Этюд из Поля Верлена
Пронзает сердце мерная
Дождя в ночи картечь:
Грозится тьма, наверное,
В мечты мои натечь.

Томится дух неистово –
Дождя под мерный стук.
Заплачье это – сызнова,
Кручина – что недуг.

Неотвратим вкус горечи,
И плачет дух – нет сил;
Хоть тот же – контур города;
Мир предан, честен, мил.

Не вынесу кручины я,
Уныла капель дрожь!
Печаль та – беспричинная,
Но горько – отчего ж?

1997—2010

***
Тугим соплодием мечты
Восходит истина живая –
На стыке воли и тщеты.
Бог поругаем не бывает.
До нас галактикам нет дел,
Земля – сны наши – скупо теплит.
Помысли жизнь твою! Хотел
Ты б этот мир увидеть в пепле?
Храни осанку, демиург:
Зачем размениваться мелко?
Мир этот – пошлый чересчур,
Но верный не сбивай прицел ты.
И вспять не свёртывай с тропы,
Вселенных стыки затевая.
Пускай своё душа трубит,
Пока – весомая, живая.

***
Безраздельно властвует душою
Каплющая в сумрак тишина.
Я пришла родной, ушла чужою;
С тишиной – печаль сопряжена.
И захожена вся сквозняками
Темноты сиреневая близь.
Ну зачем я Господу – такая?
Отрешись, мой разум, помолись
И прими достойные ответы
На всё то, сбылось что невзначай;
И перебери во тьме сюжеты,
Чтобы вечность – заново начать.
Чтоб начать отмер любви глубокой,
Чтоб вскоробить перья на ветру.
О, пейзаж с луной сереброокой!
О, блужданья в хвоистом бору!
Изойдёт пусть горе щедрой песней,
Пусть птенцы взметнутся в свой зенит.
И стою я, думая, над бездной,
И безлюдье душу мне тенит.
Есть нам довод веский верить в чудо –
Хоть несбывчив журавлиный стон:
Взмоет песня вдаль из ниоткуда,
Не меняя в бедах ярый тон.

***
В зубах я стиснула ромашку,
Как вечность – пальцев в тесноте.
А за меня – всё время скажет,
Пройдутся вилы по воде.
Напишется всё, изольётся,
И племя белых аистят
Освоит вышние колодцы,
В душе надежды погостят.
Запоминанье снов текучих –
Что приговоры наотрез.
И правит бал – внезапный случай,
И заключает тьму в ларец.
Секундам уступаю мысли,
Размениваю боль на шаг.
Луна висит на коромысле,
И верещит сквозь тьму – душа.
Стучится ветер о карнизы,
По водостокам дождь журчит.
Какие сны, какие нимбы,
Что за стечения – в ночи!
Я окна распахну на небо,
На неизбежность дальних глаз.
Уходят облака на нерест,
Надежда на душе спаслась.
Явь стиснула в груди свободу,
Мгла осыпает алебастр.
Заштукатурены – те своды,
К которым сердцем – не припасть.
Блажит заклеенное сердце,
Отринув непорушность грёз.
Есть контуры – в преддверье смерти –
Чисты, как лёгонький мороз.
О, имя ринувшихся в вечность
Грёз заоконных! Бытность – прах.
И ставлю за надежду свечи
Я в знак того, что слышен – страх.
Свет ненарушный – здесь, в охапке,
Но крут времён водоворот.
Пекутся облака в лоханках:
Я сентябрям теряю счёт.
Листвы коралловые снизи:
Луч в паутинке спутал шаг.
Над сердцем – ангельские нимбы,
Хоть Бог привычкам и чужак.

***
А в окнах – негаснущий свет,
Но чаянья сходят на нет.
Стихи истончаются в бред,
И спет прозорливец-куплет.
Куда-то в трамвае спешу,
На снежные окна дышу.
Надежды былые крушу:
Принцесса не верит пажу.
А я не надеюсь на снег.
В тщете да в напраслине – век.
Туман неразлившихся рек –
И мыслей безудержный бег.
Приходит нахохленный март,
И сердце впадает в азарт.
Удача, везение, фарт:
Мне место знакомо без карт.
А в сердце – лишь сполохи чувств:
Я быть совершеннее тщусь.
К мечтам на трамвае качусь,
Настигнуть вчерашнее – мчусь.
Напрасны в обиде слова:
В который я раз – не права.
А вечер мерцает едва:
Событья – что грёз острова.
Гряды я захлопну страниц:
А солнце над городом – ниц.
Потеряна памяти нить.
Обманчивый – омут ресниц.
В окне вечереющем – блик.
Въявь вижу я – меркнущий лик.
Он вот – упования пик,
И сердце взмывает – на миг.
Бросаю на отсветы взгляд:
На небе – стечения гряд.
Заката мерцающий яд:
Туман – с головы и до пят.
Дух кланяется алтарю
Мечты: я вот-вот воспарю.
О, как холит вечер зарю!
Лови мячик солнца – дарю.

***
Ветра опять тревожные мелькнут,
И в пальцах вновь поселится истома.
И я тебе прозрачно намекну,
Что мы давно не посещали дома.
Другие тропы мимо нас ведут,
Мы о другом печалимся и плачем.
И в истовом качанье на мосту –
У нас не те сомненья и задачи.
Отмычек нет, шарады не решить,
Домой стези – все травами заглохли.
А где-то там на свете – ни души,
И это с нами быть – скажи, могло ли?
Другие неотложные дела,
Иные панорамы зазеркалий.
Другие снам маршруты расстилать,
Слоиться винам, знать, другим – в бокале.
И мы не те, и время уж не то,
Не те права у сердца на ошибки.
А что там будет мерклое – потом –
И отмельки приснятся – чьей улыбки?
Зачем сплошную ночь перемогать?
Та позднюю ведь отповедь не примет.
О, глупо – от звонка жить до звонка –
И вышивать твоё на сердце имя.
Растить напрасно в мыслях эти сны
И общей темой размечать подневье.
Мне скобы тихой верности тесны,
Хоть преданно влюбляюсь, оробев, я.
Мы запоздало примемся за ум
И станем вдруг навёрстывать утраты.
Как душу переубедить саму,
Что тёмные – уйдут в пространство – даты?
Пора решиться заново начать,
Пора торить в ночи иные тропы.
Как точно сны разметила свеча,
И душу вновь захватывает робость.
О, ничего, поверь мне, не вернуть,
Не возвратиться к вещему началу.
Необратимо шествие минут,
Неисторжимы свежие печали.

***
Светлая графиня в жемчугах,
Облик юный и пелёнка взгляда,
Где отобразились облака
Над цветеньем призрачного сада.
Восемнадцатый помпезный век,
Век стихов и роскоши дворцовой.
Как галантных зал изящна весть:
Та в сердцах золотошвейкой – снова.
Бантики, камзолы, парики;
Господа графья, пажи и слуги.
Пораструбья платьев нелегки,
Хоть балы в ночи – несвядным кругом.
Счастья грациозная пора,
Золотых лебёдок по запрудам.
В небыль церемонная игра:
Взрезали паркет штиблеты с хрустом.
Рюшечки, оборки, веера –
В вотчинах, имениях, усадьбах.
Окаймлений хитростных пора:
Всё бы душу радостям терзать бы.
Торжество немолкнущих пиров –
При Елисавете иль Бироне.
Шум Екатерининских дворов;
Время, когда Пётр сидел на троне.
Пышность неземная двух столиц –
Отплеск европейского наследья.
В панораму вглядываюсь лиц:
Те отрешены от лихолетья.
Марево придворной кутерьмы,
Празднества, художества, интриги.
Недосяжен век, но чуем мы
Оного немеркнущие блики.

***
Была по темпераменту – сангвиник,
Теперь и флегматичность снам – не роль.
Луна стоит, щедра и неповинна,
И давит на захряслую мозоль.
И отовсюду чёрное заклятье,
И темень душу мне крылами вьёт.
В повоях слюдяных – былая радость.
Мы жаждали несчастия. И вот.
Не следовало помышлять о мрачном:
Оно пришло, стянуло душу прочь.
А время слишком чисто и прозрачно,
Чтоб дать мне эту темень превозмочь.
Была светла, игрива, шаловлива,
Ступала и по шаткому – легко.
Теперь – иные сны, иные лица.
Всё тяжко. Всё темно и далеко.

***
Лунные волны ворочаются, набегают.
Млечная пыль светозарна в дорожке огней.
Эта погода стоит по-над морем веками
И небеса отражает в прибрежном окне.

Вечер в предгорье, что бережно сомкнуто с пляжем.
Югом туманится – крупной луны ободок.
Это прибой, накипающий спазмами, пляшет;
Это ночные медузы ныряют в поток.

Дремлют моллюски. Предсказаны взвивья столетий.
Лунная отображает вода – маяки.
Выцвело Запада – в сумраке кратком – оплетье.
В море ночное – на шхунах идут рыбаки.

***
Я воздвигаю хрупкие мосты
Сквозь дебри неохватных океанов.
Приверженец высокой темноты,
Дух смотрит в бездну – вечный кафкианец,
А вот и веры снежное чело,
И сна самоупивное сиротство.
Встаёт огнями переправный плот,
И на паром – стихов садятся грозди.
Напоены забвением зрачки,
И скинута, отброшена гордыня.
На доньях неба светятся рачки,
И ветер – истязание пустыни.
И отрешён от подкупа мудрец,
Слова отпущены в поход задальний.
Заполнен мир созданьями – на треть.
И в нём две трети – неизустной тайны.
Семян горчичных пущен корень в земь,
И чудеса за окна ускользают.
И я дана пространству лишь затем,
Чтоб горизонт стал больше грустью занят.

***
Ну вот и я словами приросла –
И впрок пластами смыслы напасаю.
Впрягу в повозку тихого осла,
Его под кручу поведу, босая.
А над рекой растеплился туман,
Слагая в музыку тугие ноты.
Ещё чуть-чуть – и вызнобит зима
Воспоминаний топкую свободу.
Опять декабрь, и много спешных дел;
Не до просторов – цветких и далёких.
Ещё чуть-чуть – и вытравит метель
Всё то, в глазах стоит что поволокой.

***
В преддверии сплетен, разносов и хул
Я чувствую сердцем сферический гул.
И мир, оклевётан, свернулся у ног.
О, зимы да вёсны в распутье дорог!
В прелюдии света, в прологе темнот –
Затмение тверди, согрядие нот.
Так смеркни до срока, о музыки шквал!
И сходятся строки в сумбурность и гвалт.
В предчувствии ночи, в изглавии вьюг –
Меняется почерк, и север – что юг.
В предместье ли града, в преддверии ль стран –
Эдемская радость, исподней туман.
Кресты да молитвы, восстанье из вод!
В преддверии битвы – страх сумерки вьёт.
Что за незадача – несмелость в груди.
И ближе, и дальше – всё темь впереди.
Ни прямо, ни косо, ни в лоб, ни по лбу.
Лишь зимы и вёсны туманят тропу.
По шёрстке иль против: какая в том суть?
Ни вместе, ни розно: живые лишь чуть.
Ум с небом граничит – и сферой звенит.
То вдоль, то опрично, то в ров, то в зенит.
Всё врозь, всё едино; вперёд – не назад.
И гибель не диво, и бытность не клад.

***
Две тишины, напевны и строги.
Оглашены друг в друге две свободы.
А я смотрю на мир из-под руки,
Той пробую – в запруде мягкой – воду.
И звукопись врачует глухоту;
Парят во тьме неукротимо – руки.
И за верстой я прохожу версту,
И поддаюсь на краденые звуки.
Один из тысячи – пойдёт на свет,
На этот снег немыслимый поддастся.
Не размыкаю я горячих век –
И вижу хлопьев поразвивья-танцы.
И вот уж воля с глаз соскоблена,
С души, что в снах ворочается глухо.
Парят огни, топорщится струна,
И верещит страдание – на ухо.

***
Погожий сумрак, прояснённый
Закат – на пальцах вышины.
В долах – раскидистые сёла –
И улиц сгрядия жилых.
Темь прорисовывает ели,
Тугие маквицы берёз.
И соловья не сякнут трели,
И свет заходит за откос.
Пора подробных озарений:
Несвядна яркость, широка.
Пастушии погудья-трели –
С закраины, где облака.
Скот пригоняют понагульный –
Держите шире ворота.
Несутся врассыпную куры,
Идут коровы в оводах.
Становится клин хоровода
За изгородью дровяной.
Стоит румяная погода:
Волна раскрасок – за волной.
Позаокольное напевье:
Луговий чистая слюда.
«Чур заводила я, чур первый!
Цепь плясунов вести куда?»
Луна встаёт, топорщит ряску:
По озеру каймой – огонь.
И шире заводная пляска,
И порасходистей гармонь.

***
Неисходная ночь, неисследные сны.
Напрямую лишь высказан – оттиск луны.
Время шхунам умчаться в своё никуда,
Куцый отсвет на след свой бросает звезда.
Одолеть, пересилить бы, сном превозмочь
Непроничную и волоокую ночь.
Опереться б на сгустки сиреневой мглы…
Но, пожалуй, мы сделали всё, что могли.
О, несвядные звёзды, ваш вечный портрет
Не сойдёт и в глубоком тумане – на нет.
Я, судьбой задолжав своим хрупким мечтам,
Этой мгле – предпоследний урок преподам.
Не дано вникнуть мне лёгких звуков в игру,
И созвездья бесчисленно падают в грунт.
Навсегда мои мысли – в туманном ярме:
Лишь колючие звёзды восходят во тьме.

***
А локоны лежат, присобраны, опрятно.
Глаза и метки скул неистово запали.
О, как она молчит – красноречиво, внятно,
Во имя тишины – к губам приставив палец.
И нарочит излом трагичного сюжета,
Сказаний роковых опять разверзлась темень.
Оборки, веера, манишки и манжеты.
И держит разговор изысканную тему…
Фламинго, пеликан, журавлик, аистёнок:
Заносчиво боа из шелковистых перьев.
А под глазами – чуть неровные подтёки,
И душами во тьме – надломлены теперь мы!

***
С прокопчённых лампад проливая сиянье,
К золочёному небу возносится храм.
Ничего, что меж нами лежат расстоянья,
Что нарывы свежи незапёкшихся ран.
Мы правы этой музыкой, брезжащей в сердце:
Всех она оправдает словами молитв.
В эту лютую стужу есть довод согреться,
И душа на жаровне мороза – болит.
Что за странный замес у луны-морехода,
Как честны перед вечностью колокола.
Мы прибудем однажды под гулкие своды,
В оробелое небо – взойдут купола.
Незатушная музыка – взглядом взрастает,
Вместо жизни – иное томление длит.
Веру в сны – заметает тревога пустая,
Но душа-то не втуне по кущам болит.
Хоть подняться с колен – нет мотивов изустных,
Слёз лишь крепче надеюсь я на жемчуга.
Бытность есть меж восторгом щемящим и грустью,
И взапредь она чувствам дана – на века.
Нечем Бога почуять, нет слуха такого;
Этот край неосязный – простёрся вне глаз.
И торжественной бронзой, как кожей, окован –
Неуловной, несвядной луны хризопраз.

Октябрь 2010 г. – февраль 2011 г., Москва