|
Михаил Смирнов
Месяц звезд и
туманов |
Наступил август и опять я начинаю в свободное время колесить по
родной округе, ночевать возле рек, озер и речушек, чтобы
вдосталь насладиться видом иссиня-черного неба, по которому
рассыпаны мириады ярких звезд, да полюбоваться утренними
туманами, что поднимаются над поверхностью, закручиваясь в
фигуры фантастические. Месяц звезд и туманов...
Ближе к полудню, перебравшись через брод узенькой речушки, что
протекала вдоль села, впадая в Белую, надел легкий рюкзак и
направился в дальний угол острова. Там, за высоким старым
осинником, находилась речная коса, дугой охватывая большой плес.
Много лет прошло с тех пор, когда, случайно, наткнулись на это
место, проезжая вдоль реки в поисках дороги, чтобы выбраться на
трассу, ведущую в сторону города. Заметив просеку, решили
посмотреть, что находится за лесом. Увязая в песке, нанесенном
половодьем, кое-как проехали несколько десятков метров и
остановились, оказавшись на краю пологого берега, где впервые
увидели этот речной плес. Часто ездили сюда, чтобы насладиться
его красотой и безлюдьем. Место, где уходят все заботы, исчезает
тяжесть с души, словно унесенная чистой речной водой и здесь,
всегда найдешь время для раздумий, оставаясь наедине с природой.
Добравшись до косы, я медленно обвел взглядом плес и направился
в дальний его конец, где кусты и деревья спускались до воды
полукружьем. Там было наше место, где виднелись следы кострища,
торчали металлические рогулины для котелка, и рядом лежал
большой запас сушняка.
Присел на толстое бревно и по привычке осмотрелся, прислушиваясь
к птичьему гомону, к бормотанью большого переката, что
растянулся на многие десятки метров ниже по течению, тихому и
веселому журчанию глубокого родника, в котором под напором воды
поднимались и опускались мельчайшие частички песка. Раньше он
был небольшим. В маленькой ямке пробивалась еле заметная струйка
воды между крупным галечником, да узенький ручеек впадал в реку
и все. Мы дали ему новую жизнь. Углубили, расширили и, не
поленившись, сделали небольшие порожки к реке. И зазвенел наш
родник, заиграл, словно колокольца малые в тиши зазвучали. И
радовались случайные путники, забредшие сюда, утоляя жажду
чистейшей ключевой водой. Никто не посмел осквернить его, никто.
Ибо вода – это сама жизнь, дающая силы всему живому.
К вечеру, когда тени от деревьев легли на водную гладь, а
последние лучи заходящего солнца осветили противоположный берег
реки, заросший непроходимым лесом и, в нем тоннель – устье реки
Нугуш, что впадала в Белую, я услышал резкие щелчки кнута, хруст
галечника и увидел, как к костру, где закипал котелок с водой,
подъехал на скрипучей телеге, полной пахучей травы, дед Петро,
житель села, которое недалече находилось.
– Тпру-у-у, милая! – хрипловатым, прокуренным голосом
скомандовал он, осторожно слез, сбросил вилами несколько охапок
скошенной травы поближе ко мне и, только после этого, повернулся,
и сказал. – Здоров, Санько!
– Здрасьте, дед Петро, – ответил я, когда он подошел и, присел
рядом и, продолжая чистить картофель, взглянул на старика. –
Чего тебя на плес занесло? Уже вечереет и баба Груня потеряет,
на поиски кинется, – я тихонечко хмыкнул, не отрываясь от дела.
– Дык, не беда, – отмахнулся старик, поправил кургузый пиджачок,
скрутил цигарку, прикурил и выпустил большое облако едучего дыма.
– Куда я теперь денусь? Мимо избы не проеду. Скинуть годков
пятьдесят, тогда бы да... Эх, кровушка играла, еть твою медь! А
сейчас... Так, водичка... Что я здесь появился, говоришь? Издали
узрел, как ты шел. Сразу скумекал, что с ночевкой явился. Травки
тебе притартал, чтоб слаще спалось. Ух, хороша в этом году
уродилась! А пахучая! Вдохнешь, как стопку опрокинешь, еть твою
медь. Душенька радуется. Ты этого не поймешь. Городской! –
сказал он, плюнул на заскорузлую ладонь, затушил окурок и бросил
его в костер. – Не уразумею, что в городе хорошего? Суета, да и
только...
– Почему так думаешь, дед Петро? – я усмехнулся, зная, что
старик сейчас начнет спорить о жизни, доказывать, что он прав в
своих размышлениях.
Так было всегда, с той поры, как с ним познакомились.
Я продолжал готовить похлебку, радовался встрече со стариком, и
ждал, когда он начнет рассуждать.
Старая кляча понуро стояла возле костра, искоса посматривая на
яркие языки пламени.
Достав хлеб из рюкзака, я отломил краюшку и протянул ей.
Всхрапнув, лошадь потянулась, щекотнула ладонь мягкими губами,
ухватила хлеб и задвигала челюстями, перемалывая лакомство.
Дед Петро прикурил, натужно закашлялся, вытирая выступившие
слезы и, взглянув на меня хитроватыми глазами, задал свой
любимый вопрос:
– Скажи-ка, Санько, кто больше пользы государству приносит:
сельчане или городские?
– Ну, опять ты, дед Петро, за старое взялся...
– Всякому докажу, что мы главнее, а от вас один вред, как от
сорняков. Любого профессора могу за пояс заткнуть. Ответь мне,
кто живет в городе? Не-е-ет, милок, не люди, а лодырюги! Во, как,
еть твою медь! – старик гордо взглянул на меня.
– Ну, дед Петро, скажешь... – рассмеялся, глядя на ершистого
старика.
– Погодь-погодь, — перебил дед Петро, хлопнув в ладоши, – сейчас
я на лопатки тебя раскладу. К примеру, взять моего сына, Ваньку.
Да ты знаешь его, оглоеда. Приедут с жинкой и стонут, что они
устали, много работают, а у самих рожи – вот такие! Из-за стола
не выгонишь, и помочь не дозовешься – отпуск, видишь ли! Они
отдыхают... От чего, а, Санько?
– Не знаю, – пожал я плечами.
– Прямо скажу – от городского безделья, – старик с победным
видом посмотрел на меня. – Живете, как у Христа за пазухой.
Сколько часиков в день тратите на работу, Санько? Угу... Сбегали
в свои конторы, восемь часов лясы поточили и все. А сколько
изделий выпустите? С гулькин нос! Но денежки-то огромные
получаете, еть твою медь. В сельпо... тьфу! В магазины зашли –
глаза разбегаются. Все есть, что душеньке угодно. И никто не
пошевелит мозгами, откуда всяко-разная снедь взялась. А домой
пришли, сразу на диваны завалились, телевизоры включали и целые
вечера в них таращитесь. Разве не так, Санько? Так! Солнце еще
не закатилось, а вы уже спать укладываетесь...
– Дед Петро... – я хотел остановить его.
– Погодь, не перебивай! – старик шлепнул по коленке, обтянутой
старыми, засаленными штанами. – Сколько вы, городские, имеете
детишек? Одного, может, двух. Да и те, хиляки. Разве не так? Так,
еть твою медь!
– Дед Петро, – не выдержал я. – Мы же в квартирах живем, в
общагах. Да и деньги все улетают на детей и всякие расходы...
– Сами же в города подались за легкой жизнью, – перебил меня
старик, – как в муравейнике... В нем, хоть порядок, а у вас...
тьфу, даже соседей не знаете. Был я у сына. По ступенькам
подымаюсь, а навстречу идет мужик. Я, как принято, с ним
поздоровался, а он зыркнул на меня глазищами, что-то пробурчал,
а может, обозвал, я так его и не понял, и мимо прошмыгнул, будто
у него милостыню попрошу. Разве это жизнь?
– Разные соседи попадают. – Стал я оправдываться.
– А-а-а, не мельтеши, – отмахнулся пренебрежительно дед Петро. –
А таперь, возьми сельчан... Они сызмальства к любой работе
приучены. Уходят затемно и возвращаются, когда звезды высыпают
на небе. Зри на мои руки. Как кирза! Столько пахал да тяжести
таскал, думал, жилу надорву. Ан, ничего, выдюжил! В избу вернусь,
надо еще за своим хозяйством присмотреть. Ну, там, курятки с
гусятками, коровки, овечки да с пяток свинок. Всех нужно
накормить, напоить, навоз убрать из сараюшки, молочка сдоить да
на сепараторе перегнать. А картошка — тридцать соток? Да еще
сена животинам наготовить. Сколько на это надо время? У-у-у, не
просчитать, еть твою медь! Дык, мы еще успевали, полную горницу,
ребятни настрогать. И никто не жаловался, что устал. Потому как
силушку нам дает землица – матушка. А вы, городские, силу зазря
по пустякам тратите. Вот такая моя философия, Санько! Как я
разделал вас под орех? По-моему и вышло. Значит, мы больше
пользы приносим, чем вы, городские.
– Дед Петро, а кто для вас делает комбайны, косилки, тракторы,
а? – засмеялся я, глядя на разгоряченного разговором старика.
– Тю! – с превосходством, дед Петро посмотрел на меня. – Дык,
поставь заводишки возле сел – деревень, и мы будем сами их
готовить. И работать не по восемь часов станем, а сутками. Вот
еще от нас прибыль будет. Вот такая тактика и стратегия, еть
твою медь! Получается, зря государство кормит вас. Переводите
добро на... кхе, кхе... Такая моя политика жизни, Санько. Ладно,
засиделся с тобой, – сказал он и, закряхтев, сел в телегу, –
кости ломит. Выяснило небо. Кутайся теплее, Санько. Утро будет
росным. Ну, покелева. Но, милая! Пошла, старушка...
Давно затих колесный скрип и голос деда Петра, понукающего
старую лошадь. Я почистил котелок, подбросил в костер сушняка,
разложил привезенную траву, поверх нее расстелил спальник и
улегся, вспоминая старика и наш разговор. Смотрел на яркие
звезды, что горели на иссиня-черном небе, на темный загадочный
лес на другой стороне реки и на золотистую дорожку костра, что
пролегла на ровной глади ночной реки.
Лежал, вдыхая духмяный запах подвядшей скошенной травы. Глядел
на язычки пламени, что плясали в ночной мгле. Прислушивался к
редким шорохам, всплескам хищной рыбины, нарушающей темную
речную гладь, взбалмошным крикам птицы, что спросонья не
удержалась на дереве, и думал про старика, про его размышления о
жизни, где все должно делаться во благо человечеству, несмотря
на затраченное время и силы.
Черные тени деревьев легли на предрассветную серую поверхность
реки, где клочкастый туман, завихряясь на быстром течении,
поднимался над рекой, образуя фантастические фигуры, которые
скрывались вдали, и на их месте появлялись другие – туманные
стражи духа речного. И там, внутри, раздался первый сонный
всплеск крупной рыбины, извещая о приближении нового дня.
Поблекшее небо начало постепенно окрашиваться в бледно-розоватый
цвет, трава и сено, что лежало на земле, покрылось росным
матовым налетом, обещая хорошую погоду.
Пора и мне собираться.
Поднявшись, поеживаясь от утренней прохлады, подкинул немного
веток в затухающий костер, чтобы подогреть чай в котелке и налив
в кружку, начал пить небольшими глотками, посматривая на часы.
Скоро появится брательник, обещавший за мной приехать. Но еще
много раз мы будем сюда возвращаться – в ночное царство тишины и
раздумий. Лежать, смотреть на звезды, ждать рассвета, чтобы
полюбоваться августовскими туманами, и каждый раз к нам будет
приезжать дед Петро, курить свой самосад, неторопливо и
размеренно рассказывать про ту жизнь, которой должен жить
человек. А мы, удобно устроившись на духмяном сене, будем
слушать умудренного опытом и прожитыми годами старика, слова
которого всегда задевают за живое и заставляют смотреть на жизнь
его глазами, его взглядом на насущные проблемы. Взглядом
потомственного крестьянина...
|
|
|
|