Ты помнишь? В нашей бухте сонной
                                                                                                              спала зелёная вода…
                                                                                                                                 Александр Блок                                      

      С возрастом начинаешь понимать, что человеческая память, оказывается, не очень надёжная штука. И сожалеешь, что по молодости или по легкомыслию не вёл таких желанных сейчас каких-либо дневников или хотя бы кратких пометок-записей о встречах и событиях, которые в будущем становятся важными и значимыми не только для себя.  Казалось, не стоит тратить время на какие-то дневники -  всё  случающееся с тобой будет помниться вечно. Этому заблуждению поспособствовал даже любимый мною К.Г.Паустовский:  он не вёл записных книжек ни при каких обстоятельствах - необходимое, нужное тебе, считал классик, всегда сохраняется в памяти. Хотя его-то отказу от записных книжек, наверняка, могло способствовать и само время – не очень-то безопасное для дневниковых откровений. 

     Сейчас к таким событиям своей жизни я отношу и единственную встречу с Олегом Базуновым. Случилась она где-то в середине шестидесятых годов, то есть более сорока лет назад, а когда именно – не помню и уточнить негде. Правда, жив ещё один (назову его позже) участник той дружеской посиделки, но когда я ему позвонил, чтобы уточнить хотя бы приблизительную дату, выяснилось, что этого «события» он вообще не помнит.  И очень удивился не тому, что он не помнит «когда», а тому, что такая встреча вообще была. Сначала меня  это обескуражило. Но, подумав, я решил, что для него та встреча, видимо, была ничем не примечательной и потому никак не зафиксировалась памятью.

     А предполагаемое время встречи можно определить ориентировочно, исходя из «жизнеописания» художника и поэта Александра Морева. У кого-то, возможно, упоминание о Саше вызовет некоторое раздражение – опять он (то есть, я) о Мореве! Но что делать, если мой друг занял значительное место в моей жизни и благодаря ему – притягательному и общительному – я перезнакомился со многими его друзьями-приятелями, имеющими хоть какое-то отношение к искусствам, а встреча с Базуновым и состоялась именно у Морева.  Помню, Саша в это время уже развёлся (апрель 1967), а новой женой ещё не обзавёлся (женится в октябре 1971). И второе уточнение: Саша как раз «переключался» на прозу, находясь в некой депрессии после сожжения своих стихов (11 октября 1967), и очень тяготился одиночеством.  Таким образом, можно предполагать, что сия «аудиенция» произошла ближайшим летом 1968 года.  Не известно только – кто был её инициатором, но это не существенно.

     Саша позвонил мне и попросил зайти - к нему придут прозаики. Я не прозаик и, наверное, Саша пригласил меня для поддержки. Я приехал ещё до появления гостей. Вскоре пришли ожидаемые прозаики, их - двое и они постарше нас. Познакомились – Борис Иванов, Олег Базунов. Очень приятно, очень приятно. И Саша пригласил нас в соседнюю комнату, где жила его родная тётушка Анастасия Ивановна Пономарёва, с малых лет заменившая ему маму. Принимать гостей в комнате тётушки - такого ещё не бывало. И не потому, что тётушка суровых правил, нет. Анастасия Ива новна приветлива и доброжелательна ко всем гостям Саши.  Видимо, ему хотелось как-то выделить эту встречу для себя - разбавить , что называется, свои невесёлые будни.

     Я впервые оказался в комнате тётушки и в компании абсолютно неизвестных мне прозаиков. В принципе, я читал молодых ленинградцев – Виктор Конецкий, Валентин Пикуль, Виктор Курочкин, Виктор Голявкин, Глеб Горышин, Валерий Мусаханов, Андрей Битов, Михаил Демиденко и др. Некоторых даже знал в лицо. Однако имена Сашиных гостей мне ни о чём не говорили, хотя оба они из литературного объединения - высшей ступени! - при издательстве «Советский писатель» и, кажется, уже публиковались в альманахе «Молодой Ленинград», а у Б.Иванова даже вышла первая книга, чего я тоже не знал , потому что я больше интересовался поэтическими новинками.  

     За накрытым   на четыре персоны столом мы разместились так: Саша и я, напротив -  Олег и Борис. В центре стола с нехитрой «закусью» высилась бутылочка, наверное,  водки. Повторюсь, что на такой, пусть и скромный, приём у Саши я ещё не попадал. Дни рождения и прочие посиделки проводились в Сашиной узкой, как пенал, комнате  по-простому и практически без особой предварительной подготовки. А тут от неожиданности момента поначалу возникла, по-моему,  некоторая неловкость. Но, может быть, это ощущение было только при рассаживании  и только у меня.  Вскоре оно прошло.

     В застолье говорил,  в основном, Иванов, видимо, на правах лидера (всё-таки автор книги). Морев по-хозяйски поддерживал беседу. Базунов  иногда вставлял пару слов  - то ли немногословен по характеру, то ли нечего пока дополнять. Но взгляд - доброжелательный и умный. Ощущались интеллигентность и внутренняя культура,  аккуратность и подтянутость,  чем и привлекал к себе моё внимание, вызывая интерес и симпатию одновременно. Естественно, беседа шла исключительно на литературные темы, которые касались каждого из них. И хотя я при этом был внимательным слушателем, по истечении времени – не помню ни слова. В этом с Борисом Ивановым сейчас мы совпадаем абсолютно.  Вот собственно и всё о моей встрече с Олегом Базуновым.

    Справедливости ради, стоит сказать, что была у меня и ещё одна встреча с Олегом, подтверждением которой является короткая запись в моей записной книжке за 1979 год дата этой встречи абсолютно точная – 17 июля 1979 года . Южное кладбище, похороны Саши Морева. Вот что помечено в той записной книжке:

     «…хоронили Сашу Морева 17-го[июля], во вторник  из [морга] больницы Боткина. Бедный Морев!

     Над гробом вились мухи. Жара. Грим весь потёк

     Говорили – братья, последняя (из оставшихся) Сашина тётушка, О.Базунов, я и С.Бернадский. Меня трясло, но я сдерживался…»

     Я не заметил, как  и с кем появился Олег тогда на кладбище, и не знаю, кто ему сообщил время похорон. Видимо он добирался до кладбища не с нами в автобусе, а самостоятельно..

Однако сейчас я знаю от А.С.Гутана, что Олег инициировал  встречу Саши с пряжкинским профессором Ю.Л.Ну ллером, результатом которой Саше был объявлен страшный диагноз с двумя вариантами рокового исхода. Один из профессорских  вариантов , к сожалению, и подтвердился буквально через четверо суток.

Для предотвращения беды профессор предложил Саше  немедленно   лечь к нему в больницу на Пряжке - в ту самую среду, когда мы ездили в Пушкин. Теперь, спустя столько лет, становится  понятным то странное поведение Морева во время нашей «прощальной» поездки в Пушкин. Оказывается, Олег, познавший на собственном опыте суть госпитализации на Пряжке, хорошо осведомлённый о результатах встречи с профессором Нуллером  и о диагнозе-приговоре,  даже пытался тогда предостеречь Сашу от этой госпитализации, так как по себе уже хорошо знал её опасные последствия для здоровья. Олег, как и Гутан, все последующие годы свято хранили Сашину медицинскую тайну и ни с кем из друзей никогда её не обсуждали. Можно себе представить, в каком состоянии находился Олег Базунов, когда узнал о такой неожиданной, хотя и предсказанной профессором Нуллером кончине  Морева  и, лучше всех понимая неизбежность этого трагического полёта Морева в 24-метровую глубину открытой штольни, не смотря ни на что, он всё же счёл необходимым приехать на кладбище, чтобы проститься с Сашей и сказать несколько дружеских слов над открытым гробом друга. А через 13 лет (1992) Олег повторит этот трагический полёт к земле, шагнув с шестого этажа за окно своей квартиры неподалёку от дома и места гибели Саши Морева на Васильевском Остррове…

     Такова судьба двух выдающихся островитян: замечательного поэта и замечательного прозаика, и оба, к тому же, пережившие в детстве блокаду Ленинграда. Думаю, последнее совпадение – немаловажная деталь для их судьбы.

     Но вернёмся к первой встрече. Потом, после ухода гостей,  Саша расскажет мне, что Олег искусствовед -  закончил Академию Художеств, прозу пишет  давно и неплохо, и что он – родной брат Виктора  Конецкого. Последнее обстоятельство поразило меня основательно – ничего себе семейка: два брата и оба прозаики? Наверно, начинающему писателю быть братом супер знаменитого писателя не очень-то просто доказывать свою собственную состоятельность.  Неужели Олег талантлив, как Виктор, которого мы уже знали и любили? И даже интерес к живописи у них, получается, «семейный»? Вот это гены! В общем, Сашины комментарии заинтриговали меня ещё больше. Так и запало мне в душу имя Олега Базунова и, как оказалось, не напрасно и надолго. Потом всякий раз, когда оно попадалось мне на глаза – я с большим интересом прочитывал всё, относящееся к этому имени.

     Так что, дальнейшее моё знакомство с Базуновым продолжалось заочно - по его книгам. С каждой новой работой он становился ближе, удивительнее и понятней. Он раскрывался, как дерево, обрастающее листвою после зимних холодов. Первая же повесть «Холмы, освещённые солнцем» убедила в том, что брат Виктора Конецкого не зря взялся за перо.  Сравнения и сопоставления с братом  навязчивы и неизбежны, тут грешен и я. Но  такова  планида братьев-писателей.. Слава Богу, в их сопоставлении, я убеждён,  не будет проигравшего - оба брата великолепны и равно талантливы. 

     Первая книга - это ещё не тот Базунов, которым он станет, но он уже недвусмысленно заявляет о своей нише, о своём видении мира и писательского ремесла. Интонация и неторопливый (несуетный) ритм повествования создают особую ауру холмистого степного пейзажа. Я хорошо знаю, я близко видел степь и её холмы, освещённые утренним, полдневным или заходящим солнцем  – жил во время войны среди этих пейзажей и запахов чабреца с полынью.  В детстве мне всегда казалось, что там, где степь заканчивается, там должно начинаться море - степные просторы очень похожи на морские, которых тогда я ещё не видел. Это чувство не покидало меня, когда я читал «Холмы…». Почему-то в этом прокалённом солнцем пейзаже я всё время ждал: ну когда, когда же появится море? И где-то в середине повести оно появилось:

      «…И он вспоминал о том, что ещё раньше здесь было море – высокая тёмно-зелёная вода, и в глубину её не проникали солнечные лучи, и море катило волны, а внизу была мрачная тишина и покой. И в море нарождалась и умирала всякая диковинная тварь, опускалась на дно, и море давило её своей тяжестью, а потом море отступило и образовались эти холмы. «Какая красота во всём этом», - думал он, и ему казалось, что только он впервые так ясно представил всё это.  «Это музыка, настоящая музыка, - шёпотом повторял он, - я обязательно изображу это. Эти холмы и небо над ними»».

      Заключительные слова этого абзаца рефреном закольцовывают всю повесть:

     «Он напишет эти холмы. У него ещё не получается так, как он хочет, но рано или поздно он обязательно напишет своё небо и холмы. Время поможет ему. Должно помочь».

      А ведь это мысли автора о самом себе. И он, Базунов,  сделал это – изобразил свои холмы и своё небо над ними, их музыку и красоту.  Изобразил  не красками – словом. Он сделал это  как художник слова, как художник-импрессионист. Одухотворённые пейзажи повести действительно импрессионистичны. А сколько глубоких страниц посвящёно размышлениям об искусстве живописи, о постижении натуры и пластической сущности объекта, материале и методах воплощения…  Он размышляет о живописи, а мне слышится - о литературе. Мои давние детские ощущения степи совпали с ощущениями автора. Мог ли я остаться равнодушным к такой прозе? Ответ вы дадите сами.

          В том же сборнике были  повесть «Собаки, петухи, лошади» - вещь как бы следующего уровня,  неопределённого жанра: домашняя живность, бытовые детали, сближения с человеком, с его духовностью, и «Зеркала» (отрывок из будущей повести) – мимолётные впечатления, ассоциации и воспоминания. Написанные той же рукой они, настолько отличные от «Холмов…», наглядно показывали рост мастерства писателя и пунктирно намечали вектор его развития. Сегодня нам понятно: обе вещи явились подступом автора к следующей ошеломляющей работе  - запискам любителя городской природы с аскетичным названием «Тополь».. Ошеломляющей потому, что в ней писатель ограничил себя точкой наблюдения, максимально сузил место действия до размеров окна комнаты, лишил себя перемещений героя в пространстве и, при этом,  сохранил интригу и интерес читателя.  «Тополь» - свидетельство того, что русской литературе явился неординарный самобытный писатель с высокоинтеллектуальной прозой. Его проза выпукла, осязаема и насыщена. Даже неодушевленная природа у него живая. Живые холмы, камни, полдневная жара, степной воздух, марево тумана и первая капля, упавшая в воду канала - всё подвластно его перу. Я уже не говорю о настроении, которое он мастерски создаёт неуловимыми деталями  Потрясающе изобразительный писатель.

     Свой необыкновенный дар, умение  изображать словом Базунов ярко и убедительно показал в предыдущих произведениях.. Но заключительный аккорд его творчества – «Мореплаватель», изумительная морская симфония, равная по звучанию и размаху музыке Римского-Корсакова.

     Базунов это писатель-остров. Глубинный человек. Его проза («Собаки, петухи, лошади», «Тополь», «Мореплаватель» ) - высоко интеллектуальна и потому притягательна, как космос. Космические сферы духа и интеллекта - коллективного, бессознательного  –  вечная тема. Сказать новое или по-новому о старом – основная проблема у писателя

     Возникает вопрос: откуда же от сухопутной тематики такое сильное влечение, такое мощное притяжение к морю? Только ли от упомянутого внешнего степного сходства? Только взгляните на одну давнюю фотографию,. на которой сняты два взрослых мальчика в начале их самостоятельного пути с отцом посередине: юноши-сыновья в морских (!) форменках и папа с молодецки закрученными вверх усами  - в прокурорском кителе. Оказывается, оба сына – курсанты военно-морского училища. И ещё: несмотря на разницу лет, как они все похожи между собой, особенно братья! Овал лица, взгляд, нос, осанка. У меня такое впечатление, что смотрят они совсем не в объектив, а куда-то вдаль. В даль, видимую только им. К этому следует добавить и то, чего нет на фотографии, но явно присутствует в характерах  всех троих – решительность, стойкость и способность не уронить честь.

     И всё становится на свои места – вот откуда оно, морское притяжение! Мальчик Олег Базунов до того, как стать искусствоведом, тоже, как и Виктор, должен был стать моряком. Наверное, давняя любовь к дыханию моря и одухотворяла его творчество.

     И получился прекрасный русский писатель – маринист, мыслитель, философ, какого до него у нас ещё не было. Можно пытаться параллелить  его с Джойсом, Прустом… Однако незаурядный Базунов - ни тот, ни другой.. И никакой он не модернист. Он философ - не западный, не либеральный. Он – русский, а ещё шире – православный.

     И кажется гений. О, как они (гении) неудобны. Корректоры над их текстами засыпают. Редакторы редактируют, учат - бестолковых и непостижимых. А гениям нужно доверяться, прислушиваться к ним. И сразу наступит понимание и постижение. Давайте произнесём это слово. Давайте не побоимся произнести это слово по отношению к Олегу Базунову – «гений». Кстати, Морев тоже из того же ряда гениев.Скажете – крайность? А в бескрайней России сплошные крайности, кроме одной – душу не продаём ни дьяволу, ни чёрту. Это у романо-германов – душа продаётся-покупается (вспомните хотя бы Фауста), а у нас:  океан хоть и Тихий, но - Великий,  а Северный – так Ледовитый.  Таков он - русский гений     

     Уходя из дома, покидая его надолго, человек гасит за собою свет. Так устроена жизнь, это естественно. Свет Олега Базунова будет светить долго, его  свет – звёздный.

                                                                                                                              24 мая 2012