 |
|
|
Владимир Хохлев Выборы LIFE Продолжение |
|
Виктор Иванович Талалай, в красном трико с белыми лампасами и мокрой от пота футболке, снял трубку сам. Спортсмен, с детства приученный к физическим нагрузкам, в свои шестьдесят пять он все еще продолжал бегать. Когда-то в молодости он выиграл какой-то юношеский чемпионат по дзю-до и упоминал об этом факте во всех своих творческих биографиях. И автобиографиях. И гордился своей подтянутой, хоть слегка и раздобревшей, фигурой. Следил за ней. Борец, ниже среднего роста, рано облысевший, Талалай был совсем не Талалаем. В той же спортивной молодости, живя еще в Киеве, Виктор Зеленчук влип в плохую историю. Наследил. Но горком партии замял дело и предложил молодому коммунисту и чемпиону переехать на постоянное место жительства в Питер. Зеленчук переехал, женился и взял себе немного смешную и какую-то балабольную фамилию жены. И стал Талалаем. С чистой учетной карточкой. При поддержке теперь уже ленинградского горкома и благодаря некоторым литературным способностям, закончив с карьерой спортивной, быстро сделал карьеру литературную. И даже сумел выбиться в председатели. Будучи предшественником Жерлова, именно Виктор Иванович возил на утверждение в Москву документы по приему Хохлева в Союз писателей. И поддерживал на первых порах нового члена. У Хохлева с Талалаем отношения сложились. Если с Жерловым невозможно было ничего обсуждать, Виктор Иванович всегда готов был внимательно выслушать собеседника и после - принять решение. Чаще всего в свою пользу, но с учетом интереса предложившего. Первые два года в Союзе, пока Талалай был еще председателем, Хохлев присматривался и ничего не предлагал. Но в обсуждении вопросов некоторое участие принимал. Советовался по изданию своих книжек. Виктор Иванович имел такт никогда не обсуждать литературные способности - слабые и сильные стороны - членов Союза. Это, наверное, было его единственным достоинством. При главном недостатке – безудержной жадности к деньгам и благам. В Питере Талалай тоже влип. Когда пьющий поэт Мамин, в начале девяностых, срочно продал свою квартиру, председатель предложил вырученные деньги положить на расчетный счет Союза. Для сохранности. Мамин так и сделал – и снимал небольшие суммы на текущие нужды. Когда же на очередных выборах в Государственную Думу компартия выдвинула Талалая своим кандидатом и ему нужны были средства на предвыборную агитацию, деньги Мамина бесследно исчезли. Талалай выкрутился. Купил поэту полуразвалившийся дом на Псковщине, прописал его там, лишив коренного питерца городской прописки и, дабы не быть объектом нехороших слухов, перевез семью в Москву. И сам - передав власть Жерлову - переехал. Хохлев, позвонив бывшему председателю, ни на какую его поддержку не рассчитывал. И агитировать за себя не собирался. Но реакция на «приятную новость» его безусловно интересовала. - И кто же вас выдвинул? - голос звучал, как будто из соседней комнаты, телефонная связь с Москвой была куда лучше, чем в советские времена. - Прозаики наши. С секции - Красильников, Серов, Дорожкин... Владимир решил назвать Талалаю фамилии этих писателей, чтобы узнать, будет ли на них впоследствии оказываться давление. И какое. - Ну что... Люди уважаемые. Поздравляю. А когда выборы? - Примерно через месяц. Виктор Иванович, поддержите? - Ну, а почему бы и нет? Руководству нужны энергичные способные молодые люди. Вы мне только позвоните дня за три до собрания. Я в любом случае хотел приехать. - Хорошо, договорились. - Хохлев положил трубку и вздохнул с некоторым облегчением. Переговоры с безусловным противником, когда значение имела каждая произнесенная фраза, давались ему не очень просто. Но давались. А вот о встрече с еще одним - не согласным с кандидатурой Хохлева - Владимир договориться никак не мог. Уже третий день он звонил в назначенные часы и нарывался то на автоответчик, то на очередной перенос звонка. Наверное, сегодня был «день Хохлева» - Табун встречу назначил. В центре города, в одной из известных французских булочных. На 19-00.
После разговора с Хохлевым Виктор Иванович тут же позвонил Жерлову. - Серый, что там у вас происходит? - Здорово, Витя, ты, б... , о чем? - Мне сейчас Хохлев звонил... - А, об этом... Да ничего, ё... т... м... , не происходит. Человек себя пиарит... всеми возможными способами... Чего он, б... , звонил-то? - Просил поддержать на выборах. - Ни х... себе! Вот так, вот прямо, б... , и просил? - Ну, да! - Молодец! Он или дурачок или слишком умный, я никак, б... , не пойму... То есть он хочет нас с тобой поссорить... И что ты, б... , ответил? - Сказал, что нам нужны новые кадры... Знаешь, кто его выдвинул? - Рудаков, кто же, б... , еще. - А вот и не Рудаков. Мне он назвал совсем другие фамилии... - Какие? Будь любезен... - Серов, Красильников, Дорожкин. - Вот, с... ! Ну, б... , я сейчас с ними разберусь! - Жерлов завёлся мгновенно. - Витя, у тебя все? - Пока все. - Тогда до связи. Спасибо. Жерлов бросил трубку и вызвал Валентину Павловну. - Значит, меня срочно соедини, с Серовым, Красильниковым и Дорожкиным... - Что сразу с троими? - Да, с троими! Ё... т... м... ! Сразу! Попеременно! Курица безмозглая... Валентина Павловна выскочила из кабинета, не прикрыв дверь. Через минуту доложила: - Сергей Евгеньевич, Красильников на даче, приедет послезавтра вечером, Дорожкин трубку не берет, а Серов Борис Сергеевич на проводе. - Давай. - Сергей Евгеньевич, добрый день, - голос Серова был с хрипотцой, из-за простуды. - Ты, б... , добреньким-то не притворяйся. Что, с... , забыл, как тебя Прыгунец в Союз за уши тянул? Как, б... , переписывал за тебя твои ср... рассказы? Ты забыл это, м...? - Сергей Евгеньевич, что случилось? - Это я тебя, б... , спрашиваю, что случилось? Какого х... ты на старости лет против Союза прёшь? - Ни против кого я не пру. - Хохлева выдвинул в кандидаты? На моё, б... , место? Это - не прёшь? - Не выдвигал! Но молодежь всегда готов поддержать... - Значит так! - Жерлов набрал воздуха в легкие. - Рот закрой и слушай! Если узнаю, что за Хохлева агитируешь и против меня народ подбиваешь, выкину из Союза, как мусор из кубрика. На собрании – проголосуешь за меня. До собрания с Хохлевым - никаких контактов! Все понял? - Сер... - Я, б... , спрашиваю: ты все понял? - председатель крикнул так, что стекло в окне, за спиной Валентины Павловны дрогнуло. - Не слышу... - Да понял я, понял... Успокойтесь. - Дружкам, б... , своим, идиотам - Красильникову и Дорожкину - можешь мой приказ передать. Я им сам еще позвоню. И не доводите меня до... Серов не стал дожидаться окончания фразы, положил трубку. В Главленинградстрое, где он проработал двадцать два года, начальство тоже иногда срывалось на крик. Но кричало, по крайней мере, без оскорблений... И было это давно - тридцать лет назад. С тех пор на Бориса Сергеевича никто голоса не повышал... Уважали его седину, талант, прямоту. А тут такое... Серов сидел на табурете, в прихожей, у телефона, и пытался унять нервно дрожавшие руки. Не получалось. К рукам присоединились непослушные глаза - стали влажными, слезливыми... Как в детстве. В это время распалившийся Жерлов орал в открытую дверь кабинета: - Дорожкина набирай каждые полчаса. Мобильник его найди... Узнай, где этот сучонок!
После слякотной сырости в кафе было тепло и уютно. Пахло белой булкой, корицей и черным кофе. Гарсон в белоснежном набедренном фартуке и высоком поварском колпаке приветливо улыбнулся. Поскольку инициатором встречи был Хохлев, он и взял на себя функцию хозяина. Заказал два чайника с цветочным чаем, предложил Табуну пирожные, но нарвался на холодный отказ. Михаил Табун - наверное, один из самых «раскрученных» союзовских прозаиков - не очень понимал, зачем он потребовался кандидату. И выражал свое непонимание выжидательным - каким-то отгораживающим себя от всего мира - молчанием. Плюс ему пришлось некоторое время ждать Хохлева на улице перед входом, что несколько раздражило именитого писателя. Управлять своими эмоциями Табун умел и стойко терпел временные неудобства. Устроились за высоким столиком у окна, на высоких дубовых стульях. Хохлев искал подхода и не находил... Начал общение с того, что выложил на столик принесенные номера «БЕГа» и некоторые свои издания. Табун, поглаживая окладистую бороду - он немного «косил» под Достоевского, - нехотя пролистнул несколько страниц. - Ну, так и что? - молчание Хохлева вынудило приглашенного начать разговор. - Хотел поговорить о предстоящих выборах. О Жерлове. - А что тут говорить? Ваше выдвижение я никак не воспринимаю. - Да я, собственно, тоже... Никогда не думал - что такое возможно. - Ну, не лукавьте. Каждый из нас об этом нет-нет да и задумывается... Гарсон на подносе принес чайники и чашки. - В фантазийном формате, да. Но вот вы же не выдвигаетесь? Хотя могли бы. И выиграли бы - с вашим авторитетом - выборы без особых усилий. - Мне этого не надо. - Мне тоже. Тут вопрос в другом. В Жерлове. - А что Жерлов? - Табун медленно наполнил свою чашку. – Работает человек и пусть себе работает. Мне он не мешает. - Но за Союз обидно. Нас же никто - пока Жерлов председатель - не хочет воспринимать серьезно. Ни в Питере, ни в Москве. Я много гастролирую... Куда ни приедешь, везде один и тот же вопрос: почему вы его не переизбирёте? - Можно и переизбрать, но я не вижу кандидатов. - Вот один из них перед вами. - Владимир, это несерьезно. Вас в Союзе практически никто не знает. Я даже стал забывать, как вы выглядите. Почему вы перестали ходить на секцию? - Работа... вот журнал пытаюсь раскрутить. - Работа у всех. Но люди как-то находят время для профессионального общения. Это не оправдание. - Хорошо, Михаил Борисович, я скажу... Я не вижу в Жерлове профессионального литератора. И председателя в нём не вижу... И в назначенных им руководителей творческих секций не верю. Разве Прыгунец может вести секцию прозы? Он писать - своим косным языком - не умеет. Читать его вещи невозможно. В сон валит с первой страницы... И чему он может научить прозаиков? Смешно. А Жерлов... Он же разругался со всеми. Настроил против себя всех. Вы с этим согласны? - Согласен, - Табун или от вкусного чая, или от откровенности собеседника немного смягчился и даже засмеялся. - Умеет Серёга людей против себя настраивать. Это его беда. - Так вот эти все «против настроенные» и будут против... Число моих сторонников растет не по дням, а по часам. Если меня изберут, вы войдете в правление? - Так вот в чём цель вашего визита, нашей встречи, - Табун снова стал серьезен. - Не только. Я собираю наказы, готовлю программу... - Нет, в правление я не войду. Я и из жерловского-то хотел выйти. У меня на выходе несколько книг, есть договоры, по которым я еще ничего не начал... - Может быть, что-то для «БЕГа» дадите? Табун вернулся к журналу, стал перелистывать. - Фишка этого номера - интервью с Глебом Горбовским. - Я уже понял, по обложке... А это что? Вы что, Дербину печатаете? В одном номере с Горбовским? Глеб это видел? - Еще нет. Номер недавно вышел. - Ну, он это не одобрит. И вообще, Владимир, раз уж мы встретились... Табун откинулся на спинку стула, свободной позой ставя себя над собеседником. Хохлев вспомнил, как примерно в такой же расслабленной позе - в первый год президентства Медведева - сидел на одном из правительств Путин... Стремясь показать всем «кто в доме хозяин». - Скажу вам, что безнравственно брать интервью у убийцы русского поэта! Паря над Хохлевым, Табун бил его по голове. Михаил Борисович много писал о Николае Михайловиче, строго придерживаясь официальной - то есть советского суда - версии смерти Рубцова. Для Табуна поэтесса Людмила Дербина была под табу, персоной нон грата. Отвечать на удар не имело смысла. Хохлев и не ответил. А Табун продолжал. - В русской литературе есть вещи, не требующие ни доказательств, ни опровержений. Своеобразные, известные всем маяки. В истории Рубцова и Дербиной всё всем ясно. Тут даже и обсуждать нечего... - Я и не берусь. - И копание в грязном белье, - Хохлева Табун не услышал, - ни к чему хорошему не приведет. Никакого пересмотра дела - о чем так мечтает эта дама - никогда не будет. Никто не будет этим заниматься. Никому это не нужно! Табун не только бил, гвоздил собеседника к стулу, к столу, к полу. Размазывал по стенам. Ловко - не обращаясь к нему лично, не глядя в глаза - отстаивал решение советской власти. Защищал его. Утверждал свою правоту и неправоту Хохлева. - Михаил Борисович, подпишите мне свою книжку. Она, правда, немного потрепанная... Но другой у меня нет. - Хохлев вытащил из сумки табунский сборник, констатируя про себя, что продолжать встречу бессмысленно. - Ну, тогда и вы... что-нибудь из своего. Владимир поставил автограф на сказках, допил очень вкусный чай и распрощался. Подписать у Табуна свой опросный лист он даже не попытался.
Всю дорогу домой и вечером дома Хохлев думал об употреблённом Табуном слове «безнравственно». Как легко навесить ярлык. Одно слово! И как коммунисты этим умеют пользоваться. И как вообще хорошими словами они обозначают свои грязные дела. Зло называют добром, ложь правдой. А доверчивый люд клюет... Не каждый поймет, что вся лексика коммунизма состоит из перевернутых в своём значении слов. К слову «нравственность» у кандидата было особое отношение. Однажды в Академии государственной службы на лекции по психологии преподаватель дал задание: на отдельном листочке составить список человеческих качеств, которые обязательны лидеру - кандидату в депутаты, депутату, президенту, премьеру. В аудитории было полсотни слушателей. Слова: «доброта», «ум», «смелость», «решительность», «целеустремленность» - оказались практически во всех списках. Но когда листочки были собраны и староста курса подсчитала количество упоминаний того или иного слова, выяснилось, что главное качество лидера – нравственность. Это слово оказалось повторённым сорок три раза.
Обвинить кандидата в безнравственности, даже не утруждаясь в каком бы то ни было обосновании - тут магически действует само слово, - почти стопроцентный способ его обыграть. Поди объясни народу, что твой поступок нравственен. Коммунистические психологи были тонкими знатоками принципов воздействия слов на умы и души людей. Поэтому коммунизм и продержался в России так долго. Но эти психологи не учли, что ложь в конечном итоге всегда перекрывается правдой. Поэтому коммунизм и рухнул... Ложные и по-настоящему безнравственные утверждения Табуна нужно было вытравить из памяти. Хохлев открыл томик Ивана Бунина. На своём любимом стихотворении:
Старик сидел, покорно и уныло Поднявши брови, в кресле у окна. На столике, где чашка чаю стыла, Сигара нагоревшая струила Полоски голубого волокна.
Был зимний день, и на лицо худое, Сквозь этот легкий и душистый дым, Смотрело солнце вечно молодое, Но уж его сиянье золотое На запад шло по комнатам пустым.
Часы в углу своею четкой мерой Отмеривали время… На закат Смотрел старик с беспомощною верой… Рос на сигаре пепел серый, Струился сладкий аромат.
Но одним стихотворением не ограничился... Он читал стихи великого поэта, пока не открылась страница со словом «Содержание» - забыв о времени и всём негативе дня, «добил» сборник до конца. А после начал записывать - хлынувшие потоком - свои стихи. Сначала такое:
Точка неба развернулась в небо. Я как будто здесь ни разу не был, Не бродил по этим мостовым, Не вдыхал на них табачный дым. У фонтана мальчик со свирелью В точку неба собирает землю.
Потом следующее, с названием «В итоге»:
Тяжёлый день висит на волоске,
Потом еще и еще...
23.09.2010 Утром Хохлев разослал приглашение в Публичку. Своё четвертое письмо.
Дорогие друзья! 24 сентября 2010 года в 17-00 в Российской национальной библиотеке состоится мой творческий вечер. Приглашаю вас в гости. Вход с Садовой улицы, д. 18, на второй этаж, в конференц-зал.
В программе вечера презентация недавно вышедшего в свет 10-го номера журнала «БЕГ» и пилотных номеров двух литературных приложений «Автограф» и «Русский писатель». Также я расскажу об изданной в Америке книжке прозы «На троих» (Чикаго) и вышедшем в России поэтическом сборнике «Уставший поэт» (Санкт-Петербург).
Здесь уместно вспомнить об «убийцах современной литературы», которые используют все доступные способы, чтобы вмешиваться в судьбы литераторов, «идущих на своих ногах» и не приседающих перед литературными функционерами. Которые мешают литературному становлению новых авторов и насколько возможно принижают роль писателей уже «вставших на крыло». Которые используют для этого методы, поражающие своей изощренностью. Вот совсем свежий пример так называемой руководящей работы. В пятницу, 17 сентября, в Лавке писателей на Невском, в очень теплой и дружеской атмосфере прошел творческий вечер замечательного петербургского поэта и барда Виталия Осипенко. На вечере присутствовали и выступали очень известные в литературном мире люди. Но как сообщил приехавший в Лавку с опозданием Петр Владимирович Петухов, за несколько часов до начала вечера в нашем отделении Союза писателей стал упорно распространяться слух о том, что будто бы встреча с Виталием Осипенко отменена. Зачем это делалось, понятно. Чтобы писатели не спешили к Осипенко. Как назвать подобные выходки, если не убиванием литературы, в прямом смысле, без кавычек? Не знаю, имел ли непосредственное отношение к факту рождения слуха нынешний председатель правления. Но убежден, что подобное отношение руководителя писательского коллектива к члену этого коллектива - как и вообще к любому литератору – недопустимо. Председатель отделения не частное лицо. Он по своему статусу не может иметь симпатий и антипатий. 24 сентября будьте начеку. Не дайте сбить себя с толку. С уважением, Владимир Хохлев.
Отклики пошли быстро. Хохлев отвечал на каждый.
Здравствуйте, Владимир Владимирович. Поражаюсь Вашей работоспособности и скорострельности. Еще и на третье письмо я не ответил, а от Вас - уже четвертое... Спасибо за приглашение – постараюсь быть.
Внимательно изучил электронный вариант
спецвыпуска «Парада талантов» - он содержательный и
убедительный. Однако, думаю, все заинтересованные лица должны
получить до выборов именно бумажный вариант, поскольку над
электронными текстами труднее размышлять, и, как правило, их не Прошу Вас прислать мне фото С. Жерлова с последней страницы спецвыпуска - скоро про этого «бесноватого» выйдет статья, посвященная его «творческому почерку» - фото как нельзя лучше иллюстрирует её содержание. Возможно, Вам будет небезынтересно с ней ознакомиться. Успехов Вам в богоугодной борьбе с окололитературным уродом С. Жерловым! С уважением, Кирилл Дмитриев.
Кирилл, добрый день! Благодарю за поддержку. Фото прикладываю. «Парад» должен к пятнице уже выйти. В РНБ выдам бумажный вариант. Всех благ. Владимир.
Володя, привет. Сто лет прошло с последнего письма. Я получила записку от Саши Рудакова, в которой он пишет о том, чтобы мы голосовали за тебя. Объясни, пожалуйста, я не в теме. Куда мы тебя избираем. Я с закрытыми глазами проголосую и так, но ведь любопытно же! Возможно, в твоей жизни произошли очень значительные события, а я тут на периферии ни сном ни духом. Сообщись. Лена Потапова. Великий Новгород.
Леночка, милая, рад весточке от тебя. Не сто лет, а всего ничего. Избираете вы меня в председатели Союза писателей. С теплом вспоминаю наш ужин, как быстро ты приготовила мясо и как быстро я - голодный - его съел. И как мы с твоим мужем выпили весь коньяк. И как твой сын освободил для меня свою комнату – ушел спать к другу. И твои пирожки. И наши литературные споры... 27 сентября буду в Новгороде. Увидимся и обо всех значительных событиях я тебе расскажу в деталях. Володя.
Володенька, если мое «за» будет иметь хоть какое-то значение, то я только за тебя. Лена Потапова. Великий Новгород.
Володя, кому нужен Осипенко? Не смеши. Крайничев.
Слава, он тебе не нужен, потому что не славит коммунистов? Вот тем, кто их тоже не славит – он и нужен.
Володя! Я договорился о размещении статьи про журнал «БЕГ» в Литературной газете! Но не больше чем 3000 знаков. Почему до сих пор не прислал? Срочно готовь и шли, а также две или три обложки журнала на выбор. Одну из них напечатают в ЛГ. Крайний срок - воскресенье. Удачи в РНБ. Обнимаю... Хорошо ведешь компанию. Москва за тебя. Николай Рузовский.
Николай Вячеславович, спасибо. Сегодня все пришлю. Забегался.
Володя! Я внимательно изучил твои издания (особенно журнал «БЕГ»), часть дал друзьям для ознакомления, позвонил по телефону близким членам предполагаемого правления. Большинство согласны с тем, что Жерлову пора в отставку, особенно за это - Лидия Правдина, бывший секретарь правления. Прямых и явных ответов за тебя пока нет. Тебя не знают. Рудаков - формально не член организации, претендовать на должности в ней не может, хотя я лично ему симпатизирую. Нам нужно организовать внутреннюю фракцию оппозиции - это не запрещено уставом - так мы получим право вести себя самостоятельно. Здание Дома писателей Жерлову не принадлежит, он там никто. Ты сам уверен в себе? Не произойдёт того, что ты на собрании дашь самоотвод? Тогда мы обделаемся по полной? Как планируется голосование? Открытым или закрытым? Игоря Снегового не избрали в бюро поэтической секции, как я тебе и говорил. Это наш единомышленник. С творческим приветом, Александр Странников.
Саша, добрый день. Я делаю все, что могу, чтобы меня узнали. Но и членам отделения, ждущим перемен, тоже, как мне кажется, нужно делать шаги навстречу. Надеюсь, в РНБ 24-го народ соберется. Или все до смерти запуганы Жерловым? Еще. Сколько человек может составить оппозиционную фракцию? Я готов найти зал (конечно, не в Доме писателей – там работать не дадут) для проведения первого организационного собрания. Давай больше не возвращаться к вопросу об уверенности. Я не Петухов – никакого самоотвода никогда не возьму. Про Игоря знаю, жалко – он все здоровье потерял на этой секции. Беседовал с ним по телефону часа два. Владимир.
Спасибо, Володя, за весточку... Были бы деньги, обязательно приехала бы к вам на творческий вечер. Ваши книги читаю с удовольствием! Вы настоящий, Володенька. И куда Вас несёт в царство слепых и спящих снобов? Волнуюсь за Вас. БУДЬТЕ! Тамара Костина. Москва. 23.09.2010
Я ЕСТЬ! Спасибо Вам, Тамара Сергеевна. Ваши слова и ваше беспокойство говорят о том, что все правильно. Все идет нормально. Кто-то должен открывать глаза слепым и спящим. Как Ваше здоровье? Надеюсь, поправились... Ваш Володя.
Хохлев закончил с почтой и позвонил в типографию. - Здравствуйте, Галина Ивановна! Как обстановка? С талантами? - Владимир Владимирович, «Парад» отпечатан. Осталась фальцовка, скрепка и обрезка. Может, к вечеру и соберем. Перезвоните. - Хорошо. - Мы и не знали, что вы такой уважаемый человек. Профессор... Тут на перекурах все про вас читают. Достойней кандидатуры не найти. Желаем вам победы. - Спасибо! - Хохлев засмеялся. - До вечера.
В 16-00 Жерлов начал заседание своего правления. Нервничал, злился, говорил сбивчиво и бессвязно. То и дело вплетал в свою речь бранные слова. Члены правления, видя, что начальник на взводе, поджали хвосты и помалкивали. Только «православная» Галочка «работала» - без конца крестила руководителя писательской организации. Жерлов во главе длинного стола - ругался, сидящая слева Галочка - крестила. Он ругался, она крестила. Ругался - крестила. Жерлов гневно зыркнул на бывшую любовницу, но крестить не запретил. Бельский скривил улыбку и покачал головой. Горский все заседание сиял от удовольствия, словно был на спектакле, в театре комедии. Смешней постановки он в жизни еще не видел. Галочка крестила... Жерлов орал... Подчиненные молчали... В таком режиме - полтора часа. Что обсуждали - так никто и не понял... Собственно, никто и не хотел понять. Все знали, что лучше - безопаснее - приступ истерии переждать. А вопросы решить после – в рабочем порядке. Наконец, правление начало расходиться. Жерлов притормозил Горского. - У тебя, б... , есть шанс реабилитироваться. - В чем... - Не перебивай. Ё... т... м... ! Слушай... Завтра, б... , твой подопечный, в Публичке проводит какой-то свой творческий вечер. У секретаря узнай время начала... Значит, б... , берешь свой диктофон и - от звонка до звонка – все, б... , пишешь. После, ё... т... м... , приносишь запись мне. Вопросы? - Вопросов нет. - Всё, б... , что он будет выдавать на руки: газеты, журналы, книги - всё, б... , сюда. И сиди там, не высовывайся. Не вздумай, б... , выступать. Чтобы я твоего голоса на записи не нашел. - Принято, - Горский обрадовался такому легкому способу реабилитации. - Все запишу в лучшем виде.
Весь вечер - как и предыдущий - Хохлев писал стихи. Прорвало:
Я вижу фиолетовый закат, И подо льдом мерцающие тени. Негромко меж собою говорят Герои утомительных сомнений.
Над сонным озером скользит луна По небосклону, как по снежной горке. Вечнозеленая стоит сосна На облысевшем осенью пригорке.
Когда же снег отбелит каждый миг? Я жду его, а вот зачем – не знаю. Ложится на бумагу странный стих, Который я из странных слов слагаю.
Серебряный бликует поясок На талии, такой по-детски гибкой, И слышится веселый голосок, Задорно спорящий с унылой скрипкой.
Осеннее, сентябрьское настроение сменялось летним, июльским:
Рукой прикоснулся к солнцу, обжегся, отдёрнул пальцы. Холодной морской волною и ветром их обернул. Задумался о природе, смахнув с пиджака пылинку, Заметив в траве движенье, и голову к ней пригнул. Взглядом уперся в камень, прикрыв его тенью синей, Заметил, что рядом с полем дужка бликует очков. Увидел, что по наклонной к земле, к плоскости неба, Верхушек сосен касаясь, Скользит стрелка часов. Встал и земля уплыла - вниз, далеко уплыла, Мелкие скрыв детали и трещины на земле. Иду и глазам не верю - навстречу идут деревья И ветками мне кивают, колючими и в смоле...
А затем зимним, снежным...
Небо распилилось на снежинки. Кто-то пилит белый небосвод. И кусочки неба, как искринки, Падают на крыши и на лед.
Кто-то небо точит, как на терке Бабушка натачивает сыр. И «сыринки» неба в лётной вёртке Засыпают белым цветом мир.
Нет, не пилят небо и не точат, А снежинки – это лишь труха, Снег всего лишь где-то разворочен Суховатой лапой петуха.
Получалось, что все стихотворения были посвящены переплетениям внутренних чувств лирического героя с таинственными ассоциациями, навеянными любимой северной природой. Почему они писались именно сейчас?
24.09.2010 Хохлев прибыл в Публичку за полчаса до начала вечера. Прозаик Василий Николаевич Дорожкин был уже в конференц-зале. В свое время, когда Александра Рудакова сняли с учета, Дорожкин направил в правление Союза письмо протеста. После наезда Жерлова у Дорожкина случился нервный срыв, неделю дрожали руки, но письма своего он не отозвал. Интеллигентный писатель, мало выступающий публично, не дал себя сломать и до сих пор считал решение Жерлова грубейшим нарушением этики писательских отношений. Жерлову на это было наплевать. При любом удобном случае он не забывал «пнуть» Дорожкина, а заодно с ним и Рудакова. - Володя, привет. Дочитал твой «Шифр». Мне понравилось... Компьютер никогда не сможет писать стихи по-человечьи. Это ты правильно заключил. - Спасибо! Но Америки я не открыл. - Но все же... У тебя там всё было так закручено... Программу-то они создали! - Создали, - Хохлев засмеялся. - Пока народ не подтянулся, не зашумел, подпишите мой листочек. - Давай. Хохлев протянул «Опросный лист», Дорожкин подписал. - Много уже собрал? - С десяток. Что вы думаете о выборах? - Шансы у тебя есть. Борись. - Мне нужен будет содокладчик. Сможете подготовиться и выступить? - Нет, дорогой, уволь. Я за тебя однозначно, но выступать не буду. Не то здоровье. - И на том спасибо. Этот номер видели? - Нет еще. Дай-ка посмотреть. «БЕГ» у тебя классный, только вот моих вещей ты почему-то не публикуешь... - Так вы не предлагаете, не просите, как некоторые, настойчиво... Давайте в следующем поставим. Пришлите тексты. - Пришлю. Давай, иди, встречай гостей. А я пока полистаю. Хохлев вышел из зала, наткнулся на Волошину. - Наталья Николаевна, добрый день. - Владимир Владимирович, здравствуйте. Гостей встречаете? - Да. - Хохлев вышел на лестницу, Волошина за ним. - До нас дошли слухи о вашем выдвижении... - Есть такое дело. - Вместо Жерлова. И правильно. Это ведь позорище - этот Жерлов. Он был тут недавно, со всеми переругался – как вообще его утвердили председателем? По-моему, это какой-то сумасшедший. У него глаза бегают. - Это они бегают от стыда. И страха. - Да какой там стыд. По рассказам - человек бессовестный. Бестолковый. Чего он боится, что его снимут? Давно пора... Я желаю вам удачи. И победы. - Спасибо. По лестнице поднимался Костя Баранов. - Владимир Владимирович, добрый день. Я никак первый? - Не первый, Дорожкин уже здесь. - Хохлев пожал руку. - Давай-ка подпиши. - Конечно. - Костя подписал листок, не раздумывая. - Пожалуйста. - Ты будешь первым выступающим. - Почему я? - Как автор номера. Готовься. - Ладно, уговорили... После того как все пришли, расселись по местам, получили свежий номер «Парада талантов» и поставили свои подписи на листочках Хохлева, виновник торжества начал без пространных вступлений. Со стихотворения.
Когда ты утром обернешься в облака,
Хохлев читал стихи из «Уставшего поэта», не комментируя их. Зал и не просил. Но в одном месте автор был остановлен. - Владимир, почему вы пропустили «Истребление небытия»? - Я никогда не читаю эту вещь вслух. - Прочитайте, пожалуйста. - Этот текст - для восприятия с листа. - Но все же... Пришлось вернуться на несколько страниц назад и прочесть:
- Зачем Бог создал мир и людей? Как по-вашему? Бог самодостаточен и всесилен. Зачем Ему было «заводиться» с творением мира, птиц и рыб, Адама и Евы... Зачем эти хлопоты с воспитанием человеческих душ... Зачем Христу нужно было умирать и воскресать... И сталкиваться с человеческим неверием в очевидное... В чем смысл? В Смольном тихо, не хлопают двери, Не шумит суетливый народ. Я без сил... и считаю потери... Мне сегодня опять не везет.
Где стихи мои, песни и сказы? В голове протоколы, звонки... Поручения, просьбы, приказы - Давят массой своей на виски.
По ковровой дорожке шагаю, Свет потушен, паркет не блестит. Лишь сигнальный «На выход» мигает, И вечерний охранник стоит.
Не звенят о металле порталы, Электронный сработал замок. Выхожу на ступени устало... И готов распрямиться в прыжок.
Публика зааплодировала. Хохлев поклонился. - Жерлов всем внушает, что вы разрушитель. Что вы можете ответить? - А вот авторы и читатели «БЕГа» называют меня созидателем. Журнал создан с ровного места и уже обогнал по популярности многие известные бренды. Жерлов боится... Что, выиграв выборы, я разрушу выстроенную им систему. Правильно боится! Сталинские принципы управления литературой и издательским делом нужно разрушить. - А если писатели по-другому не умеют? - Значит, это не писатели... А пропагандисты советского образа мышления. - По вашим текстам получается, что в СССР вы не видите ничего хорошего? - Так и есть. Концлагерь. С фантастическим уровнем эксплуатации... Коммунисты вытягивали из людей все силы. Заставляли работать даже по выходным. Помните наши «черные субботы»? - А за тунеядство сажали. - Ну и что хорошего? - Подъем экономики, первый полет в космос... - Не смешите. С этим уже давно все разобрались. Сильная экономика нужна была советской власти для захвата мира. Как база, опорная точка... А насчет космоса. Почитайте Виктора Пелевина «Омон Ра». Там популярно рассказано, как делались полеты в космос. Чтобы летать в космос - нужно, чтобы этот космос был. - Его нет? - А вы у космонавтов спросите. Также спросите, почему им запрещено рассказывать о полетах... Теперь слово авторам «БЕГа». Костя прошу на сцену. Стихи и прозу читали все, кто был готов. Глеб Королев - солист Ленконцерта, исполнитель песен на стихи Людмилы Дербиной - даже спел. И не одну песню. Когда Хохлев поблагодарил выступивших, на сцену взошла Наталья Николаевна. - Дорогие друзья, у нас редко бывают такие интересные вечера. Спасибо. А вам, Владимир Владимирович, делаю деловое предложение. Придумайте тему круглого стола – по тематике «БЕГа». А мы вам дадим зал. Вы хорошо ведете... - Договорились.
После творческих мероприятий хочется выпить. Хохлев с Рудаковым и Костей Барановым вышли на Невский и нырнули в ближайший подвальчик. Тот самый. Заказали по сто грамм водки и по бутерброду. - Значит, Володя, вот тебе твои голоса и души... Пока я не забыл. - Александр Валентинович тряс стопкой листочков. - Это от тех, кого сегодня не было. Я, между прочим, тоже до последнего думал: идти или не идти. - Почему? - А вдруг бы бесноватый заявился. С кортиком. Он ведь может и пырнуть. - Александр Валентинович, я разделяю ваши опасения. И уважаю вашу поэтическую фантазию. Но сегодня - это было исключено. - Конечно, это шутка. Мы запретили ему ношение кортика... Скоро в этом зале будем вручать нашу премию. Готовьтесь. - До выборов? - До. - Я от лица командования выражаю вам благодарность за «Парад талантов». Люди листали с интересом. - Будем распространять. - А как это, вы запретили кортик? - спросил Костя. - Да как... Написали командующему, что человек неадекватен. Рассказали о том, как он на Мамина накинулся, избил на глазах у всех, зуб выбил... Командующий распорядился запретить Жерлову ношение не только кортика - морской формы. Чтобы флот не позорил. Заказали еще по пятьдесят и по бутерброду. Разошлись поздно.
25.09.2010 Поезд летел над русской землей. Хохлев - у окна - встречал и провожал взглядом поля и леса. Небо, какое-то потерянное, висело над миром серой простыней. Ждать осталось недолго. Розовый восток уже сигналил о начале нового дня. В сентябре воздух удивительно прозрачен. В первый час после рассвета - пока солнце еще сбоку - если сконцентрироваться, можно доглядеться до дна неба. Рассмотреть контуры небесных шельфов, невидимые днём гряды. Правда, не каждый будет доглядываться. Единицы. Большинство, запутанное так называемым «современным научным знанием», будет продолжать считать небо бесконечным, безмерным, бездонным. Советская власть катастрофически размягчила умы людей. Сделала их доступными для любых бредовых идей. Плюс - расшатала человеческие воли, приучила быть послушными любым приказам. Без крепкой воли - ум не собрать, без твердого ума - мир не постигнуть. Вот и едут «советские» пенсионеры на свои дачные участки, не глядя вверх - только под ноги. Толкаются при посадке, ругаются, обзывают друг друга разными словами. Потерянное поколение. В вагоне электрички, отвернувшись от пассажиров и любуясь красотой земли, хорошо думать. Хохлев думал о пятерке. Искал начальника. Жерлов, Галочка, Прыгунец, Бельский, Табун? Кто главный? Черные птицы - рваные дырки в небе - скользнули по оконному стеклу. О чем пишут эти коммунистические писатели-пенсионеры? Жерлов - о скуке дальних походов, о какой-то разрушенной морской дружбе, черной воде, рекламе вместо людей, о тоске по сильной руке, о неверности присяге... Галочка - о березках на погостах, крестиках, маковках, крестных ходах, о стойких советских бабушках и дедушках, очередных обманах власти... Прыгунец - о каких-то пьяных матросах, бросающих на берегу своих жен, или о женах с детьми, бросающих матросов, о плаче, криках чаек, о силе партийного слова. Бельский - о советской цензуре, редактуре, системе книгоиздания, о гадах-диссидентах, больших тиражах, пьянках в Комарово, о ностальгии... Табун - об охоте на людей, ленивых ментах, сумеречных городах, верных раскольниках, продажной демократии, предательстве Ельцина, Собчака, Чубайса, Галины Старовойтовой... Как эти коммунистические пенсионеры убивают? Жерлов - издевательствами и унижением, неприемом в Союз, невыполняемыми обещаниями, хамством, рукоприкладством, доведением до суицида... Галочка - ядовитыми травками, отварами, заговорами, «исправлением» стихов... Прыгунец - «исправлением» прозы, спаиванием, отвержением... Бельский - непечатанием, ложными рецензиями, стяжательством, доносами... Табун - высокомерием, клеветой, равнодушием, неоказанием помощи - никому ни разу... Как Галочка отравила Илью Нарышина - известного поэта, Хохлеву рассказали недавно. Нарышин, старенький уже член Союза, вдруг прознал - как-то догадался - о смертоносной деятельности пятерки. И решил её остановить. Собрал двадцать подписей недовольных писателей и, рассчитывая на свой авторитет, собрался в Москву. За день до отъезда, во время одного застолья, Галочка влила в бокал Ильи Марковича яду. Нарышина увезли на скорой... Но его крепкий организм выдержал удар. Чтобы добиться нужного результата Галочка стала навещать поэта в больнице и поить его якобы лечебными отварами. Из трав. Через неделю поэт умер. Его праведную инициативу объяснили побочными эффектами болезни - обострением старческого маразма. Этот рассказ был сопровожден предупреждением Хохлеву: никогда не принимать из рук литературных начальников ни питья, ни еды. И не участвовать ни в каких официальных литературных застольях. Этот рассказ чем-то напомнил историю смерти Михаила Фрунзе в 1925 году. Когда по настоянию Сталина знаменитому полководцу сделали операцию язвы желудка, в результате которой произошло общее заражение крови. Приведшее к смерти. Как «отец народов» расправлялся с неугодными, хорошо знали нынешние. И расправлялись так же. Но кто же из них главный? Жерлов - нет. Подставная, используемая и каждый раз подставляемая фигура. Неконтролируемый вулкан ненависти, с неадекватными, непредсказуемыми реакциями. Галочка - нет. Слишком глупа и эмоциональна. Исполнитель. Прыгунец - нет. Не пользуется авторитетом. Исполнитель. Бельский - нет. Стар и давно выжил из ума. Табун - нет. Слишком увлечен собой. Претендент на «вечность». Такие командирами не становятся.
Оранжевый край солнца нехотя выглянул из-под облаков. И тут же в них зарылся. Еще немного и прорвет. - Доброе утро, уважаемые пассажиры. Прошу прощения за беспокойство. И хочу предложить вещь, необходимую как в городе, так и в деревне - вот такой замечательный дождевик... Имеются все размеры и варианты расцветки - на любой вкус. Есть вариант на кнопках, есть на молнии... Дождевик из новой, не рвущейся ткани, отечественного производства - не Китай. Легко складывается в такой вот маленький, удобный конверт и не занимает много места... Мое предложение обязательно заинтересует грибников и рыбаков, любителей осенних прогулок и даже пробежек - ткань дождевика пропускает воздух и не пропускает воду. Наша отечественная разработка. Кто заинтересовался - останавливайте меня, спрашивайте. Дождевик можно примерить, подобрать нужную длину и размер. И немного о цене. В сетевых магазинах города эта модель продается за четыреста пятьдесят рублей. Я работаю непосредственно от производителя, без торговых наценок и могу предложить вам этот дождевик всего за двести рублей. Два дождевика вы приобретете за триста пятьдесят рублей. Три - за четыреста пятьдесят. Уважаемые пассажиры у вас есть уникальная возможность приобрести три модели по цене одной. Итак, прошу вас - отечественный дождевик на все случаи жизни... От производителя. Хохлев задремал. Он лег в час ночи. За пять минут до выхода открыл глаза и улыбнулся сияющему огромному солнцу. На платформе свежий, прохладный и чистый, пахнущий деревней, воздух наполнил легкие. Владимир выдохнул остатки городской пыли и вдохнул еще раз. Еще глубже. Голова слегка закружилась. Владимир выровнял дыхание, поправил лямки рюкзака, зашагал мимо спящих еще дворов и берез, с желтыми локонами в кудрявых прическах. В некоторых домах печи уже топились, дым не рвался в небо, как на морозе, стелился горизонтально, добавляя вкуса воздуху. Горластые петухи гнали ночную тишину вон. Куры отвечали петухам негромким кудахтаньем. Просыпались и деревенские собаки. Хохлев, пока дошел до своего участка, сочинил стихотворение.
Встает заря шатром зелёным,
Поэт-кандидат вскипятил чайник и устроился завтракать на залитой солнцем веранде. Под мурлыкающий приемник. Бутерброды с ветчиной и сыром, яйца вкрутую, помидор с огурцом, домашнее печенье с кофе. Чтобы не затевать никаких каш или омлетов, все для завтрака было привезено из города. Это днем Хохлев приготовит обед из трех блюд - утром можно и по-походному.
Зачем убивать писателей? Чтобы сохранить командные роли в литературе? Мелко. Хотя для некоторых - неписателей - очень даже глубоко. Чтобы не дать развиться таланту? Но не обязательно лишать жизни. Легче не печатать, не рецензировать, не обсуждать. Забыть о существовании. Изолировать. А если писатель активен и какую-то читательскую поддержку уже имеет? И уже признан? Оклеветать, сломать психологически, заставить замолчать... Заставить не писать. Настоящий писатель не может не писать. И пишет он не как советские писаки - за блага. Для него проза и поэзия - инструменты познания. Рассекающие скальпели. И сшивающие иглы. Это советские писатели, следуя за Толстым, описывали. Соцреализм больше ничего и не требовал. А если писатель - Борис Пастернак:
Во всем мне хочется дойти До самой сути. В работе, в поисках пути, В сердечной смуте.
До сущности протекших дней, До их причины, До оснований, до корней, До сердцевины.
Все время схватывая нить Судеб, событий. Жить, думать, чувствовать, любить, Свершать открытья.
И если он дошел? До сути, до сердцевины? И открыл, нашел правду? Вот тут-то он и становится опасен. Пока Пушкин писал стишки о вольности и любовных играх - его читали и почитали. Когда стал писать стихи-молитвы - его стали гнать. И загнали до смерти. Это в век, когда атеизм еще не стал государственной идеологией. А когда стал? Убили дошедшего «до сути» Рубцова. Не может жить поэт, открыто иронизирующий над властью.
Какую слякоть сделал дождь, Какая скверная погода, А со стены смеется вождь Всего советского народа.
Рубцов был принят в советский Союз писателей для того, чтобы этот Союз его и убил. Вологодские члены хлопали его по плечу и смеялись: Коля, ты гений. Пойдем выпьем! И наливали, наливали, наливали... И убивали, убивали, убивали. И убили! А когда подвернулся удобный случай - отвели от себя подозрение. И продолжают отводить до сих пор. Разве коммунисты когда-нибудь признаются в своих преступлениях? И с Нарышиным никогда не признаются. Прямых улик нет.
Так зачем убивать? Чтобы писатель не рассказал народу о найденной правде. Легче управлять запутавшимися людьми. Обещай любую правдоподобную ложь и живи дальше. Система подготовки писателей в СССР писателей не готовила. Потому что не могла готовить. Не знала как. Литературный институт, Союз, всякие ЛИТО готовили и пестовали писателей-ремесленников, писателей-соцреалистов, умеющих формулировать мысль. Писатели, умеющие творить мысль, готовили себя сами. В обход установкам Литературного института, Союза и всяких там ЛИТО. За это самообразование, за прорыв к «сути» литературного труда многие расплатились жизнью. Но благодаря им - этим жертвам - литература, да и весь народ имеют возможность развиваться дальше. В качестве версии - все выстроилось. Но лишь только версии.
Хохлев переоделся и ушел в лес. В дальний - за железку. Вернулся лишь к трем часам. К началу матча, в котором питерский «Зенит» разгромил подмосковный «Сатурн» со счетом 6:1. Субботний вечер прошел в веселом праздновании победы. Как и у всех настоящих фанатов любимого клуба. С баней, пивом... И вечерним застольем. На котором Хохлева в очередной раз упросили прочесть «Баню» и «На даче» - полюбившиеся уже давно стихи:
Мы топим баню, соседей сзываем в гости. Вот один пришел с мундштуком из слоновой кости, Вот другой, «с горки», принес бутылку пива, А третий, что дом напротив, – жидкого мыла.
Жар поет в коленах, шепчутся поленья. В баньке тепло уже, но еще топить не лень. Я Полный бачок воды заранее натаскаю. И на полке, потом, телом чуть не растаю.
Веник березовый жарит лопатки, спину. Сосед старается, шапку на лоб сдвинув. Без рукавиц руки сожжешь паром. Парьтесь, соседи! Баня для всех! Даром!
«На даче» Хохлев подзабыл - пришлось найти сборник и в нём - нужную страницу:
Ребенок строит дом и радуется втайне, Что смотрят на него соседи и друзья. Строительством своим он озабочен крайне, Болея за него, волнуется семья.
Он строит первый дом! С отцовскою сноровкой Вколачивает гвозди, орудует пилой И маленькой рукой, натруженной и ловкой, Выдалбливает паз стамескою большой.
Пусть домик неказист, немного перекошен, В нем крыша есть и пол, крыльцо и потолок. Строительство кипит, и далеко отброшен Любимый паровоз – лежит трубой в песок.
Ребенок строит дом и радуется втайне, Что смотрят на него соседи и друзья. Работою своей он озабочен крайне И скажет всем потом: «Вот дом! Построил – Я!»
26.09.2010 Кандидат вернулся в город в середине дня. Не захотел толкаться в переполненной вечерней электричке. Позвонил Вревскому. - Толя, как жизнь? - Живем не тужим. - Тогда сразу - к делу. Есть время, не отвлекаю? - Для тебя - всегда есть. - Вот какой вопрос... Назови мне, пожалуйста, писателей, пострадавших от Жерлова. - Ух, ты! Назови! Тут целый список выстроится... Не два человека. Может, не по телефону, приезжай - я тебе все расскажу. - Давай пока по телефону, кратко. - Ну, тогда запасайся бумагой и терпением. - Бумага под рукой. - Пиши: Алла Панова, поэтесса - в девяностые годы Жерлов вымогал у девушки деньги за вступление в Союз, психологически измывался, оскорблял, как только можно - унижал. Алла не выдержала издевательств и умерла. - Умерла? - Да! А ты думал? И не она одна. Пиши дальше: Валентин Бодрый - не дождавшись приема, умер. Жерлов измотал его придирками и обещаниями. Дальше: Алексей Боронько - десять лет издевательств и унижений. В Союз не принят. Леша бросил всё и ушел. Дальше: Николай Васильев-Май, был лично знаком с Осипом Мандельштамом, с Владимиром Маяковским, издавал их, затем написал книгу воспоминаний. Дожил до девяноста лет, а членом Союза так и не стал. Жерлов обсмеивал его публично, гнобил, не давал слова сказать. Николай Всеволодович несколько раз документы собирал и все зря. Умер от старости и бессилия. Не знал, как бороться с этим полудурком. Дальше, можешь меня записать: Анатолий Вревский - двадцать лет и два года у меня не принимали документы на вступление. А книжек у меня за это время вышло - аж пятнадцать... Я плюнул и создал свою Академию. - В пику Жерлову. - О Жерлове я думал меньше всего... Идем дальше: Рустам Сатаров - переводчик с восточных языков, хороший поэт. Жерлов своими наездами нанес значительный вред его здоровью - сделал невротиком. Поэтесса Елена Королькова - умерла от издевательств и унижений. Поэтессу, драматурга, конферансье Тамару Корневу - как он унижал, бедолагу... Не принимал шесть лет. Сейчас она в Союзе. Дальше: На Татьяну Столярову этот псих набрасывался со словами «вы - человек бесполезный». Унижал всячески. Довел до летального исхода. Ты не устал? - Нет, Толя. Давай дальше. - У Алексея Далькина вымогал деньги на книжку. Без денег так и не принял. Сергея Николаева - не принял по возрастному цензу. Очень хороший поэт. Кирилла Дмитриева - ты его знаешь - лет десять просто дурил. Измывался, унижал, но так и не принял. Владимир Муравьев - издевательства и унижения. Сейчас Володя работает в газете «Щит родины». Про Рудакова и круг Рудакова не буду - там ты всех знаешь. Ну, как тебе списочек? - Погоди. Сейчас сосчитаю... Тринадцать человек, из них пятеро умерли. - Так получается. - Кошмар какой-то. Это всё только в твоей памяти или где-нибудь зафиксировано? - Кто бы это стал фиксировать? Ты первый. А люди терпели и гибли. Сам знаешь, каково творческому человеку быть все время под прессом. Не каждый выдержит. - Знаю. - Я еще памятью поворошу... Вспомню кого - позвоню. Вот такие дела. Этого Жерлова поганой метлой гнать надо, калёным железом из литературы выжигать. А не в председатели переизбирать. Он же ни одного издания не поддержал. Даже говорить с людьми отказывался. Это самый настоящий убийца литературы. Киллер. - Но смотри: я этот список предъявлю - он же отопрётся. Доказательств нет. - Документальных - нет. Свидетельства очевидцев - собрать можно. - Не каждый подтвердит. - Да, тут ты прав. Не захотят связываться. Может оказаться - себе дороже. Тут потребуется целое расследование. Надо искать родственников, расспрашивать их. Может, кто-то из пострадавших дневники вел, делал какие-то записи. Смерти тянут на уголовные дела. - Но кто этим всем будет заниматься? Писателям интересней писать, а не копаться в грязном чужом белье. Мы же не следователи прокуратуры. - Налицо социальная опасность. Жерлов - это бандит. И его необходимо остановить. - Для начала - не дать переизбраться... За информацию спасибо. - И тебе - за интерес к людским судьбам.
Кандидат положил трубку и крепко задумался. За семь лет пребывания в Союзе у него сложился свой собственный список. Деяний, имеющих признаки преступлений. Хохлев стал дописывать свои фамилии, имена. Александр Рудаков - стойко утратил здоровье, вследствие попытки исключения и снятия с учета, Василий Дорожкин - нервный срыв и полгода болезни после попытки восстановить Рудакова в Союзе, Костя Баранов - преследования за дружбу с Рудаковым, Юрий Туркин - не дал возглавить литобъединение, Иван Тихонов - сознательная утеря документов, проволочки с приемом, наезды за критику. Игорь Филиппов, Владимир Хохлев - преследования за поддержку Рудакова. Виталий Осипенко - непризнание и клевета, Андрей Красильников - непечатание... И что со всем этим делать?
27.09.2010 В Великий Новгород Хохлев приехал в полдень. Конечно, можно было, сославшись на выборы, и отменить поездку, но очень уж звали. Подборка «Рубцов - Дербина», опубликованная в «БЕГе» год назад, наделала много шуму. Журнал ходил по рукам. Интервью с Людмилой Дербиной читали и обсуждали. А затем интеллектуалы города пригласили Хохлева на заседание Литературного клуба. Завязались отношения. За истекший год несколько новгородских авторов были напечатаны в «БЕГе». Им хотелось личного общения. На вокзале его встретила Лена Потапова. И до пяти часов водила по Новгороду - по храмам - с экскурсией. А после пяти - и далеко за полночь - Хохлев вел разговоры с новгородскими писателями исключительно о литературе, поэзии, прозе, литературных журналах. О перспективах Союза... И читал стихи. В этот раз - «по просьбам трудящихся» - читал стихи о любви. К любимой женщине.
Нет в памяти моей свободных ниш. Они все твёрдым временем заполнены, В котором все события исполнены… И в каждом из которых – ты стоишь.
И это:
Твой образ всплывает в горячем мозгу, Я болен, в кровати, смотрю на пургу, Слезы и сопли текут по ладоням… Снова с тобою в трамвайном вагоне.
Вечер, слякоть - вопреки стуже, Питерский каприз: то замерзнут лужи, То вновь растают под напором соли. Мы сидим в тепле. За окном, на воле
Мечутся уставшие люди, ветер. Нам уютно, как письмецу в конверте. Трамвай проскрипел мимо вокзала. «Вот оно счастье!» – ты сказала.
И такое:
Ты пришла теплая, лохматая после сна. Оценила меня, всего осмотрела. Обошла молча, остановилась у окна… Постояла и ушла, как мысль – улетела.
Не сказала ничего: ни здравствуй, ни привет. Не спросила, почему я так рано не сплю? Вошла и вышла. Сразу и «да» и «нет»… Такую по утрам я тебя и люблю!
И еще такое:
Ты войдешь, откроешь двери Распашные, из стекла, Мне расскажешь про деревню... Без меня как жизнь текла.
Молча распакуешь вещи, Мяту выложишь, пирог, Испеченный утром в печке. И сметану, и творог. Две широкие тарелки Мы поставим на столе, И замрут на время стрелки Всех часов… На всей земле.
Именно в Новгороде в голове Хохлева родилась идея статьи «Убийство веры и воскресение России», вокруг которой тоже будут много шуметь.
28.09.2010 В семь часов утра Хохлев выехал домой. Устроился в уютном вагоне, у окна, и попросил чаю... Принесли быстро. Как же коммунисты изуродовали, изгадили русскую землю... Эта промзона - пригород Великого Новгорода. Эти склады из силикатного кирпича и бетонных блоков, гаражи, с залитыми черным гудроном крышами и матерными словами на стенах. Эти брошенные хоздворы, с грудами ржавеющего металла. Эти бесконечные ангары, боксы, цеха, козловые краны, заросшие бурьяном подъездные пути. Эти никому не нужные эстакады, терриконы автопокрышек, сгоревшие вагоны... И на все это надо смотреть глазами. И все это повторяется в каждом когда-то русском городе. Превращенном коммунистами в советский. Как нужно ненавидеть свою родину... Ни одного клочка зеленой травы, ни одной не изломанной березки. Плуг коммунизма перепахал всё. Советский строй вывернул Россию наизнанку, снял одежду, обнажил. Изнасиловал и бросил. Ради чего? Плановой экономики. И что же она планировала? Рост благосостояния советских людей? Каждому по потребностям? Ложь! Лживыми лозунгами прикрывалась настоящая цель. Создание экономической и военной базы мировой революции. Коммунисты планировали захват мира. «Одной, отдельно взятой» России им было мало. Они хотели подчинить и «перековать» все народы. И нещадно эксплуатировали народ русский. Чтобы ракет с ядерными боеголовками, самолетов, танков, пушек и АКМ-ов хватило на мировой переворот. Чтобы выиграть «последний бой». Коммунистическая партия страны советов - сброд нелюдей. Не способных увидеть красоты родной земли, гадивших - не только в эрмитажные вазы - везде, «от Москвы до самых до окраин». И воспевающих в своём соцреализме дымящиеся трубы и заводские цеха, опоры ЛЭП и типовые железобетонные бараки для жилья. С замазанными желтой мастикой швами. Хохлев смотрел в окно, слезы наворачивались на глаза. И то же в русской литературе - духовной стране, равновеликой России. Типовые картонные герои - передовики труда с тачками и лопатами. Типовые сюжеты - какие-то, соцсоревнования, «свершения» коммунистических пятилеток. Плоские, мертвые тексты. Выхолощенные отношения литературных персонажей. Ненастоящая любовь. Бредовые установки. В памяти кандидата всплыло давнее стихотворение:
Стихи о революции забыли… И правильно. Разве это стихи? Топором рублены слова, вбитые в лист бумажный… Воспевание какой-то материальной чепухи... Пропаганда утопии - как цели важной.
Никто не читает, не декламирует опаленных строк, Время прошло, обломало лихой хребет, Мы получили хороший, наглядный урок, Как тьмою кромешной считать лучезарный свет.
Писатель не может рассказать о красоте, если он её не видит. Хохлев вспомнил, как однажды Прыгунец на секции прозы сетовал: «В современной литературе нет героев...» А в советской массовой литературе они были? Заблудившиеся в коммунизме, ведущие народ в никуда. Одержимые безбожием Павки Корчагины... Не жалеющие ни себя, ни тех, кто рядом. Сначала советская власть уничтожила настоящих героев, затем заставила воспеть героев-уродов. Чтобы на них равнялись. И подражали... А потом заявила: «Героев нет!» Так куда же они делись? Герои-коммунисты-комсомольцы? Спились? Или за большие деньги продались западным империалистам? И всё это, весь этот литературный хлам, нужно сейчас разгребать. Как и хлам материальный, всюду напоминающий о коммунистических бесчинствах... Но какими силами? Кто способен это сделать? Прошедшей ночью Владимир спал мало. После чаю, согревшись теплом мягкого кресла, он задремал.
В полусне, полудрёме Хохлев ощутил, как кто-то влез в его сознание. И перелистывает страницы памяти. С нехорошими намерениями. Главный редактор журнала о безопасности жизни мог даже во сне распознать опасность. Прикосновения казались нежными, даже заботливыми, но обжигали черным холодом. Хохлев пытался прогнать пришельца - во сне не вышло. Мешала дрёма. Попытка выстроить защиту вызвала новую атаку. Хохлев почувствовал, как в точку середины лба, над переносицей будто бы начал ввинчиваться острый штопор. Раздвигая ткани, штопор добрался до задней стенки черепа. Начал увеличиваться в размерах, заполняя собою всю голову. Стальным обручем сжало виски. Сердцебиение участилось. Стало трудно дышать. Капли пота выступили на лбу. Хохлев смахнул их и открыл глаза. И сразу увидел другие глаза - черные, немигающие, без зрачков. Зрачки, конечно, были - спросонья трудно отличить радужную оболочку темно-карего цвета от черной бездны хрусталика. Теперь немигающие черные штопоры ввинчивались в глаза кандидата и проникали прямо в душу. Заломило затылок. Хохлев встрепенулся, растер правый висок и отвел взгляд. Помассировал затылок и мышцы шеи. Когда в голове потеплело, Хохлев спокойно рассмотрел владельца черного взгляда. Как оказалось - знакомого. Довольно упитанный мужчина под пятьдесят лет. На голове с коротко подстриженными черными, прямыми волосами фетровая, шоколадного цвета, шляпа. С широкой полосой коричневого шелка у основания тульи и плавно загнутыми по всему периметру полями. Такая же шелковая тонкая окантовка края полей. Мягкое, немного смуглое лицо. Чувствительные, по-женски розовые губы. Разлетающиеся от переносицы черные брови. Ямочка посередине подбородка. Правильных черт нос. Под шелковым шарфом - белый воротник рубашки и темно-вишнёвый галстук, прижатый золотой цепочкой, пропущенной через маленькие дырочки на концах воротника. Пальто, тонкого бежевого сукна, застегнуто на прозрачные пуговицы из тёмного янтаря с едва заметными прожилками. Мягкие смуглые пальцы, с искусно обработанными ногтями, как бы нехотя ласкают тонкую резьбу орехового набалдашника черной трости, схваченной обручем желтого металла. На ногах, будто бы вросших в пол вагона, лакированные черные ботинки с фигурными металлическими накладками на носках. Неожиданный попутчик - известный писатель Илья Францевич Стинов - был довольно широк в плечах. Он плотно сидел в кресле - через столик - напротив Хохлева и бесцеремонно рассматривал кандидата. На столике вызывающе чернела кожаная перчатка. Глаза литераторов вновь встретились. Хохлев энергией зрения отодвинул взгляд Стинова почти до сетчатки его глазных яблок, заставил сморгнуть. Холеный, показной облик разозлил Владимира. Ему захотелось нагрубить бесцеремонно вмешавшемуся в его сон человеку. «Что вам от меня надо?» - хотел спросить он, но не успел. Противник встал, натянул перчатку на руку, извлек из кармана вторую и, манерно поклонившись, вышел в проход между кресел. Не оборачиваясь, скрылся в тамбуре. Какое-то время Хохлев пребывал в недоумении. Ни «здрасьте», ни «пока». Непонятно откуда взялся, посидел, посмотрел, попытался каким-то своим черным гипнозом что-то внушить... И испарился. Культурные люди так себя не ведут. Владимир встал и пошел следом... Чтобы сказать пару ласковых... Стинова в тамбуре не оказалось. Не было его и ни в одном из четырех вагонов поезда «Новгород - Санкт-Петербург», которые Хохлев не один раз прошел взад-вперед. И остановки, на которой Стинов мог бы выйти, не случилось. Хохлев перекурил, вернулся на свое место, пытаясь найти объяснение событию. Илья Стинов был из успешных писателей. Постоянно присутствовал на мероприятиях с участием VIP-персон и себя считал таковой. Всегда безукоризненно одет, немногословен, подчёркнуто отстранен от мирской суеты. Для общения – недоступен. «Вещь в себе». Не деревенщик и не пролетарий, коих в Союзе пруд пруди. Этакий спокойный, городской интеллигент, умеющий себя подать. Человек из высшего общества. Из обоймы. Литературные достижения не ахти какие. Холодный, рассудочный, описательный - почти безупречный, но не зажигающий - стиль. Про любовь - ни слова, как будто её вообще нет. Политика, некие - похоже не придуманные - детективные истории, война, шпионы, предательства, деньги, азартные карточные игры... На секции прозы редкий гость. Но книжки периодически - чаще, чем у других - выходят. Большими тиражами и не только в Питере. Не единожды лауреат. С наградами и деньгами. С коллекцией антиквариата в большой квартире на Невском. И никаких пересечений с Хохлевым. Сегодня - практически впервые с глазу на глаз. По инициативе Стинова. Зачем? Чтобы внушить кандидату мысль о тщетность попытки. И подтолкнуть сойти с дистанции. Засеять голову неуверенностью и сомнением. Унынием и безнадегой. Хохлев вспомнил свои мысли и настроение за полчаса до встречи. А ведь не проснись он вовремя - у Стинова получилось бы... Могло получиться. Но у Ильи-то Францевича какой в этом интерес?
Неслучайный попутчик Хохлева открыл дверь жерловского кабинета без стука. И без доклада секретарши. Он всегда - подчеркивая своё превосходство - входил без стука. Борьба писательских амбиций - не его стезя. - Илья Францевич? - Хохлев не свернет. - Стинов присел напротив Жерлова. - И что вы предлагаете? - Хвалить! - Ё... т... м...! Хвалить противника? - Жерлов поперхнулся и закашлялся. - Да! Везде и всюду. И все его тезисы брать на вооружение. Чуть-чуть подгоняя их под себя. Можете даже позвонить и предложить ему место в новом правлении. - Сам звонить - не буду. - Пусть кто-нибудь... - Я, б... , не понимаю... Если я буду его хвалить - эти идиоты решат, что я готов передать власть. Без боя... Что я слагаю с себя полномочия. И сам, б... , утверждаю своего преемника. - Дураки - решат. Умные - поймут, что это тактика. Если бы в 96-м Собчак хвалил Яковлева - за конструктивные предложения - остался бы мэром... Или губернатором. Но Анатолий Александрович занял другую позицию. Противостояния... Стал критиковать своего первого зама... И проиграл. - Я, б... , не могу хвалить Хохлева! - Жерлов вскочил с кресла. - Значит, хотя бы не ругать! Более Стинов ничего не добавил. Встал и вышел... Не попрощавшись.
После этого визита кабинет председателя Союза стал регулярно посещать бес коммунизма. Он и раньше часто заглядывал, теперь же взялся за прямое кураторство Жерлова. Не успела за Ильей Францевичем закрыться дверь, не успел воздух, поколебленный Стиновым прийти в нормальное, равновесное состояние... И началось. Из-под огромной карты СССР, кривовато прибитой к стене самим Жерловым, бес коммунизма выскользнул на пол. Стряхнулся. Через мгновение уселся на столе, по-турецки скрестив ноги. Прямо перед Жерловым. В нос председателя ударил жуткий козлиный запах. Жерлов опешил, а бес как ни в чем не бывало протянул руку для рукопожатия. - Ну что, Жерлушка, не свернет Хохлев - правильно заметил Илья Францевич. - Ты, б... , кто? - Жерлов едва выдавливал из себя слова. - Сам ты б... ! Еще раз меня этим словом обзовешь... - Ты кто? - Вот так-то лучше! Кто, кто, Жерлушка? Бес, к тебе приставленный. Идейно коммунистически подкованный. Большевик! - Я в бесов не верю. - Да-а ты-ы что-о? Всю жизнь верил и вдруг разуверился... - И всю жизнь не верил... Я материалист, - Жерлов сложил руки на груди. - О! - бес вытянул физиономию. - У тебя, Жерлушка, в ящике стола «Манифест Коммунистической партии». Давай вместе почитаем. Жерлов послушно порылся в столе и извлек на свет зачитанную до дыр книжицу. - Читай первую фразу. - Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма. - Теперь вторую. - Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака. - Ну, - довольный бес потирал руки. - Призрак - это кто? - Привидение. - А привидение может быть материальным? - Ты мне, что, ё... т... м... , хочешь доказать? - Жерлов, не понимая, к чему клонит бес, начал раздражаться и выходить из себя. - То, что ты всю жизнь верил в нематериальное, а называл себя материалистом. Нестыковочка выходит... Коммунизм - это пф-ф-ф, и нет его... Вот только я и остался, - Бес хлопнул себя по груди. - И мать мою не трожь... Получишь! - Ну и дальше что? - Жерлов стал терять нить разговора. - А то, что сейчас нематериалист Хохлев сделает тебя по полной программе... И пойдешь ты с котомкой на плече - никому не нужный - по Руси... С протянутой рукой. И стишки твои пустые тебе не помогут. Жерлов вскочил и открыл форточку. Подышал в нее. - Да ты не дергайся. Стишки не помогут, зато я помогу. Я же твой, родной... Мы всю жизнь параллельными курсами идем... Как корабли в дальнем походе. - Ну, помогай. - Жерлов вернулся в кресло. - Почему ты думаешь, что мне не выиграть? В кабинет заглянула Валентина Павловна с бумажкой в руке. Остановилась - в нерешительности - в дверях. - Вы это у меня спрашиваете, Сергей Евгеньевич? - Выйди. На х... ! - У меня факс из... - Я сказал: выйди, б... , и закрой дверь. И никого ко мне не впускать! Валентина Павловна в испуге ретировалась. За дверью шепнула ожидавшему её Прыгунцу: «Сам с собой разговаривает... Давайте позже». А Жерлов продолжал допытывать: - Так почему? - По показателям, - бес мерзко захихикал. - Зачем ты так с женщиной? - По каким показателям? - не понял Жерлов. - По производственным. Ты в Союзе с восемьдесят пятого года, то есть уже двадцать пять лет и выпустил всего тринадцать книг. Сколько в год получается? Жерлов, на калькуляторе быстро разделил. - Ноль целых, пятьдесят две сотых книги в год. - А Хохлев в Союзе - семь лет... И написал десять книг. Раздели-ка... - Одна целая, сорок две сотых. - Нетрудно подсчитать, что литературная работоспособность Хохлева на ноль целых, девять десятых книги в год выше, чем у тебя. Конечно, за него проголосуют... Вот тебе первый показатель. Жерлов погрустнел и посерел лицом. - Идем дальше... Какие награды у Хохлева. Вон у тебя «Парад талантов» - там все написано. - Орден «За службу России». Медаль... - Погоди с медалями... У тебя орден «За службу России» есть? Нет. Вот тебе второй показатель. - Я тоже России служу. Потому что привык служить. - А кто об этом знает? Может, ты кому другому служишь. Призраку коммунизма... А уж потом России. - Не призраку, а коммунизму - да. Служу. - Ты к словам не цепляйся - дальше слушай. Сколько авторов Хохлев опубликовал в своем «БЕГе»? Читай внимательно. - Пятьсот девяносто восемь российских и зарубежных литераторов. Больше всего среди них поэтов. - А ты только себя публикуешь. Вот тебе третий показатель... Еще? - Погоди... не так быстро, - взмолился Жерлов. - Я все понял. И что мне теперь делать, вещи собирать? - Дураком-то не будь. Бес стал - или сделал вид, что стал - серьезным, задумался. Почесал лохматые ноги, помахал ушами. - Значит так. Умножь-ка хохлевские одну целую сорок две сотых на свои двадцать пять лет. - Получилось тридцать пять и пять. - Вот в своей анкете и напиши - издал тридцать шесть книг. Тринадцать в России и двадцать три - за рубежом. До выборов никто не проверит. А после скажешь - опечатка. Дальше, - бес потирал руки. - Сейчас поедешь к Туркину, в Смольный и выхлопочешь у него орден... Такой же! - Так не он же, б... , награждает. - Да и не важно, что не он. Пусть подсуетится. Он что, за Хохлева? - Нет, точно... А может, ты мне орден выправишь? Ты ведь все можешь? - Жерлов заискивающе заглянул в глаза беса. - Мой - незаконным будет. А тебе нужно официально, чтобы с наградным удостоверением, при людях... Не догоняешь. Дальше слушай: собери совещание всех верных - коммунистических - главный редакторов всех журналов. И пусть каждый посчитает - сколько авторов он напечатал. Сложи их в общую сумму. А на собрании объявишь, чтобы все слышали - запоминай или запиши: «По моей рекомендации в таких-то журналах - все журналы перечислишь по названиям - опубликованы более тысячи российских и зарубежных авторов». - Понял, записал. - Ну вот. Пока всё... Трудись, материалист недоделанный! - Бес растворился в воздухе... так же как и Стинов, не попрощавшись. Жерлов вздохнул облегченно и стал собираться в Смольный.
Приближался решающий этап предвыборной борьбы. Хохлев зашел в церковь. Осторожно, чтобы не задеть молящихся, пролавировал на свое привычное место. На правую половину храма, к исповедальной кафедре. За окном над высокими березами носилась, каркая, стая ворон. В храме хор певчих пел: «Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе Боже». Пахло ладаном и воском тающих свечей. Они горели под иконами и как будто разгоняли воздух своими язычками. Если расфокусировать глаза, огоньки движутся, плывут в темном пространстве и мерцают. Каждый в синем нимбе. Мистика. Владимир влился в общую молитву. Все мысли он оставил за порогом храма, здесь в голове звучало только «Отче наш». Временами он подпевал певчим, но больше всего ему нравилось освобождать сознание от всех слов. И мирских, и церковных. Кандидат отрешился мира. Его глаза, как всегда, стали видеть только золотой треугольник на лучезарном золотом облаке в навершии Царских врат алтаря. Все остальное: передвижения служителей, поклоны прихожан, трепет огоньков свечей - воспринималось периферийным зрением - нечетко. Опоздавший на службу православный люд постепенно заполнял храм, подтягивался к алтарю. Хохлев не двигался. Он чувствовал себя уверенней, когда за спиной было меньше глаз - пропустил вперед себя всех желающих. «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!» Молящиеся крестились. Хохлев тоже. Он кланялся не низко, только головой, после чего сразу возвращал свой взгляд на золотой треугольник. Началось чтение Евангелия от Иоанна. Владимир, как и положено, склонил голову и прикрыл глаза. Чистота сердца давала телу - всем его членам - какую-то невероятную легкость, Владимир слегка покачивался. В такт Святым словам Благой Вести. Внезапно пол под ногами провалился. Хохлев дернулся с испугу, но глаз не открыл. Через минуту он догадался, или почувствовал, что это не пол ушел вниз, а он сам - вверх. В таком состоянии он висел над полом, не шевелясь. Адаптировался. Наконец вытянул носки ног и коснулся каменных плит. Подтянул носки - повисел еще. Затем, легко отталкиваясь от пола, совершил несколько пробных движений. Вверх-вниз, вверх-вниз. Остановился, внутренне собрался и пошел только вверх. Вот его ступни уже на уровне плеч, стоящих внизу. Вот выше голов, вот еще выше... Хохлев уперся головой в каменный свод. Он мог пройти его без усилий, но остался в храме, зависнув над службой. Он смотрел сверху вниз на людей и замечал всё. Неподготовленных к таинству - с копошащимися, тщательно скрываемыми в головах мыслями. От кого? Подготовленных – с ясными, пламенеющими в молитве сердцами, впускающими в себя каждое слово правды. Сомневающихся - которые хотят, но боятся раскрыться - робеют. Владимир поплыл по храму, аккуратно опускаясь, к принимающим его. Помогая. Он выпрямлял помыслы, находил утерянные слова и вкладывал их в головы. Теплыми ладонями укрывал - трепещущие в темных чужих потоках не вполне добрых слов - огоньки душ. И радовался бездымным огонькам детей. В подкупольном пространстве обозначилось излучающее свет бестелесное, крылатое существо. Выше - еще одно. Еще и еще. Сколько жизней... Они появлялись в храме и исчезали. Затем прилетали снова. Хохлев подплыл к иконостасу и заглянул за него. Живое белое облако подошло к Царским вратам, прошло чрез них и рассыпалось на множество тонких и невесомых облачков. Чтение Евангелия заканчивалось. Владимир вернулся к исповедальной кафедре. Осторожно, никого не коснувшись, занял свое прежнее место. Ощутил под ногами опору. Батюшка прочел последний стих, Хохлев открыл глаза. Потоптался, проверяя твердость и устойчивость пола под собой. Старые гранитные плиты были истерты по углам многими подошвами. И коленями. Кандидат поднял голову и нашел глазами золотой треугольник.
Поздним вечером Хохлеву позвонил Петухов. Впервые с начала выборной компании. - Володя, как там моя Новгородчина? Ты вернулся? - Все хорошо... София на месте. Волхов течет. Стихи пишутся. - Нам пора встретиться и составить общий план действий. - Согласен. Когда, где? - Да хоть завтра. Давай с утра созвонимся и договоримся... Жерлов всех стращает, обязывает голосовать только за себя. Грозит компроматами. - Грозит? - Да, так и говорит: у меня на каждого есть информация. - Интересно, кто его этой информацией снабжает? - Так сами писатели и снабжают. Небылицы друг о друге рассказывают. А Жерлов систематизирует... Фильтрует базар. Ты понимаешь, что тебе в одиночку его не сковырнуть? - Нас же двое! Пока. - Больше и не будет... Наши члены трусоваты. Вряд ли кто еще отважится... И если объективно оценивать ситуацию - шансов у меня больше. Ты согласен? - Может быть, на сегодняшний день. Но я набираю очень быстро. - Больше половины тебе все равно не набрать. Значит, тут надо так: готовиться ко второму туру. Если у тебя голосов больше, я снимаюсь в твою пользу. Если у меня больше, ты - в мою. - Согласен. - И сняться нужно прямо на собрании. Чтобы люди видели и слышали... Как только голоса будут подсчитаны - выйти на сцену и громко заявить... Нельзя дать возможности Жерлову перегруппироваться. - Согласен. - Но есть и другой вариант. - Какой? - Ты снимаешься сейчас, в мою пользу. А после выборов я провожу тебя председателем секции прозы. Или своим замом. - Это ошибочный сценарий. - Почему? - Если бы вы, Петр Владимирович, в последний момент - пять лет назад - не взяли самоотвода... Но вы взяли. И те, кто был готов проголосовать за вас, остались ни с чем. - Об этом уже давно все забыли... - А по моим сведениям - не забыли. Поэтому единственно верный вариант - идти параллельно, каждому со своими людьми. И объединиться после первого тура. Главное - оттянуть у Жерлова как можно больше голосов... Задачка из учебника. Никаких ноу-хау. Я бы обрадовался, если бы еще нашлись кандидаты... - Саша Рудаков собрал бы голоса, но его не выдвинуть... Не член. А я бы ему памятник поставил - человек за правду бьется. - Петр Владимирович, у меня второй телефон звонит. Если на сегодня все - я отключаюсь. - Все, все! Я с тобой завтра свяжусь. Жди звонка. Звонил Рудаков. - Володя, ты куда пропал? - В Новгороде был. Привет вам от всех. - А завтра где? Давай-ка заезжай - поболтаем...
29.09.2010 В этот раз беседовали не на кухне - в «комнате для приемов». Рудаков устроился в своём любимом кресле, под многочисленными грамотами, дипломами, благодарностями и приветственными письмами, некоторые из которых - без рамок - были приколоты к стене обычными швейными булавками. Хохлев - напротив, на продавленном бесконечными посетителями диване. На журнальном столике, как обычно - свежие издания. И Рудакова, и Хохлева. - Я вот, Александр Валентинович, не пойму... Хотя понимаю, конечно - но не пойму: зачем вы тратите свое драгоценное время на борьбу с Жерловым? Вот в выборах мне помогаете. Забыли бы про него... Вы столько лет в литературном мире, знаете всех и вся... Заперлись бы от этих посетителей, - Хохлев хлопнул рукой по дивану, - и написали бы роман страниц на семьсот о литературной жизни Питера конца двадцатого и начала двадцать первого века. Для истории... - Может быть, когда-нибудь и напишу... Хотя я все-таки поэт, а не романист. - А была бы - книга! - Давай-ка лучше о другом. Помнишь то время, когда в школьных дневниках была графа «Родной язык»? - В наших дневниках был русский. - Правильно. Про эту графу нам говорили, что речь идет о языках союзных и автономных республик. И никто, никогда, ни один учитель не обмолвился, что для нас, русских, именно русский язык является родным. Интерес к его изучению отбивался с детства. Наивные родители гордились тем, что их чадо бойко изъяснялось на английском... А на родном - русском не могло связать двух слов. - Где после семнадцатого года умерли потомки высшего света царской России, говорившие на французском? Я этот вопрос всем задаю. - В Париже. - Правильно. Мне кажется это закономерным. Русский язык начали убивать задолго до советской власти. Почему мы сейчас об этом говорим? - Я придумал тему круглого стола, который ты - как главный редактор журнала о безопасности - проведешь в рамках своей предвыборной кампании. Сейчас тебе с народом нужно общаться постоянно. - Какую тему? - Русский язык и литература как основа национальной безопасности России. - Звучит сильно. - Подоплека такая: родной язык - это как родня. Кого считают близкой родней? Отца, мать, сестер, братьев... Язык, на котором мы говорим с рождения, является нам родным именно по праву рождения! Он как бы наравне с матерью и отцом - воспитатель, нравственный поводырь, старший брат и даже младшая сестра, требующая защиты от насилия и лжи. Но те, кто страстно не хочет, чтобы наш народ стал образованным, решили на государственном уровне поставить очередную палку в колесо русского национального образования. Каким способом? Как всегда экономическим! Стали учителям платить мизерную зарплату... А настоящую литературу задавили рынком и продолжают давить соцреализмом. Между тем если русский язык умрет - умрет и Россия. - Я подумаю и возьму эту тему в своём понимании. - Думай... Но предмет сегодняшнего разговора - другой. Круглый стол - это так, для затравки. Ночью сегодня пришло. - Что-то серьезное? - Более чем, - Рудаков задумался, перевел умственные стрелки. - Ты, в общем, правильно себя ведешь, правильно говоришь, письма пишешь, но людей, которые в Союзе уже давно, это не очень задевает. Потому что поверхностно. Сколько ты проработал на секции? - Около трех лет. - А затем ушел... Тоже правильно сделал. Для самосохранения, сохранения себя как писателя – абсолютно верно. С жерловцами общаться - себя губить. Но! Из-за того что ты ушел - ты не узнал внутренней кухни Союза. Глубины. А без нее – сам понимаешь. Некоторым твои выступления могут показаться чистым популизмом. Для захвата власти. А нам нужно совсем другое... - Но... - Подожди, не перебивай. Я в секретарях Союза проработал пять лет... Потом тоже ушел. Но со знанием дела... Я знаю их внутренние методы. Как они защищают себя и нейтрализуют противников... Вот Жерлов, наверняка, убеждал тебя в моем психическом нездоровье? - Да. - Проверенный ход. Генеральные секретари ЦК КПСС объявляли сумасшедшими всех инакомыслящих, диссидентов... И ведь некоторые верили. И писатели - некоторые - Жерлову верят. Со мной многие после его внушений перестали общаться. Испугались. К тебе он тоже может применить такой прием. - Отвечу зеркально. - Не сомневаюсь. Но давай по порядку... Начнем с отношения к таланту. Именно к талантливому человеку эти упыри всегда относятся предвзято. С малоодаренного что взять? И стишки вроде со смыслом, и рифма с ритмом не хромают. Книжка, одна, другая, а там, глядишь, и в творческий союз пора... С талантливого - спрос больше! Поругать его за поиски и эксперименты можно. Помариновать с выходом книги. Молодой человек - со свойственным юности максимализмом - может сорваться. Плюнуть на критику и «советы» и уйти на низший круг общения. Чтобы услыхать хотя бы полупьяную, но похвалу. - Падать вниз всегда проще, чем идти вверх. - Жерлов со своей камарильей толкают вниз всех. Бей его за это. Наотмашь. Он не понимает, насколько велика ответственность при вынесении «приговора» молодому автору. Который должен сделать выбор в сторону кропотливой, изматывающей работы над словом. Не кинуться в объятия мгновенному успеху. Или в одиночество. Я убежден - рост начинающего писателя возможен только в рамках литературного цеха. В общении с себе подобными. А когда талант все-таки реализовался - его начинают спаивать, провозглашая при этом: «Старик, ты - гений!» - Как Рубцова. - Если он не сорвется в пропасть на первом этапе уничтожения, применяют более изысканные средства… Сегодня - ты знаешь - за свой счет можно выпустить хоть полное собрание сочинений. Были бы деньги. Молодому поэту, обремененному семьей, практически не наскрести денег на книгу. Но настоящий талант упорно ищет выхода. Находит. И деньги и издательство. Но что делают некоторые из моих бывших коллег по секции поэзии после выхода первой талантливой книги? Настырно рекомендуют «молодому» издать вторую. Якобы для подтверждения статуса. И тот, не заметив провокации, второпях, может слепить две, а то и три книжки среднего или даже откровенно низкого уровня. Обезличивающие, усредняющие его талант. Через год автор получит все основания плюнуть на поэзию и пуститься в грехи тяжкие. Из-за творческой неудачи, о которой талант ему четко просигнализирует. Второй вопрос - об отношении к перестаркам... Я как-то выступал на секции поэзии и говорил о том, что вышедшие на пенсию военные - которых Жерлов тащит в Союз пачками - хотят за весьма короткий, оставшийся им временной промежуток сделать то, на что мы потратили всю сознательную жизнь. Я говорил о том, что подрывник никогда не возьмет человека на установку заграждений, который не имеет опыта в этом опасном деле. Он может погубить и себя, и всех, находящихся поблизости солдат. Говорил о том, что балетмейстер Мариинского театра никогда не выпустит танцора на сцену, даже при наличии у него потенциального таланта, если у него не было предварительной подготовки, школы. Ка-ак на меня зашипели... Можешь представить. - Представляю. - Но шипение это больше касалось уважения к седым вискам и совсем не касалось литературы. Я уважаю старшее поколение. Но если человек не умеет писать - в Союзе ему делать нечего. Третий вопрос. Зачем Жерлову председательство? Не для литературного подвижничества. Чтобы контролировать приемную вертикаль. Проводить в Союз «своих» людей. За определенную мзду. Заставляя выпускать книги в соподчиненных издательствах. И чтобы потом эти «свои» на выборах голосовали за Жерлова. Что ты скажешь про выражение «О вкусах не спорят»? - Я никогда не спорю. - И напрасно. Ведь это - примиренчество. Это вопрос номер четыре. Спорить надо и еще как спорить! Загляни в любую поэтическую книгу жерловского стада. Десятки упоминаний «души, слёз, тяжких камней на сердце, ожидания чудес от любви, подарков судьбы, мечтаний, воздыханий, обжигающих вспышек страсти, жаркого огня». Всё по однажды утвержденной схеме. Ничего нового они родить не могут. Несколько достойных стихотворений отыскать, конечно, можно, но найдется ли у читателя время искать? Как в этой схеме развиваться поэзии? Дальше. Вопрос - пятый. О юридическом статусе. Когда Союз был превращен в общественную организацию и потребовалось её перерегистрировать, трое наших писак: Жерлов, Табун и Прыгунец - стали соучредителями питерского отделения. Я как секретарь попытался тоже стать соучредителем - меня отшили. После регистрации, Москва перестала вмешиваться в деятельность самостоятельного юридического лица. - Но отделения же... - А это ничего не меняет. Подпись Москвы, согласовавшей устав, юридической силы не имеет. Только лишь подтверждает право использовать общее название. У нашего отделения свой юридический адрес, свой расчетный счет, своя хозяйственная деятельность. - Зачем тогда выборы? - Формальность. В Уставе записано - председатель избирается общим собранием. - И вы считаете, что отсечь у Дракона разом три учредительские головы - не реально? - Невероятно сложно. Нужно - я не знаю - покупать голоса. Есть писатели, которые внутреннего устройства Союза не знают. И знать не хотят. В принципе, могут найтись и такие, кто проголосует «за» просто из симпатии к кандидату... Шестой вопрос - это стадность, или стайность, как хочешь... Серости! Беда нашего отделения не в том, что некоторые руководители бездарны. Беда в том, что талантливое большинство допустило создание бездарями своей «общины». Прибывший из провинции, по согласованию с местным отделением кгб, Жерлов - начинающий «гений» - в незнакомом городе обостренно искал свою поляну. К кому примкнуть. И, естественно, примкнул к стае середняков – таких же, как он, провинциалов. Но одно дело реализовывать свои провинциальные амбиции у станка, в нии или в армии, другое - в искусстве, где в принципе каждый претендующий на звание творца должен быть яркой личностью. - Для члена стайной общины яркость невозможна - это чревато выпадением из «коллектива». - Жерлов и стал серым. Его и зовут некоторые не Сергей, а Серый. Эта «община» - кучка писателей, вкусивших еще в 70-80-х годах сладких плодов от древа государственного обеспечения, жаждет возврата к тоталитарному прошлому. Но властным структурам армия строчкогонов не нужна. У жерловской стаи сейчас единственная возможность получать деньги через гранты на книги. Плюс, может быть, финансирование каких-нибудь литературных фестивалей и выступлений во время городских праздников - Дня города и прочих. - Которое может быть совсем не малым. - Может быть, может быть... Я подошел к седьмому вопросу - книгоизданию. Что такое книга? Типографским способом напечатанный текст, забранный в обложку. Представь, приносит Жерлов какому-нибудь чиновнику - к примеру, этому лопуху Сизарёву - очередную грантовскую книгу. А у Сизарева одно на уме - получить откат. На литературу ему наплевать. Но книга-то есть - отчитаться можно. И выделить деньги на следующую - на бумагу, обложку, типографскую краску. И они договариваются. - За эту кормушку Жерлов будет биться насмерть... - Именно - за кормушку! Не за литературу. Чтобы быть вне конкуренции, все бразды правления он сосредоточил в одних руках. Он и председатель Союза, и главный редактор газеты, и председатель приёмной комиссии. Мыши не проскочить незамеченной...
Многое из того, о чем говорил Рудаков, Хохлев знал. Давая собеседнику выговориться, он время от времени переключал свои органы чувств на другие объекты окружающего пространства. После слов о мыши кандидат пробил взглядом стену с грамотами и заглянул на кухню соседней квартиры. За столом, аккуратно застеленным чистой клеенкой, какая-то бабуля - по всему, хозяйка - в фартуке и белом платке готовилась штопать шерстяной носок. Натянула его на старую лампочку... Положила на стол. Стала рыться в картонной коробке с разноцветными клубками шерсти. Нашла нужную нитку. Водрузила на нос очки и попыталась вставить нитку в иголку. Несколько попыток ни к чему не привели - света мало. Бабуля поднялась с табуретки и щелкнула выключателем... Наконец, нить оказалась в игле. Женщина расправила пятку носка на стекле и сделала первый стежок... Вот человек занимается нужным и полезным делом, подумал Владимир, а мы...
- Ты меня не слушаешь, что ли? - Слушаю, слушаю... - Хохлев вернул взгляд в «приемную» Рудакова. - Но писатели не мыши. И один из них - ваш покорный слуга - уже проскочил. Жерлов, наверное, локти сейчас кусает, что проглядел конкурента... - Не кусает. Усиленно готовит своих военных к собранию. Они своими командирскими голосами должны заглушить слабенькие голоса штатских, интеллигентных писателей и взвизгивания не допущенных «к телу» председателя писательниц. Как только раздастся критическое «против», тут же, по команде, они начнут дружно скандировать: «Долой!.. Регламент! Лишить слова!» Жерлов уже сейчас, за месяц до выборов, составляет список выступающих. Из числа приближённых - подхалимов, лизоблюдов и членов правления. Причем не малый список - человек эдак на тридцать-сорок. А для того, чтобы сохранить невинность он - устами Прыгунца, который скорее всего будет ведущим - сделает реверанс в сторону модной ныне демократии. При открытии собрания Прыгунец громко объявит: «Желающие выступить в прениях, подавайте записки в президиум». Пока оппозиция и критиканы будут искать ручки и бумагу, члены президиума и сидящие в первых рядах члены правления взмахнут рукавами, из которых выпорхнет целая стая «птичек» - уже подготовленных заявок на выступления... И таким образом на выборах будет решаться любой вопрос. - Рудаков откинулся на спинку кресла. - Я очень сожалею, что наши открытки не смогли дать результата до собрания. Теперь и тебе придется к нему готовиться. - Мы подготовим свой сценарий. - Дали бы по нему сыграть... Сейчас тебе, Володя, нужно быть готовым к другому. Клевета на тебя уже пошла. Это цветочки - ягодки впереди. Жерловцы будут лить на тебя ушаты грязи. Объявят несостоявшимся писателем, алчным, бессовестным, взяточником, блядуном, пьяницей, наркоманом и вором. Подготовь заранее свою супругу и всех близких. Чем грубее будет их выдумка, тем для них лучше. Народ у нас доверчивый и запуганный. О тебе будут говорить, что ты уголовник, что когда-то кого-то убил. Ограбил банк и взял кассу. Кто-то пожмёт плечами, а подготовленная команда поймёт приказ, начнет травлю и на собрании проголосует «против». Но при этом с тобой, вдруг, могут попытаться договориться. Скажут: «Не выдвигай свою кандидатуру, а мы за это введем тебя в высшие сферы, в московские палаты». - Уже. - Что уже? - Вчера вечером звонил Петухов - предложил место руководителя секции прозы. За самоотвод. - Петухову не верь. Он на словах будет за тебя, а Жерлову подпишет бумагу «за него». Это хитрый деревенский пройдоха. - Зачем же вы включили его в сопредседатели? - Ради голосов. Вокруг его «Невского ветра» вьется много противников Жерлова. Они должны стать нашими... Зазвонил телефон. Рудаков снял трубку и попросил перезвонить через полчаса. - Сейчас о тебе будут говорить как о рядовом, никому не известном писателе. Ты человек коммуникабельный, в хороших отношениях со всеми: с членами Союза и с несоюзными авторами. Но они скажут: «А кто такой Хохлев? Да его же никто не знает! Собрал вокруг себя одних графоманов!» Если кто-то возразит: «Как, разве вы его не знаете? Он же редактор известного журнала», Жерлов пожмет плечами и презрительно, не говоря ни слова, махнет рукой. И начнет жаловаться на судьбу: «Служу, без зарплаты, во имя идеи... Один... Никто не помогает». Я его мерзкую тактику знаю, как самого себя. – Рудаков хлопнул кулаком по журнальному столику. - Подлец, одно слово... А попробуй кто-нибудь скажи: «Так зачем же дело стало? Напишите заявление по собственному желанию». Он заорет боцманским голосом: «Уйти? Чтобы ты сел на моё место? Никогда! Не дождётесь!» Рудаков встал и порылся в бумагах на письменном столе. Вернулся в кресло. - Я вот тебе набросал несколько тезисов в предвыборную программу. Почитай. Хохлев прочел:
В организациях Союза численностью более 100 писателей категорически запрещается одному человеку занимать две (и более) руководящие должности... Запретить так называемое «редактирование» книг вновь вступающих литераторов писателям, задействованным на приемных делах. Прекратить принимать в Союз писателей лиц старше 60 лет. Ограничить возраст избираемых руководящих работников 65 годами. Запретить практику кооптации в руководящие органы лиц, не получивших поддержки на отчетно-выборных собраниях. Формировать ревизионные комиссии исключительно на собраниях писательских организаций, а не на заседаниях Правлений. Необходимо создать «институт» кандидатов в члены Союза писателей при организациях типа Московской и Санкт-Петербургской и принимать в кандидаты литераторов не старше 35 лет. Важно, чтобы члены Союза желали не только водить пером по бумаге, но и активно участвовали в общественной работе, в помощи престарелым писателям. Необходимо четко подтвердить уставное право писателей объединяться по интересам внутри писательских организаций, вплоть до образования юридического лица. И не объявлять это расколом. Если писатель перестал посещать секцию, нужно чтобы ревизионная комиссия самым непредвзятым образом выяснила причину этого. Если на творческие секции ходит менее 10% членов Союза, нужно снимать их председателей, как не справившихся с работой. |
 |