Игаль Городецкий 

Весна в Беер-Шеве

Но никакого Александра Ивановича не было.

Владимир Набоков. Защита Лужина

По вторникам, каждую неделю, Виктор звонил в Москву Маше; каждые две недели, в среду, связывался с Никой, она жила в Ташкенте, и звонки туда были дороги; и без всякой системы – то по мобильнику, то по «скайпу» – говорил два-три раза в неделю с Леной, обретавшейся под боком – в израильском городке Ришон-ле-Ционе.

Сложилось так потому, что Машин муж по вторникам где-то допоздна заседал, с Никой по средам было удобно общаться, ибо жена Виктора, Катя, отправлялась в этот день в свой фитнес-клуб и дома оставалась только дочка, которая неважно понимала по-русски и которой вообще было наплевать, о чем там папочка болтает со своими чокнутыми приятелями. А Лене Виктор звонил из своей лаборатории – он был фотографом и вместе с коллегой снимал помещение для студии.

Эти женщины были в разное время любовницами Виктора, а с Леной он и сейчас частенько встречался. С Машей Виктор последний раз виделся год назад (московская международная фотовыставка). Тогда Маша взяла отпуск на неделю (нервное переутомление), и они славно расслабились в дорогой загородной гостинице. А вот Нику Виктор не обнимал уже почти десять лет и временами скучал по ее чуть полноватому нежному телу. Они познакомились, когда Виктор решил подработать в Еврейском агентстве – посланцем от родного Израиля в экзотическом Узбекистане. Годовую поездку ему устроили друзья.

Вероника, рыжеволосая зеленоглазая еврейка с белой, тонкой, очень чувствительной к солнцу кожей, была почти на два десятка лет моложе Виктора и тешила его самолюбие молодостью и безусловной преданностью. Вообще-то, он евреек не жаловал: Маша, например, была русской, Лена – наполовину русской, наполовину эстонкой, Катя – также смешанных кровей, – априори считал их некрасивыми и истеричными. Но Ника пленила его чудесной улыбкой, кошачьей ласковостью и угловатой страстностью, удивительной во взрослой женщине, матери восьмилетней девочки, оставшейся от сбежавшего вскоре после ее рождения мужа.

Ника знала, что ее друг женат и не собирается разводиться, понимала, что он больше никогда не приедет в Ташкент, и только надеялась переселиться с дочкой в Израиль, чтобы хоть изредка видеть не только не забытого за десять лет разлуки, но и горячо любимого Витеньку. Однако пока дочке Вероники не исполнилось восемнадцать, отец девочки не давал разрешения на отъезд – просто так, «из вредности», как говорила Ника; теперь же ее надежды возобновились с новой силой.

Виктор одновременно желал приезда подруги и боялся этой опасной близости, которая могла помешать его устоявшейся жизни. Только вчера он говорил с Машей о планах на лето: вырисовывалась совместная поездка в Италию и нужно было тщательно продумать все детали. Муж Маши, не в пример беспечной Кате, отличался подозрительностью. Однако разговор получился дурацкий.

– Значит так, Машка, – подытожил Виктор. – Мне важно только одно: чтобы твой отпуск не совпал с Катиным и чтобы ты уехала из Сирмионе до ее приезда туда с дочкой.

– Что? Да, мы могли бы выбрать другое место, но это лишние деньги на переезды. И когда я уеду, как ты справишься одна со своим зачаточным английским?

– Нет, дорогая, я забочусь не о своем, а о твоем спокойствии. Катя тут не при чем, я дочке обещал эту поездку.

– А ты куда вернешься? Не в монастырь же, а в объятия своего муженька. Знаешь что, с таким настроением лучше вообще не ехать…

Виктор положил трубку. Машка становится обузой, хоть по-прежнему хороша – стройная, легкая, голубоглазая. Но характер! А ведь они в одинаковом положении… Катька хоть никуда не лезет. Если и подозревает что-то, то помалкивает. Такую жизнь кто ей еще обеспечит? Вкалываешь тут как собака. Ой, что я говорю! Прости, Господи, только бы работа была. Без денег не поблядуешь.

Эти размышления вызвали у него такое желание, что он тут же набрал номер Лены:

– Привет, Барсик. Давно не виделись. Может, встретимся, съездим в наше логово? Прекрасно. Завтра заеду за тобой ровно в восемь. Не проспи. Крепко…

Лена жила в трехкомнатной квартире с шестнадцатилетним сыном и мамой и не позволяла Виктору у себя ночевать. Впрочем, его это вполне устраивало. Первое время после их знакомства Виктор иногда приезжал в Ришон по вечерам, приносил обязательные букет, тортик и бутылку вина – это называлось на их с Леной языке «бубýто». «Волоки “бубуто”, мама по тебе соскучилась», – звонила Лена. Витя умел ладить с людьми, мама и Сережа, сын Лены, души в нем не чаяли, но вскоре эти посиделки с одними и теми же воспоминаниями и замшелыми анекдотами надоели Виктору, и период «бубуто» кончился.

Они стали ездить в недалекий кибуц, где были купальни с минеральной водой и где можно было взять на целый день комнату. Дорогое удовольствие, но Виктор, очарованный тогда сероглазой, русоволосой, неутомимой в любви Леной, ничего не жалел. Теперь подруга настаивала на своем участии в оплате их развлечений в кибуце, и Виктор часто деньги брал.

В среду вечером Виктор решил вне очереди позвонить Нике. Его тело еще помнило быстрые поцелуи Лены, и было что-то сладостное в этом разговоре с другой женщиной. Ника хотела вылететь из Ташкента уже в ближайшем месяце, и надо было как-то ей помочь, но Виктор не очень понимал как. Однако Ника не претендовала на особое внимание:

– У меня в Беер-Шеве родственники, попрошусь туда, на работу я везде устроюсь. Скоро увидимся, Витенька. Ты рад?

Вероника была медсестрой и знала, что с этой специальностью в Израиле не пропадешь.

– Конечно, мой храбрый Тигренок, я очень соскучился…

Всех своих подружек Виктор называл ласковыми прозвищами, связанными с миром кошачьих.

Извинившись, что не сможет встретить Нику в аэропорту – работы, мол, много, – Виктор стал раздумывать, а не отложить ли отпуск в Италии с Машей. По Нике он действительно соскучился, и чтобы нормально провести с ней время, показать страну, нужны были бабки, которых на всех баб, мысленно скаламбурил Витя, не хватит.

В Москве Виктор начинал как фотограф-любитель, ходил по разным студиям, участвовал в выставках, вроде подавал надежды. Учиться не довелось, да в Союзе и не было соответствующих заведений, кроме техникума, готовившего, среди прочих работников сферы обслуживания, также и фотографов. Таким «пушкарем», как говорили когда-то, Виктор в конце концов и стал, хотя параллельно сотрудничал в десятках изданий и снимки его появлялись то в каком-нибудь ведомственном журнальчике, то в безвестной многотиражке. Не пробившись в большую прессу, Виктор не ожесточился. Он не считал себя непризнанным гением, трезво взвесил свои способности и отдал их на заколачивание тех самых бабок.

В Израиле Витя, прихвативший с собой дорогую импортную аппаратуру, быстро стал снимать свадьбы, бар-мицвы и другие торжества – сначала неофициально, у друзей и знакомых, а потом оформил соответствующие документы. Работа фотографа давала, кроме неплохих денег, полную свободу распоряжаться своим временем и возможность того, что Виктор очень ценил, – иметь сколько угодно любовниц. Фотокамера буквально завораживала женщин, им трудно было отказаться от сделанных профессионалом снимков, и Виктор, у которого неплохо был подвешен язык, быстро уговаривал даже самых скромных и стеснительных сначала показать красивые ручки и ножки, потом плечики, а потом и все остальное…      

Встреча с Никой прошла не так, как он ожидал. Витя помнил свою подругу молодой хорошенькой женщиной, совсем девушкой, а увидел располневшую тридцатисемилетнюю бабу. Он понимал, что и сам изменился за эти десять лет не к лучшему. Особенно остро он почувствовал это, когда увидел восемнадцатилетнюю дочку Ники – Дину. Так родители назвали ребенка в короткий период увлечения сионизмом.

Из толстенького медвежонка, какой ее помнил Виктор, Дина превратилась в синеглазую, сложенную, как модель, красавицу с тяжелой черной косой, доходящей до попы. От Ники не укрылось впечатление, произведенное дочкой на любовника. Однако она привыкла к тому, как Дина действует на мужчин, и шуткой попыталась вывести Виктора из столбняка.

Очухавшись, Виктор постарался внушить себе, что пятидесятишестилетнему мужику абсурдно добиваться расположения юной леди и, чтобы не смешить людей, нужно держаться от Дины подальше. Тем не менее он стал часто бывать в Беер-Шеве и принял деятельное участие в своих подопечных. Он устроил Дину на подготовительные курсы в Беер-Шевский университет и добился для нее стипендии, Нику сопровождал на все интервью и вел переговоры с хозяином съемной квартиры. Возил по стране на своей старенькой «тойоте», без конца фотографировал.

Рассматривая снимки Дины, он убедился, что девушка очень фотогенична, но предложение помочь в карьере фотомодели натолкнулось на сопротивление матери – ее страхи были понятны. Да и сам Виктор соображал, что карьеру в этой области Дине делать поздновато. Примешивалось и чувство ревности, желание оградить Дину от наглых мужиков, хотя признаться себе в таких чувствах Виктору было стыдно.

Время шло. Дина цвела, Виктор старел. Несколько раз он пытался порвать с Никой, но совсем не видеть Дину у него не хватало сил. Ника радовалась своему давнему любовнику, в отличие от Лены, не стеснялась оставлять его у себя ночевать, но как-то, столкнувшись утром с Диной в узком коридорчике и перехватив ее взгляд на свою помятую, небритую физиономию, Виктор навсегда отказался от ночевок у подруги, сославшись на недовольство Кати и что-то бормоча насчет срочной работы.

Однажды Виктор, закончив съемку раньше, чем предполагал, решил навестить Нику, хотя знал, что в это время она еще в больнице. Он предупредил ее по мобильнику, и обрадованная подруга сказала, что Виктор может ехать немедленно, дверь ему откроет Дина. Еда в холодильнике, а если он подождет, Ника приготовит ему все свеженькое. Сердце в груди Виктора стукнуло с перебоем, и он сел в машину.

Дина, в халатике, с наушниками плеера, который он ей подарил, на шее, встретила Виктора приветливо, хотя и чуть смущенно, – они впервые были наедине. Он хотел сразу пройти в комнату Ники, но Дина посчитала себя обязанной накормить гостя и занять его разговором. Выпив пару рюмок «Финляндии», которую Ника держала специально для него, и выкурив с Диной по сигаретке, Виктор оттаял.

Перескакивая с одного на другое – Виктор в совершенстве владел женской манерой разговора, – они перешли на фотографию. Посмотрев в окно, он сказал, что еще никогда не снимал Дину при таком удивительном освещении. И впрямь: предзакатное солнце, посылавшее лучи сквозь тончайшую взвесь песка, окрашивало все вокруг в фантастические цвета. Белоснежная кожа девушки, унаследованная ею от матери, светилась розовым.

Недолго думая, Виктор достал камеру и сбегал к машине за штативом и другими причиндалами. Тем временем Дина переоделась в шорты и облегающую маечку. Лифчик она и не подумала надеть. Он усадил девушку на подоконник, дрожащими руками повернул вполоборота, к свету. Снимки понравились Дине – Виктор тут же показывал ей зафиксированные в памяти аппарата изображения. Наступил момент, когда все позы и все возможные варианты были отработаны, и тут Виктор неожиданно для себя сказал хриплым голосом:

– Ты такая редкостная красавица… Хочу создать с твоей помощью шедевр.

– Правда?

– Да! Но есть условие.

– Какое? – кокетливо улыбнулась Дина.

Виктор с трудом проглотил слюну:

– Ты должна снять тишотку.

– Ну уж нет!.. – тон девушки изменился.

– Подожди, – когда самое страшное было произнесено, Виктор обрел красноречие. – Подожди… Ведь все художники писали и пишут обнаженные модели. И сколько выставляется прекрасных фотографий обнаженной натуры… Я тебя прошу только майку снять, ничего, кроме желания сделать хороший снимок у меня нет, – и, не удержавшись, добавил заведомую пошлость: – Грех скрывать такую красоту.

К удивлению Виктора, Дина не выказала возмущения, не пригрозила пожаловаться на него Нике. Она немного помедлила, одним великолепным движением сорвала маечку, бросила ее на стул и быстро сказала:

– Только маме ничего не говорите.  

Маленькие, но совершеннейшей формы груди девушки с чуть припухшими, как у двенадцатилетней девочки, розовыми околососковыми кружками наводили на мысль о набухших почках, о весне. «Подмонтирую сюда ветку с распускающимися почками, назову “Весна” или “Юность”», – промелькнуло в голове у Виктора. Странно, но после того как Дина разделась, у него пропало всякое плотское желание, остался только творческий восторг, гораздо более сильный, чем грубое влечение. Он больше не притронулся к ней и пальцем.

Через некоторое время Дина совершенно освоилась. Когда ее соски потеряли упругость, Виктор, заметивший это, что-то забормотал, а Дина спокойно встала, прошла на кухню и достала из холодильника лед. Поводив кусочком льда вокруг сосков, она восстановила их твердость и вернулась на место. Виктор обалдел: откуда что взялось…

Он творил, отдавая короткие команды своей модели, и вплотную подошел к Дине только для того, чтобы попросить ее подержать левой рукой отражатель из серебристой пластиковой пленки, натянутой на рамку, – смягчить тени. Их глаза встретились, оба покраснели, и девушка сказала – лишь бы что-то сказать:

– Маме только не показывайте.

Так они работали, поглощенные делом, когда раздался звук поворачиваемого в замке входной двери ключа.

– Мама! – вскрикнула Дина, и ее правая рука выпустила раму окна и метнулась к обнаженной груди.

Она покачнулась, потеряла равновесие, мелькнули ее белые ноги, отражатель на мгновение ослепил Виктора, и когда зрение восстановилось, он увидел на полу одинокий розовый пластиковый тапочек (о, этот тапок преследовал его потом не одну ночь). Самой Дины на окне не было. Четвертый этаж. Никаких шансов…

Произошедшее сочли несчастным случаем. Ника ненадолго пережила дочку, через месяц она выбросилась из того же окна той же квартиры. Виктор по-прежнему снимает свадьбы. Он как-то притих и заметно постарел. Со своими любовницами он расстался, живет с Катей. Они почти не разговаривают. Фотографии Дины забрала полиция. Иногда следователь, который вел дело, достает их из сейфа и рассматривает, восхищенно цокая языком.