Тамара Алексеева Всей деревне на зависть Свадьбу порешили сыграть в августе. У жениха Кольки как раз брат вернется из армии, заодно все и отметим. Так сказали Колькины родители, и Верка, хоть и была счастлива до самого донышка, а все ж было бы получше ,чтоб пораньше. Мать ее тоже украдкой вздохнула, но увидев опечаленные Веркины глаза, уже наливающиеся прозрачной влагою, шутливо толкнула ее в бок и весело сказала: -Да пусть, Верка. Подумаешь- три месяца. Так, даже оно и лучше. Смотри, выгода какая. Поп наш анадысь меня останавливает, и про тебя интересуется, мол, не желает ли у него на лето поработать. Хозяйство большое, а жена в больницу на операцию слегла, сама , поди, слыхала. Плату обещал приличную. Я даже слабину дала- растерялася , переспрашивать Никанора вздумала. Сразу-то ответ дать, знамо, не могла- насчет свадьбы еще не было сговорено. Уж Колька-то точно тебя не отпустит, у самих хозяйство - будь здоров, каждая пара рук на счету. Ну, так вот. Я и думаю -мы с тобой платье решили попроще шить, без кружев, а заработаешь -все деньги на бельишко потратим, а платье сошьем- вся деревня от зависть ахнет! Туфлишки прикупим пофасонистей, в город за покупками поедем. Ну, что скажешь? Конечно ,Верка была согласная. Не то слово –безумно рада было она, вот что. Колька-то, ясное дело, был побогаче. У него и дом добротней, и коров, лошадей- да что там говорить про это. Рубахи все батистовые, по воротничку шелком вышитые, пуговицы кокосовые , с золотым ободком, отродясь таких Верка не видала. Жила она вдвоем с матерью, отец на войне погиб-какое уж тут богатство. Каждая копейка на счету. Слава богу, что бабы они , Верка с матерью, уродились здоровые, и хоть Верке только восемнадцатый пошел, ничем матери в работе не уступает. Хороша девка, право слово хороша. Потому и угрюмый Иван Кузьмич, что на ворона похож - только раз в году и улыбается, и тот супротив выбора сына возражать не стал. Все дешевле, чем работницу нанимать. Бабушка еще сказывала, что до революции даже баре на работящих девках женились. А наша Верка, окромя того, что в руках у нее вся работа спорится, была ясная и светлая, как красно солнышко. Кто навстречу ей идет ,стар ли, млад -никто улыбки сдержать не может. -Видать, в горячую ночку дочку-то сварганила ,-завистливо говорили соседи. Оно так и было. Любила Веркина мать , Матрена Петровна, своего мужа до беспамятства, и ночи все были раскаленные до того, что в мороз окошки растворялись. Подходила к окну Матрена в одной тонкой сорочке, вдыхала воздух вместе со снежинками, а луна освещала ее наливные груди и ликующие глаза. Вскидывала она руки, как бела лебедь- летело и кружилась по комнате невесомое полотно рубашки, а сильные руки опускали податливое тело на кровать, белыми хлебушками колыхались груди, под атласным животом влажно блестели густые черные завитки - и стыдный протяжный стон волной шел по хате- вздрагивали за печкой задремавшие паучки и дрожала серебристая паутина… Давно, давно это было…Осталась на память от той любви голубка Верочка, и в ней было все счастье матери. Вера еще как следует в женскую силу не вошла. Грудь только-только начала наливаться молочной спелостью, колосья еще в этой поре не рвут. Очарование ее было не деревенской породы, и все в душе понимая и признавая это, все же хаяли и ее неведомую хрупкость, и снежность кожи, которую не брал никакой загар, и тонкие черты лица, будто с картины, что висела в клубе -там была изображена графиня с зонтиком, и завклубом Марья Филимоновна обещала люто расправиться с каждым, кто посягнет на эту красоту. Лишь к косе никак нельзя было придраться – коса, как в сказке, была до пояса, и еще вся дымчато пушилась, так, что казалось - вокруг Веркиной головы плывет шелковистое облако. Такой увидел ее Колька, когда пришел с армии, увидел, и обомлел. Верка шла ему навстречу из магазина, голубые глаза от солнца прищурила, во рту соломинка, вокруг головы- будто нимб, как у ангелов. Дрогнуло его сердце, на лице расцвели горячие пятна и во рту пересохло. А Верке- хоть бы хны, ни здрасьте , ни до свидания , бедром вильнула -и нет ее. Колька всю ночь заснуть не мог, так и маячили перед глазами эта желтая соломинка в вишневых губах. С той поры он и заженихатился. Колька , в отличии от своего младшего брата, был парнем довольно скромным, хоть и старался скрыть это по мере своих возможностей. Но природная робость сидела так глубоко и прочно, что только обнять свою будущую невесту Колька решился через много-много дней. А уж поцеловать…Сама Верка, видимо , сказалась-таки горячая родительская кровь, набралась как-то раз храбрости , обхватила его кудрявую голову, зажмурила глаза и попала не туда, куда надо- прижалась губами к щеке- так и простояли целую вечность. До свадьбы было еще три месяца, Верка согласилась поработать у попа Никанора. Пришла с самого раннего утра, к пяти часам. Сам Никанор еще почивал, мать его , старая и сгорбленная Степановна, тщедушное тело которой было плотно обмотано тускло- серым широким платком, угрюмо Верку оглядела и приказала варить завтрак. Детей у Никанора было двое -сын двадцати годов, что по состоянию здоровья не ходил в армию и маленькая Анютка .Оба пошли в отца- рыжие и конопатые, и волосы и ресницы. На деревне поповских детей не любили, Петьку за наглость, Аньку- просто так, заодно. Сами Никанор с женой особливо ни с кем не дружили, жили сами по себе , и себе на уме. Что происходило за высокой добротной оградой, можно было только догадываться -вот и строились догадки самые разные. На деревне посудачить- то любят. То у попа золота -целое ведро, Никанориха, мол, насобирала, ей богу, кто-то видел своими глазами. Будто- бы со всех деревень к ней ходили , да от лихой годины золотые украшения задарма отдавали. То шуб , почему-то именно лисьих, видимо- невидимо, то в огороде что-то зарыто на черный день, что всей деревне хватило бы…. Но все сходились в одном- семья была зажиточная . Сам Никанор, непьющий и неулыбчивый мужик, службу вел исправно и ни в каких очевидных грехах замечен не был. И бабы, хоть языками и молотили от зависти, а все ему при виде кланялись, и все старались угодить иль услужить как -ведь известное дело, поп завсегда поближе-то к богу будет, когда надо, может и словечко замолвить… И работать шли к нему охотно -поп на оплату не скупился, и поесть у него всегда можно было от пуза. Жаль, что работников приглашали очень редко- только когда урожай по осени собрать -жена у Никанора была хоть и полноты необъятной, но дюже работящей. Верка наварила каши, почистила картошки, перемыла всю посуду, подмела. Постирала утирки, и уже, стоя посреди огромного зала, сметливо оглядывалась -где б еще работенку подыскать себе, как проснулась разом вся семья, и степенно вышли Никанор с сыном- из отдельных спаленок, а Анютка из-под голубенькой занавески выпорхнула, как птичка с оранжевым хохолком. Личико у нее было жизнерадостное, мягкие волосики трогательно топорщились во все стороны. -Ты кто? -звонко закричала она , и сама себе ответила , а-а, да знаю, ты Верка , что у магазина живет, у тебя дом - самый маленький. -Вот уж и не самый маленький ,-обижено ответила Верка, будто Анютка была ей ровесница,- у Анчутки с бугра, да у Колывановых тоже дома маленькие. -Ладно, не болтай, иди-ка лучше умывайся поскорей, и завтракать, - властно осадил ее отец. Сам он Верку бегло оглядел, да что пялиться, что он, ее раньше не видал, что ли? .Сколько раз пробегала мимо, обжигая своими глазищами, мелькая оголенными коленками. »Господи, -только и вздыхал Никанор, еле заметно оборачиваясь ей вслед,-« Господи.». И сам не мог он сказать, почему говорил такие слова , почему полыхали его щеки адским пламенем, почему, приходя за свой высокий забор ,в сердцах пинал он своего любимого щенка Кутеньку… И вот она, живая Верка, не во сне , а наяву, в его хате, прямо перед его очами- гляди сколько хочешь. Никто слова не скажет. Не увидит… Да ей не до попа и его гляделок- угодить надобно было, Верка туда-сюда по дому и моталась, а то, неровен час, заменят ее другой, а у нее уже каждой копеечке отведено свое место. Каждую ночь засыпала она с великими мечтами. Платье свадебное будет шелковое , кружева самые дорогие –сутажет называются , по низу и по краю рукав пойдут, а вот вырез можно отделать стеклярусной лентой, она хоть попроще и подешевле, но очень нежная и легкая, как снежная паутина. Туфли тоже не как- нибудь , а лакированной белой лодочкой, и непременно с кожаным бантиком. Когда воображение доходило до шелковых чулок с кружевными подвязками -тут уж была полная передозировка чувств, и Верка засыпала крепким сном, и улыбалась во сне… Дни мелькали, как никогда. Даже встречи с Колькой урезались, жених ныл и изнемогал, Верка марку держала- мать строго-настрого наказала:» даже и не думай , не приведи господь. Чтоб до свадьбы. Мало ли что -слух какой по селу пойдет. Позору не оберешься.» Мечты о свадебном наряде давали такую небывалую энергию, что Никанор диву давался. Вечером, для порядку, Верка придумала пред Никанором чин- чином отчитаться о том, что она за день переделала. Она стояла перед ним, нетерпеливо, в такт сбивчивой речи теребила ситцевый передник , воображая себя дельной и работящей . Он строго и внимательно, как отец, слушал ее, но горящие глаза выдавали его- он уже грезил о ней, стоящей пред ним на коленях, покорной и порочной, в одних шелковых спущенных чулочках с кружевной подвязкой на белой ножке. В полночь- самый темный час, когда сгущенность тьмы греховной опускалась на землю, Никанор в великом страхе божьем клал пред иконой поклоны.»Господи, облагодати меня, грешного. Не допусти, чтоб я стал радостью бесам… А утром, когда загасив дотла все грехи человеческие, всходило солнце, священник растворялся в магической силе ее взгляда, манившего в колдовскую бездну наслаждений, не имеющих берегов своих… Неистовые ночные молитвы не проникали в душу, как капли воды, скользящие по луже ртути .Иногда ему мерещились за окном фантастичные образы- самым отчетливым был заплаканный лик юного ангела. Как упавшая в лужу снежинка растворяется и ее нельзя вытащить, так и сгинул в бликах света на оголенных девичьих коленках отец Никанор .Его душа ушла на запад, в страну грез- Кимерию, где светит нездешнее черное солнце, невозвратно опаляющее своим дыханием.. Пространство ,когда-то наполненное размеренным семейным бытом, искажалось и рушилось. Да что там и говорить про слабую человеческую душу, когда вся Вселенная рушится и возрождается каждый миг своего существования. Под воздействием сильного излучения распадается даже атом золота ,и превращается либо в атом платины либо ртути- близлежащих соседей золота в периодической таблице Менделеева. Как кому повезет. Кому драгоценные искры вдохновения- кому ядовитые испарения черной влаги… Ученые говорят, чтобы пробить ядерную крепость, атакующие частицы нередко идут на хитрость- они используют прием, напоминающий Троянского коня: проходят сквозь ядерные стены не как частицы, а просачиваются как волны. Этой волной и просочился из прошлого один солнечный день … Никанор рос в многодетной семье священнослужителя. Село было большое, и потому доход был хороший. Никанор любил мать , боялся отца и ненавидел братьев .Со странной смесью обожания и страха следил за отцом, когда тот был дома. То ли отец на самом деле был хорош собой, то ли это было всего лишь детское обожествление, но отец казался Никанору прекрасным, как принц. Несмотря на свою молодость, отец был довольно полным, но эта полнота придавала ему величественность. Мать казалась рядом с ним серой и даже старой, хотя была моложе мужа на пять лет. Старили ее темные одежды, особенно платки, глубоко и надежно прятавшие ее темные косы. В сумерках, когда с вечерней проповеди приходил отец, Никанор острым чутьем болезненного и забитого крепкими, не ему под стать братьями, ловил его скучный взгляд, обращенный на мать- он смотрел на ее хлипкое, какое-то невесомое тельце, всю нерасторопность ее движений и чему-то удивлялся, поглаживая свою крупную, всю в дымчатых льняных локонах голову толстыми и короткими красными пальцами… Мать существовала тихо и беззвучно, точно когда-то потеряла путеводную звезду в своем сердце. Отец же, напротив, жил звучно и полноводно, будто хорошая река, проплывающая далеко-далеко от их дома. Братья, под стать отцу, будто чуя неизбежное наступление развала страны и разрушения церквей, спешили жить, и отец, как ни странно для семьи священнослужителей, ни в чем их не окорачивал. Они наполняли свое существование драками и веселыми гульбищами. А болезненный Никанор привязался всем сердцем к соседской Катьке, с которой и проводил все дни напролет. Катька росла без отца и была бедной. Мать целыми днями пропадала на работе- то на своих огородах, то за копейки подрабатывая на чужих, зимой нанималась на постирушки .Катька с Никанором весь день проводили в их маленьком доме, дороже которого ему в целом мире ничего не было. Пространство дома было наполнено скрипом сверчков, слабым жужжанием мух, волнистыми тенями от вздрагивающей паутины. Днем они следили за световыми пятнами , особенно когда они добирались до угла с большой деревянной иконой ,слегка завешенной белыми занавесками с незамысловатой вышивкой. Когда пятна падали на икону, она будто оживала, и огромные глаза на мрачном лице начинали тревожно подмигивать. Тогда Катька начинала сочинять истории, а Никанор ее с замиранием сердца слушал, будто поднимаясь в небесный мир. Катька была старше на три года , сочиняла все про ангелов, и сама была на них похожа- вся невесомая, солнечная, она волею судьбы вторглась в его мир и явилась живительной, таинственной силой .Никанору даже казалось, что от чистого звука ее голоса шел свет- непостижимый, непереводимый на человеческий язык. Он носил ей калачи, политые розовой сластью и она, зажмурив глаза от наслаждения, слизывала ее маленьким и влажным, как у котенка, язычком. Катька любила васильки, и Никанор часто рвал их за деревней, когда колосилась рожь. Речка протекала совсем рядом с полем, и раз, солнечным утром, нарвав целый букет, Никанор решил искупаться. Место, куда он забрался, было совсем глухое, и путь к воде преграждали сросшиеся деревья. Их оплели длинные змеистые растения с крупными листьями и зелеными, величиной с грецкий орех, мохнатыми плодами. Только что прошел шумный слепой дождь и от теплой земли шел пар. Влажно дрожали листья, с них медленно скатывались крупные разноцветные капли. Никанор уже совсем продрался сквозь заросли и уже заблестела вода, как послышался плеск, вскрик- кто-то приближался на лодке. Против своей воли Никанор выглянул… На лодке плыли двое- мужчина и женщина. Женщина была совсем маленькой , лица ее не было видно. Солнце освещало лишь тонкие руки, покрытые золотистым пухом- они слабо отталкивали мужчину, который навис над ней, будто темная гора- на него падала тень от деревьев. Движения его были грубы и нетерпеливы, звучный знакомый голос не терпел возражения и женщина, почти девочка слабела с каждой минутой… и уже обреченно лежала в лодке - голова ее была откинута и длинные волосы коснулись воды, потемнели и медленно закружились, незнакомец бросил весла и припал к ней. Река стремительно рванула к Никанору, потом небо- и он захлебнулся и этой водой и этим небом . Возбужденные пчелы и шмели налетали на желтые цветы, что росли у самой воды и мяли тонкие лепестки. Руки с короткими и толстыми пальцами сжимали это почти детское , уже обнаженное тельце, красные губы будто впитывали ее жизненную силу, как лотос через стебель вбирает в себя воду. Девочка застонала, тонкие руки ее вцепились в борт лодки так, что побелели костяшки пальцев. Лицо ее с плотно сомкнутыми веками казалось совсем мертвым. Мужчина издавал сладострастные звуки и лодка кружилась, медленно кружилась у самого берега- было глубоко. Рука ее , какая-то нереально сиреневая, нежная, скользнула по лицу, убирая светлую волну кудрей, прилипшим к щекам, и будто застыла в волосах. Совсем маленькую, еще не оформленную грудь бил тяжелый крест и скоро появилась красная ссадина, ноги, точеные и хрупкие, прозрачные и дымно-голубые, с розовыми длинными пальцами, мелко дрожали…Девочка открыла глаза и они оказались светло-зелеными, и страшно- чувственными, как у этой воды . Они будто пробуждались, мерцая непередаваемо горячим светом, медленно рождались в этот день, словно из какой-то долгой ночной тьмы. Заворожено глядя на своего спутника, как на особое, высшее существо, она глубоко застонала и дрогнула всем своим телом. »Распробовала,- сыто засмеялся мужчина и голос был знакомо –зычным ,»-это тебе не сказки про ангелов сочинять…» И он с новой силой потянулся к ней , робкой и бледной, дрожащими ноздрями вдыхая эту дивную и непреодолимую прелесть ее безвольной покорности. Властные руки жадно сжали сладостно- манящие бедра, по смуглому налитому телу дрожало и прыгало сказочное кружево прибрежных ветвей. Никогда ветер не был так осязаемо хрустальным, а вода- пронзительно гибельной. Никанор неуверенно, будто пьяный, шагнул на мокрую корягу, упал, поранив руки о колючие ветки, выполз на сырую землю, уткнулся в нее лицом и пролежал несколько минут, будто мертвый. Потом быстро поднялся и бегом пустился прочь с этого места… Этот солнечный день унес детство Никанора, унес все. Вскоре умер отец, за ним быстро убралась и мать, все хозяйство распалось, растащилось родней и братьями. Потом была уже совсем смутная , как в тумане жизнь- тяжелая и немилая сердцу. Потом все как-то выровнялось и укрепилось. Казалось, навсегда… Случилось это на пятницу, уже десять дней прошло на службе у Никанора. Петька с бабкой уехали погостить к тетке в соседнее село, Анька, как на грех, захворала. Температура подскочила прямо к вечеру, она в постели все хныкала, и Верку не отпускала, а уже смеркалось. Верка Анютку насилу уложила, а Никанор все сзади стоял и тяжело дышал, Верка думала, что от переживания. И только Анютка глазоньки свои голубенькие закрыла и стала посапывать, какеожиданно Никанор сзади как обхватит ее своими рыжими ручищами, и на койку, что напротив стояла(там, видно, жена спала) и завалил .Верка от неожиданности разом оцепенела, а этих мгновений и хватило обезумевшему Никанору. Верка только и осознала себя в следующем миге совершенно обнаженной, потом -с раскинутыми во все стороны белыми ногами и Никанор, навалившись всем телом ,жадно шарит всю ее, Верку, внезапно обессилевшую, оглохшую, онемевшую…Вот Никанор, умиротворенно зарычав, наконец ввинчивается в нее всем телом, разрывая на куски, хрипит, стонет .Все как сон, жуткий, страшный, вот сейчас Верка проснется, мать спросит: «ты чего так кричала во сне, болит чего?»Болело все внутри, и Верка не просыпалась, а Никанор, дорвавшись до ее снежного юного тела, сошел с ума ,совершенно обезумел. Еле догадавшись, что внизу она скоро задохнется и погибнет, Никанор перевернул ее на живот, слегка приподнял, встал на четвереньки и будто кол от топора забивал меж дрожащими белыми ножками. Веркина голова послушно моталась из стороны в сторону, по ногам что- текло горячее, все вокруг хлюпало и слякотно пузырилось. Наконец, она рухнула на влажную простынь и ноги , руки плечи обессилено вздрагивали- казалось, она умирает. Никанор что-то испуганно шептал, вытирал, одевал, поил, куда-то вел .И только у самого дома своего Веерка очнулась.»Господи» ,-зарыдала она, -«господи, что теперь будет-то, о- о-,господи, что будет?» Похоже было, что Никанор пребывал в еще большем шоке, потому что он стал производить такие вот действия- крепко прижал Веерку к холодной стене , сдавил ногами-столбами, одной дрожавшей от нетерпения рукой задирал ей платье, другой сделал быстрое и ловкое движение , и вновь все повторилось, как в дурном сне- стыдное, жуткое, дикое. Только теперь Никанор вполне осознанно говорил такие слова:»прости, не бойся, я заплачу, в три раза больше, еще, господи, какой грех, ноги немного расставь, вот так- я заплачу, заплачу, заплачу…» Мать спала, и Верка бесшумно пробралась в свою половину. Все тело казалось ей безнадежно затоптанным, грязным, но помыться она боялась, чтоб не разбудить мать. «Удавлюсь, удавлюсь» ,-шептала она, глядя в окно на луну,-« сейчас пойду и удавлюсь и никто не узнает» Эта мысль дала временное успокоение, но потом стало жалко мать и погибая между смертной тоской и любовью к матери, Верка незаметно уснула… Утро принесло отчаяние новой силы. Голова ничего не соображала. Верка понимала только две очевидные истины -случилась беда, и матери ничего нельзя говорить. А что делать, она не знала. Но все делалось уже за нее, помимо ее воли. Судьба, неожиданно вплетя в узор Веркиной жизни алую змеистую нить, ни за что не захотела распускать это крепкий , замысловатый невод .И попалась молодая рыбка, как попадаются все, у кого желание поразить , заставить всех ахнуть от зависти , начинает превышать мечту о любви… Мать подняла Верку(ты что расспалась- то, дурная), быстро покормила, помогла причесаться, и ни о чем не догадываясь, пошла провожать (сама шла в магазин).Верка бесчувственно шла рядом и старалась сообразить, что же ей делать дальше, ведь идти на работу не было никакой возможности. Навстречу шел Никанор(о-о, какая неожиданность, здравствуйте, я очень доволен работой Вашей дочери, очень, даже решил ей прибавить , не извольте беспокоиться, дальше пойдем вместе, до свидания, Матрена Петровна ,до свидания). Как дошла Верка до Никанориного дома, как снова оказалась в этой жуткой избе, она и сама не поняла. Дома никого не было. Никанор прямо с порога взял ее на руки, как пушинку, и понес в спальню, будто собственную супругу. Веркино оцепенение уже было совершенно непонятной природы, ни ей, ни ему, уже немолодому мужчине. Уже раздетая его огромными руками, покрытыми крупными рыжими завитками, она сквозь слабо прикрытые глаза отчетливо видела его оголенную крупную грудь, крепкий живот и дрожащую от нетерпения плоть, похожую на хорошо вызревший кукурузный початок, только вместо вялых бледно-зеленых рыльцев у основания густо кучерявились толстые рыжие волоса. Верка задыхалась от страха и ненависти , и гадостного отвращения, что-то было, очень похожее, давно…как-то раз она зашла слишком далеко в лесное, затянутое зеленой тиной озерцо, вода была тошнотворно-теплой, а меж ног скользило что-то скользкое, живое и теплое, она рванула к берегу… дикие травы, обвившись вокруг ног, держали цепко, и что-то ползло по ногам вверх, уже ерзало между ног и вползало внутрь –она рванула еще, и лежа на берегу, тяжело дышала, и дрожало все тело… И сейчас все повторялось, не было только плесневелого запаха воды, а только терпкий мужской пот, и еще какие-то чувства, скользящие, неуловимые, будто рябь по мутной воде…Ненависть и стыд погружались в море нарастающего возбуждения, вот они совсем исчезли, а на вершине темной волны уже пенилось запретное желание… Боли больше не было, горячие завитки щекотали тихое и послушное лицо с полуоткрытым ртом, большие руки с растопыренными толстыми пальцами ласкали трогательно женственную грудь, кровать пружинисто вскидывалась, золотой крест на шелковом шнурке карябал запрокинутую девичью шею… Казалось, это продолжалось весь день, иногда Никанор тяжело поднимался, шумно пил воду на кухне, приходил снова ,и налитый кровью початок вздрагивал , будто тоже утолил свою жажду, и на самом кончике висела, не падая , крупная прозрачная капля .По комнате , натыкаясь на большие, в золоченых рамках иконы, пузатую медную лампаду , подвешенную к потолку на толстой цепи, дубовый стол со стульями, расписной самовар на блюде, отзываясь эхом от всех углов и щелей, плыл властный и глубокий, отчетливый стон, от которого дребезжали стекла маленьких окон. Неуловимые чувства усиливались, нарастали одновременно со скользящими ритмичными движениями крупного мужского тела, и уже тугое и горячее, что принадлежало ему, прилаживалось к Веркиному нутру, растягивая молодую податливую плоть, пробивая путь к непостижимому, неизбежному, животному зову. И вчерашняя золотая монета, что беззвучно легла на влажный пупок ,и холодное прикосновения креста , и виноватый шепот попа , будто обжигающие удары хлыста, усилили стыд и добыли из мрака ту необходимую силу, что заставила, наконец, несколько раз греховно содрогнуться неопытное тело… Как река, впадающая в океан, теряется в нем , утрачивая свое название, так и потерялась в чуждой ей воле Верка- ясное солнышко. И потянулись часы, и дни, и потянулась жизнь, безумная и порочная, похожая на редкий ночной мак, распускающий свои черные листья лишь в глухую полночь, в самом непроходимом месте , в дурной час. Верка замкнулась в себе, и проявила такую редкую изобретательность, что и родная мать ни о чем не догадывалась. Не ведал ни о чем и жених Колька, он совсем потерял голову от ошеломляющей Веркиной женственности, что надвигалась с каждым днем, как огромная свинцовая туча, ее нового острого запаха и бесстыже-оголенных глаз. Верка уже позволяла ему больше, чем раньше, но еще не все- замирая от холодного предчувствия чего-то неумолимого, чего нельзя было ни сдержать, ни приостановить, ни отмолить, он целовал ее набухающие груди, неуклюже, как собака в попытке реанимировать сдохшего щенка, лизал, сосал блеклые, в лунном свете зеленоватые сосцы , бессильно мял вялые ноги. Верка следила за ним кошачьими прищуренными глазами и страшно улыбалась- одним уголком губ.