Елена Морозова

Лети, казак

— Набирай 15-63. Я у них в базе, — предложила подруга, протягивая мне телефонную трубку.

Мы засиделись допоздна. Домой теперь — только на такси.

Но я позвонила по другому номеру.

— Такси «Казак»! Добрый вечер! — бойкий девичий голосок приветствовал меня.

— Девушка, машину на Розы Люксембург, пожалуйста.

— Свободных машин нет… Есть только кони.

— Какие кони? — опешила я.

— Кони сегодня только в яблоках.

— А цена? — задала я нелепый вопрос, лихорадочно соображая, что все это значит.

— По счетчику: три гривны километр, — бодро ответила диспетчер.

Когда назревает авантюра, меня словно к пропасти подводят — душа улетает. Появляется зуд нетерпения, и я выпаливаю:

— Согласна.

Девушка приняла вызов:

— Через десять минут. Одна лошадь в яблоках.

Подруга смотрела на меня непонимающе.

Я рассеянно улыбалась.

Мы стояли внизу и по очереди вертели головами, не зная, с какой стороны подадут «такси». Октябрьские вечера особенно темны. Пространство блекло освещалось лишь желтоватым оконным светом, да метрах в пятидесяти от нас подслеповато горел фонарь. Но с неба — щедро, округлой полноводной луной, — Бог света на нас не жалел.

Вскоре из-за поворота показался всадник. Конь — очевидно, в яблоках, издали не поймешь — мирно трусил. Когда они приблизились, я заметила на оголовье лошади знак — шашечки, а на всаднике кепку и длинные сапоги.

— Такси вызывали?

— Вызывали, — откликнулась я, сделав шаг вперед. — На Театральный, пожалуйста… Только медленно…

«Таксист» сбросил веревочную лесенку и предложил мне руку. Я взялась за мозолистую ладонь и вскарабкалась наверх. Земля осталась далеко внизу. Последнее, что запомнила, — перепуганное лицо подруги. Я уцепилась за куртку «таксиста», и мы тронулись.

Лошадь шла шагом, но мне казалось, что мы мчимся галопом.

Наконец я немного освоилась и искоса стала посматривать по сторонам. Оказалось, что мы уже пересекли проспект Мира.

— И давно на фирме этот сервис? — спросила я, прочистив горло.

Ветер унес мои слова. Однако парень, оглянувшись, весело ответил:

— Недавно. Может, с месяц. Но я не верю, что он приживется… скучный у нас народ, бескрылый…

Мы замолчали. Положив правую руку на круп лошади, я почувствовала тепло и упругость ее мышц под ладонью. Хвост развевался в такт ритмичному шагу.

— Это ваш конь? Как его зовут?

— Мой, — я уловила нотки гордости в голосе. — Зовут его Скифос. В честь мифического коня... А вы знаете, из чего Бог лошадь создал? — вдруг спросил мой сосед.

— Если честно, не помню, — сказала вслух, а про себя подумала: а знала ли вообще?

— Из ветра!.. — парень приостановил лошадь, а та, вскинув передние ноги, фыркнула, словно что-то еще добавила от себя, а, может, подтвердила: да, так оно и было. Я уцепилась крепче за куртку «таксиста» и увидела, что мы уже выехали на проспект.

Цок-цок-цок — стучали копыта  в ночи.

—  Здесь налево? — переспросил он.

— Да, вон к тому подъезду, пожалуйста.

Упав в кресло, первым делом позвонила подруге:

— Все в порядке, я уже дома… А ты знаешь, из чего Бог лошадь создал? — И, не дожидаясь ответа, выдохнула: — Из ветра… Бог собрал в пригоршню немного теплого ветра, дунул в ладонь и сказал: «Лети!».

Через неделю мне снова довелось вызвать такси.

— Такси «Казак» слушает, — бойко произнесла диспетчер.

— Девушка, а коня можно? — затаив дыхание, я ожидала ответа.

На том конце трубки помолчали и печально произнесли:

— Ниссан, серо-зеленый металлик. Через десять минут. 

Трудный случай

Голубь ворковал на балконе. Я поймала его и сняла с лапки записку. Миша и Маша, мои друзья, приглашали на чай.

Помахав улетающему голубку, я пошла собираться.

Купив бананы, перешла улицу Щорса. Дом друзей был рядом.

— А мы тебя уже ждем, — радостно приветствовала меня в дверях матрешка Миша-Маша. Маша еле доставала мужу до плеча.

Маша взяла у меня бананы и унесла на кухню.

Миша взял у меня куртку и подал тапочки.

У друзей мне было хорошо.

С ними я чувствовала себя как дома. Прошла в зал — пить чай, глядеть друг на друга, охать-ахать о жизни.

И вдруг замерла: в углу — стол вынесли — изгибаясь, росло дерево. В стиле а-ля сакура.

Я оглянулась: у двери каскадом зависли две улыбки.

— Ух, ты! — это я подошла ближе и стала рассматривать флору.

Она была усеяна розовым туманом цветов, к тому же экзотически пахла.

— Откуда диковинный экземпляр?

Улыбки запорхали рядом.

— Подарили.

— А стол где теперь?

—  В спальне.

— Здесь еще сервант был, — вспомнила я.

— А зачем нам сервант? Ты лучше посмотри на это чудо, — сияла Маша.

— Ага, — только и смогла вымолвить я, — значит, теперь в зале дерево живет?

Но не успела я договорить, как из кроны выпорхнули и зависли в воздухе две птички-невелички.

— Ух, ты! — сказала я снова, внутренне отметив, как на глазах сужается мой лексикон.

— Колибри… Смотри, они задом летают, — улыбаясь во весь рот, пояснил Миша.

— А давайте чай пить, а то остывает, — предложила хозяйка, и мы потекли к столику.

Мелкие птахи приглушенно жужжали, парили у ветвей и притягивали мой взгляд.

Но тут из ветвей потянулся хвостом по комнате пчелиный рой.

— А пчелы откуда?

— Там еще и мед в дупле. Да ты попробуй, — подсунула мне Маша мисочку с душистым медком.

— А когда дерево отцветет, нектар они на кухне будут собирать?

— Зачем? Мы их выпускаем…

Маша распахнула окно, и пчелиный хвост метнулся на улицу.

Мы молча выпили чай с медом, съели бананы.

— Знаешь, Леночка, а Маша решила оставить работу и ухаживать за деревом. Мед соседи забирают, а колибри на птичий рынок снесла… Это уже третья пара.

— В листьях родятся?

— Угу, — согласился Миша, жуя печенье.

— А тебя мама в капусте нашла?

— Почему в капусте? В третьем родильном отделении, вес — 3600.

— Но птицы же не яблоки, чтобы в деревьях заводиться.

Маша меланхолично прошлась глазами по комнате.

Миша открыл рот, но тут же закрыл: со мною всегда так — трудный случай.

Я смотрела на них, как налоговый инспектор на бухгалтера.

Вдруг по дереву кто-то пробежал.

Я вздрогнула. Инспектор превратился в участкового.

— Кто это?

— О, это всего лишь бурундук, — хором сказали мои друзья.

— В корнях вывелся? — съехидничала я.

— Нет, Леночка, Маша купила, — пояснил Миша. — А хочешь, мы тебе отросток дерева дадим?

— Нет! Спасибо, у меня только кактусы и выживают. И то недовольны.

Я дожевала банан. Вежливо попрощалась. Маша налила мне меда, друзья долго приветливо махали, пока я не скрылась из виду.

Прошла неделя или две.

Голубь ворковал на балконе. Я поймала его и сняла с лапки записку. Мои друзья, Миша и Маша, снова приглашали на чай.

Я помахала удалявшемуся голубку и пошла собираться.

В дверях меня встретил Миша, взял бананы и куртку. Маша с мисочкой пробежала мимо, не оглядываясь, прокричала: «Я сейчас».

Наконец в кресло рядом с нами плюхнулась и Маша.

 — Как жизнь? — издалека начала я и тут только заметила массивный шкаф из спальни, который еле втерся между а-ля сакурой и стенкой.

— У вас ремонт?

Мои друзья переглянулись.

— Понимаешь, к нам в город Московский цирк приезжал. Они оптом много меда взяли.

— Ну и? — не понимала я связи шкафа с цирком.

— Ладно, лучше один раз увидеть, — поднялись хозяева.

«Нет, лучше бы мне этого не видеть», — подумала я, глядя на ожившую картину Шишкина «Три медведя».

На бревнышке поперек спальни сидели три перемазанных медом бурых медвежонка.

— А разве диким животным место в городской квартире? — снова поинтересовалась я голосом участкового.

— Мы так… временно малышей приютили… на месяц. Цирк будет возвращаться, заберет мишек, — с умилением сказала Маша.

— У них карантин, деток отселили от взрослых, — добавил Миша, радостно глядя на косолапого, безрезультатно пытавшегося забраться на их двухспалку.

Прошел месяц,

На балкон сел голубь. С лапки я сняла записку: «Лена. Ждем  в гости. Твои Миша и Маша».

Прикупив на три банана больше, я постучала в дверь.

Она распахнулась, и я бочком протиснулась в прихожую, заставленную мебелью.

Слева ко мне, широко улыбаясь, протискивался Миша.

— Прости за неудобство. Мы ремонт затеяли, после медведей он стал актуален.

Миша взял у меня бананы и куртку.

Я облегченно вздохнула.

— Замечательно! Очень рада! Уже что-нибудь сделали? Покажите?

Маша стала между мной и дверью в спальню.

— Нет, нет. Еще рано.

Я повернулась проходить в зал, лениво думая, что длинный чешуйчатый хвост, скользнувший в спальню, мне, конечно, померещился. 

Обида 

У нас во дворе рос дом.

Взошел, как подсолнух, проклюнулся, как дикий отросток абрикоса — сам по себе. Сплошняком — зеркальные, отражающие свет стены. Они сливались с небом, наполнялись воздухом и не мешали пространству быть объемом.

Искоса, с интересом, я поглядывала на дом — чей? для кого? Но и с негодованием:

 — Надо же, посреди двора, нарушая санитарные нормы. Безобразие! Жаловаться нужно!

Я наблюдала странные вещи: с одного угла дом виден, а с другого — нет. Поэтому его не замечали. Не замечали, как уверенно рос он посреди двора, засаженного каштанами.

Изредка какая-нибудь старушка ахнет, перекрестится и в сердцах скажет:

— Свят-свят! Дом померещился! Не иначе...

Или собака зайдется лаем, увидев своё отражение на стене дома.

Дворник Миша обметал его молча, по периметру. Иногда мне казалось, что если бы во дворе выросла пирамида, Миша так же молча обметал бы и ее…

Я заметила, что дом рос по ночам. В кухне нашла удобную точку осмотра — вот он! Во всем своем великолепии. По дому плыли облака, в нем плескалось отраженное солнце, умножались потоки дождя.

На ощупь дом был холодный и гладкий.

Однажды я поняла — все! Дом вырос. Стояла ранняя осень, каштаны роняли рыжие листья. Ветер закручивал их и волчком гнал по двору…

Мое внимание привлекла одна странность: я ни разу не видела, чтобы люди входили в дом или выходили из него. Дом, похоже, не спешили заселять.

Как-то обследовав вблизи стены, поняла, что в доме нет дверей.

— Мутант, — пошутила я.

— Нина Васильевна, странный дом, да? — окликнула я соседку, выходящую из нашего подъезда.

— Очередной банк, небось. Они разве как люди живут? У них ходы потайные. Окна замаскированные. Охрана внутри…

Я поддержала категоричность Нины Васильевны:

— Наверное, заморозили объект.

И, проводив ворчащую женщину одобрительным взглядом — никогда не спорь с соседями! —  сердито постучала в стену дома: тук-тук-тук…

Из-за стены ясный девичий голосок пропел:

— Открыто, входите.

Я обмерла.

Ситуация была нелепой. «Поинтересуюсь, не это ли банк ″Аваль″»?» — решила я после минутного замешательства. И надавила на стену впереди себя… Та поддалась и распахнулась.

Переступив порог, я шагнула внутрь. Шагнула и остановилась, замершим взглядом осматривая полуосыпавшиеся каштаны, балконы, затянутые ярко-желтой лозой, арку, ведущую из нашего двора во внешний мир. Я стояла спиной к голубому половодью дома. Но ведь я входила внутрь. Резко развернулась и надавила на стену. Та снова поддалась и снова распахнулась. Осторожно, медленно я перешагнула и… снова двор.

Внутри поселилось неприятное чувство — словно меня обманули. Или я схожу с ума? Потерла висок и оставила попытку пройти через таинственную дверь.

Несколько дней я пыталась проникнуть в дом — бесполезно! На стук меня приглашали — вежливо, радушно, но войти не получалось: каждый раз оказывалась во дворе.

И вдруг придумала, как обмануть дом. Идею мне подсказала простая ниточка. Привязала ее к дереву, как Тесей у входа в лабиринт, и, разматывая, пошла к дому. «Сейчас узнаю, в чем тут дело», — подумала я и надавила на стену. Та не поддалась. Точно помню место входа. Ошибки быть не могло. Дом меня не пускал.

— Ах, значит так?

Я разозлилась. Несколько дней демонстративно не смотрела на это плоское строение, не любовалась по вечерам симметрией закатов и двойным мерцанием звезд. Я обиделась.

Потом рассмеялась, приблизилась и решительно надавила на стену.  Меня пустили и… развернули.

Но я — настырна. Подметила: если хитрю, дом меня не пропускает. И придумала все-таки, как его обмануть:  остановлюсь в момент прохода через дверь и не дам ей захлопнуться… И, конечно, ничего не вышло — дверь не поддалась. Дом знал мои планы. Без сомнения.

Тогда во мне вдруг взыграла гордость. Я твердо решила игнорировать дом. Словно его и не было. Даже не смотреть в его сторону…

Прошел месяц. Иногда по вечерам поднималась тоска. Меня тянуло выйти на балкон и увидеть двойную луну — высоко в небе и глубоко в доме. Но я терпела, так и не простив дому его обманчивую игру.

Однажды, спускаясь со своего четвертого этажа, я пропустила Нину Васильевну.

— Леночка, как вам, а? Говорят, кому-то из крутых дом не глянулся. Перенесли тут же.

— Как перенесли? — не поняла я. — Куда перенесли?

— А кто его знает. Может, разобрали. Они теперь как конструктор их собирают-разбирают…

Соседка, ворча, прошла, а я бегом — назад в квартиру, на балкон. Нет! Нет дома!

Насквозь двор виден. Миша в центре листья гоняет метлой, Олечка с первого этажа спаниеля выгуливает.

Причем здесь крутой? Я знала — дом обиделся на меня. И ушел…  

Лао-Цзы, Будда, Шива, Иуда, Ницше и другие 

— Вот! — Миша прихлопнул ладонью увесистый том, прошитый алыми нитками.

— Что это? — я непонимающе перевела взгляд с Маши на её супруга.

— Леночка, Миша закончил свой многолетний научный труд. Это его монография.

— Поздравляю! — выдохнула я. — Ну и? Теперь в типографию?

— С типографией придётся подождать. Тут, видишь ли, такое дело… — Миша провел ладонью по обложке. — Натаскали они там всего, меняют тексты постоянно. Я теперь не знаю, что с этим делать.

Я не совсем вникла в заявление Миши и потому, присев на краешек кресла, ждала дальнейших разъяснений.

Маша кивала:

— Ты слушай, слушай! Тут такое происходит — уму непостижимо!

Хозяева тоже присели. Книга лежала на столике, притягивая взгляд, как праздничный торт.

— Вот Лао-Цзы, например. Я коснулся китайского этико-политического учения, давая лишь сравнительную характеристику. Мне нужен был раздел конфуцианства лишь для затравки, а он мне три главы вставляет про даосизм с расширенной терминологией. Представляешь, три телеги бамбуковых текстов!

— Ну и? — ещё не вникла я в проблему.

— Бегают по главам, вытворяют что хотят, — пояснила по-женски взволнованная Маша.

— Кто? — тоже всколыхнулась я.

Мало ли кто может бегать в домах? Правда, тараканов в городах теперь, говорят, нет. Но Миша сухо произнес:

— Философы, мудрецы. Будда тот же.

Я подумала, что ослышалась. Переспросила на всякий случай:

— Который Гаутама? Великий Сидхартха?

— Он самый, — зашептала, наклонившись ко мне, Маша. — А вчера… вчера  многорукий Шива выглядывал. Сам синий, а на шее — змея. Я даже испугалась. А потом три раздела по индуизму начисто снесло, а вместо них — какие-то гимны, мантры на санскрите. Миш, правда?

Я не верила своим ушам.

— Покажи, — зачем-то сказала глухо.

Высокий и худой Миша, согнувшись над монографией, перелистнул несколько страниц и вдруг замер:

— Маша, тут снова про Иуду всё по-другому. Ну разве можно так работать?! Это же традиционная версия Матфея. Сребролюбие. А я опирался на Борхеса!

— Да что она у вас, живая, что ли? — не выдержала я. — Как это может книга сама себя переписывать?

— Почему сама? Кто говорит, что сама? Я же тебе сказал: Лао-Цзы, Будда, Сократ. Все, кому не лень, все и пишут.

— А ты? Что делаешь тогда ты? — настаивала я, пытаясь зреть в корень проблемы.

— Теперь уже спасаю написанное, борюсь за каждый абзац.

— Ну и? Получается?

— Если бы! С Ницше вчера полемизировали до полуночи. Утром открываю, а он, сволота, через всю страницу начеркал: «Бог мертв». Я ему — кукиш и нацарапал сверху: «Сам ты мертв».

— Кому кукиш?

— Ницше!

— Ага! Мертвому.

— Ну да.

Я откинулась на спинку дивана и скрестила руки.

— Слушайте, друзья. Перестаньте меня разыгрывать. В общем, так. Миша, поздравляю с монографией! У меня есть предложение ничего больше не трогать. Вот как они там историю записали, так пусть всё и будет.

— Но кто тут, в конце концов, автор? Лена, ты знаешь, как переводится слово «монография»? Единописание! — воскликнул Миша и, яростно перевернув страницу, ткнул пальцем в середину, потом всмотрелся и присвистнул:

— Ну нахалюги!

Мы с Машей наклонились. Под фамилией автора стояло: «В соавторстве» и далее по тексту — «…Лао-Цзы, Будда, Шива, Иуда, Ницше и другие».

Чемодан

Снег меняет город на глазах, фрагментирует его на белое-чёрное.

Бреду по бульвару. Сама себе — незнакомка, и мимо такие же опылённые снегом плывут горожане. На часах 16.02, но декабрьский день — короток. Остов фонтана на глазах обрастает снежным мхом.

И вдруг ясно слышу, как кто-то вздыхает рядом: «Эх-хе-хе».

«Показалось», — думаю, но всё же озираюсь по сторонам, наверх даже, на небо зачем-то смотрю. Нет никого, кто бы мог так штучно вздыхать.

Но тут из-за дерева выкатывается человек. Так себе человек. В тулупчике меховом. На рыжих усах снег. Уши красные.

— Глупый червяк, тупая гусеница, гусь безмозглый!

— Что-то случилось? Вам помочь? — теряюсь я от этого уничижительного спича.

Он зыркнул на меня.

— Общипанный индюк я, опаздывал, на поезд опаздывал. Мне бы дома с Варюшкой чаи гонять, а я по россиям ношусь. Воров, Воров моя фамилия. И отец Воров был. Но ни за что. Не унес даже карандаша за всю свою жизнь. А тут. Ехать же надо. К Варюшке! Подскочил в кассы, а там очередь. Прошу потихоньку девицу впереди, у окошечка самого, взять билет. Она по доброте душевной и себе, и мне купила. А я думаю, чем бы отблагодарить её. Хоть вещи поднесу, что ли. А у неё чемодан огромный, да авоська ещё, и сумка на плече болтается. Беру чемодан. Как мужчина, потяжелее, значит. Она — сумку и авоську. Идём молча к поезду. В вагон сели. Молча. Места у нас в одном купе. Так молча и проехали. Я и на выходе помог ей, когда утром прибыли на вокзал. Она такси ловит. Вижу — торопится. Я чемодан гружу в багажник. И тут она так странно на меня смотрит и говорит: «Нам по дороге?». «Почему? — удивился я». «Так вы чемодан свой в багажник кладёте». И выясняется: чужой это чемодан, не её. И не мой, соответственно. И остался я с ним. И стыд меня пробрал, что вещи чужие унёс. Решил посмотреть, что в нём. Может, бумага с адресом, телефон где записан. Открыл.

— Ну, и… что в чемодане? — увлеклась я рассказом.

— А вы сами и посмотрите. Вон, на лавочке он, — Воров вяло указал на массивный синий в серую полоску чемодан.

Я стряхнула любопытство и сказала строго:

— Что бы там ни было, вещь нужно сдать в милицию, в бюро находок. Там разберутся.

Мой собеседник безразлично смотрел в сторону.

— Наверняка хозяин уже заявил о пропаже, — предположила я мягче. — Конечно, содержимое тоже может подсказать, — и я уверенно шагнула к лавочке.

Сбоку чемодан закрывался на металлическую молнию. Я легко потянула замок и распахнула плотную матерчатую крышку.

Как ты, читатель, думаешь, что может быть в обычном дорожном чемодане? Ну, полотенце, тапочки, фен или книги. Но только не то, что увидела я.

В чемодане падал снег. В нём был город. И бульвар. И человек с рыжими усами, и я, глядящая в чемодан, в котором падал снег и был город, и бульвар, и человек с рыжими усами, и ещё я, глядящая в чемодан, в котором падал снег и был город, и бульвар, и человек с рыжими усами… Я захлопнула крышку.

— Хороший чемоданчик. И что это всё означает? — уставилась я на человека в тулупе.

Он всё так же потерянно смотрел в сторону.

— Я думаю, — Воров сделал внушительную паузу, — что это сам Бог.

— Чей? — не поняла я.

— При чём здесь чей? — нервно оборвал меня Воров и начал беспокойно ходить туда-сюда вдоль лавочки. — Вы только подумайте. Там внутри весь наш мир! Я смотрел. Там небо, люди, дома.

— Может, это телевизор? — предположила я.

— И где тут шнур? Где ток? Где розетка? — он поднял палец вверх. — Только Богу не нужен ток.

Мелькнула мысль, что этот человек не совсем здоров. Что разум его помутился в поездке. Я сказала спокойнее:

— Как-то я иначе процесс представляла. В смысле, встречу с Богом. А тут — обыкновенный чемодан, — задумалась. — И что дальше? Куда вы его?

Он вздохнул:

— В том то и дело. Не поднимается.

— Как не поднимается? Вы же его как-то сюда дотащили, — удивилась я.

— Сюда снес. А теперь не могу, неподъемным стал Вседержитель.

— Не мудрено, — хмыкнула я.

— Такая удача, —  бормотал человек, словно не слыша меня, — такая удача. Раз в жизни, может, и выпала. Мы бы с Варюшей в красный уголок бы его, —  в голосе Ворова прозвучали нотки умиления.

А тем временем снег усилился. Белым туманом он затянул синюю в серую полоску крышку чемодана, вырос горками на плечах человека, на усах. Высокие ели под белыми погонами топорщились живыми мурашками.

— С Варюшей? — переспросила я. — Да что вы такое говорите? Вы что, Бога узурпировать хотите? Он ваш личный, что ли? И вообще, этот чемодан сдать нужно. В милицию! Может, это научный эксперимент. Уникальная система зеркал, например.

Я раскричалась, расшумелась, размахалась руками. И вдруг вижу: идёт к нам, лёгок на помине, милиционер.

— Что за проблемы? — берёт он под козырёк.

Воров от этих слов как-то сжимается. Бледнеет. И уж чего я от него никак не ожидала, вдруг расстегивает чемодан и козликом сигает в него. Милиционер не мигая смотрит на закрывшуюся за Воровым крышку. Потом на меня.

— Что здесь происходит, гражданочка? Объясните-ка.

Я молчу.

И тогда наша доблестная милиция склоняется над уликой и верным движением вскрывает чемодан.

В белом городе люди бегут под снегом, который падает на бульвар и на снег, выпавший до этого.

А в чемодане не было ничего. Он был абсолютно пуст.