Миша Нержин Бетонное небо   Вы когда-нибудь ехали в полицейском автобусе? Никогда! Я так и знал. Ну, ничего, у вас все впереди. А я расскажу о своих поездках как-нибудь в другой раз, тем более что я уже приехал. Чистенький автобус с красивой зеленой витиеватой надписью «Браворд каунти» уже скрипел тормозами, водитель в идеальной белой рубашке с этикетками, по которым можно было понять, кто он и зачем, в зеленых брюках с шелковыми лампасами, лязгал ключами и замками, открывая внутренние двери. Первая перегородка отделяла его и охранника от темно-синих заключенных, больных, и лифт для инвалидных колясок, вторая от нас. Автобус тупо уперся в розовую стенку с открытой дверью в тюрьму. Добро пожаловать! Заключенные, скованные по двое, высыпали из автобусной темноты во двор. Солнце заливало все пространство ярким светом и чище голубого неба ничего не было на свете. Задрав голову, я с ужасом понял, что не скоро увижу это чудо, во имя которого я сюда и приехал, то есть во Флориду. Мы входили в огромный светлый коридор, где с нас ловко снимали наручники и загоняли в большие комнаты налево и направо. Полицейские суетились. Один взял пачку открыток с нашими рожами и стал выкрикивать фамилии, а мы стали подходить к красному стеклышку и класть на него палец. Умная машина узнавала, кто есть кто, и мы появлялись на экране компьютера. “Молодец, красавец, не сбежал... доехал, родненький, до дома”. Сразу при входе на этажерке лежали темно-синие комбинезоны. Простился с портками и робой, которые дали в главной тюрьме в центре города, и влез в то, что дали – единый мешок, который носят механики в гаражах. Здесь его называли – униформа. На белых трусах скромная надпись – имущество районной тюрьмы, на ногах шлепанцы, в которых ходят на пляже. Что вы хотите, тюрьма-то во Флориде. Снова стали вызывать и вязать наручниками по двое. Объявили, что мы будем жить в секции Б, и наша группа бодро зашлёпала по широкому бесконечному коридору. “To be or not to be”. Чисто, светло. Не тюрьма, а больница какая-то. Америка. Ну что ж, лечиться так лечиться. Белый линолеум сверкал, будто его намазали сливочным маслом. Проходили синие двери со стеклянными окнами и мне почему-то очень хотелось знать, что в этих комнатах. Когда еще привезут в тюрьму как порядочного заключенного? Но в комнатах было пусто и скучно, как в агитпунктах, только в одной не было света и куча больших светящихся мониторов, скорее всего от камер наблюдения, которые несли информацию сюда, и от черной комнаты веяло чем-то зловеще-таинственным. Только попробуй, только попробуй вильнуть хвостом! На лифте нас подняли на 3 этаж и ввели в огромное залитое светом помещение. Тюрьма была похожа на ангар для гигантского самолета, а скорее на цех нового завода. Стены светло-кремового цвета, белый пол сверкал, как именинник. В центре зала столовка, цветные столы и стулья, а крайние крышки столов с напечатанными шахматными досками. Далее, но уже на сером ковре ряды пластмассовых стульев и высоко в углу – плоский цветной телевизор. Немножко побольше и ему цены бы не было. Но и так – санаторий да и только! Ну и ну! Если разделить всю территорию пополам, то получится две тюрьмы. Там проходила условная граница, про которую новички не знали. Когда наша половина обедает, другую половину держат в камерах, и так далее. Пересекать эту невидимую границу нельзя ни под каким предлогом. С потолка свисает черный шар с камерами. Ровно по центру потолка тянется огромная белая труба, а от нее, как лапки у крокодила, отходят трубы с плоскими шарообразными наконечниками. Аэрокондиционер. Из этих труб вниз на наши головы летит холодный воздух и спрятаться от него некуда. Странное здание имело четыре этажа. Первый и второй без потолка и образовывали одно огромное помещение, а затем третий и четвертый этаж составляли второе. Вот и мне стало понятно, где я болтался-кантовался 31 день как одна копеечка. А всего этого могло и не быть и всего за каких-то жалких (для меня) 150 долларов. Как так? – невежливо спросите вы. А вот как! – невежливо отвечу я. Может, не дай бог пригодится. В Америке всё имеет свою цену. Мое преступление –доместик вайоленс. Мисдеминор, тач и страйк – насилие в доме. Хулиганство, дотронулся и толкнул, было оценено в 1500 долларов, но заплатить надо было только 10%, то есть 150 долларов, и двери Сезама отворяются как в сказке. Обычно это делают профессиональные бансмены (бондсмены), у которых офисы на все 360 градусов вокруг судебного заведения и тюрьмы, так, случайно по соседству. Бондсменские офисы работают 26 часов в сутки и 1500 долларов платят, если только преступник не явится на суд и тем самым обречет себя сразу на долгий тюремный срок, но таких дураков мало, хотя они есть. Полную сумму может заплатить сам заключенный прямо из тюрьмы и выйти на свободу. Та-та!!! В роли бондсмена может выступить соседская бабушка с кошельком и большим сердцем. Я помнил только свой телефон, но преданная жена и дорогая её дочка его отключили, да и не затем посадили, чтобы выкупать. Я написал любимой голубке открытку на русском языке, открытку дал мой новый черный друг – он знал, что нам положено бесплатно. 53 раза сажали. Там я соплями с кровью писал, что я в такой-то тюрьме, мой номер и что за 150 долларов меня освободят, но открытку не пропустила цензура. Она вернулась на четвертый день, и слава богу. За звонки и открытку мне могли сразу дать год. За неделю до посадки у меня были лишние деньги и я поехал с внуком, сыном любимой дочки, которого я кормил и поил пять лет, купить компьютер, хард драйвер. Дал ему 20 на карманные расходы за компанию и купил обоим по саб марину. В кошельке осталось 6о долларов. На моем третьем этаже четыре камеры вдоль торцевой стены. В каждой двери большой прямоугольник со стеклом. Можно смотреть и туда и сюда, что все и делают. Надзиратели за тем, что делается в камере, а накомарники за тем что происходит в огромном пространстве. Кончила ли обедать левая половина и как скоро выпустят нас. Иногда на стекле камеры появляется полоска туалетной бумаги. Это значитю, что кто-то трудится по-большому. Лучше не беспокоить. Клеем служит прозрачная зубная паста. В нашей камере эта культурная традиция не прижилось. Никаких сигналов, хотя зубной пасты было, как говорится, хоть попой ешь. Каждый новый жилец входил в коллектив камеры со своим маленьком мешком-сеточкой, где были две жёваные льняные простыни, темно-синяя и светло-голубая, и видавшее виды покрывало, плюс рулон туалетной бумаги, мыло и прозрачный тюбик с прозрачной зубной пастой. Сначала квадратный мексиканец в моей камере недоуменно пучил глаза, долго и энергично показывал, что пастой хорошо мазать подмышками, как дезодарантом, и все будут счастливы. Ему показалось, что я не говорю по-английски. Я стал мазать, лучше не стало, а от мыла появилась жуткая перхоть. Она как снегопад лежала на темно-синей униформе, на моих патлатых кудрях. Народ стал брезгливо сторониться, а начальство приказало немедленно бежать в душ. Решил помыть голову этой пастой, чем черт не шутит, и что вы думаете? Сработало. Перхоть исчезла, волосы стали бархатными. Жаль, что не сделал бутерброд с этой пастой. Слева от камеры пять коричневых душевых кабин. Как на первом, так и втором этаже. Дверей нет. В них на пластмассовых лавочках аккуратно лежат кремовые клеенки. С утра первые купальщики вешают их, как двери, на ленточки, а вечером их снимают и складывают на те же лавочки. Зачем так делают, я и не понял, знал, что ночью там драят полы. Кто знает, с какой заразой ребята мылись? И без занавесок негде спрятаться. В первый раз меня озадачило отсутствие кранов. Вместо них была одна кнопка. Нажал и из леечки рванул почти кипяток. Я отскочил от струи. А что дальше? Вода чуть польет и сама выключается. Хочешь купаться – жми на кнопку еще. Америка! Везде из кранов шла горячая вода. Хочешь мыться, пожалуйста! Скоро привык. Крутить ручки каждый дурак может, а вот мыться почти в кипятке могут уголовники и раки. На балконе второго этажа еще четыре камеры. Моя камера на первом этаже, вторая слева Б 315. В камере шесть сварных коек, два навесных столика, две вешалки, два пластмассовых стула. Сияюший чистотой толчок, рукомойник и железное зеркало в виде подносика. Над ним решетка аэрокондиционера – исчадие зла. Начальство убеждено, что такой холод убивает бактерии, а люди выдержат. Когда посылают в камеру, ты знаешь номер кровати. Вверху или внизу. Больных и старых вниз, остальным второй этаж. Неделю не спал. Нет подушки. Жесткий матрас с опухшим концом – вместо подушки. Собрал по камере книги и под “подушку”. Мало. Воткнул туда же два рулона туалетной бумаги, не помогло. Добавил шлепанцы. Прошла бессонная неделя, пока я не сообразил скрутить в моток две никчемные простыни и под голову. Все спят в робах, не раздеваясь, но сначала положу под ухо теплую растопыренную ладонь. Чудо! Теплая подушка, по которой течет кровь. Вот это настоящий Куросава! Над вторыми койками две горизонтальные полоски стекла, в главной тюрьме они вертикальные – это окна, из которых сочится дневной свет. Видны улицы поселка, ресторан WENDY, стриптизный клуб и бар под названием “Bube trap” – “Капкан из сисек”. Выяснилось, что мой новый приятель там работал менеджером, но когда надо – вышибал неугодный народ, а когда надо – становился бартендером и девочки-озорницы с капканами из сисек за хороший стакан алкоголя делали все, что он хотел, а иногда он хотел четыре раза в день. Почему мне никогда не подворачивалась такая шикарная работа? Я имею в виду с капканами. А главное, в окно были видны опасные дороги домой, проходящие через поселок черных крекхаузов, драгдиллеров. Одна, более надежная, высоковольтное шоссе, но вихлявшая и длинная, могла привести к банку, где у меня были деньги. С деньгами можно купить билет на автобус и уехать к новым друзьям и знакомым, но если пройти еще 15 минут, то упрусь в подъезд моего дома, где я имел квартиру, которую недавно купил за 70 тысяч. На стоянке 46, почти у подъезда, должна стоять моя машины “Парк авеню” и если она не заведется, то можно спрятаться от дождя и поспать. Но к дому подходить нельзя, да и к машине тоже. Вру. Можно, но не ближе чем за 500 метров. Потому что моя приемная дочь меня очень боится, да и машину и вещи можно взять только с шерифом, если мои девушки мне разрешат. Дочка Таня и ее мама – моя жена Валя. Во как здорово! Но спать в машине нельзя, даже своей, застукают, разбудят и досыпать будешь опять в тюрьме. Но теперь я знаю, из чего сделать подушку. Вторая дорога № 27 покороче, прямая, могла никуда не привести, но уже по другим причинам. Попробовал забраться на второй ярус койки и посмотреть в эту полоску окна своими глазами, но ничего не получилось. Старый и толстый. Когда выпустят, спрошу дорогу у охранников. Только когда же выпустят? Если бы только знать, если бы только знать! В Нью-Йорке после подобного ареста на следующий день был бы дома, а здесь похоже что и умру за этими стенами, очень похоже. Один день Михаила Давидовича Герой повести А.Солженицына “Один день Ивана Денисовича”, прожив один лагерный день, потряс все слои советского общества и оставил неизгладимый след в истории советской литературы. Но эта глава - обо мне, и задача скромнее - описать один день в тюрьме современной Америки, в середине штата Флорида. Очень трудно определить, когда здесь кончается старый день и начинается новый. Попробуйте разобраться сами. Вечером, без пятнадцати десять, депьюти-надзиратель, сидя за своей конторкой, громко объявляет: – фифтин минут, пятнадцать минут. Поднимает над головой ремоут контроль, выключает телевизор. Все растекаются по камерам. Если все шестеро дома, последний трахает дверью и камера, лязгая замком, закрывается. Ложиться спать не обязательно. Мексиканцы, на свободе работяги, драчуны и пьяницы, как голуби, уютно садятся рядышком на койку и тихо играют в карты. Черный Сесил - профессиональный вор лез на свой второй ярус, надевал очки и устраивался поудобнее читать книгу. Бездомный бродяга и эпилептик Денис выпивал очередной 128-ой стакан воды и семенил к сортиру, зачем-то сбрасывая с себя робу на пол, и сверкал прекрасной спиной и удивительно красивой голой попой, почти как у Давида Микеланджело. Но лицо было жеваное, противное, и редкие пепельные волосы стояли дыбом, хотя ему было всего 46 лет. Жил он под мостом скоростного шоссе, рядом была столовка для нищих и, хотя он получал все пособия, этого не хватало на сигареты, пиво и наркотики. Мозги его уже вареные и он у всех спрашивал сигарет. Я устраивался спать. Делал жгут из простыней поплотнее и, обняв теплой ладонью свою бестолковую голову, закрывал глаза. Почему-то в этот момент вспоминались кадры из фильма Акиры Куросавы, где японочки клали головы на деревянные чурбачки. Их сложные прически и длинные шпильки не позволяли что-либо другое. По ощущению все тело удачно устроилось, особенно голова в надежной теплой руке, и я был почти счастлив. Все торчали по камерам, только “трасти” фланировали по опустевшему пространству. Трасти - доверенные, заключенные, которые бесплатно работают, а за это имеют какие-то привилегии. Они, напялив синие резиновые перчатки, начинают наводить порядок: пылесосить серый ковер телетеатра, складывать занавески и драить душ, тереть перила и дверные ручки, как халдеи на Парк Авеню. За это они имеют лишние бутерброды с темно-сиреневой колбасой и яблочком-дистрофиком. К примеру, кого-то отпустили домой, а паек на него пришел. Они могли смотреть по ночам телек с хорошим фильмом, играть в карты, выделятся из толпы, а главное, что-то делать, а не глазеть целыми днями по сторонам. Как это делал я, пытаясь понять, что же произошло и как жить дальше. Я бы и за деньги не убирал тюрьму. Мама всегда говорила, что моя лень раньше меня родилась, а мамы уж точно знают, кто и когда рождается.. У меня было одна радость: я, сидя на краю кровати и глядя через стекло в двери, видел на стене большие часы, как в нью-йоркской больнице, где мне сделали очень неудачную операцию на сердце. Там я проторчал два месяца, когда другие только неделю. Спросите Брифа, он знает. Часы придавали мне смысл жизни. Стрелки летели вперед в будущее и утекали от ужасного сегодня. Вселяли какую-то надежду. Тик-так, тик-и-вот так. Без пятнадцати двенадцать ночи выдают одноразовую бритву; только тем, кто записался днем на листочке вместе с теми, кто то же самое хочет.. Открывают двери камер, где бодрствуют заросшие записавшиеся. Небритые подходят к конторке депьюти и он вручает разовую бритву. На бритве твоя фамилия. Ошибки быть не может. Если ты забыл или заснул, трасти разбудит. Побрившись, надо вернуть бритву взад. Я как-то не выдержал и спросил депьюти: – А почему так поздно бреемся? – Когда нам принесут бритвы, тогда и выдаем. – Возникает второй каверзный вопрос: – А почему так поздно приносят? – Возникает шекотливый ответ: – Тебя забыли спросить. В 2.30 ночи снова лязгает дверь и в проеме опять трасти: – медикейшен. Я знаю, что это меня. Ищу тапочки, белый стаканчик и к двери. Семенишь к комнатке в середине зала –маленькая в стене напротив спортивного кубика. Краснокожий Билл уже первый. За конторкой на колесах – санитарка. Сверяет фамилию в своем журнале. Колет палец и измеряет количество глюкозы в крови. Рядом, развалясь на стуле, сидит громила депьюти шериф. Говорю «спасибо» и семеню полусонный обратно в камеру к койке. По пути сверкающий полированными боками толчок, можно и побрызгать, только чтобы спустить воду, надо нажать кнопку, и вода, подобно водопаду Наэгро, рвется на свободу, что по грохоту похоже на падающий шкаф с книгами. Меня всегда охватывал панический страх. Ну, наконец-то сон. Надо опять все сделать, как у Куросавы. Только заснул, опять лязгают замки. Свет на всю катушку и весь народ на ногах. Три часа ночи – завтрак. Народ вылетает со своими белыми стаканчиками и в очередь к двум трасти с ящиками с бутербродами. Один ящик с желтенькими подносиками с персональной подписью для диабетчиков, а другой ящик с белыми подносиками для простых смертных. Долго жду свой поднос. Трасти в очках, но и в них не может прочесть фамилии. Получив поднос в целлофане, все гуськом валят, но уже вдоль стены к раздаточному окну. Там ряды стаканчиков с холодной белой овсяной кашей и депьюти раздает еще дольки фиолетовой колбасы на маленьких пенопластовых тарелочках. Мой желтый поднос самый скудный. Один кусок хлеба с колбасой. Часто без сыра или яиц, остается мешочек яблочного сока и два маленьких кубика варенья. Сами понимаете, что ради такого завтрака вставать не стоило, но другого завтрака не будет. Кашу сразу Сесилу, он от нее не в восторге, но всегда находит на что обменять. Колбасу на тарелочке мне не положено и надзиратель у окна бдительно следит за этим. Людской полусонный ручей, но уже с кашей, течет дальше к двум коричневым бакам. Один с молоком, другой с соком, так здесь называют чуть сладковатую водицу, напоминающую мне березовый сок. Ходят слухи, что туда бухают лекарство, чтобы член не стоял и ребята зря не дергались. Все пьют, а то и по два стакана. Я бросил. И без сока не стоит, а с таким соком вообще отвалится прямо в столовке. Молоко дают редко, а чаще в пакете на моем подносе. Я его сразу тому, с кем сижу за столом. Закончив трапезу, идут в камеры, а по пути бросают в баки подносики. Депьюти, а их уже трое, строго следят, чтобы никто не протащил еду в камеру. Хотя о какой еде может идти речь. Никто и не помнит, что она и была. Жалко смотреть на двухметровых кряжистых мужиков, которые скоро начнут заниматься людоедством, и им явно добавят срок, но в этом случае я буду на их стороне, если меня не сожрут первым. Четыре часа, наконец-то можно заснуть. Какая дрянь придумала завтраки в такую рань? А вот какая. Сейчас начнут будить, да они наверняка и не спят, счастливчики. Это несчастные, у которых в 8, 9 или 11 часов в центре города состоится суд. Утром решится их судьба. Кто год, кто месяц ждал этот день. Здание суда – стена к стене с главной тюрьмой в центре Лодердэйла. Как правило, к пяти часам набьют полный автобус и вперед, не кормить же их отдельно? Нет! Тем более, ссудного дня ждут, как Мессию. Потому что только в этот день решается для вас – свобода или нет. У депьюти на компьютере табличка – с телефоном офиса, где скажут, когда ваш суд. Как правило, служащие в офисе говорят о нем примерно на второй неделе. Неважно, за что человека арестовали. Счетчик уже включен. Тюрьма имеет от штата по 150 долларов в день за буйную голову, так что им торопиться незачем. Они делают на нас сумасшедшие деньги. Украл ли ты бутерброд, пописал на пляже на песочек или в охотку дрался с другом. Месяц тюрьмы до суда подари Браворд каунти – району. Этого безобразия нет нигде. Они так устроились и их это устраивает. Кстати, о деньгах в кошельке; они тоже забирают по 7 долларов в день за питание, 13 долларов за одежду, за врача и т.д. Пока меня предупредили о грабеже, половины не стало. У моего друга было 500, уж как они таяли, как сосульки по весне, как сосульки. В пять утра набьют полный белый автобус грешников и – вперед за справедливостью. А мы в это время тихой сапой за сновидениями о справедливом правосудии. В восемь утра открывается дверь в новый день, и очередной халдей-трасти в дверях с большим баком и веником, бочонком с водой и шваброй. Он прыскает химией толчок, стены вокруг, рукомойник и стены вокруг стола. В это время мы должны выставить добровольца в уборщики. Доброволец берет с бочки губку для толчка и полотенце для толчка, потом меняет губку и полотенце для раковины. Я, конечно же, все путал. Затем шваброй драились облезлые полы. Чистые до основания тюрьмы. Сорить нам нечем. Бетонные серые полы когда-то покрасили, но новая краска почему-то не держалась. В это время появлялся депьюти, высокий на полусогнутых ногах сердобольный итальянец. В его грустных вишневых глазах отражалось сострадание. А пока он в синих перчатках и с большим мешком мусора наводил у нас порядок, собирал почти пустые рулоны туалетной бумаги, опустевшие тюбики зубной пасты, а главное, срывал бумагу с решетки аэрокондиционера. Чтобы мы не замерзли к утру, изобретательный Сесил наматывал туалетную бумагу на ладонь и под кран, а затем как шваркнет этот мокрый блин на решетку. Так это ловко у него получалось, а дело было непростое, да еще наказуемое, не проходило и пяти минут, и в камере можно было жить и заснуть. Депьюти уходил, и наш теплый вонючий воздух вместе с ним. В комнате становилось хо-оолоо-дно. Очень холодно, не до сна. Сесила, депьюти, Куросавы… В зале появлялся санитар с тележкой, и из камеры могли выйти только больные за лекарствами. Трасти выставили к началу очереди бак с водой и стелили полотенце на пол, чтобы вода не портила ковер. Больные наливали воду, чтобы запивать таблетки. К 9.30 все вылечились и уже весь здоровый уголовный элемент мог вешать клеёнку на вход в душевую кабину, звонить по телефону, отправляться в спортивный куб или к телевизору. В это время шли новости. Напротив столовой стена с окнами и двумя дверьми. В окна шпарит живой дневной свет, за стеной просторный бетонный куб, в котором на высоте 10 метров небольшой проем без стекла, а только сетка. Оттуда проникает теплый южный воздух и десять минут, примерно в 6 вечера, видно настоящее солнце, уходящее из бетонной дыры, а потом за горизонт, если мне не изменяет память. Ниже решетки настоящий баскетбольный щит, кольцо и сетка. Мяча нет, не было и не будет. Видно, идея прыгающих с мячиком заключенных быстро умерла, а срывать щит уже некому. Если в нашей двери, ведущей в зал, торчит стул, лежащий на полу, то – это наше время и можно там ходить кругами или отжиматься от пола, стены, друга, а можно просто сидеть на темно-синем полу и думать, как ты дошел до такой жизни. По телеку старый бездарный сериал Хит оф зы найт. Билл сидит в первом ряду, высоко задрав огромную голову вверх. Ваш покорный слуга на полу в спортивном кубике пытается дышать теплым воздухом, согреться. Бесполезно. Весна хилая, будто мы не во Флориде, или её тоже посадили, но уже в другом блоке. Беру стаканчик и к макровейке. Кто греет суп, кто чай или кофе. У меня вода. Как говорится, что заработаешь то и полопаешь. Горячая вода, лучше чем ничего. Тем более врач с таблетками сказал, что мне надо срочно начать пить двадцать стаканов в день, а я от силы 5-6. Время тащится к ланчу. Примерно в 10.30 загонят в камеры и вторая половина этажа будет есть, а мы можем на них смотреть через стекло в двери. Когда за ними уберут столы, наши трасти выносят, что? Правильно, два квадратных ящика. Один с желтыми подносиками, кому? Правильно, для диабетиков, а второй для тех, которым уже ничего не поможет. Хлеб, но уже 4 куска, та же колбаса, но может быть ореховое масло и пакетик с яблочным вареньем. Две пачечки горчицы, и одна майонеза. У всех по одному темно-красному яблочку. Я таких маленьких яблочек нигде не видел. Все одинаковые. Какой-то особенный тюремный сорт. И конечно, заканчивает трапезу сок – белая сладковатая вода. Все плетутся по камерам, и конечно же, спать. В час дня щелкнет замок и можно на свободу, к телефону, в душ, к приятелю или смотреть Хит оф зы найт. И так до двух, и снова по камерам и спать, но уже до четырех. Команда: – медикейшен, и все больные со своими стаканчиками в очередь к конторке, где раздают таблетки. Здоровый народ мучается за дверьми по камерам. Сесил бесился у двери: – 6 часов, опять новости прозеваю из-за этого дурака. – Имея в виду неповоротливого медбрата. Но тот не виноват, больных становилось все больше и больше. Диабетиков, эпилептиков и просто шизофреников. – Сесил, а ты знаешь, на кого похож. – Злой Сесил сверкает глазами. – На Пикассо. Вылитый Пабло Пикассо. – Сесил начитанный, сообразительный, но кто такой Пикасо, не знает. В двух словах рассказал. Никакого впечатления, а тут уж за столами рубает вторая половина тюрьмы, и у всех смысл жизни – ждать, когда те нажрутся до отвала и, протерев столы, замуруются по камерам навеки. А вот и наш черед. За пультом управления этажом другой депьюти и, скорее всего, это Малина. Открывается половина верхних камер и тонкая струя темно-синих человечков спускается вниз и занимает столы, в это время открываются камеры над нами. Затем половина первого этажа. Наши двери щелкают последними. Выбрал стол, сел. Малина крутится вокруг своего поста. Надо сказать об одном неписаном правиле. В огромном зале симметрично друг от друга в пяти метрах от стены – два стола, обнесенные барьерами. Там метр на метр из черного стекла с цветными кнопками – пульт управления этажом, открытие и закрытие камер, свет и много того, что мы и никто не знает. Компьютер с монитором, с нашими и вашими рожами, кто мы, за что мы, и куда и когда уйдем, телефон и т.д. Правило: – Никто не имеет право пройти за этой будкой – пультом-постом. Один депьюти в этой будке пасет правую, а другой, правильно, левую сторону зала. Щупленький Малина почти всегда в паре с огромным, толстым черным, у которого пузо нависает над брюками. Его зовут «бакет с курицой», так как он берет ведро курятины и за один раз все съедает. А вы мне что-то еще говорите. Все сидят тихо- тихо. Малина не любит когда разговаривают, а он хочет выступить, но для начала этот идиот идет на второй этаж и обходит все камеры. Ищет, кто не заправил койку. Потом ищет на первом этаже и довольный проходит в центр зала, чтобы всем было видно этого глупого павлина. – Я, депьюти, Малина. Пять дней в неделю я ваш начальник вместе с моими помощниками, депьюти Смит и Джонсон. Вижу несколько новых лиц. Поэтому поговорим о правилах. Вы будете выполнять мои указания и я не буду на вас злиться. Если кто зайдет за мой пост, у того будут крупные неприятности. Носить униформу надо с уважением, – и постучал парню по плечу своей рацией. Тот вытащил руки из рукавов, прятал их от холода на теле. Закончив свою пламенную речь, он выговаривал слово «диабетчики» и мы, повскакав, поспешили к окну. Всего нас было человек десять. Сначала получал кошерную еду на черном подносик еврей с перекошенными плечами и тут же бежал к макровею и все разогревал, и даже пек сраное яблоко, чем приводил в негодование стоящих за ним. Все тратили на подогрев по две минуты, а этот шмак 5-8, а потом спрашивают, почему евреев не любят. Свой поднос шел с добавочным маленьким, где был бутерброд и такое яблоко, как и на главном подносе, где была мерзкая отварная моркоь, или горох, сухой рис, на котором был какой-то мясной паштет, все это холодное, только и разрешалось это говно подогреть. Рядом со мной часто стоял высокий черный священник с большими добрыми глазами и осудительно мотал башкой на уродливого еврея. Я делал то же самое. Как-то раз он мне стал тарахтеть про Иисуса веру. Мне было тошно на душе и я ему сказал, что откуда приехал, там в эти байки не верят, так что оставь меня в покое, а кстати. ты сам-то как сюда попал, святейший. За воровство. Как так, батюшка. Я такой хороший рюкзачок имел и давай туда батарейки запихивать. Много влезло, меня и поймали. Как же так, святой отец. Ведь это одна из главных заповедей, не укради не убий. Потом он несколько раз после Малины вставал и читал молитвы и все что-то бубнили за ним. Стоя с подносами у макровея и глядя на эту дрянь, что нам накидали, я спросил, а не стыдно ли благодарить Бога за такие помои, это же не еда, у хорошего хозяина собака это есть не будет. Он промолчал. А Малина был в ударе. – Этот ряд столов – и он тыкал двумя пальчиками – все поднимались и строились к раздаточному окну. Когда очередь растворялась, он снова тыкал в другой ряд счастливчиков. Не обед, а фигурное катание, где солирует депьюти Малина. Как только все расселись, выставлялся коричневый бак с соком, и он, довольный, что вот без него уже хаос, обьявлял что пора. Половина оставалась сидеть, другие тянулись к питью. Свой зеленый поднос я отдавал сначала Сисилу, а потом другому вору, и это спасло мне жизнь. Две ложки моркови или гороха получал двухметровый гитарист, три куска уходили косому и вечно голодному еврею, который сидел за подделку чека. Он такими глазами смотрел на мое яблоко, что не дать эту гадость было просто нельзя. У него, кажется, и косина проходила. Да здравствует Мексика! Кроме меня и трех черных, в камере, к счастью, было два мексиканца. Один спал напротив внизу, а другой надо мной. За что сидят мексиканцы, скажу сразу. За пьянки и драки, и все потому что это часть их культуры, традиций. После длинного рабочего дня сам бог велел выпить с друзьями, рассказать о том о сем и если надо прояснить кулаком несколько туманных вопросов. Но здесь USA, и за то же самое безобидное поведение - милости просим в наручники и в машину. А кто завтра выйдет на работу, а вечером принесет детям еды и конфет, мистер Обама или Филиппе Колдерон? Ездят без прав или с просроченными правами, а поскольку в стране нелегально живут годами без документов, то получается, что они злосчастные нарушители закона и не одного, а это не так. Когда они тарахтят на испанском, то это выглядит так: бу-бу-бу-бу, ку-ку-ре-ку эмигрэйшион, ба-бу-бу ка-ка-раки эмигрэйшион, бу-бу-бу эмегрэйшион. Понятно? Тот, кто спал напротив, был большеголовый кряжистый мужик с крупными вишневыми глазами и, конечно же, без шеи. В Америке он стал садовником. Имел грузовик и прицеп для косилок, сеялок, баков для листвы и травы. Приехал в Помпано на заработки и жил у родственника. Жена и он годами были нелегалы, а дети - родившиеся здесь – американцы. Для меня это всегда было бредовой идеей, не знаю почему. Едут проездом в Никарагуа, по дороге в Америке роды, и уже гражданин. А чаще всего перед родами стараются любыми путями попасть в Штаты. Что-то не кошер в самой идее. Можно оказать медицинскую помощь, и причем бесплатно. Можно подарить статую свободы в натуральную величину, но при чем тут гражданство? Почему-то он выбрал для жизни город Тампа. Снял там большую квартиру и не прочь был сдать мне комнату за 300 долларов. В Тампа огромный университет и многое того, что нашему Хозе и мне даром не нужно. Тихо и спокойно, недорогие квартиры. Но он почему-то не дает ни телефон жены, ни её адрес. Сказал, что как только въедешь в город, так это его улица, и третий дом – его. Во-первых, въездов в город несколько, а потом пускаться в путь на 4 часа, без телефона и адреса, довольно рискованное дело. Может, все врал и нет никакой жены с детьми в городе Тампа. Хозе любил рассказывать истории. Делал это энергично и весело. Пучил крупные выразительные глаза, размахивал большими, сильными рабочими руками. В лицах пародировал, изображал по три персонажа одновременно. Короче, актер актерыч, да и только. Самородок. Как все земляки, любил выпить и, как все земляки, не знал меры, а тут, как нарочно, родственник звонит из ресторана и просит забрать его, отвезти домой, так как он уже лыка не вяжет. Хозе еще лыко вязал, сел в грузовик с прицепом и поехал. Может, полицейские караулили выпивших у дверей, когда они на полусогнутых плелись к своим машинам. Не знаю. Но его тормознула полиция. Грузовик с инструментами забрали, а Хозе в тюрьму. Dwi - вождение машины под влиянием алкоголя. Очень серьезное нарушение, а в Помпано за это могут расстрелять. В других местах пъяницы имеют несколько пъяных арестов. Им запрещают ездить, отнимают права, машины, но они снова за руль и т.д. Ездят, пока не посадят или они кого-нибудь не задавят. Хозе понимал, что он никогда не увидит свой грузовик и инструменты. Чтобы выкупить его со стоянки и еще за то, что его туда отволокли, надо платить, но у него нет денег и родня тоже не даст. Я ему предложил: помоги мне найти мне в городе человека, кто меня отсюда выцарапает, а я возьму машину и отвезу тебя в Тампу к любимой жене. Бесплатно. Было над чем подумать. Все, кто попадал за решетку, в течение первой недели сбрасывали вес от 5 до 10 кг. По мне, так чем больше тем лучше. Мне еще надо 50 сбросить, а я на свободе. Некоторым такой сброс был ни к чему и их пупок стал прилипать к позвоночнику. Мои трусы уже не держались на пузе. Беда да и только. Что делать, Хозе? Ни ножа, ни бритвы, ни ножниц, а Хозе руками отпорол слева и справа пояс и завязал концы. И теперь когда я худел, то перевязывал узел. Да здравствует Мексика! В десять часов молодой мексиканец садился к Хозе на кровать и они тихо играли в карты. Помните автопортрет Гогена на желтом фоне с огромной зеленой грушей? Так вот это молодой мексиканец. Обаятельный парнишка, не вынимающий носа из маленькой библии. На свободе он выпил, подрался, вот и играет на нарах с земляком в карты. Развивает кругозор, оттачивает мастерство. Скорее всего, после суда депортируют. Я его спросил, как будет по-ихнему обезьяна? Он сказал – моно. «Веселая обезьяна» стали мы называть нашего интересного друга. Funnу mono. Когда его выпустили, стало грустнее. Его нам явно не хватало. Просто бык и лодка В угловой соседней камере № 314 сидел краснокожий Билли. Индеец. Он быстро передвигался по территории в своей просторной униформе, чтобы потом сидеть перед телеком как мешок картошки. Настоящий живой краснокожий. Большеголовый, с открытым выпуклым лбом и с копной кудрявых смоляных волос. За очками маленькие острые глазки, небольшая козлиная бородка заканчивала его большую голову. Очень энергичный и жизнерадостный молодой человек. И скоро вы узнаете почему. Билл любил смотреть телевизор и как только открывали камеры, он летел в первый ряд телетеатра и, задрав голову и скрестив руки на груди, смотрел все, что надзиратель выбирал для показа. Утром, как обычно, Фемили фьюд. В бесконечной болтовне вокруг он умудрялся слышать телевизионный шорох и долго, заразительно смеялся. Черные вели себя безобразно. Встанет такой охломон прямо под телевизором и начинает орать со своим приятелем сидящим в третьем ряду. Наплевать, что кто-то хочет смотреть кино и т.д. Они могут сидеть с тобой рядом в ряду и ржать во всю глотку, громко болтать черт те о чём. Никакого уважения к людям. Мерзкие дряни. Никто не делает им замечания. Краснокожий умудрялся слышать телек несмотря ни на что. У меня и у него диабет и мы часто встречались лишний раз в очереди к врачу за таблетками. Сидеть и смотреть с ним телевизор было одно удовольствие. От него веяло теплом и спокойствием. Мне было интересно, за что он в тюрьме. Билл быстро и тихо поведал свою историю. Одним прекрасным вечером они сидели с друзьями в грузовике, и скорее всего покуривали марихуану, а в это время взмыленные полицейские пронеслись мимо в погоне за нарушителем. Парню удалось скрыться и огорченные вояки плелись обратно несолоно нахлебавшись. Увидев троих мужиков в кабине и разочарованные неудачей, они пристали к ним. При обыске у Билли нашли таблетки - нелегальные. Его арестовали, продержали с месяц до суда и дали год условно. Я раньше думал, что если условно дали за наркотики, то чтобы за год ни одной таблетки, ан нет! Не должно быть никаких нарушений. Ни драк, ни воровства, ничего. Надо в течение года быть тише воды ниже травы. Но так не бывает. У Билли было пять детей от трёх теток, но третья мама была молодая и не дура погулять, выпить и т.д. Я спросил: – Наверно денег не давал? – Нет. Дело не в деньгах. – Он принадлежал к племени самуел. У племени было казино и не одно. “Хард рок кафе” – это звонкое имя они купили, имели несколько казино и в Америке, и в Лондоне, и в Японии. Каждый член племени, дети или взрослые, получали от казино по 7700 ежемесячно. Пришлось спросить еще раз. А не ослышался ли я? Нет, не ослышался. Просто его краснокожие дети от пъяной мамы болтались беспризорными. Все нарушители условного приговора наказываются еще суровее. Старые таблетки, новые грехи, и вот Билли с нами смотрит телевизор. Сериал тридцатилетней давности «Хит оф зе найт». Как только я услышал про такие бабки, я безумно захотел в краснокожие. Вы, наверное, тоже хотите. –Билл, а Билл, родненький, а мне никак нельзя к вам? (у меня всего 629 в месяц). Ты там поговори, с кем надо. Скажи, что я ваш, а в России напутали с документами. Никто не знал ничего про ваше племя и написали еврей, чтобы обидно не было. –У тебя волосы растут на лице, а у нас нет. –А я буду бриться ночами по два раза. –У нас темная кожа, а ты во какой светлый. –Я с пляжа вылезать не буду и потемнею, как печная труба. Обещаю. И потом, не унимался он: –Ты должен убить бафало. – Где же я его возьму? Если только в зоопарке. А можно что нибудь поменьше, козла или свинью? – Нет. Я решил сменить тему, может он забудет про быка и... тогда по 7700 всем членам семьи... – А ты умеешь танцевать? – Да. - Не унимался Билл: – тебе надо срубить дерево и выдолбить кану, короче - лодку. Эту ночь я очень плохо спал. Долбал лодку. Чуть не проспал завтрак. Хорошо получается. Красиво. Утром я ему ничего не сказал про лодку, а спросил, из чьих перьев сделать головной убор, где их купить, и какие наклеить на лоб, а какие к ушам. Грустная история Блудного сына Этот молодой человек с невозмутимым лицом и аккуратной прической рыжих волос был образцовый заключенный. Тихо и спокойно передвигался по территории с какой-то тетрадкой под мышкой. Утром он направлялся в душ со своей тумбочкой. Если пластмассовому боченку сделать талию, то получатся наши стульчики. После душа, чистенький, сидит и внимательно смотрит телевизор. Со всеми приветлив и вежлив. На завтрак всегда давали неполный стакан перловой каши. Я хватал эту гадость и тут же отдавал ему. Он был искренно признателен. Я, конечно, как многие другие, мог пуститься в обмен. Шахер-махер. Перловку на сыр, хлеб и т.д. Но оранжевый американский пластмассовый сыр был противнее, чем каша, а обмены противнее, чем сыр. После душа и ланча он садился за стол с шахматной доской и делал какие-то записи в своем блокноте. Тургенев да и только. Вот и его грустная история. Несколько лет назад он оставил свою польскую маму в Детройте и уехал во Флориду. Работал на стройке, наслаждался теплом и красотой юга. Но в один прекрасный день он переходил дорогу и полуслепая старуха сбила его. Плюс ко всем переломам и бедам, он ударился головой об асфальт и стал эпилептиком. Тысячи долларов, которые удалось отсудить у богатой старушки, ушли врачам в госпиталь и адвокатам. Ему осталось от тысяч 79 долларов и припадки. Работать строителем он больше не мог, платить за квартиру нечем. Так он оказался в ночлежке, но в тот вечер шли дожди и все ночлежки были переполнены. Его не пустили, сказали – приходи завтра. Наступала ночь, на мокрой траве не полежишь, и он пошел к домам с навесом и лавочками. Там его и арестовали. В тюрьме ему давали таблетки три раза в день и он, как все, терпеливо ждал день суда. А тем временем местная городская власть ломала головы: как избавиться от бездомых? А действительно, как? Много забавных идей. Вместо простых кустов сажать розы, у них шипы и красиво. По газонам пустить поливалки. Только бродяга подходит, или идет по газону, как включается вода. А вот действительно решение! Если кто хочет покинуть Флориду и уехать к себе на родину и дает подписку, что больше сюда ни ногой, тогда полиция везет блудного сына на автовокзал и сажает на автобус. По-моему, чудная идея. Я с этой идеей к Тургеневу: – А не поехать ли тебе к маме в Детройт? – Надо позвонить и узнать, а захочет ли она меня? Шли дни. Я видел его у телефонного столба. Видно, идея бесплатного билета для больного сына у мамы восторга не вызывала. Делать мне нечего и решить свои проблемя я был не в состоянии, а вот решить проблемы городов с тысячами бездомных граждан самое время, тем более история человечества знает блестящие образцы. Возьмем, к примеру, Австралию. Кому в Европе были не угодны те или иные элементы, тех не задумываясь, отправляли в Австралию. Посмотрите, какой Сидней, Мельбурн. Когда надо было испытывать бомбы, в Америке нашлась земля. Посмотрите на город в пустыне Лас Вегас. Лучшие гостиницы, лучшие шоу и т.д. Надо выбрать кусок земли, построить города и заселить бездомными. Уверяю, они будут не хуже Бостона, а денег они не будут стоить больше, чем сейчас на них тратят из городской казны. Но пока городов нет, мое положение было не лучше Тургенева. Мамы и папы давно нет. Идти некуда, адресов ночлежек не знаю. Где городские столовки - тоже. Денег нет ни копейки. Он обещал помочь и дать адреса. Только бы не было дождей, только бы не было дождей. Но это от него не зависит. Как что, так в зубы Если вы думаете что евреи по тюрьмам не сидят, то вы ошибаетесь. Не с таким удовольствием, как в синагогах, но сидят, как гвозди в доске. Я назвал его Рустер - петух. Узкое лицо, горбатый нос, дикие глаза и волосы кудрявым хохолком. Он был, как говорят, кожа да кости. Жилы с костями, на которых были маленькие татуировки. Надо сказать, что безобразнее татуировок я не видел нигде. Нет, видел. На стенах в туалетах вдоль магистралей страны. Ходил он подпрыгивающей походкой, резко крутил узкой башкой и сверлил мир острым петушиным взглядом. За что он сел в последний раз? У него сперли велосипед и он решил, что это сделал его сосед. Он, конечно, не видел, но кроме этого подлеца, кто посмеет украсть его велосипед? Даже если это и не сосед, ему всё равно надо было давно набить морду! Еще в прошлом году! Петух дождался соседа и крепко ему врезал. Будет знать, как воровать велосипеды! Вор с окровавленной мордой позвонил в полицию и негодующего петуха забрали. Какие все-таки есть мерзкие люди! У него была опасная работа, он обрезал деревья. Причем он это делал не в корзинке, а одевал кошки и вперед-наверх. Теперь беспризорные деревья росли без него и как хотели. Меня удивляло его отношеиие к серому свитеру, о котором я мечтал день и ночь. В столовке на стене висели два синих ящика-компьютера и тот, у кого были деньги, мог заказать еду, носки, свитер. У меня денег не было, а холод был везде сумасшедший. Я никогда и нигде так долго не мерз. На мне, кроме тюремных трусов и робы-мешка, ничего не было. Ни о каком свитере и речи быть не могло, и о носках тоже. Когда наступало наше время торчать в спортивном дворе и народ начинал ходить по кругу или делать спортивные упражнения, Рустер врывался во двор, снимал свитер и, скомкав, бросал на пол. В глаза сразу бросались его синюшные пятна. Я как-то осмелился и спросил, откуда эти картиночки? Оказалось, что все он сделал в тюрьме и бесплатно, кроме одной. Череп в шляпе с сигарой во рту. Это искусство обошлось в полтинник. В петущиных глазах блеснула гордость. Шляпа на черепе украшала сердце, а на правой стороне маленький песик танцевал на задних лапках. Ну куда уж лучше! Правильно, некуда. Тут уж действительно о вкусах не спорят. Он любил ореховое масло и видя, что я раздаю то одно, то другое, забил у меня масло. Наступали весенние праздники и он заполнил анкету, чтобы ему давали кошерную пищу. И что вы думаете? Ой вей! Он её получил. Черный подносик с кошерной едой получал еще один шмак. Лысый урод, у которого голова висела на животе и одно плечо было выше другого. Мой новый приятель помнил его, когда тот был богат и даже очень. Но он любил девочек и наркотики. До тюрьмы он бродил по пляжам и его уже тогда никто не любил. Два последних дня Рустер был сильно возбужден, а это очень вредно для его здоровья, а еще больше для окружающих. Объектом его ненависти был невысокого роста еврей с лысой круглой башкой и каким-то тиком на губах. Шнайдер уже отсидел одиннадцать месяцов и ждал перевода в серьезную тюрьму, где ему предстояло провести каких-то еще лет десять. Там и кормили получше, и для прогулок был настоящий двор, спортивные снаряды. Сюда попал по ошибке. С улицы его никто не поддерживал, и чтобы как-то существовать, он организовал маленький бизнес. Брал книги в библиотеке, и кто хотел что-то хорошее почитать, то мог за одно печенье получить книгу. По-моему, очень милый бизнес. Скромненько, но со вкусом. Рустер негодовал: – Книги общие и никто не имеет права на этом зарабатывать! – Он кипел от негодования и готов был к извержению, как Везувий. –Завтра я с этим покончу, я уже предупредил надзирателя. – Сижу и не верю своим ушам. – Послушай, тебе это надо? Еще одна драка. –Вот увидишь, завтра я его бизнес закрою. Книги для всех, общие! – Ну, просто неугомонный борец за справедливость. Он иначе не мог. К сожалению, дежурным был другой депьюти. Но план рустера уже был на ходу. Он планировал войти в камеру к Шнайдеру и украсть его книги и печенье. Печенье сожрать, а книги отдать народу. Шнайдер кишками чувствовал угрозу и не покидал камеру. Он боялся его, как огня. Рустера могла остановить лишь танковая Таманская дивизия. Он вошел в камеру и круто врезал врагу за всех оскорбленных читателей. Через пять минут он стоял в наручниках и готовился в путь. Бедного Шнайдера тоже увели куда-то. Через неделю рожа нашего петуха замелькала на этаже. Ну как, где был? Оказалось, что его спустили на этаж ниже, и все. У него день суда был назначен, как и мой, на 19 апреля. Мы знали, что после суда могут выпустить на свободу и в 7, и в 9 вечера, а то и в 12 часов. Ни у меня ни у него ни копейки. Да и автобусы здесь ночью не бегают. Жил он недалеко, но идти надо опасными районами. Вот он и предлагает: пошли ко мне. Ночь переспишь, а на другой день пойдешь куда надо. Я был признателен. Мучил вопрос: куда идти от него? Вечером мне сказали, чтобы был готов в 4 утра, а ему никто ничего не сказал. Я не выдержал и съязвил: – Ты будешь всех по морде бить и это будет тебе сходить с рук. – К суду это не имеет никакого отношения. После моего суда ему стало неинтересно, что со мной происходит. Это был классический случай, доказывающий, что гусь – свинье не товарищ.