Жил-был доцент по фамилии Заяц. Жил и всего боялся: что не изберут по конкурсу, что кто-нибудь оговорит  перед начальством и его уволят, а  он не найдёт себе другую работу, такую же денежную и престижную,  и нечем ему тогда будет свою Зайчиху с  их совместным Зайчонком кормить.  А также содержать деток от первого, крайне неудачного брака с Выдрой.

 Да и позор какой! Просто крушение. Кому он в лесу нужен? Что он умеет? -  Трепаться  – только и всего!

Вот и порешил он тогда крепко-накрепко, что начальство надо любить. И слушаться. Он и прежде не был вольтерьянцем. Аккуратненько укреплялся на кафедре  трепологии, безотказно работал в приемных и других комиссиях, агитировал за кого надо на выборах – и вообще был образцом лояльности и послушания.  И трепался, трепался – без устали!

Со временем Зайцу с грехом пополам  удалось защитить  диссертацию по проблемам непроизвольного словоизвержения, о чем  все последующие годы  он регулярно кропал статейки в  журналы и  сборники.

Но главное - Заяц взял себе за правило  вытягиваться во фрунт даже перед  самым последним институтским начальником. Что уж говорить о не последних! Тут у него была особенная фишка: к фрунту присоединялся пушистый хвостик, который от душевного избытка крутился как пропеллер! Этакий пушистый душка! Институтским дамам и хвостик, и его хозяин  очень даже  нравились. Начальству, конечно, тоже.

За то, что  был  доцент таким… ох, и слов-то не подберёшь, каким приятным работником был этот малопримечательный на первый взгляд Заяц!.. Одним словом, по совокупности заслуг начальник Лисицын назначил Зайца заведующим кафедрой, отправив на пенсию неповоротливого и ворчливого  доцента Медведенко.

 Заяц чуть не умер от восторга. Он так старался оправдать доверие, что буквально дневал и ночевал на кафедре. Вместе со старшим лаборантом Белкиной он корпел над документами, без устали составлял планы и отчеты, выходил со встречными предложениями по работе бессчетных институтских комиссий, от которых, впрочем, при малейшем Лисицыном недовольстве, с  необыкновенной легкостью отказывался.  Одним словом, это был идеальный работник –  миленький, серенький, гибкий.

Господин Лисицын опереться на Зайца, конечно, не мог – масса не та, да и состав – того, мягковат, но какое-то нутряное тяготение к этому симпатичному душке он, определённо, имел. Потому и  держал при себе.

Так начался расцвет кафедры. Под руководством Зайца и под покровительством  Лисицына кафедра трепологии начала стремительно расти: вначале она превратилась в Отделение краснобойства, а затем, отвечая на запросы говорливого времени, стала именоваться Факультетом профессиональной болтологии.

 Политика Зайца полностью себя оправдала. Он не был семи пядей во лбу, не обладал задатками лидера, не был даже морально устойчивым, - тем не менее, теперь он был и заведующим кафедрой, и деканом модного факультета одновременно.

Деньги у него закишели кишмя. Перспективы открылись заоблачные. Зайчиху свою он, конечно, бросил,  оставив ей  совместно нажитую хрущовскую нору на окраине леса.

 Теперь с ним жила молоденькая  Выхухоль, которую он выбрал из числа своих шустрых студенток. Многие в институте не понимали этого выбора. Говорили, что глазки у нее маленькие, а нос – наоборот. Что как-то странно она одевается и пахнет  не очень… Что  претензий у этой марамойки  – как у реликтового создания. Врёт, что предки её в Красной книге записаны. К тому же жрёт – не прокормить. «Нет, пропал Заяц! Зря он с ней связался! Тут на всё готовых милашек – пруд пруди! А он выбрал амбициозное  чудище с поросячьим рылом!» 

Но, понятное дело, это были злопыхатели. Заяц никого не слушал и ничего не замечал - он от ушей до хвоста был очарован Выхухолевой молодостью и породой: у неё, мол, даже волоски не такие, как у всех – они расширяются к верху и  трогательно сужаются к корню. А как они лоснятся, как играют,  когда она встряхивает ими!  Да с ума сойти!

За его спиной шептались, что новая Заячья пассия   выглядит как-то  выхухолёво, сильно смахивает на смесь крота и крысы.  Счастливый декан не обращал внимания на происки местных острословов, которые как только не именовали его возлюбленную: то похухолью, то охухолью, а то и вздохухолью, в зависимости от того, что попадало им на язычок: её природная индифферентность, некая женская непоследовательность или склонность к меланхолии. Всё это, действительно,  было в характере его необычной девочки. Но именно за это он и любил её.  

Заяц по требованию своей мохнатой зазнобы приобрёл по ипотеке замечательный загородный дом на берегу озера, стилизованный под  сказочную лубяную избушку. Куда вскоре с ней и переселился. Это была сказка!

  Казалось, жизнь  Зайца удалась, и ничто не угрожает его карьере и благополучию.  Дома  он  изображал из себя  персидского шаха, а  на службе по-прежнему был  тих и лоялен, предупредителен и услужлив.

Однако не всё зависит от нас. Иногда дуют и ветра перемен. Где-то в высоких кулуарах господин Лисица неосторожно крутанул хвостом, перехитрил самого себя и сильно подставил одного влиятельного министерского Зубра. Зубр этого не забыл. И вскоре Лисицу попёрли из институтских начальников.

 Естественно, у хитрована на этот случай давно был заготовлен запасной вариант.  Лисица, будучи на руководящей должности, загодя выхлопотал себе звание профессора и  уже давно и успешно специализировался на методологии пустомельства, выпустив в соавторстве с  Зайцем и его аспирантами ряд статей  и даже одну монографию. Он обставил своё увольнение как уход в большую науку. Мол, сколько можно настоящему учёному, прости господи, чиновником служить, душа науки просит… При этом вполне профессионально словоблудил: мол, что такое наши должности? – ледяная избушка, которая однажды непременно растает под лучами жаркого весеннего солнца…

Как-то так…

 И он элегантно бортанул со всех хлебных должностей пребывающего в  служебной и любовной нирване Зайца.

Подано это было как королевский подарок: Зайцу предлагалось пойти на резкое повышение и занять освободившуюся вакансию в живописном Медвежьем углу, где планировалось открытие филиала, который, якобы, мыслился на самом верху, как  настоящее Скалково, только с  болтологическим уклоном. Именно ему, Зайцу, доверено  руководить всей этой научной и финансовой благодатью. А посему – вперёд, коллега!

Выхухоль дома, в обжитой лубяной избушке, ничего этого знать не желала и поставила вопрос ребром: или здесь, или нигде. В смысле, ни в какие медвежьи углы она с ним не поедет. И когда Заяц запипикал что-то насчёт карьеры, она просто послала его на… на новое место службы одного.

Зайцу ничего не оставалось, как сложить манатки и на старости лет пёхать в одиночку в означенный Медвежий угол. Череп изнутри царапала нехорошая мыслишка: «Зайчиха бы со мной поехала! А эта послала…»

 Вот когда познаётся цена брошенных жён!

 Будущий научный оазис представлял собой котлован в чистом поле. Ни мобильной связи, ни Интернета, да что там! -  даже рабочих  не было на этой перспективной стройке. Только серые волки рыскали там и сям, с интересом поглядывая на гладкого Зайца.

Он присел на срубленный пенёк и горько заплакал. Понял, что погиб безвозвратно, и  никто ему не поможет: ни знакомый депутат Скунсов, ни друг семьи крепкий хозяйственник Быков, ни модный юрист Петухов. Впрочем, Петухов за приличное вознаграждение может, конечно,  исполнить свой коронный номер о нарушении трудового законодательства и пригрозить кой-кому судом, но факт остаётся фактом -  возвращаться Зайцу всё равно  некуда и надо самому выпутываться из этой истории.

Как уже было сказано, Заяц не был ни храбрым, ни умным, ни сильным.  Ему до слёз было жаль отобранной кафедры, оттяпанной лубяной избушки, молодой Выхухоли.  Но именно в скорбях мы умнеем и крепчаем.  Свежий лесной дух прочистил доцентские мозги, разбудил в нём голос заячьего рода, напомнил  о былых традициях и обычаях.  Заяц  вдруг вспомнил отчую норушку, где не было комфорта и даже необходимых удобств, но многочисленная родня, прижимаясь друг к другу тёплыми бочками, создавала надёжное ощущение защиты и уюта. Здесь  не было денег, но было много деток. Не было званий, но было много ласковых имён и названий: Лапушка, Пушистик, Мякиш…

И с чего это его вдруг повело на Выдр и Выхухолей? «Бррр! Извращенец!» - содрогнулся на самого себя мелкий, в общем-то, грызун.

Прозрения продолжились: « - И с  какого затмения  я решил, что Лисица может быть Зайцу другом? Идиотом надо быть, чтобы так думать. И вообще -  не надоело ли тебе, дружок, трепаться, как трепло кукурузное? Не пора ли, наконец,  заткнуться и подумать о жизни? Вернуться, так сказать, к истокам… Не мальчик ведь!»

И только прояснело в Зайцевой голове, только вознамерился он уловить в кустах мелькание родного заячьего хвостика, как именно в этот момент просветления и благодати был схвачен за шкирку одноглазым волчарой. Нравственные Заячьи искания ему были по фигу.  Просто очень хотелось жрать.

Как жаль, что доценты у нас в лесу умнеют так поздно!