Анна Полибина

Стихи


 

А есть бесславье – безымянно сгинуть

И не прочтённым быть в помяннике.

Их не расслышит не мирской, ни схимник,

Они не будут названы никем…

 

Стать пепелищем тьмы, сгореть напрасно,

Собой творило вспотчевать зазря.

Какая обречённость – в этих фразах,

Как холодна – последняя заря.

 

Век быстротечный вмелкую разменен,

Осела в сердце вещая метель.

Всё жернова тугие перемелют,

Всё перейдёт в сыпучую кудель.

 

Да, память неисходная когда-то

Заёрзает в сердцах, исторгнув ад.

Но на сейчас – Бог назначает дату,

И нет путей проверенных назад.

 

А мы живём в эпоху безвременья,

Снежинками твердь вешнюю соля.

Да обретёт любой – под солнцем место,

Да будет пухом – сгинувшим – земля.

 

Ох, заживо так боязно – на плаху,

Неприбранного быта на костёр.

Но быстро юности сгорает пламя:

Честней – уйти навечно за простор.

 

Всяк волен выбрать тон и назиданье,

Но краше – жертвой прямо на алтарь.

Не верится, хотя свежо преданье.

«Дров свежих бы!» – лениво просит царь.

 

И в поводу идут волы понуро:

Им всё равно, когда закланья час.

Отсчитывает сердце зря минуты,

За солнцем неугасным волочась.    

 

Коптить чуть больше иль чуть меньше небо?

Подумаешь – ещё одна весна!

Ведёт тельцов усталая планета:

А впрочем, на миру и смерть красна.

15 февраля 2011 г.

 

*** Анна Полибина. Перевод верлибра Анны Бродской

 

Мир этот задуман хаотичным. Человеческий глаз научился различать созвездья на звёздном небе и привносить стройность в этот неохватный фрактальный хаос, но все эти усилия – втуне: ведь человек не способен даже упорядочить собственные мысли. Человека легко сбить с толку, легко вторгнуться в пространство его суждений; что угодно может нарушить стройный ход его мыслей. Как только вы делаете попытку придать мыслям системность – невидимая сила тут же разрушает уже выстроенную было концепцию и повергает вас в сумятицу и тревогу. Сейчас большая часть населения земли неуклонно стремится упорядочить мысли. Но само общество в силу природы сопротивляется догмам и умозрительным теориям, в которые пытаются уместить наш свободный разум. Уже в школе наш ум стараются загнать в прокрустово ложе здравомыслия, учат судить обо всём чётко, непререкаемо и ясно. В течение одного урока мы занимаемся только математикой, на следующем занятии – сугубо языком. Разум присущ нам исконно, это безусловно. Не помню точно, когда я освоила письмо и чтение: ведь всем нам довелось пройти этот сакраментальный этап. Без системного мышления людей общественный строй не смог бы состояться вообще, что в русле нашей ментальности было бы полной анархией. Нет, я не пытаюсь подорвать репутацию образовательных институтов – отнюдь.  Да и чётко выведенная общественная мораль меня, в принципе, устраивает. Просто люди с диагнозом «дислексия», не могущие формулировать понятий в словах и оформлять в голове здравых суждений, то есть члены общества с расстройствами сознания, ближе к мировому изначалию, нежели мы все, и здравосудия в них ничуть не меньше, чем в нас, чьё мышление упорядочено и глубоко: это мы увечны, в сравнении с так называемыми больными. Просто общество приспособлено сегодня для тех, чьё сознание тяготеет к системности и организованности. С любовью – Б. 

Переведено 7 января 2011 г.

 

*** Анна Полибина. Поэтический перевод из Анны Бродской

1) Тень по земле моя идёт,             И небо вниз не упадёт.

А в мире нет ни капли зла,             И счастье мгла не сотрясла.

Да, эта воля к темноте –                  Всегда, со всеми и везде.

Не для меня – себя блюди.              Мне всё равно. Ушёл – иди. 

2) Потерянный нашла я рай:           Себя впустую не карай.

Тебя пусть совесть не гнетёт:         Кто разделён в себе – падёт.

Стык ощущений и идей:                   Мне ясно всё, как Божий день.

Ты крылья над собой взмети:          Всё хочешь воли? Что ж, лети!

 3) Кренится жребий на весах,          Но вниз не рухнут небеса.

Мне радость выбора дана,                 Всё гладко, да, но я – одна.

Стерпелось зренье с темнотой,         И оказалась я – не той:

Ведь сердце – из ночных бродяг:     Что так, что эдак – всё пустяк.

2011 г.

*** В память С.Д.Довлатова

                       Теоретически всё должно быть иначе…                                                                                     

                                                      С.Д.Довлатов

А после смерти – есть другая бытность,

Которой, впрочем, первая – ключом.

Для слога – острая, немая пытка,

Когда сюжет души – под сургучом.

 

Вот так вот, с парусинным чемоданом,

Выходишь – временам всем вперерез.

Трагедии сценическая данность –

С интригой заводной – наперевес.

 

Всё гибнет. С ремеслом лишь остаётся

Один – пастелью, наскоро – портрет.

В ушах лишь голос дяди отзовётся:

«А точно знаешь ты, что Бога нет?»

 

Нам скука до небес – без остромысла,

Тогда как соло шло –  сердца кропя.

Эмоциями – писем свод – измызган,

А дух – на тропах пушкинских – пропят.

 

И хоть честней – со здешним всем расстаться,

Вы нам нужны: не к месту – сердцем торг.

Такая жизнь – без малой яркой даты.

Мы все уйдём. За зрелостью. В Нью-Йорк.

 

25 августа 2010 года: сегодня 20 лет, как с нами нет мастера

***

Потакать темноте и потворствовать ночи,

Соглашаться на мерклую залежь в душе…

Звёзд оранжевый строй крепко в небо вколочен,

Против роста – полесия чешется шерсть.

В кутерьме, в суматохе, в сплошной круговерти –

Купол с ядрами звёзд: яркость – ранг старшинства.

Удивляться согласию жизни – и смерти,

Скорби неутолимейшей – и торжества…

Как веществен туман, в пыль галактик заглублен;

В чане неба – светил лики омрачены.

Хвост вечерней кометы – наотмашь отрублен,

И разбиты созвездия в ночь – на чины.

Нитка куцая света тиха и протяжна,

Внятна солнца колючего острая спесь.

Но желает душа островов недосяжных

Под ослепшими пальцами дальних небес.

Мы случайные встречи в пути отметаем,

И космической мы недостойны семьи.

Никому не узнать, где душою витаем

В паре миль от обильной мы, щедрой земли.

И не чаем найти одноверца-собрата;

В нас вулканы потухшие горько глядят.

И морей пересохших нам вержатся пятна,

Что вот-вот в веру гибели нас обратят.

Но вострублены ангелом – звёзд понакосы,

И струится нам в мысли вода синих пойм.

Опояском – в несбыточность тянется мостик,

Овлекая немерклые грёзы – собой.

 

Апрель 2010 г., Подмосковье

 

*** Патрицианское

Стихи пишу теперь я в стол:

Разменен мелко слог навеки.

Издал наш кормчий смертный стон,

К штурвалу – черни рвутся реки.

Дар в состязании не чтят,

Былые попраны святыни.

Костёр бесславия растя,

Бряцают имена пустые.

Взвенчали княжить явь не ту,

И даль полна свинцом и ртутью.

Не время петь: они идут,

Сметая стены вздутой грудью.

Любитель мелкий – лавры жнёт,

К наследным – это время слепо.

А все пируют: вышел гнёт;

Глупцы хлебают глоткой небо.

Исчез почёт. Пора молчать.

Язычник правит предречённый.

Тавро зверей, стигмат, печать –

Как победившим, нипочём им.

Профаны вышли из толпы,

Победно помыкают всеми.

Стирает достоянья в пыль

Неукоснительное время.

Час прятать разум под сургуч:

С толпой стерпись, а так не выжить.

Напорист воздух и тягуч,

Не той мы правды взыщем свыше.

За всё положена цена,

Не возместит нам жизнь убытка.

Иных судьба обречена,

А те далече иль убиты.

И нас наполовину нет,

Хоть каждый и вполне – родился.

Великий Озеров, поэт,

Учителем мне доводился.

Да, Лев Адольфович века

Провидел мудрыми глазами,

Сказав: «Талантам – помогать:

Бездарности пробьются сами!»

16 августа 2010 г., Москва

 

*** Китежанское

            Выткался на озере алый свет зари…

                                         (С.А.Есенин)

Темень засветло новая ляжет,

Обернёт всё в сплошное шитво…

Драматизм поразверзнутых хлябей –

Не придумка, с учётом всего.

Поразбежье эклог, пасторалей –

Мгла сумятливо в сердце снурит.

Чем-то нас неизречным карали,

И оно явь теперь нам сулит.

Поругаемым вечному Богу

На земле, в бренных днях, не бывать.

У него под руками работа,

И игле ещё долго сновать.   

Только всё же и нам есть заделье –

Слушать музыку в тихих ушах.

Отклубились большие метели,

Цветью оттрепетала душа.

Понатрудные хожие тропы

Вьют сквозь пыль поназемных клочков.

Здесь угрюмого Клюева строфы;

Здесь Орешин, Радимов, Клычков.

И, быть может, Есенина песня,

Грусть Пинеги, глухой Олонец.

Это Молога, Китежа бездны

Восстают – бытия под конец.

При свечах покаянье да примет

Тот, даётся кому утешать.

Свыше льётся аккордами Имя,

И вселенная жаждет дышать.

10 августа 2010 г., Москва

 

*** В Торуне

Торуня строгие своды.

Вислу вспорол пароход.

Подперли с Балтики воды

Звонкий, тугой небосвод.

Замков тевтонских руины,

Улочек тесненьких ряд.

Очерк «Святой Катаржины»

Выхватит ярко заря.

Окрик вдоль по небу птичий –

Клин там идёт журавлей.

Взвивья соборов готичных,

Мётлы резных тополей.

Башни в мозаиках частых.

Бюргерский мрачный квартал

В небыль вот-вот поотчалит:

Столько он перевидал.

Хвоей аллею да шишкой –

Полдень сентябрьский мостит.

Небо каштаны колышет,

Ветер в старинном гостит.

Кариатиды, лепнина

И черепиц ветхий прах.

Призрак прекрасной Янины

Взмыл сквозняком во дворах.

Взгляды атлантов – картинны,

Сказка гнедых распрягла.

Искуса суть двуедина,

Словно приречная мгла.

Клюшки и шляпки, сигары;

Дух обжитой старины.

Кирхе, костёл за бульваром –

В облаке растворены.

Вдоль канделябров из снега –

Промельк былых партитур.

Утро не этого века –

Флюгерный пой трубадур.

Шелест фламандских батистов:

Взнидут в несвядной тьме лет

Острый мотив забалтийский,

Пряный румынский куплет…

День – серебро с изумрудом,

Вечер – в латуни коралл.

Нет ожидания чуда,

Плачет вдоль сводов хорал.

Провозглашённых театров

Мечется вкось мишура.

Спи, белокурое чадо:

Грёзы твои – на ура.

Панночка – мерклая зорька –

В цвети выходит обнов.

Тянет часовни к высотам –

С ночи, не видящей снов.

 

Торунь, Польша, сентябрь 2007 года

 

***

Ты, кажется, сказать мне что-то хочешь?

А я тебе всё изрекла сполна.

Какие непроглядные вновь ночи,

Глубокая какая тишина.

 

Наверное, ты обо мне всё помнишь?

А я, поверь, тобою лишь живу.

Какая оглушительная полночь –

Как будто сон я вижу наяву.

 

Ты, вероятно, всё ещё в разъездах?

Представь, родной, я дома и одна.

И тишина отзвучивает резко –

Колючая такая тишина.

 

Пишу в альбом, завариваю кофе

И слушаю все сводки новостей.

Не тешусь больше лакомой любовью

И торта не пеку, не жду гостей.

 

Ты от души, наверно, веселишься –

Гитарою владея, не грустишь?

А для меня – и прежних тягот слишком;

Так меркло – боль когда в себе растишь…

 

А у тебя привязанностей новых

Полным-полно, дела во всём идут.

А я курю – одна на кухне, ночью –

И размышляю, что за дни грядут.

 

Не жду звонков. Не будет сообщений.

Ночь чёрная таращится в окно.

Осознаю, что верила вотще я,

И мне теперь должно быть всё равно.

 

А пепельница вся полна к рассвету:

Я засыпаю без тебя к утру.

Несёшься ты в ночи быстрее ветра,

Не думая, что ты мне близкий друг.

 

Я не дитя. Нет, я не верю в чудо.

Надежды в крепком кофе я топлю.

Да, кажется, ко мне питал ты чувства?

А я тебя, представь себе, люблю.

 

Всё не к добру, на грани сил, вне смысла.

Я не надеюсь на приход твой, нет.

Уже светлеют на востоке выси,

И увядают флоксы сигарет.

 

2 сентября 2010 г., Москва

 

*** Елейное

Зашли в разум волны рассвета –

Померкшей и зяблой луной.

Как грёз золотые навесы –

Расплетье времён надо мной.

В душе, что с неведомым в братстве,

Я чую намывы даров.

Ах, мне б на восток перебраться,

Где солнце топорщит перо.

И вновь обживаю я взморье

Глазами, что жнут благодать:

Песок, шелестящий и мокрый,

Напрасно в крупицах считать.

А день широко разметался,

Пионом луна отцвела.

За что только свет ни хватался –

К смерканью тот эра вела.

Кто небо скоблит до сиянья,

Морскую кто соль ворошит?

Ума с понаитьем слиянье

Нам лучики в бухту крошит.

Край, омут, обрыв, порубежье

Главу овлекают мою.

Дня скорый конец неубежен,

Как раньше предрёк Гамаюн.

На пирсе ночном – поотбытья

Я жду за девятую ширь:

И тихое чудо отплытья

Сбивается пенкой души.

А конь убегающий солнца –

С ошалиной крепкой в груди:

В степях он прохожих пасётся,

Ждёт бриза нещадных хлудин.

У пирса мелькают пираньи,

Роятся в вечерних лучах.

Елей Бог вливает мне в раны,

Чтоб веры огонь не зачах.

 

Март – май 2010 г., Москва

 

*** Апологетика

Стремнина гор – чужая зависть,

Та жалит аспидом меня.

Врагов эпоха растерзает,

И их забудут имена.

Я верю в то, что так и будет,

Заступника смиренно жду.

И, раны выносив под спудом,

Не вспомнит сердце про вражду.

Избегнет ангел уловленья,

Оружьем истина овьёт.

А неубежного страх плена

Во мне сквозь ночь не оживёт.

Бог выместит врагам напасти,

Что на меня те навлекли.

От стрел, всесвятые, избавьте

Меня средь непроглядной мглы!

Крылом защиту даст мне ангел,

Ступнёю я попру и льва.

И не утратит дух осанки:

Я к выси воззову из рва.

Изми меня, о правый Боже,

Исполни долготою дней

И, всё спасением итожа,

Яви затем избаву мне.

Чудотвори! Падут пусть полки

По обе от меня руки.

Ведь обрестись желаю в Боге

Я, невзирая на других.

Крыло для змиев неопально

И для язвящей тетивы.

От сети ловческой избавлен

И в присной помощи – живый.

 

24 февраля 2010 г., Москва

 

*** Саваофу

А Саваоф ведёт на сушу воды –

Непредречимых в отсверках планет.

Из этих битв увечными выходят,

И в промышленье – богоравных нет.

Как тать, нас застают стихии свыше:

Уносят многих, устрашают всех.

А времена последние всё ближе,

Луну друид сказует по росе.

Из саги позабредшие герои

Руническое вывели письмо.

И мы сквозь тлен провидчивы порою,

И стянут мир наш цветкою тесьмой.

Восходит серп, зажжённый Оссианом,

Предупреждением о скорой тьме.

А дух пока не расточил сиянье,

Ему надёжно в стянутой тесьме!

И что нам исполины Стоунхенджа,

Что остров Пасхи грешным шлёт сюда?

Святыни спят, оставленные прежде;

Седых морей топорщится слюда.

Придёт луна в зенит великолепья,

И смуглый зной прольётся за края…

Свят Саваоф. Исполнись земь и небо

Снедающей всё славы Твоея.

2010 г., Москва

 

***

Страшна в стихии мглы – Москва большая:

Отсюда б только выскочить, как рысь.

Куда уехать, второпях решаем, –

До лёгких дым пробрался, их прогрыз.

Соображаю кое-как в тумане;

Не вяжутся и малые дела.

И ходит небо прямо меж домами,

И смерть крыло чумное простерла.

А я своих зову на Приазовье,

Чтоб только дома не сидеть в дыму.

Глаза слезятся, в гарь смотря бессонно:

Куда нам ехать – ясно не пойму.

Повсюду дым, назойливый и едкий:

Глаза гноятся, капель в доме нет.

Воды не льёт, словно на зло, соседка:

Затихло всё – вне жизненных примет.

Пока давайте в Киев, но без сборов:

Вдали Варшава, Прага и Париж.

Дом на замки – на случай мародёров.

Всё купим там – до Киева бы лишь.

Дышать нельзя. Захватим, впрочем, книги

Мои; в багажник поместим еду.

Вот если б лайнер нам – но силы сникли:

Что там мечтать – мы все в полубреду.

Москва мерцает чуть – в горючем дыме.

Коль выживем – вернёмся. Всё, пока.

А катастрофа ждёт неотвратимо,

Но есть ли шанс удариться в бега?

Уедем. Голова больная – кругом:

Пока спала, лез в форточку мне дым.

«День триффидов», и за окном ни звука.

Как боязно – исчезнуть молодым!

7—9 августа 2010 г., Москва

 

***

Жара, жара. Горят леса сухие,

И солнце ядовито плещет свет.

Средь лета – сочный птичий щебет сгинул,

Пропали насекомые в траве.

С торфяников плывут потоки гари;

Спим в мерклом городе мы, не дыша.

Ещё недавно трели не смолкали,

И зелень от дождей была свежа.

Ни воздуха, ни птицы, ни дороги,

А меж бетонных исполинов – смог.

Москва вся в небывалой поволоке,

И смерть несёт отравную – восток.

Седые облака всё иссушили,

Оранжевое солнце – им венец.

В сплошном тумане не на что решиться,

Поскольку воля сведена на нет.

Бежать? Куда? Не к Финскому ж заливу,

Где плотно всё окутала жара?

К нам на карниз садится сиротливо

Лишь голубь, убираясь со двора.

И темь, и хмарь, и солнце днём – в насмешку,

Дышать невыносимо по ночам.

Ломать лишь руки остаётся, мешкать,

Нерасторопные часы влача.

Но сколько ждать? Над пленом мы не властны.

Друзья уходят из Москвы седой.

И мы б ушли, когда б известен лаз был

Туда, где стол есть с хлебом и водой.

Такая гарь бьёт в нос – из дома выйди:

Больна, неприподъёмна голова.

Мы в окнах ни прохожего не видим –

Намечен контур улочки едва.

Заложники мы сухости и дыма –

Хмарь – не вздохнуть, нос в тряпицы уткнут.

И Божье смутное витает Имя –

Молельных впротяжение минут.

Закрыты окна, проткнут лоскутами

Намоченными – между рам зазор.

И тянется густая маета так,

Что из жилья не выйти на простор.

Стекает пот с локтей, со лба и с шеи:

Пока спасает влага простыней.

А за стеклом пропал деревьев шелест,

И мёртвый день лишается теней.

Ни птицы: на жару порой лишь лает,

Чуть свет сойдёт, один дворовый пёс –

И тот дышать боится – ноздри мгла ест,

Едва он ноги вновь в подъезд унёс.

Ни звука. Вымер город обветшавший:

Прохожих нет, автобусов, машин.

И это солнце рыжее мешает

Движению испуганной души.

Все люди спят, на дно квартир засевши;

Все ждут – не пьют, не дышат, не едят.

И незачем разбросанные вещи –

Минуты втуне едкие летят.

Всё ни к чему. Бог показал, кто главный

На этом свете, – воздух, щебет, лес.

И наяву стоит туман отравный,

И в щели он мельчайшие пролез.

Москву на самолётах покидают,

Но нам – запретен вдаль маршрут – сейчас:

Здесь рукописи, вещи, быт. И тают

Надежды вынести из пекла – часть.

Сотлеет всё за ночь – что делать, право?

Листва во мгле, и в городе нет птиц.

Дотла пожухли рассевные травы,

И некуда нам веру отпустить.

Я помню шорох ветхих предсказаний:

Твердил одно упрямый старовер.

Но о своём, насущном мы писали

И всяких предречений шли поверх.

Ну вот опять мы у лесных истоков:

Кому бы приютить нас, сохранить?

Обугленное солнце смотрит строго,

Дрожит с былым связующая нить.

Ушедшие – нескоро возвратятся,

Оставшиеся – воздух берегут:

На лёгкие частицы нам садятся,

Неровным кругом головы бегут.

Что сталось здесь? Жизнь покидает город,

Как никогда в смятенье прошлых лет.

На выживших и здешних мир расколот:

Дух горький – в преисподнюю билет.

Без всякого лукавства – застилает

Нам родину нещадный едкий газ.

Как быть? Мы дружно участь разделяем,

Что против воли двинулась на нас.

В столице отовсюдно засквозило

Неангельским отравным молоком:

Нет, не дано ни барышам, ни силам

Сравниться с чистым воздуха глотком!

Трещат, Творцу пеняя, ветви-руки,

Бежит из леса прочь взъярённый лось…

И вновь – Москва: как много в этом звуке

Сейчас для сердца русского слилось!

7—8 августа 2010 г., Москва

 

*** Анна Полибина. На шестидесятилетие поэта Бахыта Кенжеева

В горчащей тишине платан и тис –

И волны в рост – у берега Колхиды.

И поэтических дух экспертиз –

Не выпускает табуны из виду.

Джигит узрел: всё поросло травой,

Взъерошен купол, ветхий и огромный.

И к звёздам предотчаянный рывок

Похож на говорок потусторонний.

Зима проходит, шелуша стволы,

Сквозь силу меркло воздвигая строки.

А с моря, что глотки, опять валы –

Как безымянные ваянья рока.

Стекает время, что вода с кормы,

Тьму привечает, разверзает звуки.

Молчанье выступает из горнил,

Простершись к нам шаблонно, по науке.

Шарманка воет. Насекомий гул

Есть то, о чём века загоревали.

И хаотично нам уста рекут,

Взмостившись по ветвям – тетеревами.

И голос ноты у себя крадёт,

И месяц наливается цукатом.

А табор неуклончиво идёт

На перья путеводные заката.

Огонь, огонь – с неначатых страниц,

Где смысл – извивами кофейной гущи.

Гербарий пышен душ и знаменит –

Цвет не сойдёт, вековья стерегущий.

Теперь иного проза образца,

И неуклюж корабль, бредущий в вечность.

Мы вышли в город – с тихого крыльца –

И тотчас мрак седой обуглил плечи.

Толчётся камень медленно в песок;

Сад виден не вблизи, а лишь с оврага.

Здесь серебро смеряют на глазок,

И, изнывая, в пар уходит влага.

Лишь флоксов на снегу, поэт, навей,

Огнистых ягод намоли в лукошко!

Но щебет – в цепи тычется ветвей,

И вновь стезю перебегает кошка.

«Я есмь лоза», – корёжит пустота

Пусть фреску на кармине или смальте.

Венеции отравная вода –

Под тоненькую скрипицу Вивальди.

1 августа 2010 г., Москва

 

*** Пиршество повековий

Из пропасти, провала, мерклой бездны

Когда повеет ветром снеговым,

Второе «я» воспрянет и воскреснет:

Ведь правила движенья таковы.

Очнётся круг второй, скрепивший сваи

Двух навсегда потерянных миров.

И притязательное зренье свалят

Ветра несостоявшихся пиров.

Отпраздную я воздуха мерцанье,

Полярным светом гулко прозвеню:

Тогда пойму, зачем мне созерцанье,

И навсегда лады в себе сменю.

Отпряну от весельного разгара

И разум накреню по зеркалам.

По данности нам, стало быть, и кара,

По прежней воспричастности балам.

Отгромыхаю вширь по высшим сферам

С хрустальным позастолием своим.

Мерцает запахом, крутым и свежим,

Пусть в палочках – добытая ваниль.

Дух специй призапасши на востоке,

Событий из окружья – рост и стать –

Я выхвачу бессонным карим оком,

Чтоб в сладостном опивстве наверстать.

И снежная подхватистая буря

Меня в ладони топкие возьмёт.

Я на руках заботливых пребуду,

Пиров струистый раскушая мёд.

И что мне пропасть чёрная падений,

Раз на поверку – дна ночного нет?

И распускаю ветви, что растенье,

Из непробудных мысленных я недр.

Пусть повековий в пиршестве пребудет

Моя неутолённая печаль –

И темнота дух выспренний отпустит

За полог, что разверзся при свечах.

 

*** Французский юг

Повсюду – деликатная cuisine:

Запечены, притушены здесь тайны.

А улицы враскос бегут – вблизи,

Дух неразгадных призраков витает.

Кварталы я французской старины –

В плюще и мху – кругами избраздила.

Глядит окно на ярус пелены

Небесной, и земли в горшках настилы.

Из этой сплошь просеянной земли

Произрастают пальмы – прямо в небо.

Давно здесь колкой не было зимы –

Застать её над хвойным парком мне бы.

Под черепицей – своды в разный рост,

Под крышами – свет цедящие ставни.

Едва заметный – разнолик народ:

Им стоптаны рубцы фонтанов давних.

И, как взапрежде, выхолен уют:

Тут Круазет, там Сен-Тропе со взбрежьем.

Автомобили яркие снуют,

А старые фургончики – всё реже.

Но всё равно здесь, как в былом кино:

Обрыв из глины, контур вод разъятый.

И, сдёрнутые пенистой волной,

Трепещут шхуны, парусники, яхты.

Крик чаек над особицею вилл;

Тугие кипарисы небо режут.

Такое вечер шёпотом явил,

Что не спугнёт и суетное взбрежье.

Курорты у немецких рубежей;

Пале спят над проливом обозримым.

Предоставляет берег всё душе,

Когда скользишь на белой яхте мимо.

Ривьера с просинью спесивых недр,

Где бурое вновь солнце потухает.

И сколы тускло явленных планет

Морская исторгает гладь тугая.

Восторгом – отдаём мы дань векам,

С которыми теперь вступаем в узы.

Конечно, Ницца. Безусловно, Канн.

Предместья, вне сомнения, Тулузы.

Москва, 2010 г.

 

*** Persuaded to Remain Amongst the Ghosts…

 

А проще – перебраться за моря

И лимонад фигурным льдом разбавить…

Но вспять эпохе жизнь течёт моя,

И многого уже не переправить.

В России цепче и крупней дожди,

Суровей меж лесов дремучих зимы.

А по хайвею серому летит –

Автомобиль, по всхолмьям и низинам…

А здесь снеговья дольше и острей –

И внаугадье – пелена тумана.

Зачем теперь туда, за пять морей,

Когда с лихвой – экранного обмана?

Уж поздно жизнь зачёркивать штрихом,

В ней расставлять иные ударенья.

Я континент менять почла б грехом:

Ведь о былом – мои стихотворенья.

Печаль мне тут отписана втройне,

Но не проем – отбывшим в дали – плешь я:

Пусть ждут меня в античной тишине,

Пусть дом их цедит бризы побережья…

А там, под сенью кипарисных вилл,

В часах заведена иная эра.

Но тот уклад мне, право, не привит,

И мной владеет здешняя химера.

 

2009 г., Михнево, Московская область

 

*** Instead of an Omen

Повсюду немые приметы

Сумятицы и чехарды.

Московское душное лето

Стоит, как под игом орды.

Врачи вовсе не наугад нам

Шепнули – хвала им и честь:

Мертвящий здесь дух химикатов

И ядерных едких веществ.

Идущий слой пыли отравен:

Не хворост горит с ветерком.

Глазами те, горлом хворают,

Душа остро ноет о ком.

Всех взять бы в тугую охапку –

И вывезти к морю, на юг.

Мир цветом своим потухает,

Когда птицы в нём не поют.

Без нас разве будут театры,

Концерты, кафе, вечера?

Откуда присутствие чада

До ночи глухой и с утра?

Кто в городе заперт без чувства,

Для тех передышка – дожди.

Признаюсь: былое искусство

Мешает в Европу уйти.

Ещё не раздарены книги,

Ещё не допито вино.

Кому моя повесть с интригой,

Кому я снимала кино?

На флешку всех мыслей не скинуть,

Грёз всех не запишешь в блокнот.

Не дам этим строкам я сгинуть,

Пускай смрадом дышит окно!

Какие цвели здесь событья

В ладонях сияющих дней!

В жилище безвыходном – пытка,

С минутами выжить трудней.

Мы будем жить на чемоданах,

На сайте бронировать рейс.

Я вспомню не раз в дальних странах –

В глазах неотступную резь.

Что делать? Пред пленом удушья

Никак не надышишься впрок.

О мире мы сгинувшем тужим –

В извилии новых дорог.

 

*** Stanzas to Others

 

Зенит от света цепенеет;  

Я, тратя жизнь на тлен, сижу.

Да, за себя скажу вполне я,

А за других я не скажу.

 

Себя нести даю волне я

И шхуной море ворошу.

Мне высказаться бы вольнее:

Вдоль мыслей я одних кружу.

 

Во мне расходится сильнее

Печаль; наряд души пожух.

Всё за себя скажу вполне я,

Но за других я не скажу.

 

Я мыслей вдаль заброшу невод;

Смятенья, страхи упрежу.

Хоть посвящённым нам – больнее,

Я чувства песней освежу.

 

По нраву явь мне, не по мне ли –

С признаньем той я погожу.

Цепь облаков, поля под нею;

Я по сотравиям хожу.

 

Вновь по погоде и по небу –

О воле Божьей я сужу.

Лишь за себя скажу вполне я,

А за всех прочих – не скажу.

 

Считала: обойду планету –

Предел я горю положу…

Но за своё берусь вполне я,

А за других я не скажу.

 

Август 2010 г.

 

*** Голуби

С лиловым позагривием – садится

И рыжим взором ласково глядит…

Всегдашняя нарядных улиц птица

И площадей – на зёрнышки летит.

Сложив, как веер, снеговые перья,

Она дневует и ночует тут.

И сознаю до глубины теперь я,

Что эти крылья ветер вкось метут.

Слетятся голуби – скроши им булку,

К тебе двором прошествуют седым.

Они верны знакомым переулкам,

Когда всё плавит зной огнём витым.

Они сидят – сиреневые пятна –

На проводах – настороже слегка.

Стекаются к привычной голубятне

И оставляют пальчики в силках…

Их коготки впиваются в бечёвку,

Пережидая злобствие людей.

Здесь ищут птицы наскоро ночёвку

И тихое укрытье от дождей.

Они нежны – сидят, нахохлив перья,

Послушной сизой стайкою в тени:

Сплошное  воплощение доверья

К сачкам тугим, нещадным, слюдяным.

К ним кошка хищноокая крадётся,

Влёт норовя слабейших растерзать. 

Все голуби взметнут хвосты-метёлки –

Увечного лишь – некому спасать.

Добыча лёгкая – хромая птица:

Та лапку потеряла в проводах;

В кварталах некуда ей приютиться,

Из лужи недоступна ей вода.

Ты на карниз сел, голубь беззащитный,

Лишённый выжить всяческих надежд.

Коль на окно едва ты притащился –

Не оставлять тебя в такой беде ж.

Входи, гости. А хочешь – оставайся.

Клюй корм вседневный с ласковой руки.

Но ты в неволе, ты под чьей-то властью.

Окреп? Что ж, распахну окно – беги.

Я много птиц недужных выручала

И слабых приносила в дом зверей.

Но на свободу уходили чада

Всегда из тесных городских дверей.

Взметают крылья голуби – приветом

От прежде в небо выпущенных птиц.

Приходит изнурительное лето,

И горлица растерзанная – ниц.

16 августа 2010 г., Москва

 

*** Апологетика

Стремнина гор – чужая зависть,

Та жалит аспидом меня.

Врагов эпоха растерзает,

И их забудут имена.

Я верю в то, что так и будет,

Заступника смиренно жду.

И, раны выносив под спудом,

Не вспомнит сердце про вражду.

Избегнет ангел уловленья,

Оружьем истина овьёт.

А неубежного страх плена

Во мне сквозь ночь не оживёт.

Бог выместит врагам напасти,

Что на меня те навлекли.

От стрел, всесвятые, избавьте

Меня средь непроглядной мглы!

Крылом защиту даст мне ангел,

Ступнёю я попру и льва.

И не утратит дух осанки:

Я к выси воззову из рва.

Изми меня, о правый Боже,

Исполни долготою дней

И, всё спасением итожа,

Яви затем избаву мне.

Чудотвори! Падут пусть полки

По обе от меня руки.

Ведь обрестись желаю в Боге

Я, невзирая на других.

Крыло для змиев неопально

И для язвящей тетивы.

От сети ловческой избавлен

И в присной помощи – живый.

 

24 февраля 2010 г., Москва

 

***

            Андрею Вознесенскому: памяти поэта

По максимуму жизнь всего дала:

И голоса, и словообретенья.

Всё высказать за многих, не тая,

И знобких звуков не узнать реденья…

 

Под пальмой, в ресторане, в полумгле,

В платок рядя, словно Мачадо, шею,

Вы письмена узрели на стекле,

Всей стихнувшей эпохи – став мишенью.

 

И крестики, и нолики влачат

Материков предсказанные будни.

Как жаль, что бытность зановь не начать.

Пчёл медоносных мало; много трутней.

 

Вы многих опекали – добротой,

Стихов на вереницы – светлым взглядом.

Как быть? Чело терницей увито

И Ваше – в междумирии заклятом.

 

На Новодевичьем сойдётся род

Великих, нескончаемых задатков.

Вы перешли шестидесятье вброд,

И в новый век – наш путь неодинаков.

 

1 июня 2010 г., Москва

 

« Мой взгляд на вещи»

Русский аллегорический перевод из Анны Бродской

*** Светил теперь так много, что от них лишь непроглядно густые тени…

*** Нужно же хоть с кем-то в этой жизни быть предельно честным!

*** Есть в мире вещи, до конца развенчивающие истину, и столкнувшись с этим незыблемым законом мироздания, человек без психолога точно не обойдётся. И верить решительно не во что, так что я, пожалуй, выпью ещё!

*** Своды вселенной необозримы, но её основания зиждутся всё-таки на правде. Хотя справедливость – придумка человека, а не имманентное свойство мира.

*** Нами всеми водит судьба, и рано или поздно она вышибет нам мозги!

2008 г., Милан – Нью-Йорк; перевод 2011 г., Москва

 

Сюжетный цикл: три минорных монолога

1

А дело не в перчатках, что в парадном

Забыла невзначай я, уходя.

Вот так. Всё упорхнуло безвозвратно,

И не ждала я многого хотя.

Не в том всё дело, что напрасны встречи:

Маршрута не осилить нам вдвоём.

Я отдаю ключи, забрав все вещи.

Да, просим больше мы, чем отдаём.

Совсем не в этом дело, что бессильна

Я перед топким омутом страстей.

Всё кончено, и не тяни резины,

Не дожидайся лучших новостей.

Я выбрала тебя – и обманулась,

Закрыв глаза на дюжину других.

Корю себя: уйдя, не обернулась

Я на тебя, не подала руки…

Ты честен был, но в этом-то и дело:

Куда бы краше было – обмануть.

О право, лжи прекрасной я хотела

В горячем, томном вареве минут.

Ты не прочёл надежд моих секретных;

Ты поступил, как проще и точней.

Маячит страсть соплодием запретным –

Сквозь гущу втуне прожитых ночей.

Разишь наверняка одни мишени,

Сбивая мимоходом мой прицел.

Но вспять не будет, так и знай, движенья,

И общих в мире не найдётся дел.

Мне всё равно. Размытые пейзажи

Апрелей бойких – за моим окном.

Коль ты не смог привить мне веры даже,

Зачем тоска? Гори она огнём.

И если этот мир так несговорчив –

Подавно грёз нам не осилить труд.

Луна в окне свои гримасы корчит,

Глядясь в очнувшийся от снега пруд.

А на карнизе – слой колючей пыли:

Как жизнь вести мне дальше – нет идей.

В твоей я жизни – радуг не забыла;

С другим мне быть и заводить детей…

Волной прибьются в жизнь мою апрели,

Зачёркивая прошлые грехи.  

Другая пристань душу отогреет,

Придут другие на душу стихи.

2

Как вспыхнул прежний снег в душе!

А я простила всё уже.

Забылась, перетёрлась явь,

Что так горела, нас спаяв.

Пространство наших общих снов

Лишилось вдруг своих основ.

Я обманулась. Не учла

Бродящего по свету зла.

Но, может быть, и ты не прав,

Меня разлукой покарав?

И твой опять глубокий лик

Пустые сны мои настиг.

Порочен круг, повсюду тлен;

Былой есть страсти – сто замен.

Но то, что преданно люблю,

Я на гроши не разобью.

Ну что мне смертной дали мгла,

Когда душа летит стремглав?

И где-то – мира на краю –

Я страсть взапрежнюю – таю.

Разменивая дни на быт,

Не крою я в душе обид.

А впрочем, миг необратим,

И снов по кромке – не пройти.

Но что за грань у бытия?

По разным взбрежьям – ты и я.

О, памяти внезапный срез!

На прошлом – чёткий чёрный крест.  

Ну да, я всё превозмогла.

Зачем – сияние стекла,

Искренье позадавних грёз,

За ворот – лёгонький мороз?

Ах, отпустил – так отпусти:

Мне долго до тебя расти.

Напрасен наших свив имён:

Будь благодушен – коль умён.

Но так ведётся испокон:

Суров и зол любви закон.

Меня разлукой награди:

Уж раз ушёл – так уходи.

Решись – и верно поступи:

В добре – жалей, губя – губи.

Судьбы один лишь вариант –

Пиши в небесный фолиант.

Двоякой вдоволь яви нам:

Не терпит версий наш финал!

Захлопни  дверь! К чему томить,

Надеждой душу мне кормить?

3  

Сначала – грёзы, заигрыши, шашни,

Цветные свивы осени рябой…

Не поддалась на уговор домашних –

И поплелась, на горе, за тобой.

 

Рассорилась со всеми, втихомолку

Своё радея – им наперекор.

Не оправдалось. Дух, всё перемогший,

Вдруг со вчерашней грёзой впал в раздор.

 

Мне так и надо. Поделом, наверно.

Тому и быть. Разлук не миновать.

Захлопнулись впотьмах – тугие двери;

Идея расставанья – не нова.

 

Палитру свежей краскою пополнив,

Ушёл ты, прихватив с собой мольберт.

А я осталась, и глухая полночь

Туманит неотправленный конверт.

 

***

Стихи затеплить, стужу превозмочь…

Глядит в глаза – взапрежне ярко – ночь.

Идут на ум понурые слова;

Жизнь – давней правотой во мне права.

 

Явь меркнет, но с лица воды не пить:

Я не умею жертвенно любить.

Душа – в неверных лунных стременах,

И ветром окликает степь меня.

 

Нелепица, иллюзия, надлом;

А реку бередит луна – веслом.

Печальной и далёкой ночь водой

Уходит вдаль, равняясь с темнотой.

 

Неравен поединок с миражом.

Прогностик-купол – речкой отражён,

И я считаюсь с ним, и свив примет –

На страхи потаённые – ответ.

 

Бессонно светят лунные глаза:

В запруде трепет, что ни полоса.

Всё сомкнуто и свито в пёстрый жгут,

И беды веру на душе толкут.

 

Конечно, всё устроено мудрей.

И сякнет в тростнике тугая трель.

И притуплённо лето я слежу,

И в пыльный мрак бесцельно ухожу.

 

А мне не нужно знать о миражах,

Об аистятах в сонных камышах;

Ни о задальней капельке свечной,

Ни о вселенной – радужной, ночной.

 

Хоть памятью сознанье натекло,

Не может компромиссов быть со мглой.

Свет чистых глаз – он в сумрак плавно слит,

И слух опять – мелодией болит.