Стихи

У ПАМЯТНИКА

Под нависшим беспробудным небом

С горестно поникшей головой,

Заметаемый декабрьским снегом,

Ты сидишь над праздничной Москвой.

Снег ложится на худые плечи.

Тяжело в забвенье замерзать.

Мне тебя укрыть сегодня нечем,

Не утешить, слова не сказать.

Мир проходит – делает покупки,

Приминает тающий снежок,

Толчет души, как алхимик в ступке,

И меня стирает в порошок.

Мне ещё бежать по магазинам,

Тёмный дух заботою терзать,

В смрадном выживании крысином

Десять раз из гроба выползать.

Через век в бессилии усталом

Посмотреть на город тяжело,

С головой накрыться одеялом

От друзей, от мира, от всего.

***

Когда она выходит из волны,

Сверкая гладкой кожей загорелой,

И все движенья резвы и полны

Девичьей угловатости несмелой,

Нет сил на это существо смотреть!

Ей лет пятнадцать – отвернусь, пожалуй.

И стыдно мне о юности жалеть

И с нежностью тянуться запоздалой…

Я в зыбких днях покуда не погиб

И до забав сомнительных не падок.

Но сдержанный бедра её изгиб!

Но золотой пушок между лопаток!

Хочу мотнуть постылой головой

И, всё забыв, в плену свободы краткой

Плескаться с ней в волне береговой,

И хохотать, и целовать украдкой!

НАЧДИВ

Завершается повесть торжественных лет,

Размывается почва привычных дорог,

Где в обнимку застыли к скелету скелет

Те, кто шел по пути и кто шел поперёк.

Так проходят державы, своё отблистав,

Умолкают трибуны, народ возбудив,

И забудется втоптанный в пол комсостав,

Только ты будешь мчаться, уральский начдив.

Пусть в грядущих веках отскрежещут бои,

Чью-то память далёкой волной всколыхнёт,

Как, широкие крылья раскинув свои,

Устремляется конница в вечный полёт.

Пусть к надменно мерцающим дальним мирам

Путь направит в безумии звёздный штурвал,

И развеется боль, и разгладится шрам,

И забудется, кто и за что воевал.

Только Гектор на гибельный подвиг пройдёт,

Андромаха застонет от смертной тоски;

Захлебнётся горячим свинцом пулемёт,

И счастливая Анка обхватит виски!

***

Я не знаю, мой друг, что сегодня со мной:

Задышало в лицо, потянуло весной,

Снова влажному ветру тревожно кружить…

Так не хочется жить и так хочется жить!

Ты не так ли стоял под священной горой,

И в ветвях изнывал зимний ветер сырой?

И у Сены бессонной тревожная тень

Проклинала не так ли начавшийся день?

Так под дождь городской и под шум камыша

Одиноко поёт на просторе душа,

И бормочет Бодлер, и вздыхает Басе,

И не знает никто, для чего это всё.

КОМАР

Из каких – пискляв и мелок –

Занесло тебя миров,

Бич зелёных посиделок,

Отравитель вечеров.

Не расслабиться у пруда,

Не задуматься в лесу –

Всюду голос твой, зануда

С тонким жалом на весу.

На ночь форточку закроешь –

Нестерпима духота,

А измучишься – откроешь –

Снова ноет темнота.

Включишь свет – исчез негодник,

А погасишь – милуй бог, -

Как настойчивый охотник,

Дует в свой несносный рог.

О, каким нездешним мукам

Обрекаешь ты людей,

Уязвляя острым звуком,

Неотвязчивый злодей!

Встал – ногой ударил об пол,

Взял – зверея - «Огонёк»,

Всех как будто перехлопал –

В красных точках потолок.

Но во тьме тревожной снова

Приближается, кружа, -

Как предвестие Иова

Против неба мятежа.

Ну, а ты не богоборствуй,

А скучай и пой во мгле,

Постоянству и упорству

Мой учитель на земле.

  ПРЕДПОЧТЕНИЕ

Ничем меня толстушка не прельстит,

Она, обуза в длительном полете,

В постели и потеет, и пыхтит,

И тяготит обильем тяжкой плоти.

Но это чудо с резвой худобой,

Изяществом и гибким, и игривым,

Когда овал, когда изгиб любой

Упруг и гладок под твоим порывом.

Когда она с полуоткрытым ртом

Напряжена и все – таки воздушна,

Как под грозой раскрывшийся бутон,

Твоим внезапным прихотям послушна.

Нет, только с ней, ликуя глубоко,

Ты воплотишь сполна воображенье,

Сплетаясь и свободно, и легко

И на ходу меняя положенья.

Лишь с ней, к причалу жаждою движим,

К нему гребешь сильнее и сильнее,

Пока с последним стоном затяжным

Не изойдешь восторгом вместе с нею!

КАЛЬВИН

Ещё вчера лежащий в прахе

Воспрял сегодня и дерзит;

Спросонья изживает страхи

И в спину кулаком грозит.

Но то, что хаос хуже гнёта,

Поймёт растерянный народ,

И вновь тяжёлые ворота

Перед тобою распахнёт.

И в каждый дом войдя без стука,

Как прежде станет обучать

Твоя бескровная наука

Беспрекословная печать.

И разжиреет соглядатай,

И сдастся городской совет;

И вскрикнет, пламенем объятый,

На людной площади Сервет.

Ну, что поделаешь с народом –

Всё что-то ищет наугад,

Хотя меж хаосом и гнётом,

Признаться, выбор небогат.

***

Был стройный мир и прочен, и велик,

И в нём стезя прямая нас хранила,

Когда блистал суворовский парик

У неприступных башен Измаила.

Когда своим на славу крепостям

Мы век земной осмысленно трудились,

И плотно кости к дедовским костям

В единую мозаику ложились.

Когда служили доблесть и закон

Опорой духу и подспорьем вере,

Когда стоял державный бастион

В степи вселенной – и смягчал потери.

Но вот размыт спасительный оплот,

И хартии разорвана страница;

И зыбкий мир за окнами течёт,

И нечем нам от бездны заслониться.

ЗАМЕРЗАЮЩИЙ БОМЖ

Где я кружился?

Куда я бежал?

Вот я сложился,

Как в маме лежал.

В чёрную стужу

Богу шепчу:

«Больше наружу

Я не хочу.

Мучить негоже

На рубеже,

Господи, Боже

Вот я уже».

***

                                                 М.Х.

Что толку в яхтах и копилках,

Когда сдаётся реквизит,

Ещё на дальних пересылках

Нас резкий ветер просквозит.

Ещё вчера судьба ласкала,

И золотой фонтан плескал,

А завтра – хмурые буркалы,

Колючий лагерный оскал.

Как знать – дотянешь до звоночка

С печалью иудейских глаз

Или холодная заточка

Привычный выполнит заказ.

Мы все покорно тянем сроки

В сетях спасительных забот,

Слепые носят нас потоки,

Покуда время не пробьёт.

С неотвратимостью железной

Затянет мощная струя;

И, как планктон - у пасти бездны

Мы вьёмся в волнах бытия.

***

                                                         «…нелепая, любимая земля»

                                                                                  К.Симонов «Поручик»

Как живётся, крошечка?

Видно нелегко.

«Курочка, картошечка,

Водочка, пивко…»

Постоит, уносится

Поезд в темноту,

И разноголосица

Смолкнет на посту.

До иного скорого

Хмурого в ночи,

Дяди, у которого

Кончились харчи.

Юркие, усталые

Стайки матерей

Вьются за составами,

Кличут у дверей.

«Курочка, картошечка,

Водочка, пивко…»

Подожди немножечко.

Станет всем легко.

***

Причитала стройная в тетрадках

Тихим ветром, веющим в стихах,

Всё о перепутанных перчатках,

Хлыстиках, каретах, облаках.

О смиреньи ласковом в разлуке,

О приливах воли мировой;

И лились размеренные звуки

В воздухе поры предгрозовой.

Но Нева туманилась свинцово,

Уводили сына в крестный путь,

Чтоб «упало каменное слово»

На её «ёще живую грудь».

Чтобы муке каменной – не Осип,

Не Борис – а всё-таки она,

Бабий стон на хмурый ветер бросив,

Начертала века письмена.

Гомер.

Настраивая лиру у прибоя,

Аэд струны касается тугой,

И вот уже – изнемогает Троя,

И бедный Гектор принимает бой.

Когда же пыль взовьёт за колесницей

Влачащееся тело мертвеца,

Восторг и ужас озаряют лица

Перед высокой дерзостью певца.

Как этот грубый панцирь черепахи

И эти струны из овечьих жил

Оцепенеть их заставляют в страхе,

И вместе плакать у чужих могил?

…Сливаясь с ночью, море тихо плещет,

Как в чёрном хор бесстрастный и глухой;

И жаль тебе, что странник этот вещий

Умолкнет за подземною рекой.

Ёще не скоро по глазницам впалым

Дрожь  пробежит – и, дерзостный старик,

В заветный час вздохнёшь перед началом

И под рукой нащупаешь тростник.

ПЕСОК

Здесь раскалённый добела

Тяжёлый зной плывёт,

Как будто жаром от котла

Из ада обдаёт.

В седле изнемогает плоть,

Стекает пот в глаза;

На чреве – как сказал Господь –

В песке ползёт гюрза.

Никто участливой рукой

Не скрасит смертный час,

И не слеза – песок сухой

Блеснёт у мёртвых глаз.

И побратается с песком

Сожжённый солнцем прах,

И прошуршит невесть о ком

                                          Песком

С песком

                                  В песках.

МОНАХ

                                                       Илье Смирнову

Солнца назойлив диск,

Спины черны людей,

Чавкай в грязи – трудись,

Скоро сезон дождей.

В пряный и влажный зной

Выйдет просить в домах

Высохший и прямой

В жёлтом плаще монах.

Сгорбился в поле труд

В полчищах мошкары;

Снова его гнетут

Тягостные миры.

Сколько бы ни пришлось

Странствовать без конца,

Он их пройдёт насквозь,

Не расплескав лица.

Там, где небесный лёд

Высится над плато,

Нежно его зовёт

Царственное ничто.

Он соберёт еду,

В сонный вернётся храм;

Скоро и я уйду

Странствовать по мирам.

СНЕЖИНКИ

Последние листья ложатся

В бессмертную слякоть земли,

И скоро уже закружатся

Под небом родные мои.

Тогда перехватит дыханье,

И ветер на время замрёт,

И мир осенит их порханье,

Их лёгкий, безвольный полёт.

Рассеянным, медленным роем

Витают они надо мной

И будто небесным покоем

Касаются муки земной.

Как будто рукою прохладной

Коснулись горячего лба,

И в этой мелодии плавной

Теряются жизнь и судьба.

ВАЛЬС

Воздушно, наивно и кротко.

Как счастья девичьего всхлип,

Когда показалась пролётка

Вдали зеленеющих лип.

Беспечно, прозрачно, далёко…

Как облако в чистом пруду.

Как пряди над строчками Блока

В каком-нибудь зыбком саду.

Я слышу - шуршат по паркету

В счастливом порыве шелка;

Последнее мирное лето

Флиртует  и шутит пока.

Как - будто сквозь горечь опалы,

Сквозь хаос и дым мятежа

Последние, лёгкие пары

Ко мне долетают, кружа.

***

                                                                    Виктору Голышеву

Так медлит снег, хотя пора настала,

Так беркут набирает высоту,

Так мчатся мимо станции составы,

Тревожно громыхая на мосту.

Так дух свободный формы сторонится,

Так ветер моря в сети не поймать,

Так замирает белая страница

В сомненье слово первое узнать.

Так победитель Ганнибал при Каннах,

Глядит в огонь, неведомым томим;

И поутру среди холмов туманных

Встаёт к войскам – и не идёт на Рим.

Так, может, сам Господь всего вначале,

Создать решивший земли и моря,

Чего-то ждал в возвышенной печали

И медлил всё – и, кажется не зря. 

***

Как я любил сугробы эти,

Покой застывших берегов,

Скрип на дорожке в лунном свете

Сосредоточенных шагов.

Чего ещё просить у Бога,

Когда блажен и одинок:

Простая, белая дорога

И чистый, звёздный холодок.

Помедли на мосту у пруда,

Под  ясной бездною замри:

Перенесись ко мне оттуда,

Меня по крохам собери.

От этой жизни мутно-серой,

Упрямой спячки и стыда

К истокам мужества и веры

Веди  меня  через  года.

Как Моисей к огням Синая

В песках сомнений и невзгод,

Высокий посох поднимая,

Вёл маловерный свой народ.

ВОСТОК

Где томится веками

Раскаленный  Восток,

Только  солнце и камень,

Только  мертвый  песок.

Как  мольба без ответа

Из  тоски мировой,

С  высоты минарета

Изнывающий вой.

И  дыханье пустыни,

Как  изгнанья  печать,

Чтоб  забыть о гордыне

И по раю скучать.

***

                                    В.Л.

Как ты ворочалась в постели,

Как ты ласкала не любя;

Я не встречал нигде пустее

И равнодушнее тебя.

Но, как сбегала ты нагая

В шумящую прибоем мглу,

Как лука тетева тугая,

Пустить готовая стрелу.

Зверёк, попутчица, актриса…

Но побежал бы за тобой,

Когда во славу Диониса

Звучат кимвалы и гобой.

Чтоб в дикой роще у залива

Среди обветренных олив

Настигнуть в ярости счастливой,

Легко на землю повалив.

Нет сердца в глубине соцветий,

Их веселит гуденье пчёл,

Одна пыльца их добродетель,

И бог – изменчивый Эол.

***

Этот крест не отдам никому.

Это бремя завещано мне,

Как упрямая песня в дыму,

Как пылающий голос в огне.

И, когда догорит на земле

Тяжело развалившийся сруб,

Я – как шорох в остывшей золе,

Немота у запекшихся губ.

Оттого мне и ноша легка,

Что со мной дирижёр говорит,

И над жизнью взлетает рука:

То взлетает рука, то парит.

КРЫМ

                                        С. Цигалю

«Зачем шумит бессмысленная пена,

Опять, опять на берег наползая;

Зачем прибой вздыхает, как живой,

Где видано, чтоб мёртвое дышало ?» –

Cтоял у моря и шептал Волошин.

Не так давно в Ливадии осенней

Перед семьей бодрился Александр,

Но Бога звал, измученный водянкой,

И угасал могучий бородач.

А рядом дрался шишками на крыше

Наследник и последний русский царь…

Играй, играй – ещё далеко Псков,

Сибирь, тоска и холодок подвальный.

«Зачем шумит бессмы…» – шептал Волошин,

И Белый шёл со Штайнером под мышкой,

Цветаева – ещё совсем ребенок –

Сбегала вниз по мягкому песку.

Что будет здесь через десяток лет,

Когда к воде приблизятся разрывы,

И под завязку пароход последний

Прощальным басом берег позовёт.

Куражились, погоны отрывали,

И на погрузку гнали, как животных,

Штыками торопили, матерились;

И стонущие баржи шли на дно.

Бродили здесь голодные крестьяне,

Притихшие, растерянные тени,

С застывшей мукой в тающих зрачках:

                                     «Куда податься?» –

        Но уже цвели

Советских здравниц клумбы и фонтаны.

Когда гурьбой смеющейся в спортзал

Врывались полосатые футболки,

Уткнув в бушлатик подбородок колкий,

В сибирской зоне Осип замерзал.

К мечетям жались местные татары

Перед глухим путём в тартарары.

Шестидесятых лёгкие гитары,

Романтики, последние костры.

Потом сукно бильярдное терзали,

Мусолили шестёрки и тузы

Шахтёры со свинцовыми глазами

Перед лицом порубленной лозы.

Но вот на берег хлынула валюта,

И бодро застучали молотки;

И брызги от шампанского салюта

Заляпали палатки и лотки.

И всё смешалось: бритые амбалы

С тяжелыми цепями на груди,

Журнал с портретом Барака Обамы,

Ночные бары, столики с блядьми,

Волошинские чтенья и стриптизы,

Рулетки, караоке, шашлыки,

И путают затейники репризы,

И шлягеры меняют кабаки.

Где так орёт охрипший микрофон,

Что у вершин закладывает уши.

Уже без сил у столиков трясутся,

Несут шашлык, меняется посуда,

В сортире в спешке давятся слюной, –

И бесится, не успевая, жизнь

Урвать своё перед грядущей бездной,

И с визгом лезет в море,

                               И блюёт…

А утром над бледнеющим заливом

Прохладные проходят облака.

На набережной чутко и пустынно.

И ветер с моря мусор шевелит.

Лишь редко чайка вскрикнет у воды,

Да каблучками гулкими стучит

Случайно загулявшая девчонка

В вечернем платье – отсыпаться всласть…

Зачем шумит бессмысленная пена?

Бог ведает, зачем она шумит.

Петербург

                                                                 «Желтый снег, облипающий плиты…»

                                                                                                                И. Анненский.

На всю Россию ты простёр

Пыл вдохновений и восстаний;

Ты – весь  пространство, весь – простор,

Студёный ветер над мостами.

Напрасно моросят дожди –

Бежишь шагами молодыми,

И жизнь как-будто впереди –

В свободе, море и гордыне.

Великий позапрошлый век

Впечатался в твои граниты,

И скоро снова жёлтый снег

Облепит пасмурные плиты.

Здесь Тютчев что-то говорил

С мучительным недоуменьем

Над неизменностью перил

И всё минующим теченьем.

***

                                         Скрипачке Вите

К исходу лета высыхает Крым,

Ленивый зной стоит над побережьем;

Не так ли мы – и алчем, и горим –

И долго тлеем, позабыв о прежнем.

Уже вечерним золотом горят

Наплывы волн в чепцах усталой пены,

Уже торговцев говорливый ряд

Везёт товар и выставляет цены.

А девочка опять бежит к воде,

Над галькой ходят острые лопатки;

Хоть век броди – но нет тебя нигде,

Одни лотки, купальни и палатки.

Осталась лишь улыбка у смычка

Восточных глаз то хмурых, то лукавых;

Земля суха, как память старика,

В безжизненных и помутневших травах.

***

Чтоб не месить грязь,

Надо унять рысь,

И оборвать связь,

И унестись ввысь.

Перекусив нить,

Лёгок полёт лет,

Но тяжело быть,

Если тебя нет.

ДВАДЦАТЫЙ

Потоми на знакомом перроне,

И под долгий колёс перестук

Увези меня в тесном вагоне

На вдали догорающий юг.

Пусть дымят, и кемарят от скуки;

Мутноватые стёкла дрожат;

Разобщённые временем руки

Над пустыми полями кружат.

Тянет в тамбуре гарью дорожной,

И гудок замирает глухой…

И пошлёт мне Господь невозможный,

Как из будущей жизни, покой.

Словно в кадрах замедленной съёмки,

Станет мир онемевший далёк;

Пусть толпятся мешки и катомки,

И со станций несут кипяток.

Пусть никто никого не встречает,

Где горит колыбельный закат;

Пусть вагон обречённо качает,

И колёса упрямо стучат.

О лицах дальних

ВСТУПЛЕНИЕ

Люблю в затишье прерванного бега

С лыжни морозной поглядеть кругом,

Сухой ковыль над искорками снега

И деревеньку дальнюю с дымком.

Люблю арбуз – природы совершенство,

С весёлым треском празднуя надрез,

Вонзаться жаждой в алое блаженство,

Во влажный дар твоих сухих небес.

Встречать улыбкой первый плач незрячий,

Смотреть с печалью старости вослед;

Отогревать над  мордою собачей

На сердце наледь безучастных лет.

Но всё нам дарит лишь одно творенье,

Один земли настойчивый магнит:

Глазам – отраду, плоти - наслажденье,

И жалостью, и нежностью томит.

В ЛАМАНЧЕ

В чахлом углу умирающий старец,

Душны и жарки последние дни:

В стойле мычат, домочадцы устали…

Помилосердствуй – с концом не тяни.

Свиньи в корыто тычутся рылом,

Рядом, зевая, крестьяне встают;

Грузят товары и едут на рынок;

В карты играют, и в церкви поют.

Ну, а когда успокоится сердце

Над болтовнёй пожелтевших страниц,

Будут всё также под небом вертеться

Лопасти мельниц и ляжки блудниц.

Всё, что Господь в барабане железном

Перемешал, раскрутил, завертел,

Всё, что в упрямстве своём бесполезном

Ты почему-то принять не хотел.

Завтра в корчме Дульсинеи Табоской

Будет привычно толпиться народ;

Рыхлый мужик за скрипучей повозкой

Слёзы на потном лице разотрёт.

БЛОК

Четвёртый день метель кружилась

Над воем обречённых псов,

А ночью  Вырубова  снилась

И гулкий камеры засов.

Ты помнишь шелест манифестов,

Штыков встревоженную сталь,

Когда в присутственное место

Спешил усталый секретарь.

Бранили Гришку в кабинете,

И кто тогда подозревал,

Куда ведут допросы эти,

В какой разбрызганный подвал.

Ещё к отечеству с любовью

Гневилась каждая строка,

Ещё блевотиной и кровью

Полы не хлюпали в ЧК

От ленточки стенографистки

Ещё не потянулась нить

В метель без права переписки,

И в смерть без права хоронить.

И пусть судьба тебя хранила

От этих чрезвычайных мер,

Перо обмакивать в чернила

Ты и для лучшего умел.

…И вот опять в упрямом снеге

От Пряжки и до Моховой

Бреди в мороку редколлегий

Литературы мировой.

В холодный улей заседаний,

В гуденье истин прописных

Вдоль уходящих в Лету зданий,

Где вонь в подъездах ледяных.

И ветер над столицей хмурой

Разносит с вьюгой эту вонь,

И мировой литературой

В буржуйках теплится огонь.

***

Всё чище, всё легче, всё чаще

(Дюймовочка? птичка? свирель?)

Трепещет и льётся из чащи

Какая-то чудная трель.

Над зеленью тенькает, свищет,

Справляет забвенье забот,

Всё выше, всё легче, всё чище –

Волнуется, вьётся, зовёт.

И вот уж совсем  недалече

Парит над сплетеньем ветвей

Всё выше, всё чище, всё легче,

Прозрачнее, тоньше, светлей.

НЕМАЯ РЕЧЬ

                                                                     “…иль дней былых немая речь…,,

                                                                                                                                А.Фет.

Один бы только день! В тумане первых улиц

С вокзала в ранний час представить на ходу

Что на Крестовском – тишь, и уточки проснулись:

Ныряют в полынью и топчутся на льду.

Сквозь морось добрести, пристать у Грибоеда,

Где дремлет пара львов над мостиком крутым.

Немного отдохнуть... слоняться до обеда…

И каждый миг гореть свиданьем золотым!

Где у просторных льдов застыли две колонны,

Где ветры над рекой пронзительно свистят,

Узнать издалека твой облик оживлённый

И увидать вблизи твой  чуть раскосый взгляд.

В подвальчике вином согреться у собора,

И, изнывая вновь  от этих детских плеч,

Услышать, как вдали - за гребнем разговора,

Мигая, как маяк, звучит немая речь.

Ты та же, что всегда! Припомни всё, что было.

Скользни по волосам небрежною рукой..

Я долго бы смотрел, когда ты уходила…

Один бы только день! А там – и на покой.

* * *

Всё досталось безлюдью и вьюгам.

Даже Сольвейг уже не поёт.

За полярным спасительным кругом

Одинокое солнце встаёт.

Там хотел бы устать и причалить,

Где тяжёлые ветры свистят,

Где бросается море на наледь,

И над брызгами чайки кричат.

Я со всеми скучал и крепился,

Но когда мы к земле подойдём –

Только ветер окликнет у пирса,

Только чайка помашет крылом.

Уповая на слово Господне,

Завершаются наши труды,

Опускаются шаткие сходни

На твердыню у тёмной воды.

ДЕТСТВО

Где лодки на привязи бьются бортами,

И звякают цепи от слабой волны,

В тени камышей затяжными рывками

По глади озёрной скользят плавуны.

У мостиков узких в укромных затонах,

У тонких и зыбких прибрежных берёз

Я помню прозрачную жизнь насекомых:

Скольженье жуков, зависание стрекоз.

Пусть всё “суета и томление духа”,

Но мы их к исходу оставить вольны:

Добраться до кромки, улечься на брюхо

И долго смотреть как скользят плавуны.