Елена Фельдман

Стихи


Credo

Рычу, как Цербер, не пуская в стих
Всклокоченного времени приметы:
В моем репертуаре - лишь букеты
И колокольчик, что вдали затих,

Скрипучее дощатое крыльцо,
Вуаль и фрак (что выберешь сегодня?),
Серебряное тонкое кольцо
И красно-белый шарик новогодний.

Пусть истончилась шелковая нить,
Букет засох, фрак ни на что не годен,
Но слог мой так же верно старомоден:
Ведь кто-то должен прошлое хранить.

Дорога домой

Закрыты ставни, сомкнуты уста,
Покрыты пылью зеркала и звуки.
Крыжовник кислый клянчу у куста,
А он дрожит и гневно колет руки.

И, вместо вазы зверобой храня,
На подоконник взгромоздившись гордо,
Чуть не с презреньем смотрит на меня
Утюг - большой, чугунный, тупомордый.

Коль месту ты по сердцу не пришлась,
Не льсти ему, повязывая ленты
На изгородь и пожелтелый вяз -
Земле претят пустые сантименты.

Земля строга, как старшая сестра:
Поднимет в школу раньше, чем будильник,
Умоет ледяной водой, быстра,
Отвесит незлобивый подзатыльник.

Но свой последний сон, что всех чудней,
Я пронесу в тетрадке контрабандой:
Янтарные глаза гнедых коней
И белый сокол в небе Нидерландов.

Душа

Я куплю тебе голубое платье,
Завяжу банты, посажу на полку,
Чтобы ты жила над моей кроватью
Между томом Брюсова и кофемолкой.

Никакого слада с тобою нету:
То грустна, то капризна, то вдруг хохочешь,
А теперь замолчала с утра и не хочешь
Ни платок, ни кольцо с янтарем, ни конфету.

Вот возьму и сдам тебя антиквару:
Может, бледный лик соблазнит кого-то.
А найдет хозяин изъян в товаре -
Не моя, слава богу, уже забота.

Что ты плачешь, глупая, тише, тише -
Напугала кота, молоко расплескалось...
А она дрожит, прижимаясь ближе:
- Ты взяла бы на ручки,
недолго осталось.

Игра

Раскинув руки, падаю назад
В надежде на сугробы и удачу.
Как нестерпимо лезвия горят!
К таким конькам не нужен мир впридачу.

Лови меня, мой друг, лови скорей!
Мне кажется, я падаю полвека.
Не ловкость проверяется в игре,
А вера человека в человека.

Твое лицо - в кругу морозных звезд.
Не размыкай случайного объятья!
Облиты серебром река и мост
И юбка гимназического платья.

Среди беды ли, снежного дождя
Я удержу, не струшу, не покину,
Когда, иной опоры не найдя,
И ты моим рукам подставишь спину.

Работа

Я работаю музой,
И это отнюдь не легко.
Покупаю им краски, мольберты, подрамники, кисти.
Перед боем бинтую по-птичьи костистые кисти.
Заболеют - несу одеяло, шалфей, молоко.

Я всегда над душой, за плечом, в полумраке кулис.
Мне не платят за труд.
Разве только - кивком или взглядом.
Но когда их восторженный зал вызывает на бис,
Я всегда стою рядом.

Каждый день влюблена в чей-то новый талант,
Я хожу по следам и обрывки листов подбираю.
Я храню редкий дар, что другим неразборчиво дан.
И другого вовек не желаю.

Мастер

Поэт, как молодой отец,
Взъерошенный, счастливый,
Замок сонета наконец
Защелкнул горделиво.

Уснуть за письменным столом -
И вдруг увидеть рядом
Дитя с высоким белым лбом,
С густым чернильным взглядом.

Но вспыхнет прирученный лист
От первого касанья -
И, как и прежде, станет чист,
Исполнен обещанья.

Каштан

Я посадила маленький каштан,
Когда уже деревья засыпали,
И он пророс - смешливый мальчуган,
Которого так долго ожидали.

Кудряв и темен волос, нос курнос,
Изящен ствол, крепки большие корни.
Он за зиму до облака дорос -
Зеленый Вавилон нерукотворный.

Ты станешь всех сильнее и мудрей,
Зажжешь над мировою бездной свечи,
Но не забудь о матери своей,
Когда расправишь сгорбленные плечи.

Спас

Я сейчас – почти Хемингуэй
В свитере тяжелой крупной вязки.
Писем не пишу, не жду гостей,
Не тревожу масляные краски.

У меня на сердце тишина,
На руке янтарь, на крыше птицы,
И видна из южного окна
Рыжая кудрявая пшеница.

Тонет в апельсиновом меду
Зернышко - тепло и полнолунно.
Отводя случайную беду,
Ветер на гитаре тронул струны.

Подводя черту под жизнью всей,
Спас залил межу тягучим светом.
Я сейчас – почти Хемингуэй:
Счастлива – и в свитере при этом.

Азмария

Сестра моя Азмария, растящая виноградник,
Растящая, как ребенка, лозу у глухой дороги,
Рассвет у ворот встречает, как светлый господень праздник,
И в косах вьют гнезда птицы, и смуглы босые ноги.

Сестра моя Азмария не знает ни слез, ни горя.
К ней раньше смерть приходила и тихо в лоб целовала,
А нынче ее целует одно голубое море,
Пронзительно пахнет мята, и стонут доски причала.

И годы проходят мимо, и люди проходят мимо -
На камень кладут монету, срывают гроздь винограда.
Сестра моя Азмария сидит у ворот незримо,
Над морем восходит Солнце – и это ее награда.

Алекто

Зеленый, пьяный, бархатный Кавказ,
Тугой струей в долины льющий лето!
Среди твоих сокровищ есть алмаз -
Дочь солнечного племени Алекто.

Ей внятен тайный почерк этих гор,
Она читает по камням и рекам
Предания благословленных пор,
Когда земля не знала человека.

Она хранит легенду, как Творец
Подвесил солнце к небу апельсином;
В ее руках - лаванда и чабрец,
И вышит вереск на подоле длинном.

Ей легок золотой полдневный зной
И жаркий выдох кузничного горна.
Она проходит каменной тропой
С прямой спиной, не глядя вниз упорно,

Над черными провалами озер,
Под белоснежной взвесью водопада -
Ведь ласковый старик, хранитель гор,
Ни на секунду не отводит взгляда.

Волшебная зима

С изнанки вязаной зимы
Гуляет лошадь с длинной челкой,
И гимн Рождественской страны
Выскрипывает кофемолка.

Тропинка в кружевном саду
Надела воротник крахмальный.
Томятся яблоки в меду,
Сияя кожицей сусальной.

Погода - дрянь, но каждый день,
Из снега, как из-за портьеры,
Выходит ветеран-олень
И тихо кашляет у двери.

Ты нынче рано, старичок:
Твоя попона не готова.
Блестит серебряный крючок,
Ныряя в волны шерсти снова.

И свет ложится, как сугроб,
На крышу маленького дома,
И клонится высокий лоб
С пока невидимой короной.

Север

Там мох и брусника, там горные тролли
Бросают булыжники в реку, как гальку,
Там пахнет снегами, смолою и солью,
И зимы желанны, и лета не жалко.

Там каждая вещь, наделенная духом,
Крупна и четка, словно детская пропись.
Глаза не в ладу с обострившимся слухом,
Ведущим обвалов заочную опись.

Там синее солнце, зеленое небо,
В котором колышутся складки сиянья.
Покой неизбывен, и, кто бы ты ни был,
Здесь всех подо льдом дожидается тайна.

Хрустальные сосны звенят и смеются.
Дорога домой - ни свернуть, ни споткнуться.

Германия

Империя, мой волк на пьедестале!
Твой механизм отлит из прочной стали,
И жернова крутиться не устали,
Меля века в железную муку.

Твой голос тише стал, но все же четок,
Как щелканье сухих дубовых четок.
Ты можешь быть покорен, но не кроток,
Когда на шее цепь, а в пасти меч.

Прямой наследник Северного моря,
Ты сам себе приносишь только горе,
Но за любую из твоих историй
Полжизни - невеликая цена.

Твое очарованье безыскусно,
Когда ты с пьедестала сходишь грузно
И смотришь мне в лицо светло и грустно -
Не серый зверь, а старый человек.

Поезд Пекин-Москва

Когда-то здесь империя была.
Катились ладно сбитые кибитки,
И солнца раскаленная игла
Сшивала горизонт багровой ниткой.

Звенела медь, и дым кормил богов.
Тяжелый нож ни дня не ведал жажды.
Подошвы остроносых сапогов
Одной стоянки не касались дважды.

Но степь разлиновали поезда,
Оставив утопать в горячем паре
Окружность аистиного гнезда
На телеграфном перпендикуляре.

Где дань твоя, о луноликий хан?
Где власть твоя, повенчанная с кровью?
В твоих ногах колышется тимьян
И стрелами пронзает изголовье.

Туман

В тумане нельзя говорить или спать,
Врачевать открытые раны.
Генрих V ведет сквозь туман свою рать,
Но не выйдет никто из тумана.

Кони дышат водой под тяжелой уздой,
И укрыты болотными мхами
Сын Ланкастеров, преданный зимней звездой,
И упавшее под ноги знамя.

Каждый шаг тяжелее в густом молоке,
Звуки вязнут в колодце гортани.
Кто поднимет фонарь в онемевшей руке,
Кто окликнет заблудших в тумане?

С длинных грив тихо катятся шарики льда
И ложатся на землю рядами.
В отпечатке следа замерзает вода,
И мерцает зеленое пламя.

Декабрь

На улицах и в небе столько звезд,
Что кажутся нечетким отраженьем
Пролегший в облаках искристый мост
И город в ожидании крещенья.

Готовятся извечные дары:
Омела, свечи, золото, корица,
И медленно скрываются дворы
Под перьями огромной белой птицы.

Сегодня смертный грех - жалеть огня,
И утаивший радость хуже вора.
Малыш, задравший голову в санях!
Тебе машу я с купола собора.

Друзья смеются: ну какой чудак
Встречает Рождество один, в метели?
Но счастлив я - пускай дыряв башмак,
Очки в снегу, и крылья отсырели.

Поэт

Тебе выдают по капле волшебный мед.
Насмешливо смотрят, как ты остришь строку
Каленой рифмой, пускаешь ее в полет...
И счастье - попасть хоть раз на своем веку.

Чернорабочий, чахоточный камнетес,
Крылатых муз нелюбимый, бескрылый сын!
Я знаю, твоя обида горька до слез.
Ты тоже искал совета, но был один.

Теперь - вырываешь руку: «Уйди, я сам!»,
По-детски кривишь лицо, но усталый Бог
Опять прижимает губы к твоим губам
И делает долгий выдох, а после вдох –

новение.