Стихи

Генеалогическое

Ибо всякий просящий жаждет и получает,
Ибо ищущий верит, стучащему отворяют...
Как пчела за жало не отвечает
После "скорой", что от него спасает,
Так и плоть от плоти не отличает
Сумасшедшая мать, та, что не рожает,
Но жалеет, ждет и души не чает
В тех, чьих первых слез не припоминает.
Ибо вместо хлеба не даст песчаник,
Ибо не змеей, но рыбой. И сладким чаем.
И ревет белугой, и все прощает,
Чтобы только не пряталась, не дичала.
День за днем медитирует над свечами,
Чтобы ты не брыкалась, чтоб ты молчала,
Чтоб не абы где, не пьяной, и не ночами...
Мы растем послушными, как волчата.
Мы растем, умея владеть речами,
И потом стыдимся своей печали.
Мы и радости, впрочем, стыдимся тоже.
Просто мы живые до самой кожи.
Просто мы надеемся не сломаться,
Верим в свой законный угол в Небесном Царстве.
Мы же сильные, нам ли идти сдаваться?
Потому что верящим - да воздастся.

Господин Оформитель

Несколько лет назад ты завел у себя котенка,
Он любил спать в ногах и кусать за пятки.
Ты покупал ему лучший корм, изводил километры пленки,
Снимая его ужимки, броски, повадки.

Он дожидался тебя с работы в пустой квартире,
Дремал под окном, отзываясь на каждый шорох.
Ты возвращался впотьмах, угощал его тертым сыром,
Пускал к себе на колени смотреть дель Торо.

Котенок со временем вырос красивой кошкой,
Уже не такой забавной, но так же верной.
Теперь у тебя дела, сантименты в прошлом,
Пушистая тень - изюминка в интерьере.

Месяц назад ты решил обновить дизайн,
А я очень кстати вписалась в декор гостиной.
Теперь мы с ней ждем вдвоем - ты ведь очень занят.
Но скоро стемнеет... И ты принесешь нам сыра.

Return

Однажды я гряну, как гром над твоим порогом.
Ты будешь поить меня чаем, а я - рассказывать всякую дребедень:
"Он, представляешь, ни разу не видел Бога!
Еще он не любит живопись и людей.

Мы сколько ж с тобой не виделись? Страшно вспомнить!
Смотри, я донашиваю седьмые железные сапоги.
Я знаю, ты думаешь - подвиг спорный,
Зато у меня теперь увереннее шаги.

Ты знаешь, я так влюбилась в дождливый город,
В тот самый, гранитный каприз Петра.
Теперь я умею эффектно поддернуть ворот
И знаю, где лучший кофе и фуа-гра.

Я очень надеюсь там и приветить старость,
Это все лучше, чем бешеная Москва.
Кстати, там есть одна небольшая странность:
В измученном русле синеет Лета, а не Нева.

В общем, дружу с атлантами, глажу Сфинкса,
Флиртую со Всадником, пью по ночам глинтвейн...
В последнее время ты стал как-то часто сниться,
А вместе с тобой снятся горы и суховей.

Ты, я смотрю, все так же массивен духом,
Мудр, небрит и стараешься спать один..."
Ты мне придвинешь чашку и бросишь сухо:
"На, допивай. И больше не уходи".

***

Так дельфины рисуют краской густые пятна, 
Так из облаков вырастают замки, 
Так из памяти - приуменьшенные стократно, 
Но живые – всплывают образы, как касатки. 

Выплывают лица, слова, игрушки, 
Белый заяц, раки в стеклянной банке, 
Твой отец, молодой и еще непьющий, 
Сварит их, пока ты играешь в прятки. 

Разумеется, скажет: «они сбежали», 
Разумеется, ты поверишь, но ненадолго, 
До той ночи, когда ты поймаешь маму 
Оставляющей в новый год сувенир под елкой. 

После этой ночи, прощаясь с волшебной тайной, 
Ты в последний раз напишешь Деду Морозу: 
«Дорогой Дед Мороз! Ты, наверное, очень занят, 
Но на этот раз я хочу попросить серьезно: 

Ты, пожалуйста, не опаздывай больше к детям, 
Они целый год надеются и мечтают. 
А ко мне приходи просто в гости, и лучше – летом. 
У меня – родители. Они сами мне все подарят…» 

А потом, неизбежно, ты повзрослеешь, 
Тут и там оставляя улики-воспоминанья, 
Становясь год от года сильней и злее, 
Все прочней отбиваясь от отчей стаи. 

Как фотоальбомы, листая память, 
Станешь узнавать по запаху дни и даты, 
Так, наверно, все взрослые четко знают 
Аромат сентябрьской школьной парты. 

Жизнь промчится, как синий бездомный поезд, 
Оставляя метки на перегонах: 
Это ты рисуешь крючочки в пропись, 
Это в первый раз плачет твой ребенок, 

Это первый друг, предавший и обманувший, 
Это слезы матери над кроваткой, 
Это взгляд в глаза, опаливший душу… 
Это ты – воздушные строишь замки.

Петроград

Этот город до боли лжив,
Золочен и вымыт дождем,
И река сквозь него бежит,
И весь сор в нее заметен.

Впрочем, нет, даже не бежит,
А скользит ленивой змеей.
Неусыпный шпиль сторожит
Город, выгрызенный Невой.

Город сотен тысяч смертей
Расставляет сети оград.
Я, как вышколенный Тесей
В лабиринте мостов и врат

Отыскать тщусь хоть всплеск тепла
Среди смрада гранитных шахт.
Слепят фары и купола,
И дворы безумьем грозят.

Даже звезды стыдливо, вскользь
Светят будто вполсилы, зря.
Лишь хариты с понурых звезд 
Не отводят безглазый взгляд.

В череде пустых встречных глаз
Ни одних родных - хоть реви!
В этом городе мало ласк,
И, похоже, что нет любви.

Этот стылый гранитный порт,
Терминал в пять земных морей,
Нарывает исподволь, жжет,
Став занозой в душе моей.

Разговор в пустыне

Страшно на них смотреть, почерневших от слоя сажи.
Он просил: "Сходи, ну кто им еще подскажет!"
Я и сам бы пошел, конечно. Они родные...
А они мне пеняют: лечишь, мол, в выходные.

Хочется столько им дать, научить смеяться,
Научить их верить, не сомневаться,
А они в один голос завет пророков;
Проповедуют зуб за зуб и за око - око.

Как им всем, увязшим в больном догмате,
Объяснить, что коль вам дано, то и вы давайте?
Я уже и фокусы им, и сказки...
Попытаюсь пока. До весны. До Пасхи.

Жалко же их бросать. Пропадут. Собьются.
Есть ведь и те, кто не прочь проснуться:
Вон уже семьдесят верят моим заветам.
И самая верная. С шелковой белой лентой.

Значит, не зря до сих пор я топчу пустыню.
Они называют меня Его самым главным сыном.
А эти, что тычут пальцами мне в учебник...
Отче! Ну, успокой ты их! Дай им денег.

Кесарю... Ты же знаешь. Пускай остынут.
Им, как и мне - не важно. Сын? Буду сыном,
Правда, они почему-то считают это
Выпадом против угрюмого их завета.

Так что пора уже проводить ребрендинг,
Страшно же видеть, на это же смотрят дети.
Скоро увидим, как лучше: великим и триединым,
Или простым божественным гражданином.

Don’t hurt me

Она думает: "все пройдет, надо только сильней молчать".
Он хватает ее за руки, считает родинки, в общем, злит.
Он упрям, как смерч, напорист, как саранча,
Заставляет выпить до дна и просит не уходить.

Она думает: "он слабак, придется его жалеть",
И ныряет взглядом в бокал, считает до десяти,
И кусает губы, чтобы не зареветь,
Чтоб сдержаться, вымолчать и простить.

И срывается... Где-то на цифре "пять",
Рвет, где тонко, мечется и кричит,
И разводит слякоть, не в силах себя сдержать:
"Замолчи" - говорит. "Пожалуйста, замолчи!

Ну какая к чертям любовь?!" - говорит она.
"Ну оставь ты меня в покое, в конце концов!
Я - живой человек! Не женщина. Не жена!"
И сама холодеет от всех этих диких слов.

Он сникает. Становится, словно побитый пес,
Начинает просить прощения и скулить.
Она врет, что устала, что не всерьез.
Ей паршиво и стыдно. Ей хочется просто жить.

У нее болит грудь, набухшая молоком,
Она хочет спать, обещает, что все пройдет.
Ей не нужно ни счастья, ни верности. Лишь покой.
А он ждет, что она изменится. Просто ждет.

Разрыв

Ничто не рухнуло. Нигде не грянул гром.
Лишь дом стоял угрюм и бесприютен,
И от дверей ступал бессонный путник
Под мелким затянувшимся дождем.

Без едких слов, без криков и угроз -
Чужие люди... Буднично и просто,
И каждый выбирал свой перекресток,
И укорял, вопросом - на вопрос.

В полуночном окне не гас огонь.
Таких огней не сосчитать вовеки...
Скрывать тоску, как встарь, в фальшивом смехе
Несложно. Сложно успокоить боль.

Не пряча глаз, не отвернув лица,
Вдохнув поглубже, чтобы не сорваться,
Лишь крепче сжать ключи в усталых пальцах,
Сменить замки и больше не писать.

....................................

Нелеп трагизм, и пьеска не нова,
Заучены слова, знакомы роли,
В сценарии прописан градус боли,
По правилам отыграна игра,

А не по правилам - уже не по себе...
Пусть взгляд кровит, зато изящны жесты.
Достойная цена спасенной чести -
Клеймо на переломленной судьбе.

Гефсимания. Две тысячи лет спустя

Нынче дивная ночь. Влажных трав ароматы
Отнимают рассудок, молись - не молись,
Как и вечность назад, как тогда, на закате
В Гефсиманском саду. Нынче всю мою жизнь

Превратили в раскрученный цикл историй.
Я читаю и помню - все было не так:
Нрав другой и одежда иного покроя,
И Иуда скорее был друг, а не враг.

То ли я говорил чересчур непонятно,
То ль напрасно пришел... Я смертельно скорблю.
И теперь много больше, чем тридцать талантов
Стоит имя мое. И опять продают.

Двадцать долгих столетий во лжи и гордыне...
Отче! Некому встать перед ликом твоим!
Нет резона отряхивать ноги от пыли -
Здесь и так сущий ад. Тени сонных маслин

Кружевным полотном укрывают предместья,
Это все, что осталось от славы Отца
На проклятой земле, где опасно быть честным.
Тени, звезды и ночь, да еще этот сад.

Нет надежды признать, что меня здесь не поняли,
Права нет умолять отвести эту боль...
Они поняли все, только каждый  - по-своему.
Даже мне теперь страшно предстать пред Тобой!

Нынче дивная ночь. Я с потрепанной книжицей
Жду рассвета и внемлю, как плещет Кедрон,
Не надеясь, что кто-то неспящий отыщется
В эту страшную ночь на горе Елеон.

Письмо в прошлое

Ну, расскажи, как ты там? Все воюешь с треклятым миром?
Так же грубишь родителям, как и прежде?
Ну ничего, подрастешь и снимешь квартиру,
Будешь сама выбирать еду и одежду.
 
Ты-то, конечно, думаешь: «Будет время -
Буду ходить в корсетах и драных джинсах,
Писать на обоях стихи и краситься акварелью,
Только бы вырасти, выстоять и решиться».

Ты-то, конечно, веришь, что будет лучше,
Это пока все скомкано и неверно,
Видимо оттого и слывешь колючей.
Знаешь, все это временно. Уж поверь мне.

Лучше, конечно, будет. А как иначе?
Только, ты знаешь, тут ведь такое дело:
Мне кажется все мы немного себя дурачим,
Считая, что хорошо – это точно не в мире, где мы.

Яснее всего это чувствуется зимою,
Ну или осенью (в некоторых широтах):
Мерзнешь и думаешь: «Где-то жара и море,
А здесь у тебя гололед, долги и работа…»

И кажется, будто шарик вывернут наизнанку,
А голые ветки деревьев – всего лишь корни
Каких-нибудь пальм, макадамий, манго…
В общем, ты видишь, насколько все это спорно.

А если по-честному – жизни плевать на все наши планы,
Здесь важно лишь контролировать точку сборки.
Поэтому иногда все же слушай советы мамы,
И хоть раз в неделю старайся учить уроки,

А то так и вырастешь, как и я – невеждой,
И будет мучительно больно и все такое…
Я бы еще сказала, мол, пей пореже,
Но вряд ли ты станешь слушать. Ну, бог с тобою.

Что тебе насоветовать-то еще? Не знаю.
В целом мои слова не много-то и изменят.
Однажды ты сменишь имя и станешь Маей.
Родишь озорного сына и все сумеешь.