Ученые
считают, что началом развития вселенной явился большой взрыв.
Единожды, навсегда.
Большой взрыв или черные дыры, отделенные от нас
на тысячи световых лет, понятия трудно воспринимаемые, как и их
последствия, воплотившиеся и в наше существование. Может это
особенность моего женского ума. Но я нутром чувствую житейские
взрывы, переворачивающие жизненные оценки и бытование.
Однажды…
Мы встретились на тихой
улочке в предместье Лондона. Мы шли навстречу, формально кивнули
друг другу головами, как принято здесь в знак приветствия.
Прошли дальше. Что-то всколыхнулось внутри. Я оглянулась. Он
стоял и смотрел на меня, как бы ожидая ответной реакции.
- Валюша?! – прозвучала
вопросительная интонация родного голоса.
- Валька!!! – уже без
всяких признаков лондонского этикета заорала я и тотчас повисла
на его шее.
Трудно сказать, как бы
воспринял эту сцену кто-либо со стороны. Ему под 70, мне больше
55. Да, между нами была разница в 14 лет. Тогда, лет тридцать
тому назад, это воспринималось мной как комплимент со стороны
очень солидного интересного человека, но и как настораживающий
знак при невольно серьезном взгляде на перспективу. Но сейчас
это была радость. Это была встреча!
Мгновения пораженного
молчания сменились странной смесью двух тасующихся друг с другом
монологов. Расстаться было невозможно. Все дела отошли в
сторону. Валя пригласил зайти к нему, - это было совсем близко.
Мы говорили. Мы вглядывались друг в друга. Мы вглядывались в
прошедшие годы.
Валя подошел к книжному
шкафу и уверенно достал из второго ряда книг папку, напомнящую
мне сухое делопроизводство далеких советских лет. Он положил
передо мной небольшой конверт.
- Посмотри, - немного
смущенно сказал он.
Там оказались мои письма. Я
ежедневно посылала их ему четверть века тому назад. Удивило? Да,
нет. Объединило старое и новое. Мгновенно поставило точку над
i, несколько точек над чередой давних
i, дало ответ на былые терзания.
Совершенно в таком же порядке, в месте, скрытом от глаз
домашних, его письма тех же дней хранились у меня. Мне не надо
даже перечитывать ни его, ни свои письма. Я их помнила, как
только что написанные и полученные. Я выпросила свои письма,
чтобы вновь остаться наедине с ними и тем временем. Мы знали,
что любое расставание у нас сейчас – не надолго.
Всполохи огня не позволяли
оторвать взгляд. Треск сухих поленьев и запах смолистого дерева
дополняли ощущение уюта. Тепло охватывало весенний дачный домик,
бесприютно соскучившийся по людям за долгую московскую зиму. Оно
проникало в нас, зашедших в дом после прогулки по еще пустому
поселку. Каждое мгновение и каждый шаг таил неизвестность, за
которой скрывалось какое-то особое откровение. Долгожданное.
Лелеемое во множестве встреч и в бесконечности неповторимых
разговоров.
Это был день моего
рождения. И казалось так естественно ожидаемое единение,
которое уже давно привычно сквозило в каждом прикосновении, в
вязи словесных перекличек. Глаза давно проникали в самую глубину
восприятия друг друга. При этом нам было друг с другом настолько
хорошо, что сложившаяся форма общения казалась самодостаточной.
Но было жалко не одарить друг друга еще не постигнутыми
возможностями взаимоотношения души и тела. Но для этого нужны
были особые, не случайные условия.
Небольшой круглый стол,
прижатый к закрытому на зиму ставнями окну, в совместной суете
постепенно становился праздничным. Маленький дом на
фешенебельной ныне Николиной горе приобретал обжитой вид. Это
было скорей попыткой скрыть невольное напряжение ожидания
неизвестного, чем необходимость красоты, хотя и соответствующую
характеру и привычкам каждого из нас. Свободно расправился
ароматный букет роз в большой хрустальной вазе. Шампанское,
бокалы, фрукты, шоколад… Я всегда любила свой день рождения.
Мечтательные надежды, сравнимые только с новогодними ожиданиями,
суета подготовки и радость встречи с самыми близкими, да и еще
говорящими такие желанные слова. В это время все это воплотилось
в особые надежды, не четко проговариваемые даже мысленно.
Мы пили мягкий коньяк и
вкусное шампанское. Гурманы скажут, что это плохо, но нам было
хорошо. Все было по его мановению точно таким, как я люблю.
Искорки шампанского радостно оживлялись в бокалах бросаемыми
туда кусочками горького шоколада.
Что начинается после
начала? Да и можно ли назвать началом долгожданный вымечтанный,
вылюбимый шажок? Необходимо, естественно, неизбежно. Но ужас
берет, когда понимаешь, что за этим одним из счастливейших, а на
самом деле самом счастливом мгновении жизни, последует
расставание. Через пару дней Валя уезжал в отпуск. Я давно
подталкивала его отдохнуть, сменить обстановку московской
зачумленности. Одно дело разум и сознание, а другое – пуля,
подсекающая птицу счастья (фу, какая затертость) на взлете!
Жизнь стоит на страже, не
допуская пресыщения. Короткий вздох, а затем продолжительный
выдох.
К этому мгновению жизни я и
возвращаюсь постоянно (десятилетиями!) с теплом и
благодарностью. Ни что другое, хорошее и яркое, в последующей
жизни не микширует этот максимум. Всего несколько недель
дистанционного разрыва перед многолетним продолжением. В тот
момент это казалось непереносимым. И сегодня я возвращаюсь к
этому, когда мой сын уже давно перешел рубеж маминого возраста
тех дней. Да и во мне, вероятно, многое изменилось: из
канцелярской офисной крысы с дипломом инженера, я преобразилась
в сотрудницу глянцевого женского журнала; корреспонденствую.
Я прикасаюсь к этим
письмам. Сегодня я, вероятно, выбрала бы другие слова, но это
было тогда, и я ценю эту неприкосновенность восприятия того
момента. Сейчас, кажется впервые за много лет, я перевела эти
письма из своего подсознания в осязаемую реальность. Я
совместила эти две стопочки писем – его и мою - в нежную, до
слез будоражащую перекличку. Пусть хоть денек они будут вместе.
Его письма написаны только для меня. И я оставляю их только для
себя, ограничиваюсь малой толикой их тепла и мыслей в своих
письмах. А еще в ушах и мозгу, как пирсинг, наши разговоры,
разговоры по телефону и при любимых встречах, которых всегда
было недостаточно. Я никогда не представляла, что я столь
ненасытна: дозированного судьбой общения было всегда мало.
Всегда… И сегодня в воспоминаниях – тоже.
23 мая
Милый мой, любимый,
здравствуй!
Я соскучилась по тебе
ужасно. Прошло всего 3-4 дня, а мне кажется, что целая жизнь.
Трудно выбрать время уединения, чтобы написать тебе письмо. На
работе скучно и тоскливо без твоих звонков. Сейчас мне повезло:
я осталась одна. Если бы ты был здесь, можно было весь день быть
с тобой. Но ты далеко, и я только пишу тебе.
Дорогой мой, как мне
хочется к тебе. Я теперь ни на минуту не расстаюсь с твоим
последним подарком. Когда я чувствую цепочку кулона на шее, мне
кажется, что ты касаешься меня, вспоминаю тебя близко-близко.
Мне страшно хочется быть все время с тобой.
Когда ты позвонил мне
вчера, я просто обалдела, все ликовало внутри меня. А ведь мы
говорили всего-то пару минут и так недавно расстались. Меня
ужасно злило, что я не могу сказать тебе в эти минуты то, что
кипело внутри, то, что жжет. Они же вокруг не представляют, что
я говорю с любимым (и любящим?)! В твоем Крыму красивые и
стройные женщины. Если ты в кого-нибудь влюбишься, я убью тебя.
Но мне представляется, что тебе ничего не грозит. Я надеюсь.
Я тебя крепко-крепко
обнимаю, целую. В трезвом состоянии это делать еще приятней.
24 мая
Не сочти за
нескромность. Но мне очень хочется, чтоб в условиях Черного моря
ты реально чувствовал мою близость. Если плавки окажутся
великоваты, не считай это за пожелание толстеть. Но знаю, – буду
любить в любом состоянии. Це-е-е-лую.
25 мая
Приветик!
А я на целых два часа
осталась в офисе одна. За что я сразу взялась? Писать тебе. Не
то, что ты, поросенок. Наверное, пока не получишь мое первое
письмо, не будешь писать. Я очень жду. Ну, как я могу, обгоняя
почту, донести до тебя мои слова и желания?! Я не жду, я пишу и
пишу любимому мужчине. Без всякой гордости и камуфляжа, делая
это после большого перерыва второй раз в жизни. Нет, не второй –
третий. Это впервые было еще до замужества. Важно другое: я хочу
видеть тебя каждый день, постоянно. Я даже не представляла, что
это так сильно и неотступно. Ты, видимо, и не ожидал от меня
такого частого напоминания о себе. Да и нужны ли тебе все мои
эмоции в такой концентрации и в таком объеме? А?
Хочу быть твоим сиамским
близнецом. Нет, нет, нет. Хочу, чтобы ты как эгоист всю жизнь
искал и лелеял мою любовь для себя.
Милый мой, я очень-очень
скучаю без тебя. Миллион раз целую, обнимаю, жду.
P.S. Поцеловала тебя и
как бы застыла в ожидании ответа. Ты же никогда не оставался в
долгу.
Даже странно убеждаться,
что ежедневная тяга была не только воспоминанием в
истосковавшемся мозгу, но и реальными событиями прошлого,
чернилами, вылитыми на бумагу. Оказывается, на век. Чувство
благодарности к Валентину захлестнуло меня за эти сохраненные
письма. Этот признак живости тех дней в нем. Такое единство
нашего восприятия, столь желанное, оказалось реальностью.
26 мая
Валька!
Тебя сначала хочу
отругать за твои необоснованные подозрения на отсутствие моих
желаний, касающихся тебя!!! И за твои сомнения в восприятии мною
дали-близи, как ты пишешь. И не колись, пожалуйста. А то у меня
физиономия облазит, как после первого продолжительного загара.
Я осталась в офисе одна.
Делаю свое главное дело: пишу тебе. Дело, приносящее
удовольствие. Это как будто я с тобой разговариваю. Я вижу тебя
при этом, твое лицо. Еще бы немного почувствовать твое
прикосновение. Не хватает ласковости твоих глаз. Мне кажется,
они помягчают, когда будут читать письмо. Я задаю тебе вопросы,
и сама же на них отвечаю, за тебя. Ты не думай, что я всегда
отвечаю так, как мне хочется. Я иногда откликаюсь «наоборот». В
большинстве случаев я потом понимаю, что ошиблась. А иногда
скисаю и жду твоего вмешательства: в письме или по телефону.
А мои полоски на спине
зажили? Я больше не буду так. Только ты не загорай сильно, пока
они не зажили. А то останешься полосатым. Мне придется тебя
переименовать в Зебренка. Валенька, я так хочу, чтобы мы
оказались вместе, чтобы и дома мы были вместе. Я очень-очень
скучаю. Пусть мои теплые мечтания согревают тебя.
29 мая
Валенька, родной,
здравствуй!
Я вчера была так рада,
услышав тебя. Ты не звонишь, а мне кажется, что тебя увлекла
другая дама. Курорт – Крым – море…
Когда я мысленно
провожала тебя, я радовалась твоему предстоящему отдыху. Но как
только ты уехал, я почувствовала, что мир так несправедливо
жесток. Он вырвал душу и сердце, которым было так хорошо, и
оставил на их месте терзающую боль ожидания... Мне не хватает
тебя здесь.
Сегодня у нас совершенно
великолепный день. Прошел дождик, пахнет свежей листвой, молодой
травкой. Когда ты вчера говорил со мной, у меня в голове
проносились тысячи ласковых слов. Мне так хотелось выплеснуть их
на тебя. Не для тебя, а для себя. Ты же, мой любимый, простишь
мне такой эгоизм? Я ужасно злилась, что не могла себе это
позволить, чтоб не возбуждать любопытство бабского окружения.
Ведь все это только наше. Я в первый раз чувствую себя
собственником своих чувств, мне не хочется об этом говорить ни с
одной подругой. Но я непрерывно об этом говорю сама с собой. Не
сойти бы с ума. А может, уже?
30 мая
Привет, любимый!
Московская весна балует
нас. Вот в такой бы день поехать с тобой вдвоем куда-нибудь на
природу. А потом бы и не расставаться. Чтоб каждая секундочка
дня и ночи принадлежала только друг другу. Как мне этого
хочется. И когда только это сбудется? Я хочу, чтобы со мной ты
забывал обо всем на свете! Я мечтаю принадлежать тебе, нежному,
страстному, ласковому.
Я постоянно вспоминаю
день моего рождения. Замечательный день! Ты у меня очень
внимательный и заботливый. Я была поражена тем, как ты многое
предусмотрел для моей радости в этот день. Честно, такого от
тебя я не могла ожидать. Я с этим не встречалась. Оказывается, к
женщине можно относиться и так…
Сейчас опять ты не
звонишь. Ты такой негодный, толстокожий, не чувствуешь в этом
Крыму, что я одна и, как на иголках, кручусь, надеясь на твой
звонок. Буквально держу руку
на телефонной трубке, вдруг это поможет. Заставляешь Валюшу
страдать.
Хочется раствориться в
тебе, быть в каждом твоем движении. Быть каждым твоим движением.
Но при этом чтоб сохранилось волнение при каждом твоем
приближении ко мне – в тебе и во мне. Милый мой, я тебя очень
нежно и ласково целую и обнимаю. В.
Я отсылаю очередное письмо
и невольно думаю о своем доме. Измена. Какое-то обличающее
содержание внесено в это понятие, совсем не вытекающее из доброй
этимологии слова. Смена, мена, замена – ну что дурного можно
расслышать в этом? А тут безаппеляционное клеймо: сто из ста
опрошенных отрицательно отзовутся об этом понятии. Почему
антонимом слову измена служит похвальное «верность», а
однокоренному «изменение» косное «консерватизм»? Мне все стало
казаться иным. Можно, конечно, не применять это слово для
названия чувства и отношений, которые могут возникнуть вне
семьи. Но я считаю справедливым вдохнуть другую оценку в это
слово. Не обличительную. Однословно заново определить
влюбленность в другого человека трудней, чем подтолкнуть к
неоднозначной оценке существующего названия. Кстати, отчасти уже
давно похожее происходит с применением слова «брак» для
однополых отношений.
31 мая
Валечка, дорогой мой!
Ты не пишешь, а я
обдумала и решила, что на это могут быть две причины:
- ты хандришь,
капризничаешь и не хочешь об этом писать. Это очень плохо, но я
тебя все равно люблю;
- ты не хандришь, все
хорошо и весело, тебе некогда писать, но я все равно тебя люблю.
Милый мой, пожалуйста,
не кукся, возвращайся скорей, а то мне всякие мысли лезут.
Целую тебя очень,
повисаю на тебе. Твоя В
На двух сторонах сложенной
странички письма - два пожелтевших отпечатка до сих пор
сохранившейся в письме вложенной мной розочки. О ней я забыла.
Любовь, право на любовь,
как право на жизнь. Я далека от всякой политики, но когда
говорят о конституционных правах, я невольно вписываю в них
право на любовь как форму права на личную жизнь. Я не понимаю,
почему эта главенствующее для жизни состояние подвергается
остракизму, общественному и религиозному. «Не прелюбодействуй» -
заповедь, которая раз и навсегда наложила табу на возможность
особой части человеческих отношений. Это совсем не
вседозволенность. Каждое проявление человеческой жизни может
иметь неприемлемые проявления. Можно любить есть, но не
превращаться в свинью. Можно любить музыку, но не доводить
соседей до истерики какофонией собственного исполнения. Можно…
Можно, наконец, любить, но не быть ни моральным, ни физическим
насильником ни в семье, ни за ее пределами.
Болезни могут добавляться,
совмещаться, чередоваться. Музыка, книги, фильмы – что-то одно
не исключает другого. Наконец, подруги и друзья… Почему вечер с
одной из них совсем не позорит отношение к другой? Фетиш понятия
любви, сексуальной любви как формы исключительной? Или фетиш
интимной зоны (я бы сказала точней и прямей, но это выпадет из
общепринятой лексики), подобно поклонению вещам, которых
касались великие или любимые люди?
А любовь? Говорят, что в
таком случае это не любовь. Кто может быть судией в этой
ситуации? Поэт, философ, подруга? Это столь личностно, что ни
слово, ни дело другого не может даже приближаться к участию. Это
мое дело! И действия, и оценка. Об этом я обязательно как-нибудь
напишу для журнала.
2 июня
Завтра я уезжаю с Вовкой
к родителям. Придется ждать встречи уже в Москве. Я даже не могу
представить такого перерыва – без писем, без звонков. Вернусь в
Москву одновременно с тобой.
Я очень скучаю по тебе.
С радостью до боли поднял на вершину и бросил. Одной так не
уютно там вибрировать. Если почта и сегодня не отдаст мне твои
письма, то я рассержусь и на нее и на тебя. Очень хочу, чтобы мы
уже вернулись в Москву и встретились. Закрыла глаза. Вижу нашу
встречу. Больше никуда без меня не уезжай. Я буду стараться
всегда радовать тебя.
Валенька, тысячу раз
целую, крепко обнимаю. Хочу быть частью тебя, твоей жизни –
нашей жизни. В.
Я
прочитываю сейчас последние слова давних мечтаний и печалюсь
множественному числу реального существования – наших жизней. Это
так хорошо выглядит «нашей жизни»!
События всего нескольких дней. Не на
день, не на мгновение, это всколыхнуло душу и переродило всю
суть восприятия жизни.
Бывали и до этого мгновения
увлечений. Осуждаю ли я себя за такие моменты счастья? Да,
пожалуй, нет. Вероятно, сожалею, что об этом приходится говорить
в прошедшем времени. Каждое мгновение казалось абсолютно
необходимым, жизнеобразующим. Чувство некомфортности появлялось
при возвращении домой. Вина перед мужем за его не
исключительность в моем сегодняшнем восприятии. Нежелание
поддаваться нежности, которая начинала ассоциироваться с
обязанностью.
Валентин, любовь к нему –
другое, все не так. В личном общении с мужем мне стыдно не перед
ним, а стыдно за измену с собственным мужем моему любимому.
Измена – это совсем не любовные отношения помимо семьи, это
любовные отношения второй очереди, в память любви.
Письма - что приоткрытый
занавес. Замочная скважина в двери собственного дома и
собственный ключ. А сколько всего самого разного было за
последующие дни, месяцы и годы! Эти давние мгновения выдерживают
новое прикосновение. Чувство, которое остается.
Навсегда.
|