанного и приговоренного к смерти, святой Спиридон был остановлен в пути неожиданно разлившимся от наводнения ручьем. И приказал потоку: «Стань! Так повелевает тебе Владыка всего мира, дабы я мог перейти и спасен был муж, ради которого спешу». Воля святителя была исполнена, и он благополучно перешел на другой берег. Судья, предупрежденный о происшедшем чуде, с почетом встретил святого Спиридона и отпустил его друга.

- Ты все знаешь о нём?

- Читала его житие... Только запомни главное! После того как приложишься и попросишь - сразу из храма не выходи. Остановись где-нибудь в сторонке и дождись ответа. Ты почувствуешь... Будет какой-нибудь знак, что твоя просьба принята и святой ее исполнит... Он тебе скажет...  Володенька, ты все понял?

- Понял.

- Да, еще. К святому Спиридону всегда очень много народу. Огромные очереди. Лучше приехать или часов в семь утра, или после обеда – где-нибудь в четыре, пять. Но стоять все равно придется. Выстой, пожалуйста. Хоть под дождем... Сделай это обязательно! Мне туда.

- А мне в метро. Пока.

- А в щечку? - Оксана подставляла щеку для поцелуя.

Хохлев не мог не поцеловать.

В полупустом вагоне метро Хохлев думал о Жерлове.

Почему он так себя ведет? Ни с чьим мнением не считается? Всех давит, мнёт и рвёт? Ради самоутверждения? А что? Малоодаренный деревенский выскочка - из какого-то села Ярославской губернии - отвоевал себе место под солнцем. И теперь зубами за него держится.

Но ведь жерловцы - среди которых есть и коренные петербуржцы - не могут не понимать, что он позорит всех. Недаром ведь говорят: каков поп, таков и приход. Зачем им такой неадекватный, неуправляемый вожак? Чтобы все ошибки валить на Жерлова? Прикрываться его неадекватностью? В таком случае - Жерлов поставленный председатель. Как в свое время Брежнев или Черненко над ЦК КПСС. Зачем поставленный? Чтобы за его спиной делать свои дела. Кем поставленный? Ближайшим окружением...

Нечаевской пятеркой.

Хохлев вдруг понял, что случайно додумался до чего-то важного. Уцепился сознанием за последнюю мысль. Стал вспоминать рассказы о том, как жерловцы организованно травили - даже с летальными исходами - не подчиняющихся им писателей. Хотя бы Ивана Тихонова. Ваня, замкнувшись, выстоял. Так же выстоял, сохранил себя и сумел создать антижерловский центр Александр Рудаков. А другие? Ломались... Или прекращали приходить в Союз. Сломленные становились членами команды.

А спровоцированные, «профессионально подготовленные» смерти и убийства литераторов - намертво цементировали  жерловцев в единой преступной связке. Как в «Бесах». Кто в ней? В этой литературной пятёрке?

Галочка - да. Прыгунец - обязательно. Бельский - да. Туркин - нет. Крайничев - молодой еще. Горский - скорее да. Петухов – может, и хотел бы, но не берут. Председатель секции поэзии, самой многочисленной в Союзе - скорее, да. Бамовец Песьев - скорее да, но слишком глуп. Синельников - нет. «Скромный» Табун - этот точно - да. Предшественник Жерлова, Талалай - наверное, был, но теперь в Москве. Значит, скорее нет. Но свое «веское» слово всегда может сказать. 

Твердых «да» - вместе с Жерловым - набралось ровно пять. Нечаевско-достоевские пятерки должны были готовить смуту и быть готовыми к революции. А нынешние? К возрождению советской власти. Хохлев знал твердых коммунистов, никак не принимающих 1991 год. Рассматривающих его как временное поражение. И готовых строить коммунизм и дальше.

А литература, как составная часть общепартийного дела, нужна им для идеологической подгонки коммунистической идеи к современным условиям. Для адаптации ленинизма-сталинизма в новых реалиях жизни. Для создания новых ярких литературных образов героев-коммунистов. Зовущих за собой.

Интересно, демократическая власть до этого додумалась? Знает?

Владимир помнил, как «сошла на нет» политическая активность в стране после «успешного внедрения – по мнению некоторых СМИ «советского» - Путина в высшие эшелоны государственной власти». Как вся страна затаила дыхание в ожидании решений нового президента. Как загорелись демонским огнем глаза у бывших после возврата музыки советского гимна - этим шагом Путин дал повод коммунистам думать, что их реванш возможен. Как вылезали эти «бывшие» из своих нор после назначения активной - в прошлом - комсомолки губернатором Санкт-Петербурга. Как потом - после этого назначения - во время одного из конкурсов на занятие должности государственной службы у Хохлева запросили не «демократическое» резюме, а «комсомольскую» объективку. Твердые коммунисты не желали пользоваться не своими терминами. Конечно, сейчас они вынуждены носить новые одежды, но менять внутренние принципы...

Тревожным было и то, что среди простых граждан, ностальгирующим по советским порядкам, эти «бывшие» могли найти понимание и поддержку. Хохлев вспомнил, как на недавнем концерте Елены Ваенги в Октябрьском, когда в самом начале первого отделения певица исполнила советский гимн, половина зала встала. Разве это не знак «бывшим» стоять до победы. Что они и собираются делать. 

В том, что тайные последователи Ленина-Сталина - в совсем не малой части - продолжают держать власть, у Хохлева не было никаких сомнений. Значит, власть - знает. А некоторые ее представители даже активно работают «в нужном направлении». И будут изо всех сил поддерживать Жерловскую пятерку. То есть будут бороться с Хохлевым.    

В принципе - все выстраивалось.

Но только в домыслах кандидата. Почти бездоказательно.

А если доказательства найдутся... Тогда окажется, что Хохлев, согласившись выдвинуться кандидатом в председатели Союза писателей, обрек себя на борьбу с посткоммунизмом, с тайной бесовской силой, готовой класть на алтарь лжеучения новые человеческие жизни.

Взгляд Хохлева - без надобности полетав по вагону - остановился на схеме метро. Раскрашенные в разные цвета концы линий походили на щупальца осьминога. Вернее – Владимир посчитал их - девятинога. Кружки станции напоминали присоски. Под землей невидимые, гибкие щупальца двигались, удлинялись, достигали новых, еще не освоенных районов... И улавливали людей. Засасывали их под землю, чтобы отобрать что-то важное... И выплюнуть после, в каком-нибудь другом конце города... Образ огромного подземного чудища оказался ярче предвыборных мыслей кандидата... Затмил их.

Со схемой метрополитена взгляд Хохлева регулярно встречался вот уже почти полвека. Но никогда ранее этот рисунок не вызывал ощущений опасности, угрозы...      

Дома, после ужина, Хохлев первым делом открыл в Интернете статью Ленина «О партийной организации и партийной литературе». Нашел нужные места:

...Литература должна стать партийной. В противовес буржуазным нравам, в противовес буржуазной предпринимательской, торгашеской печати, в противовес буржуазному литературному карьеризму и индивидуализму, «барскому анархизму» и погоне за наживой, - социалистический пролетариат должен выдвинуть принцип партийной литературы, развить этот принцип и провести его в жизнь в возможно более полной и цельной форме.

В чем же состоит этот принцип партийной литературы? Не только в том, что для социалистического пролетариата литературное дело не может быть орудием наживы лиц или групп, оно не может быть вообще индивидуальным делом, не зависимым от общего пролетарского дела. Долой литераторов беспартийных! Долой литераторов сверхчеловеков! Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, «колесиком и винтиком» одного-единого, великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса. Литературное дело должно стать составной частью организованной, планомерной, объединенной социал-демократической партийной работы... 

...Литераторы должны войти непременно в партийные организации. Издательства и склады, магазины и читальни, библиотеки и разные торговли книгами - все это должно стать партийно-подотчетным. За всей этой работой должен следить организованный социалистический пролетариат, всю ее контролировать, во всю эту работу, без единого исключения, вносить живую струю живого пролетарского дела, отнимая, таким образом, всякую почву у старинного, полуобломовского, полуторгашеского российского принципа: писатель пописывает, читатель почитывает...

...Каждый волен писать и говорить все, что ему угодно, без малейших ограничений. Но каждый вольный союз (в том числе партия) волен также прогнать таких членов, которые пользуются фирмой партии для проповеди антипартийных взглядов...

К текстам Ленина, всю свою жизнь злобствовавшего, всю жизнь разжигавшего в людях ненависть друг к другу, Хохлев давно не обращался. И сейчас не стал бы их читать - ситуация требовала. 

Когда человек не понял жизни, но ищет популярности и власти; когда ему нечего сказать, но людей нужно подчинить своей воле - человек высказывает вслух всё, «что на ум придет». Не думая ни о сути высказанного, ни о последствиях своих речей. Ради того, чтобы просто говорить. Говорящий быстрее привлечет внимание, чем молчун.  Так же, как движущийся объект быстрее заметят, чем статичный.

Хохлев воспринимал Ленина сущностью, которая что-то постоянно говорила, спорила, что-то доказывала. А когда рядом никого не было - писала. Говорила - в кружках, на митингах, на собраниях и даже на конспиративных кухнях. Писала - дома, в библиотеках или на пеньках, где-нибудь под Сестрорецком.

Но что может нести людям заблудившаяся сущность? Только ложь. Ведь о правде она ничего не знает. Ленин врал каждым словом, каждым своим текстом. Возведя умение врать в ранг мастерства, «великого искусства». Он врал обо всем, что его окружало, с чем он сталкивался. Не скрывал своего поверхностного знания о предметах, в частности о литературе.

Свое непонимание истории, закономерностей общественного развития этот лгун прикрывал «искусно» выстроенными фразами  и самонадеянностью. Как актер, играл роль всезнайки, пользуясь доверчивостью или глупостью людей.

               Хохлеву ещё со школы казалось, что Ленин - это не человек. Скорее какой-то маленький,

 злобный, недоразвитый зверёк. Умеющий есть, спать, добывать корм, бороться за власть в своей стае... 

Похожий на Полиграфа Шарикова из «Собачьего сердца» Михаила Булгакова. Ведь человек - это чувства. 

А какие чувства у Ленина? Такие же, как у грамотно прооперированной собаки. 

               Владимиру казалось, что Шариков один в один списан Булгаковым с Ленина. Особенно, когда он читал: 

               Филипп  Филиппович откинулся  на готическую спинку и захохотал так, что во  рту  у  него  засверкал  золотой частокол.  Борменталь  только  повертел головою.

               - Вы бы почитали что-нибудь, - предложил он, - а то, знаете ли...

               -  Уж  и так читаю, читаю... -  ответил Шариков  и вдруг хищно и быстро налил себе полстакана водки.

               - Зина, - тревожно  закричал  Филипп  Филиппович,  -  убирайте,  детка, водку, больше уже не нужна. Что же вы читаете?

               В голове у него вдруг мелькнула  картина:  необитаемый остров,  пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет робинзона»...

               - Эту... Как её... Переписку Энгельса с этим... Как его  -  дьявола - с Каутским.

               Борменталь остановил на полдороге  вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович  расплескал  вино.  

Шариков  в  это время изловчился и  проглотил водку.

               Филипп  Филиппович  локти  положил  на  стол, вгляделся  в  Шарикова  и спросил:

               - Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного.

               Шариков пожал плечами.

               - Да не согласен я.

               - С кем? С Энгельсом или с Каутским?

               - С обоими, - ответил Шариков.

               - Это замечательно, клянусь богом. «Всех,  кто скажет, что другая...» А что бы вы со своей стороны могли предложить?

               -  Да что  тут  предлагать?.. А  то  пишут,  пишут...  Конгресс,  немцы какие-то... Голова пухнет. Взять все, да и поделить...

               - Так я и думал, - воскликнул Филипп  Филиппович, шлепнув  ладонью  по скатерти, - именно так и полагал.

               - Вы и способ знаете? - спросил заинтересованный Борменталь.

               - Да какой тут способ, - становясь словоохотливым после водки, объяснил Шариков,  -  дело не хитрое. 

А то что же:  один в семи  комнатах  расселился, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет.

               - Насчет семи комнат - это вы, конечно, на меня намекаете?  - горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович.

Вот так же «в один прекрасный день» и голова Ленина - начитавшегося всяких там «переписок», - распухшая от прочитанного, решила: «Взять всё, да и поделить...».

После чего эта недоразвитая сущность стала с пеной у рта кричать: «Грабь награбленное!»

О том, что Ленин нечеловек, подтверждала история с его чучелом. Когда «вождь» умер, его подельники выпотрошили тушку, набили шкурку соломой, вставили стеклянные глазки и выставили чучело - как чучело утки или хорька - под стеклянным колпаком в домике под названием «Мавзолей» на всеобщее обозрение... На посмешище.    

Частный взгляд Ленина на литературное дело потребовался Хохлеву для ответа на вопрос: откуда пошло? От Ленина. Это он первый провозгласил: «Долой литераторов беспартийных!» Это он поставил задачу - великое искусство литературы подчинить партийным, коммунистическим целям.

А Жерлов и вся «пятерка» эту задачу продолжали решать. В нынешних условиях - тайно, подпольно. Гнали таланты из Союза. Но зачем тогда принимали? На этот вопрос Хохлеву ответил еще один завравшийся - Сталин. Пришлось и к его риторике - преследующей только одну цель: сохранить и упрочить свою личную власть - прикоснуться.

Хохлев нашел стенограмму Политбюро ЦК от 10 октября 1938 года, на котором  Сталин выступал по вопросам партийной пропаганды. И говорил:

...Я еще понимаю, когда мы были в подполье, когда печать не была в наших руках, наши люди, естественно, собирались в кружки потому, что ничего другого делать не оставалось. Теперь, когда мы стоим у власти, когда печать у нас в руках, когда мы имеем столько газет и журналов, нам ни в коем случае нельзя замыкаться в кружки, пренебрегая печатью...

...Служащий - человек, рассуждающий головой, работающий интеллектом. Он хочет знать, в чем дело, ставит вопросы, путается, потому что политической подкованности у него нет, занимается делячеством, перегружает себя, у него отпадает охота заниматься своим марксистским воспитанием, своей большевизацией. И вот этот пробел мы должны восполнить...

...Вот почему и вы - пропагандисты, люди, занимающиеся обработкой голов других людей, должны обратить серьезное внимание на служащих, не фыркать на них и не проявлять к ним того пренебрежения, которое зачастую проявлялось. И особенное внимание, советую, прежде всего, обратить на учащихся, потому что завтра эта молодежь будет командным составом нашего хозяйства, нашей промышленности, нашей культуры, одним словом, всего, что называется управлением государством...

В преломлении этих слов к литературному делу Жерлов должен был принимать молодежь в Союз, что бы потом головы, уже принятых писателей, начать обрабатывать. Гнать - по Ленину и обрабатывать головы - по Сталину.

Обрабатывать и гнать не поддающихся обработке - вот задача пятерки.

Получалась страшная картина. Получалось, что под вывеской «Союз писателей», в одном - отдельно взятом питерском отделении - тайно «работала» сохранившая себя ленинско-сталинская коммунистическая группировка, которая решала совсем не литературные задачи.

Хохлев знал, как они решаются. Примерно так.

К Жерлову, увенчанному званиями и увешанному наградами, такому важному председателю, приходит молодой человек, наделенный литературным талантом, и пишет заявление «Прошу принять». Молодому писателю, для развития, нужна литературная среда, нужны советы опытных авторов, нужно цеховое общение. Жерлов просматривает принесенные тексты и говорит: да, мы вас примем. Но вы еще молодой, неопытный, ваши тексты требуют профессиональной редакции. И до приема отправляет поэта - к Галочке, прозаика - к Прыгунцу. Опытные помощники Жерлова - за вознаграждение - правят тексты молодого писателя, вытравливая из них все ростки индивидуального таланта. Подгоняя под один средний уровень. Молодой писатель не спорит, потому что хочет стать членом Союза. Его принимают.

Уже с корочками, молодой член Союза возвращается к своему стилю. Но на секции его начинают критиковать, обрабатывать. Почти травить. Если писатель ломается и перестает высовываться - его оставляют в покое. Если стоит на своём - травля усиливается, в неё вовлекаются новые участники. В конце концов, травля превращается в гон. И в один прекрасный день самобытного писателя с каким-нибудь черным клеймом из Союза изгоняют.

А того, который сломался и принял правила игры, печатают, приглашают на мероприятия, сулят всё и вся. И он действительно что-то получает. Льготный отдых в Комарово, льготную поликлинику на Невском, со временем уважение и внимание власти... Он покорен и не опасен, но его обработка все равно продолжается. Пятерка - когда ее члены состарятся - должна передать дело в верные руки. Коммунизм и метод социалистического реализма должны жить в веках.

Некоторые элементы этого алгоритма действий Хохлев испытал на себе. Его уже неоднократно пытались приручить, отговаривали дружить с Рудаковым, предлагали всякие должности... Травить и гнать - веских причин не было. До этих выборов.

Значит, нужно заставить «пятерку» раскрываться. Проявлять себя открыто.

Ночью на электронный адрес Дома писателей ушло письмо, имевшее характер прямого вызова.

Председателю правления Санкт-Петербургского отделения

Союза писателей

Жерлову С. Е.

Уважаемый Сергей Евгеньевич!

На приближающихся выборах многие писатели нашей организации намерены избрать меня новым Председателем правления. На выборную должность Союза писателей меня выдвигают в первый раз, поэтому я хотел бы прояснить для себя порядок выдвижения и избрания кандидата на этот ответственный пост.

Прошу предоставить мне возможность ознакомиться с Уставом Санкт-Петербургского отделения и ответить на следующие вопросы:

- Будет ли в нашем отделении создана специальная комиссия по выборам?

- Когда намечено провести отчетно-перевыборное собрание?

- В какой форме и за сколько суток до выборов кандидатура на пост председателя правления  должна быть представлена действующему правлению или в вышеуказанную комиссию?

- Могу ли я, как кандидат на пост председателя, в редактируемой Вами газете опубликовать свою предвыборную программу? Это ведь газета всех членов Союза.

- Предусмотрено ли финансирование предвыборных кампаний кандидатов?  

- Могу ли я, как кандидат на пост председателя, провести несколько встреч с писателями – членами нашего отделения в помещении Дома писателей?

- Сколько времени я - как зарегистрированный кандидат на пост Председателя правления - получу для доклада на отчетно-перевыборном собрании?

- Будет ли после моего доклада предоставлено слово членам нашего отделения, поддерживающим мою кандидатуру? Каков лимит времени для содокладчиков?    

- Могут ли на отчетно-перевыборном собрании присутствовать представители других организаций, в частности СМИ? 

- В какой форме будет организовано голосование за кандидатов на пост председателя правления? В случае тайного голосования, кем будет осуществляться подсчет голосов?

- Каким образом я и мои сторонники (в случае тайного голосования) сможем проконтролировать правильность составления бюллетеня для голосования?

- Будут ли мои наблюдатели допущены на процедуры подсчета голосов (в случае тайного голосования), составления и утверждения итогового протокола голосования? 

- В случае моего избрания, как и в какие сроки будет осуществляться передача дел и помещений в Доме писателей?

- Разработан ли порядок официального вступления в должность вновь избранного председателя правления Санкт-Петербургского отделения Союза писателей? 

Прошу Вас, по возможности, ответить на мое письмо без задержки.

С уважением,

член Союза писателей с 2003 года

Владимир Хохлев. 

Как будто в ответ пришло не очень радостное письмо от Женьки Маслова.

Володя, дорогой, со «Звездой» также - как и со «Щитом» - пока ничего не получается. Текст интервью, в принципе, понравился, но просят привязать к какому-нибудь событию.

Предложили такой вариант: сейчас идет осенний призыв. В своем военкомате ты договариваешься о встрече с призывниками. Читаешь им свои патриотические и армейские стихи, рассказываешь о срочной службе, особенно в первые полгода, даришь книжки с автографами – и все это берешь на камеру. Фотки нужны - сам понимаешь. А дальше - я снабжаю текст интервью профессиональным лидом: знаменитый писатель Владимир Хохлев наставил будущих защитников Родины. И прочее...

Сможешь в таком формате - действуй. Нет - возьмем тайм-аут.

Юстас.

Владимир прикинул, сколько времени и сил отнимет это мероприятие. Без санкции военкома «к телам» не допустят. Военком будет задавать вопросы: кто такой Хохлев, что ему нужно, зачем он нам нужен? И так далее... Все это растянется в мыльную оперу. И нет гарантий, что финал её будет жизнеутверждающим. Да и в «Звезде» могут снова фыркнуть, продавливать вопрос Женька не будет...

Кандидат ответил:

Женя, берем тайм-аут.

Алекс.

22.09.2010

            Утром, прочитав дерзкое письмо кандидата, Жерлов - в буквальном смысле - ополоумел. 

Он с ревом бегал по кабинету, опрокидывал стулья, рвал бумажки, журналы, газеты и даже - зубами - книги. Разбил графин с водой, порезался осколком. После чего своим мягким кулаком со страшной силой ударил в кирпичную стену. Боль вернула Жерлова к действительности.

            Он сел в кресло, носовым платком туго обтянул горящую огнем руку и вызвал Валентину Павловну - убраться в кабинете. Хотел еще раз перечитать взбесивший его текст - не вышло. Письмо было разорвано в мелкие клочья. Жерлов разметал их ногой по полу и, сложив руки на груди, в полном молчании, просидел в кресле до конца уборки.

Когда мусор был вынесен, Жерлов приказал распечатать письмо на принтере еще раз.

            - И возьми бумагу и ручку... Ответ продиктую.

            Секретарь сделала всё, как сказано, и присела - вся внимание - перед шефом

            - Пиши.

            Уже успевший смяться листок дрожал в левой - здоровой - руке председателя. Жерлов читал и диктовал одновременно.

- Члену Союза писателей Хохлеву Вэ Вэ. Уважаемый - кто тебя, б... , уважает - Владимир Владимирович! Я уважаю мнение писателей, решивших избрать Вас...

Жерлов плюнул на листок и умолк.

- Нет, уважаю мнение - не пиши. Зачеркни. Пиши, б... , так: С Уставом Санкт-Петербургского отделения Союза писателей Вы сможете ознакомиться в удобное для Вас время... Нет, напиши: в удобное для Вас и для меня время. И тогда же я отвечу... Нет, ё... т... м... пиши так: И тогда же Вы найдете ответы на интересующие Вас вопросы.

Жерлов глубоко вдохнул и выпалил все последующее зараз:

- Напоминаю Вам, что Санкт-Петербургское отделение Союза писателей не входит в структуру органов государственной власти, а является общественной организацией. Так что его финансирование из государственного бюджета не предусмотрено. Председатель правления самостоятельно ищет средства для обеспечения жизнедеятельности писательской организации и работает на общественных началах.

Жерлов смял письмо Хохлева и швырнул его в угол.

- Набери и отправь. Мою фамилию, б... , не забудь поставить. И должность! Я пока еще председатель... И не надо тут изображать покорность и исполнительность. Этот мусор тоже, б... , выброси, - Жерлов указал на комок в углу. - О письме никому! Ты поняла, курица? 

- Да. - Валентина Павловна встала. - Поняла.

- Шагом марш.

Хохлев не ждал, что ответ придет так быстро. Он вообще его не ждал. Но то, что он прочитал, полностью подтверждало все догадки. Отвечать на прямо поставленные вопросы Жерлов не намерен. Зачем снабжать противника информацией? Устав - может, покажет, а может, и нет. На разговор вызывает, чтобы в очередной раз попытаться «обработать голову» кандидата.

Не задумываясь, Хохлев быстро составил заявление о регистрации - на которое ответа он точно не получит -  и отправил его в Дом писателей:

Председателю правления Санкт-Петербургского отделения Союза писателей

Жерлову С. Е.

Уважаемый Сергей Евгеньевич!

Прошу Вас зарегистрировать меня - Хохлева Владимира Владимировича, члена Союза писателей с 2003 года (членский билет № 3355) в качестве кандидата на выборную должность - председателя правления Санкт-Петербургского отделения Союза писателей.

Владимир Хохлев

22.09.2010

 После чего кандидат набросал и тут же разослал свое третье письмо.

Дорогие мои друзья!

До настоящей выборной компании я даже представить себе не мог, насколько наше писательское сообщество нуждается в новом, сильном, лидере. Ваши звонки и письма показывают, в какое «болото» мы загнаны. Вы сообщаете о рукописях талантливых авторов, которые не только не печатаются - сознательно предаются забвению. Согласен с вами - современная питерская серьезная литература достойна иной участи.   

Бесконечно благодарю вас за поддержку и стремление кардинально изменить ситуацию.

Две недели я внимательно изучал предвыборную ситуацию, реакцию на мое выдвижение и методы, которыми это выдвижение намерены «гасить» мои оппоненты. После анализа всей поступившей информации я принял окончательное решение бороться до полной и безоговорочной победы.

            Сегодня, 22 сентября 2010 года я направил С. Е. Жерлову письмо с просьбой официально зарегистрировать меня в качестве кандидата на пост Председателя Санкт-Петербургского отделения Союза писателей.

Я отчетливо осознаю, что противодействие моему избранию будет большим и что без вашей помощи мне не обойтись.

Я обращаюсь к поддерживающим меня членам действующего правления и писателям, входящим в ближайшее окружение нынешнего руководства СП.

Нам нужно взять под полный и жесткий контроль все этапы подготовки перевыборного собрания. Не допустить, чтобы выборы нового председателя прошли по какому-то «левому» сценарию. К примеру, разбились на голосование по секциям. Или чтобы собрание было перенесено на неопределенный срок. Или чтобы в Устав в спешном порядке были внесены «нужные» изменения... 

Нам нужно обеспечить, чтобы кандидат Владимир Хохлев был официально зарегистрирован и включен в избирательный бюллетень. Чтобы на собрании мне было предоставлено слово для доклада, а мои сторонники могли выступить с содокладами. Чтобы при подсчете голосов и составлении итогового протокола голосования присутствовали наблюдатели от всех зарегистрированных кандидатов.     

Новый председатель должен быть выбран публично, «всенародно». Он должен быть легитимно-избранным председателем. Только в этом случае он будет иметь законное право представлять отделение на писательских съездах, в органах исполнительной и законодательной власти, в банках и коммерческих структурах, на всевозможных литературных мероприятиях и презентациях. Только в этом случае он будет иметь возможность выступать от имени отделения, подписывать финансовые документы, вести деловую и творческую переписку.  

Может случиться так, что не все члены Санкт-Петербургского отделения к моменту голосования будут ознакомлены с предвыборной программой Владимира Хохлева, с моим творческим багажом, с литературоведческими открытиями и моей издательской деятельностью. Особенно это касается тех членов отделения, которые не имеют компьютеров и не пользуются электронной почтой. Таких, к сожалению, много.

Информация должна дойти до всех. Я рад сообщить вам о скором выходе в свет специального выпуска независимой газеты членов Союза писателей «Парад талантов», в котором кандидат Владимир Хохлев представлен достаточно хорошо. Электронную версию газеты прикладываю к этому письму.

Обращаюсь к писателям с активной жизненной позицией, неравнодушным к дальнейшей судьбе питерской литературы (особенно, к имеющим личный автотранспорт) с просьбой оказать содействие в распространении специального выпуска «Парад талантов» среди членов нашего отделения в возможно короткие сроки.

И - на сегодня - последнее.

О чем не очень хочется говорить... Но не говорить об этом нельзя.

Мое неожиданно быстрое выдвижение застало врасплох нынешнее руководство Союза, которое стремится сохранить за собой все руководящие посты. У него не оказалось действенных средств «борьбы с Хохлевым». Собственно говоря, их и сейчас нет, и быть не может в принципе, потому что – позволю себе процитировать слова поэта Николая Рубцова - «душа моя чиста».

Но что-то противопоставить моему выдвижению некоторые недобросовестные функционеры хотят. Поэтому в экстренном порядке придумываются всевозможные «истории», порочащие меня как человека и как писателя. К ним я отношусь не иначе как с улыбкой. Думаю, что и вы пожалеете авторов всяких сплетен и улыбнётесь. Известно, что грязь к чистоте не пристает, но временно запутать доверчивых людей распространяемая информация все-таки может.

Узнать правду обо мне и моем творчестве, достоверные сведения о моей трудовой деятельности  лучше всего у меня лично. Не поддавайтесь на провокации и ничего не бойтесь. Звоните, пишите, и я отвечу на все ваши вопросы.

С уважением,

Владимир Хохлев.

Кандидат не обманывал. Слухи действительно стали появляться. Один нелепее другого. Жерловцы - после фиаско Горского - по указанию председателя «рыли землю рогами». Каждый «копал» по своему списку. Чтобы затем, в «нужных» ракурсах интерпретируя накопанное, прибавляя к нему «истории, леденящие кровь», собственного сочинения выпустить в свет очередной слух.

Ранее не запятнанный ничем образ Хохлева стал обретать зловещие характеристики. Разрушитель, захватчик, рейдер, выгнанный из Смольного недобросовестный чиновник, провокатор, трус, подлец, негодяй, рвущийся к деньгам неудачник, безнравственный человек, бездарный писака и прочее.

Давно известно, что подонок думает о других людях, опираясь, в первую очередь, на представления о самом себе. Если какой-нибудь Пупкин получил высокую должность за взятку, то именно такой способ повышения и кажется ему единственно возможным. Он ведь не знает, что повысить человека могут за деловые качества, за порядочность, за честное служение и добросовестное исполнение своих обязанностей.

Каждый из коммунистов-жерловцев добавлял в спешно рисуемый коллективный портрет Хохлева свои пороки. Раздувая их до невероятных размеров - писательская фантазия почти безгранична. Нельзя сказать, будто Хохлев не знал, что так будет. Знал - он прожил на земле без малого полвека. Но знал он и другое - любая клевета, по прошествии времени, всегда бьет по тому, кто её придумал. И дал ход. Бьет самым неожиданным образом. В самое неподходящее для клеветника время. Поэтому-то Хохлев - жалея людей - не угрожал ответами или судебными исками, а лишь предупреждал.

К тому же он давно руководствовался гениальной пушкинской формулой:

Веленью Божию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца;

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспаривай глупца.

В 13-00 на «Чернышевской» Владимир встретился с Марией. Чем больше главный редактор погружался в стихию выборов, тем меньше времени проводил в редакции «БЕГа».

- Здесь рукописи. Некоторые наши авторы так и не освоили компьютер. Перед версткой тебе придется набрать тексты и прислать их мне для проверки. - Хохлев передал папку, освободив руки. Он не любил, когда руки чем-то заняты.

- Вы сейчас куда?

- Обратно. 

- У меня есть время. Можно я вас немного провожу?

- Почему нет? - главный редактор вывел девушку на воздух и посмотрел на небо. - Похоже, и сегодня дождик соберется. У тебя зонтик-то есть?

- Не сахарная, не растаю.  

Побрели по недавно благоустроенной Фурштатской. Открывала улицу, совсем недавно, сама губернатор. В ярком - заметном сразу и отовсюду - бирюзовом костюме. Хохлев тогда, из толпы журналистов, фотографировал всю церемонию. На всякий случай. Глава города прошла по новеньким гранитным плитам - по всей Фурштатской. Из конца в конец и обратно, на ходу отвечая на вопросы бабушек и прессы. Охрана и пресс-служба  свободного доступа к губернатору не перекрывали.

- Владимир Владимирович, вы меня простите за то дефиле. Я выпила лишку.

- Да я уже и забыл. И ты меня извини. Я, наверное, единственный такой.

- Как монах!

- В миру!

- Монах в миру? Это, наверное, непросто? - Мария задумалась. - Везде соблазны.

- Когда занят делом - не до соблазнов.

- Но есть же чувства, эмоции. Желания разные возникают...

- Конечно, без практики справляться трудно. А у меня уже двадцать лет стажа.

- Вы хотите сказать, что это не шутка?

- Шутка, конечно, - Хохлев улыбнулся. - Просто двадцать лет назад, перед крещением, примерно в эти же дни, осенью, я стал оглашенным. Принял послушание. Просто вспомнилось.

- Здорово. А какому монаху сложнее - затворнику в монастыре или монаху в миру?

- В каждом чине свои трудности. В монастыре я еще не жил. И в миру монахом не был.

- Какой чин в христианстве самый трудный?

- Юродство.

- Юродство? Почему?

- Потому что юродивый во Христе отрешается от себя не в келье, а на виду у всех. И некоторые из этих «всех», не понимая сути юродства, могут сделать с юродивым все что захотят. Облить грязью, оплевать, избить и так далее. Юродивый должен не только терпеть издевательства, но и проповедовать, звать людей к Богу. Представь себе, что какой-нибудь дурно пахнущий бомж, с синяками на лице, в лохмотьях, стоящий босыми ногами на снегу, говорит тебе о высоком... И при этом строит из себя дурачка, кривляется, может даже непотребства какие-нибудь творить... Будешь ты с таким человеком общаться?

- Хочется не очень, - Мария поёжилась.

- А он ведет себя так, чтобы иносказательно сказать тебе о глупости и смертности мира. Что вот это твое красивое пальто когда-нибудь истлеет в труху... А ты, чтобы его купить, наверняка трудилась не один день.

- Да.

- А юродивый призовет тебя трудится над нетленным...

- Над душой?

- И над душой, и над своей личностью... Как проводник воли Бога, он призовет тебя следовать его примеру. В любой жизненной ситуации стоять на молитве и внутренним взором видеть вечность... Юродивый может и укорить. В суетности. Или еще в чём-нибудь...

- Осудить?

- Осудить! Но не от себя. От Бога. Своей воли юродивые не имеют. Таких исполнителей Божьей воли в Древней Руси называли Божьими людьми. К ним прислушивались даже цари. Известна легенда, когда юродивый остановил Иоанна Грозного. Царь разгромил Новгород и вошел в Псков. Его встречают – как положено – хлебом-солью. А юродивый Никола предложил Грозному кусок сырого мяса. Царь говорит: я христианин, мясо в пост не ем. Никола в ответ: ты человечье мясо ешь! Это так подействовало на царя, что в Пскове он  ни одного человека не казнил... 

- От простого сумасшествия юродство отличить можно?

- Конечно. Сумасшедший не молится Богу. Наша знаменитая юродивая Ксения Петербуржская уходила от людей на лед Финского залива для молитвы. Далеко забредала... Но находились любопытные, которые подсматривали за нею...

Задачу приводить к Богу новых верующих с юродивого, как с любого христианина, Бог не снимает... Значит, Божий человек - при всей своей униженности - должен исхитряться и какими-то намеками, притчами - как Христос, какими-то нелогичными поступками открывать людям глаза. Это великое искусство! - Хохлев приостановился. - Что-то твоя Екатерина не звонит, не пишет...

- А вы ей письмо написали? Все отправили, что она просила?

- Да, сразу же.

- Позвоните ей. Прямо сейчас. Вот по этому... - Мария достала трубку и открыла номер подруги. Владимир набрал его на своём мобильнике. Ждал недолго.

- Екатерина, здравствуйте - это Хохлев, от Маши. Помните? Как с моим вопросом?

- Я все получила, редакторам передала, - в трубке слышалась музыка, - но влиять на их решение не могу. Напомню еще раз.

- Шансы-то есть?

- Есть, правда в ночном эфире. Днем все забито.

- Ночью даже удобнее.

- Я вам сообщу... А сейчас извините...

- Да, до связи. Спасибо, -  Хохлев вернулся к Марии. - Все поняла?

- Поняла. Я её немножко подпрессую. Она просила устроить свою дочку на подготовительные курсы в Академию. Предложу - в обмен на эфир.

- Бартер.

- Типа того.

Подошли к Таврическому.

- Владимир Владимирович, а вы можете немного рассказать о своей христианской жизни? Пока идем по этому саду... Я хочу сына воцерковить, может, крёстным станете?

- Муж-то поправился? Что-то я его на дне рождении не заметил.

- Поправляется. Шамкает... Кашку ест с ложечки.

- Тебя больше не трогает?

- Пока нет.

- Он будет против.

- А мы ему не скажем.

- Как это?

- Владимир Владимирович, это мой вопрос. Так расскажите.

Носками ботинок Хохлев пинал желуди, уже сброшенные садовыми дубами. В этом году желудей было много. С газонов бабушки зачем-то собирали их в пакетики. А те, что упали на дорожки, с характерным треском лопались под каблуками гуляющих.

- Ладно. Вот тебе одна картинка из моей церковной жизни. Храм, вечерняя служба, на хорах красиво поют певчие. Наступает момент, когда все прихожане встают на колени, склоняются головами к полу. Почти касаясь пола. Все, кроме одного. Твоего покорного слуги.

- Вы не встали на колени.

- Не встал. Какая-то сила - может быть, сам Бог - удержала...

Хохлев достал сигареты.

- Можно?

Мария утвердительно кивнула.

- И вот стою прямо и смотрю на согбённые спины. Слышу, сзади семинарист – это в храме семинарии было - кашлянул. Потом подошел и шепчет в ухо: «Раб Божий, смирись пред Богом». А я как будто не слышу. Стою «яко перст», один. Так всю молитву и простоял.

- Почему?

- Это я уже когда в метро ехал, понял - почему. В тот момент, что делал, не понимал. А из церкви вышел - стал думать: прав я или не прав? И благодаря тому семинаристу додумался. Не раб я Божий. Никогда себя рабом не считал. И Богу не рабы нужны. Мы ведь «по Его образу и подобию». А Бог - не раб, Он свободен. И мы свободны. И Богу мы нужны как свободные соплеменники, соратники, воины, способные биться за жизнь, за Бытие. С небытием и смертью... Ты когда-нибудь просила милости - или чего-нибудь - у своего отца, стоя на коленях?

- Нет.

- Я тоже не просил. И в церкви тогда. Стоял и говорил с Богом - лицо в лицо. Скажешь, дерзость, гордыня. Ничуть не бывало... Любовь, доверие и вырастающее из этих чувств отсутствие страха. И осознание своей функции Божьего воина. Помнишь, на вашем курсе был Артём Слюдов?

- А как же.

- Меня все пытался срезать... Острые вопросы задавал...

- А мы его просили успокоиться.

- Так он задавал-то не просто так... Смысл жизни искал. После того как я из института ушел, он ко мне часто приезжал. Домой. И все пытался мне объяснить, что с христианством я ошибаюсь. Что, мол, Ницше более прав, чем Христос.

- За глаза его Сверхлюдом звали.

- Однажды на кухне до двух ночи просидели. И знаешь, какой он мне тезис пытался внушить. Что христианин верует и волю Бога исполняет не искренне, а за награду. Как бы по расчету. Даже строчки Евангелия приводил.

- А вы?

- Я ему отвечал, что человек, стремящийся к Истине, уже в земной жизни - а не после смерти - получает награду от Бога. Веру! Она ведь не каждому дается. Иной и хочет верить, но ничего не выходит. Потому что Верой Бог награждает только чистых сердцем. А когда Вера - а значит и Вечная жизнь - у человека уже есть, он становится соратником Бога. При этом физическая смерть тела ровным счетом ничего не значит. Это просто переход. После которого человек вместе с Богом - уже в новом теле - продолжает биться за жизнь.

- Здорово. 

- И никакого вознаграждения за терпение. И за всякие неудобства на земле. Я понятно выразился? Ты услышала?

- Да! – Мария была восторженна. - Я тоже об этом много думала. Как это у вас всё так просто. Зачем вам это председательство, этот Союз писателей, не пойму. Вы и так всё про всё знаете.

- Ну, во-первых, люди просят. Кроме этого... - Хохлев задумался. – Что я делал с вами?

- Учили.

- Раскрывал в каждом личностное начало. А начальство, две трети которого были приверженцами соцреализма, с этим боролось. Коммунистам не нужны личности. Сталин всех личностей уничтожал физически. Коммунистам нужна масса, толпа. В толпе человек легко теряет личность. Зато в нём пробуждаются инстинкты. В том числе и животные. Слово «коммунизм» от слова «коммуна». Что такое коммуна? Это организованная толпа - коммуна не может состоять из одного человека. Чтобы манипулировать людьми и принуждать их выполнять поставленную задачу - разрушать на уровне инстинктов даже удобнее - коммунисты и собирали массы.

Союз писателей - та же коммуна. С вами я занимался изобразительным искусством, с писателями - литературой. Прошло двадцать лет после краха коммунизма, а главным творческим методом Союза до сих пор считается соцреализм. 

- Вам нужна власть, чтобы запретить метод социалистического реализма?

- Как ты его запретишь, когда старые писатели-коммунисты никаких других методов не признают? Не запретить, а показать его ущербность, лживость. И хотя бы уравнять с ним в правах другие измы. Например, субъективный реализм – супер метод, о существовании которого в Союзе даже не подозревают. Или метод абсурда. – Хохлев остановился. – Без этого уравнивания современная литература обречена на смерть.

- И здесь борьба за Бытие.

- Я же в одном лице. Не раздваиваюсь, как некоторые... В архитектуре с соцреализмом боролся и в литературе борюсь... Ну, что? Разбежались?

В 14-20 Хохлев наконец-то дозвонился до Градова.

- Николай Ефимович, добрый день. Пять дней я набирал ваш номер и наконец-то вы ответили. У вас есть минутка?

- Для тебя всегда есть... Володя, я был очень далеко от Питера. Тебе даже трудно представить - как далеко. Видел твои звонки, но если бы ответил - роуминг съел бы все деньги.

Николай Ефимович Градов входил в пятерку самых «рейтинговых» питерских поэтов. Главным образом благодаря тексту известного хита о городе, сделавшего Градова знаменитым. На всех литературных мероприятиях, где выступал Николай Ефимович, его представляли так: поэт, Николай Градов, автор текста... Эта приставка - «автор текста» Градова уже достала. Он написал много хороших текстов, сотрудничал с известными композиторами и исполнителями... Но оторвать от себя надоевший ярлык не было никакой возможности.

Градова выдвигали на «Почетного гражданина» - вот тогда-то он и сблизился с Дубровским, но нужного количества голосов депутатов ЗАКСа не набралось. Скромный, без зазнайства, но иногда с очень жестким мнением, Градов хорошо относился к пишущей братии, к Хохлеву, но Жерлова - не переносил. Потому-то и на заседаниях правления Союза - в состав которого Жерлов включил Градова, без его согласия - не появлялся. 

- Ну, тогда спасибо за заботу. Вы про меня уже слышали?

- А то! Весь Союз гудит. Я за тебя порадовался. И пожалел... На прошлых выборах, помнишь, Петух сделал попытку выдвинуться, а потом снялся. Народ ему уже не очень верит. К тому же он из своего журнала ни за что не выйдет. А совмещать председательство и должность главного редактора это как-то...

- Николай Ефимович, я не был на том собрании. Принципиально, чтобы не присутствовать при избрании Жерлова.

- А! Но ведь знаешь, что там было?

- Знаю, конечно. По рассказам... Ну, а как вы оцениваете мои шансы?

- В первом туре тебе не выиграть - точно. Но выдвигаться надо. Может быть, с пристрелом на следующие выборы. Выдвигаться надо обязательно. Надо, чтобы у этого негодяя почва под ногами горела. Надо - даже в воспитательных целях. Чтобы осадить Жерлова, заставить его меняться, научить любить людей.

- Можно ли этому научить?

- Согласен. Значит, надо, чтобы боялся. Мне все равно, по какой причине человек разговаривает со мной с уважением. Потому что уважает или из чувства страха за свое кресло. Это шутка, конечно, ты понимаешь.

- Понимаю. Вы меня поддержите?

- Поддержу, при голосовании. Но ничем предвыборным лично заниматься не буду. Никого агитировать не буду. Ты меня знаешь - это не моё.

- Тогда советуйте - лично мне - как себя вести?

- Союзу нужен грамотный менеджер, управленец. Если не обидишься - администратор. Лучше тебя с этой ролью никто не справится. О творчестве я сейчас не говорю, наше творчество - это дело не коллективное. В общем-то, на административную составляющую я бы и сделал акцент. Расписал бы первые шаги в должности. Составил бы программу. И так далее...

Теперь учти - на собрании нужно голосовать тайно. Только тайно. Поднимать руки против Жерлова открыто - люди побоятся. Жерлов же мстительный. Он же потом проходу не даст. Могут сказать: в Москве голосовали открыто, давайте и у нас так... Настаивать на тайном. В комиссию по подсчету голосов нужно включить приглашенных, независимых людей. Правда, я не знаю, как это узаконить. Вопить будут.

И самое главное. Жерлов всем говорит, что в Смольном его любят. Поддержат. Это вранье. Ты и сам это знаешь. Нужно разоблачать все его инсинуации, интерпретации. Ловить на лжи. Как поэт он никудышный. Его никто не читает. Держаться за его творческую составляющую никто не будет... Вот, примерно такие - мои мысли на этот час.

- Николай Ефимович, спасибо огромное. И за прямоту в том числе. Рудаков делает специальный выпуск своего «ПАРАДА» - мне посвященный -  как номер выйдет, привезу вам.

- Давай. Может быть, к тому моменту у меня еще что-нибудь появится.

После обеда Хохлев разрешил себе немного поспать. Перевел мобильник в режим «без звука» и отключился. В пасмурный день, когда тучи низко и на уши давит, получасовая сиеста обеспечивала хорошую работоспособность вечером.

Его разбудила музыка. С улицы. Какой-то некультурный водитель, остановил свой танкообразный джип под окном и выскочил, наверное, за сигаретами. А из джипа хрипел Высоцкий. Хорошо хоть - Высоцкий.

                        Потом в саду, где детские грибочки,

                        Потом не помню – дошел до точки...

«Грибочки» напомнили студенческие годы. Проекты, диплом... Затем, Хохлев вспомнил себя преподавателем Академии художеств. И как с ним за непослушание - еще до краха СССР - пыталось расправиться коммунистическое руководство. Действовали хитро, не впрямую. Давили на студентов. Однажды всему курсу автоматом срезали на обходе по одному баллу. Семь человек лишилось стипендии. Трое не смогли поехать на практику в Чехию. А виноватым оказался он, Хохлев, не признающий соцреализм любитель архитектурных ассоциаций.

На кого совки будут давить сейчас? На «БЕГ»? Рычагов нет - журнал независим. На авторов? Да, могут сулить всякие блага, о чем забудут сразу после выборов. На инициативную группу поддержки. Да. И давление уже началось.

Вчера Саша Странников имел часовой разговор с Жерловым. Содержание которого Александр раскрыл Хохлеву во всех деталях. Ка-ак Сергей Евгеньевич извивался... Как уж на сковородке. И в этом он не прав, и в том... И это готов сделать, исправить, и то... И извините, и простите... Но только проголосуйте за него. Вот она - коммунистическая бесхребетность. Беспринципность. Ради результата можно и попресмыкаться, и позаискивать. Даже задницей голой на лёд сесть - можно. Перед всеми...

Музыкальный джип отъехал, Хохлев сварил кофе. Вернувшись к окну с чашкой, закурил. Дождь начал накрапывать – асфальт был уже темным. Глоток, затяжка, глоток, затяжка - студенческая привычка не забывалась. Кофе, сигарета и поток влажного холода из форточки окончательно прогнали сон. Нужно было звонить Снеговому.

Лет десять назад Игорь Снеговой боролся с Рудаковым за первенство на секции поэзии. Не выиграл и не проиграл, как Кутузов на Бородинском поле. Наполеоновские - в хорошем смысле и вполне уместные - замашки Рудакова сделали его оппозиционером официальным. Привели к снятию с учета в отделении. Сильный поэт Снеговой выступал против слабого поэта Жерлова, не покидая Союза. Или - пока не покидая. С последней секции - когда переизбирали её руководителя и когда Снегового вновь обошел ставленник Жерлова - Игорь вышел, громко хлопнув дверью.

Поэты Снегового уважали. И за талант, и за организаторские способности. Игорь составлял свою Антологию современной питерской поэзии и сумел сформировать вокруг себя собственное поэтическое пространство. Не пересекающееся ни с жерловским, ни с рудаковским. Прозаик - по записи в учётной карточке - Хохлев, когда-то причисленный к «кругу Рудакова», со Снеговым ни разу не встречался. Только лишь читал в сборниках и альманахах его стихи. Но знал, что к Снеговому тянулись многие - Вадим Кремнев, Землякова, некоторые поэты петуховского журнала. А вот Рудаков пытался его не замечать.

Хохлеву ответил женский голос.

- Добрый день! Не мог бы я переговорить с Игорем Вячеславовичем?

- Да. Сейчас.

- Здравствуйте, это Хохлев!

- А, наслышан. Здравствуйте, Владимир.

- Игорь Вячес...

- Можно просто Игорь.

- Игорь, я вас не отвлекаю, есть минутка?

- Вы хотите меня агитировать?

- Для начала - просто поговорить. Услышать ваше мнение обо всём происходящем.

- Извольте... Сразу вам скажу - я не буду голосовать ни за кого. Я против всех. Я разуверился в способности Союза писателей сделать для поэзии, да и вообще для литературы, что-нибудь хорошее. Агитация бесполезна... Ну, а что-то, может быть, подсказать вам, как кандидату, наверное, смогу.

- Пожалуйста.

- Во-первых. Выступать вам надо! Иначе Жерлов задушит всех. Встречаться с людьми надо! Хотя ни выиграть, ни тем более что-то изменить сразу - вы не сможете. Союз - это суперконсервативная организация. Вас будут критиковать за каждое слово... Жерлов не шкурник, но он переругался со всеми крупными поэтами. Они, скорее всего, не придут на выборы. Я в свое время хотел зарегистрировать свое отделение, но Москва сказала: если отделишься - на три года потеряешь право принимать новых членов. Эта директива разослана по всей России. По всем отделениям Союза... За Петухова проголосуют многие, но этих голосов не хватит. Если вы сумеете подтянуть к себе своих писателей и объединитесь с Петуховым...

- Это уже почти свершилось.

- Тогда у вас есть шанс убрать Жерлова. Но в последнюю минуту кто-то из вас должен снять свою кандидатуру и громко объявить: в чью пользу... Либо каждому набирать свои голоса и идти на второй тур уже организованной оппозицией. Сейчас Союз разбит на группировки и кружки, я тоже пытался сделать свой, но люди ленивы, собираются трудно... В общем, я решил заниматься творчеством, вот продолжаю составлять Антологию, надеюсь в следующем году ее издать. Кстати, пришлите свои стихи... Вы знаете, что Жерлов за последние два-три года набрал в Союз неизвестно кого. В основном военных, генералов, полковников. Это балласт. Это для голосов... Жерлов знает, что его позиция очень шаткая. Но существующие оппозиционеры – каждый за себя. А у Жерлова организация, дисциплина, роли все расписаны, вплоть до действий каждого на собрании. Вся нынешняя верхушка - бывшие партийцы, владеющие выборными технологиями. Верхушка, как вы знаете, политизирована донельзя. Кстати, Странников тоже хотел сделать что-то вроде элитного писательского клуба - не получилось. На прошлых выборах самых рьяных оппозиционеров Жерлов отвлек на параллельное мероприятие. Было объявлено, что одновременно с собранием в Смольном будут вручаться премии. Естественно, лауреаты предпочли Смольный... Так они убирают тех, кто может повести за собой писателей, кто может ярко выступить на собрании. Вам это нужно учитывать в обязательном порядке. Вы пьющий человек?

- Практически нет. Пару рюмок на праздник.

- Это хорошо. А то перед предыдущими выборами Жерлов с Талалаем потащили Петухова в Москву. Буквально накануне. А на обратном пути в поезде напоили. Специально подливали и подливали. Петух - он тогда выдвигался - приехал никакой. А через пять часов - выборы. Вы понимаете.

- Да.

- То есть они используют все законные и незаконные методы удержания власти. Талалай может приехать и собрать человек шестьдесят своих сторонников. Кстати, вы позвоните ему в Москву. Переговорите. Я слышал, у него с Жерловым в последнее время отношения разладились. Жерлов ведь недальновиден - стал критиковать Талалая за прежнее руководство. Еще переговорите с Виктором Антоновым - у него всегда своя позиция и есть определенный вес. Особенно среди молодых. Встречайтесь со старичками. Беседуйте, рассказывайте о себе. Вы питерец?

- Да, кстати в недавнем прошлом ваш земляк.

- В каком смысле?

- До женитьбы жил в Веселом Поселке. С 69-го по 84-й.

- О, поздравляю. Это хорошая школа жизни. Я бы, может быть, за вас в таком случае и проголосовал. Очень мало наших сверстников из Веселого Поселка выбились в люди. Многие спились... И уже умерли. Да, вот еще что... Петухова поддерживает Старичев, председатель правления всего Союза - они из одной деревни. Но не продавливает его кандидатуру.

- Почему?

- Скорее всего, потому что Петух раньше очень пил. Это в последнее время он за ум взялся. Но и то - может в любой момент сорваться в запой. Просто напиться и рубить правду-матку. Не контролирует себя. Как в поезде, я вам уже рассказывал. Вообще писатели-деревенщики очень хитрые, не в пример нам, городским. С ними нужно быть очень осторожным, лишнего не говорить. О творчестве не отзываться. Запомнят, и в нужный момент стукнут. Деревенщики все - себе на уме. А сельская философия - это грести под себя.

- Какие у вас еще ко мне вопросы?

- Пока никаких. А вот! - Хохлев вспомнил о самом главном. - Может быть, мы встретимся - поговорим не по телефону. Я вам покажу свои издания.

- Нет необходимости. Все главное я вам сказал. Если что, звоните. И не обижайтесь, просто этот Союз, эта борьба с ветряными мельницами отняли у меня почти всё здоровье. То давление прыгнет, то еще что-нибудь. Почему я и не хожу туда практически... Так, иногда – на секцию. А сейчас и на секцию - не буду. Нет смысла... Ну что? До связи.

- Да, спасибо. Я еще позвоню.