Аркадий Маргулис Эпохальный синдром Оглядываюсь назад. Позади мой сужающийся, исчезающий к горизонту след, наверняка, не единственный, есть и чужие. Не замечаю их, не хочу замечать. Мир – пустыня, где каждый бредёт в одиночку, даже, если рядом кто-нибудь есть. Мир изменился неузнаваемо. Столько, что чувствуешь себя инородностью. Пробую понять, с чего начались изменения, и когда именно я сподобился их ощущать. Исподволь начиналась новая «эпоха». Впрочем, не начиналась. Начиналась – это моя собственная метка. В действительности, во времени не было дискретности, оно естественно перетекало из мига в миг, как всегда неразделимо. Может быть, все проходят через это. Или есть счастливчики – не замечают. В моей новой эпохе я стал ощущать себя неуютно: чем дальше, тем больше. Участвовал ли в событиях непосредственно, или мне рассказывали о своём попутчики по жизни. Да и где разница! Палитра-то одна, контрасты разные. Признаки складываются в синдром. Поэтому останавливаюсь. Перевожу дыхание. Вспоминаю. Плохой привкус, плохое послевкусие. Мечтаю, придумывая правильное продолжение. Вхожу. Присматриваюсь. Вживаюсь. Чувствую, что нигде меня не ждут. Всё заново... Под нюх и пых, но пасаран ...Но сначала новый начальник цеха облагодетельствовал нас породистым вирусом. - Каблуков, - представился он, по-баскетбольному застряв в дверях «пэдэушки». - Какими судьбами, товарищ? – спросил независимый завхоз Фарзанэ, настраивая ладонь локатором к уху. На щеках Каблукова обиженно подросла щетина. - Нюансы концептуально излишни, - сказал он. С одёжного шкафчика нагло моргнул единственным глазом «сын полка» кот Хапуга. И тогда «сварной» Разбувайко вкрадчиво обобщил: - Господа, обед стынет. Но Каблуков оказался фигурой. По-военному хлопнул три чарки и умеренно закусил. А на следующий день присоединился с полушкой, винегретом и шницельком. Нам зажилось красиво. Начальник блюл интересы коллектива, привнося в общение аристократический шарм. Нас постепенно преобразили метаморфозы, логическое наследие вирусов Каблукова. То есть, чем чаще (включая обеды) мы отмечались в праздники, дни рождения, поминок или зарплаты - тем требовательнее относились к питью и закуске. Предпочитая «шмурдяку» и «бормотухе» напитки с медалями на этикеточных «фэйсах». Из снеди зауважали балтийские шпроты, бутерброды с паюсной икрой, салат из крабовых палочек, маринованные грибки и – исключительно со сковородки – люля-кебаб и картофель фри. Составляли меню на завтрашний день, вскладчину приносили готовку. Заметно облагородился наш лексикон. Прежний окрас речи (из-за пауз взамен матерщины) облинял, зато теперь мы вежливо обращались друг к другу по имени-отчеству. Отдыхалось особенно задушевно - в тело до кости проникала теплынь, снаружи настырно выл ветер, и в заиндевевшем окне маячил припорошенный золой снег. Дымила дымовая труба, и сочно рисовался рассказ завхоза о том, как он шикарно гостевал у своего родственника в Португалии. Но наступили отвратительные времена. Посиделки пошли чаще и продолжительней, ассортимент питья и закуски, наоборот, нищал. Зарплату лихорадило так, что иногда с натугой удавалось сервировать стол. Само по себе, деликатный Каблуков питался уже отдельно. И когда, наконец, настал худший из дней, наши запасы вышли, в карманах дурно прошвыривались сквозняки. В изобретательской прострации мы привязали к электропроводу лампы верёвку с куском колбасы и выложили на блюдечке сигарету (плюс зажигалку, цветом в помидор). - Ну, комерады, вздрогнем… - бормотнул завхоз Фарзанэ, и, приговорив первую чару, подтянул к носу верёвку, понюхал колбасу, а затем пыхнул сигаретой. Приняв положенные дозы, каждую под один «нюх» и один «пых» на брата, мы возлегли и блаженно созерцали, как кот Хапуга, забравшись на стол, сердито грыз колбасу. Но через день в «пэдэушку» ни с того, ни с сего заглянул начальник цеха Каблуков, углядел петлю над приплюснутым к блюдцу «бычком» и поинтересовался: - А это ЧТО за невидаль? - Эшафот прежней жизни, - ответил, зевая, «сварной» Разбувайко. - Стоять, но пассаран… - возмутился Каблуков и приказал, - убрать виселицу! И я, махнув рукой, полез на стол - отвязывать верёвку. Тропой бизнеса ...Но всё началось с занюханного «Запорожца» – когда я решился вывезти семью к морю. Осилить очередную шоссейную спираль, притормаживая, не получилось, подо мной что-то предательски хряснуло. Я подрулил Запорожчик к обочине. Семью подобрал автобус в райцентр. Трасса пустовала, и я возликовал, когда посреди миражей возник тракторец с вихляющими колёсами. На нём восседал местный сельчанин - мы познакомились. Узнав о беде, он сердобольно прицепил Запорожчик к тракторцу и, допытавшись о моём положении в иерархии столичного градоначальника, задумчиво пригладил усы. Я остался подруливать, мы свернули в село и вскоре загнали Запорожчик на подворье. Подобравшись к поломке вплотную, я понял, что влип. Деталюка, крепящая колесо к оси, лопнула! - Не унывай, - сказал мой новый друг, - есть мыслЯ. Эту штуку можно раздобыть только у одного мужика в округе. У моего кума. У него такой же Запорожчик. Снимем железку с его машины. Он всё равно не ездит. Кум встретил нас с глубокого бодуна. И – отказал наотрез: - Не-е-е, не дам. Завтра на чём в райцентр поеду? - Погоди, кум, - вступил в дело мой новый друг, - тут есть резон. Ты получаешь бутылку казённой, а он железяку пришлёт, как вернётся. Я в подтверждение поднял вверх руки, в одной – поллитровка «Столичной», в другой – кольцо «Краковской» колбасы. - Давай, - сумел вымолвить кум, облизываясь. Уже после застолья и с чистой совестью мы с кумом переставили деталь на мою машину, и на закате дня я добрался в райцентр. Жена едва не поседела в неведении. Мы продолжили путь к морю. Вернувшись, я сразу же пустился в поиски. Деталюка оказалась сверхдефицитной: удалось раздобыть лишь БэУ. Но кум моего друга заявил, что подождёт новую, всё равно до сих пор не ездит. А там и вовсе предложил Запорожчик по уникальной цене. Так я стал владельцем двух "Запорожцев". Вскоре мой сельский друг попросил подобрать новьЁ, Запорожчик последнего образца. Ему подвезло: в Управлении коммунальным хозяйством кто-то отказался брать, и мне продали машину по льготному тарифу. Но мой сельский друг сообщил, что бабуля, которую предстояло возить по больницам, уже час, как преставилась. Да и с Тракторцом жаль расставаться. И потребовал моего присутствия на похоронах. Я побывал, а уж после, поближе к сороковинам выгодно сплавил все три своих "Запорожца". Вырученные "бабки" зарядил в подоспевший общак. Вовремя ввязался – привалил обалденный навар. И я, прокрутив его в прибыльном дельце, подался в бизнесмены. Депутатская неприкасаемость ...Но зачастую чувство родственности теплилось во мне угольком. - Котяра! – кричу я в телефонную трубку, – помнишь, как ты на свои тапочки гавкал? Сначала молчание, а затем зуммер. Это означает, что он не выдерживает и бросает трубку. На тебе! Я подтруниваю – он злится. Раньше он вообще жил «по понятиям». Сложившийся интеллигентный ЗК. Вор в законе, по кличке Матёрый. То есть вполне конкретное обозначение. Фамилия Костика Голембиевский – и по всему, он отпрыск древнедворянского рода. Знавал я Костю со студенческой поры. Когда мы поженились с его кузиной, студенческий совет озадачил администрацию института выделением нам жилья в студенческом общежитии. Начальство соблаговолило, и комнату дали смирно. Ещё в медовый месяц мы забабахали новоселье. Жили там до окончания курса, пока не получили распределение в Полярные Зори, посёлок в Заполярье. Туда, конечно, наш Константин не поехал, оставшись патриотом родных мест. Родного города, где мы проходили свои университеты, а он свои. В те годы видались часто – он любил наведываться к нам в логово. Наведываться? Одно время стал даже завсегдатаем. У нас ему было вольно. Совсем иначе, чем в строгостях отчего дома, на родительских харчах. И Костя баловался наркотой. Именно баловался, предпочитая после «улова» традиционные возлияния. Мы его не попрекали. Ему сходило с рук. Но однажды он заявился грязный, сизый, вероятно, «заширканный» и сразу же подался в свой угол на раскладушку. Среди ночи жена растолкала меня и, приложив палец к губам, показала на противоположный угол. В комнату лился символический уличный свет. Костя, согнувшись на раскладушке, внимательно разглядывал тапки. Разглядывал, разглядывал, а потом, зарычав, загавкал. Я вскричал: «Брысь!!!» Жена вздохнула и, продефилировав через комнату напрямик, сунула тапки под раскладушку. Костя немедленно успокоился и заснул. Утром же, так и не припомнив ночные тяготы, рассказал, что снился ему беспринципный соседский котяра. Мне же казалось, хитрит. Жизнь шла по-всякому, я иногда напоминал Косте о тапках, чувствуя, как это прибавляет ему адреналина. Наверное, он терпел, памятуя другое. Как-то меня поблагодарили ведром мака, то бишь, девственных маковых головок. Аккурат нагрянул Костя. В глахах его пуржила тоска. Я осведомился о причине. Он, вздохнув, пожаловался на пустоту, на горькое одиночество, на никчемную жизнь и на день рождения, коий-то и встретить не с кем. Я взялся помочь. Но как без подарка? Пошушукался с женой, его кузиной. - Подарим ему мак, - осенило меня. Она взглянула недоумённо, передёрнула плечами и, покрутив пальцем у виска, скривилась: - Ты чё? Но меня уже понесло. Я полез под кровать и выволок ведро с маковыми коробочками. Костя, углядев содержимое, едва ли не прослезился, заикаясь: - Мать родная! Как? Это всё мне? - Тебе, Кот, - с достоинством подтвердил я, - пользуйся на здоровье, мне мак годится только в виде пирогов. Но твоя кузина не умеет печь пироги. Я никогда не вспоминаю при Косте о ведре с маком, но иногда подзадориваю его: - А помнишь, как ты гавкал на тапки? Вот и сейчас позвонил ему из Иллинойса (это вам не посёлок Полярные Зори – штат в Штатах), подцепил. По-родственному. По-домашнему. Аккуратно. Но он обиделся, бросил трубку. Теперь он стесняется. Ему, знаете ли, стыдно оставлять след. Нынче его разговоры «пишутся». Он теперь не просто родовой дворянин Голембиевский и даже не ЗК Матёрый – он теперь птица высокого полёта, Депутат Верховного Совета. К тому же миллионер, владелец сыроваренных заводов. Ну? Мне такое в Иллинойсе и не снится. Капкан на волка. Капкан на лису ...Но постепенно моего босса Яшу Щапова измучила тоска: его жена, маясь желудком, стала чураться супружеской близости. Выручали лишь целебные минеральные воды. И Яша, проводив супругу в Трускавец, зазвал меня на бадейку ямайского рома в наш офис, дизайном кают-компанию каравеллы. Сверяясь с железнодорожным справочником, мы отмечали прибытие Яшиной супруги в населённые пункты. Поэтому ром кончился прежде, чем она достигла Трускавца. Пришлось добывать ещё. Закат грезил пшеничным ароматом. Страна как раз изживала пьянство, и сограждане караулили пустые винно-водочные прилавки. Кое-где пахло одеколоном. Нам ухмылялся облом. Кораблекрушение. Но Яша вспомнил, что в гараже тестя всегда найдётся. Мы поспешили в гараж. Выключатель барахлил, искать пришлось на ощупь в смотровой яме. Мы продвигались шаг за шагом, но вдруг что-то оглушительно лязгнуло и заставило замереть. Пошарив, Яша нашёл второй выключатель. И нам предстала искалеченная лопата – черенок цел, а лезвие разрублено. Внизу хищно торчали зубья капканов. Мы протрезвели, попытка вернуться казалась безумием. Попавшимися железками разрядили капканы, побросали в мешок и двинулись к тестю. Яшина тёща поволокла мешок в гостиную и с грохотом высыпала у ног мужа. Он смаковал самопальный коньяк. «Ирод окаянный, детей чуть не поубивал» - заголосила она. Тесть извинялся: «Гараж грабанули. Потянули начисто всё. Не осталось - ни капли. Ну я и… Капкан на волка. Капкан на лису. Капкан на волка. Капкан на лису». Мы солидарно попрощались, унося жалованную бадейку рябиновки. Офис хранил следы набега. Опустошённо валялась бадейка рома. Исчезли атрибуты дизайна – навигационные приборы и штурвал с затонувшей каравеллы, стоившие немыслимых денег. Под неумолимостью обстоятельств мы пропустили приезд Яшиной супруги в Трускавец. Моего босса Яшу Щапова зациклило и, пока осушали бадейку рябиновки, он бормотал один и тот же тост – «За тестя. Тесть прав. Капкан на волка. Капкан на лису». Чувствовалось, что он придумал нечто уникальное. Наступило трезвое утро. Ни свет, ни заря мы отправились на завод к тестю. По дороге Яша заготовил эскизы, и тесть пообещал зятю, что его приспособления через день-два будут готовы. К концу недели Яша вызвал супругу из Трускавца. Они встретились, как новобрачные. Глаза Яши сияли торжеством, повторяющим блеск его никелированных «штучек». Очарованная супруга напрочь забыла о желудке. С этого дня мы наладили серийное производство, и Яшины чудо-капканы пошли нарасхват в сексшопах Европы. Валюта потекла рекой. Мой босс Яша Щапов стал вынашивать идею о переносе нашего офиса в дирижабль. Вклад в компромат ...Но прежде, чем наше терпение лопнуло, автобус, монстр туристической индустрии, подобрался лобовым стеклом впритирку к ограде. Раздвижные двери заведения отрыгивали в ночную слепоту музыкальный рассол. Зал, поперхнувшись аркадами столов, встречал гостей. Едва они расселись, их Предводитель, потрогав алый бант на прозрачности пакета, впал в ораторский экстаз. Он перечислял достижения Сослуживцев, преумножившие состояние Хозяев. Сослуживцы скучали – им не терпелось вкусить содержимого бокалов и нагруженных в тарелки яств. То в солидарном, то в сварливом нетерпении позвякивали ножи и вилки. У бара стайка Официантов мозолила глаза притязательностью одежд. В тесноте угла, ближайшего к выходу, сдувал пылинки с клавиатуры Певец, он же Диск-Жокей. Его глаза обездоленного аристократа светились магнетическим укором, костюм инкрустировал телесную долговязость. Арку, возвеличивающую изысканность кухни, подпирала серебристо-атласная кубатура Владельца Ресторана. Его улыбка плавала изворотливой устрицей. Предводитель, сигнализируя начало застолья, осушил бокал, за ним спаянно выпили Сослуживцы. Не сразу, но безоглядно проклюнулись признаки раскрепощения. Первым делом, застолье распалось. Лидерство цепко захватили Курящие – после нескольких оборотов выпивки и закуски они гуськом потянулись наружу. За столами размеренно отведали блюда гурманы. На пятачке у выхода замельтешили Танцоры. И воедино слилось последнее братство – Воздержавшиеся совещались, что пить дальше. Певец-Диск-Жокей импровизировал, перемешивая танцевально- песенное ассорти. Чёрная топь его глаз обвораживала зал, в ней угадывалась непосредственность флибустьеров. Лицо, когда он пел, изменялось многолико и неузнаваемо, но всё-таки оставалось в сдержанности, составленной из осколков гримас. И дискант, многократно усиленный электронной мощью, матерел в прохладных струях кондиционеров, достигая сверхпронзительной надтреснутости. Темп непрерывно дичал. Музыка взбрыкивала, как мустанг, сметая время и кособоча пространство. Над головами, детонируя, рвались звуковые заряды. Сослуживцев жёг древнеязыческий жар. Опаляя даже Закостенелых. Даже Праведных. Уже кто-то из них галсировал молодую партнёршу, ошпаривая столы триумфальным взглядом. Уже, притворяясь мужчиной, напропалую пила, обхаживая столы, Сотрудница-Лесбиянка. Совращал Вожделенную-Сослуживицу Сотрудник-Ловелас. И щедро сеял вспышки фотоаппарат Репортёра-из-Своих. Чувствовалось, как зарождается апофеоз ночи, подкормленный страданиями Ловеласа. Его Постоянная Пассия, понеся от внебрачной связи, решила подарить мужу пальму зачатия в супружеской постели. Ловелас увивался за Вожделенной, как самец фламинго в брачном танце, но она не сдавалась. Его движения, лишённые камуфляжа, выглядели так суверенно, что притихшие Танцоры развели партнёрш по местам. И они, Ловелас с Вожделенной, остались на пятачке одни, оба воплощение эротического резонанса. Репортёр-Сослуживец изо всех сил старался поспеть. Ренессанс и Эпопея, он запечетлевал их вместе. Тем временем, пока Ловелас заказывал Диск-Жокею сокровенный мотив, Вожделенная скрылась за дверью. Интимно зазвучала музыка, и Ловелас, обескураженный пропажей, исполнил сольное танго. Его губы искривила улыбка, глаза увлажнились банкротством. Столы всполошились, как растроганные осиные гнёзда, и мстительной бациллой взвился смех. Предусмотрительный Диск-Жокей оборвал мелодию. Когда она вновь расплескалась, на пятачке, словно из миража, феминизировались Вожделенная с Лесбиянкой, и к изумлению Ловеласа запульсировали синусоиды Лесбийского обольщения. С трепетной дрожью заскользили руки по обнажённым местам. Над столами вспенилась оторопь. Сослуживцы налегли на Репортёра, требуя тотчас запечатлеть компромат. Трелями разразилась камера, слились в беспрерывности звёзды-вспышки. Вожделенная с Лесбиянкой демонстрировали деликатность. На сближение с ними выплыл другой дуэт – Лохматый и Лысый играли влюблённых геев. Почтенно массировал залысье партнёра Лохматый. И напрасно пытался оттереть Лесбиянку от Вожделенной Ловелас, всякий раз натыкаясь на спины Танцоров. Музыка оглушительно взорвалась под потолком, пары распались. Скатились под ноги запотевшие маски, обнажая на лицах единственную – Диск-Жокей поймал толпу в горсть. Плясали почти все. Лишь Воздержавшиеся, прикипевшие к столам, обсуждали размер чаевых, и вскоре на столах насобрались кучки монет. Официанты сгребли их в целлофан и унесли поделить в подсобке. Резко расходился сквозняк. Следом, подавая знак о завершении празднества, светло улыбаясь встречным, через зал, балансируя кубатурой тела, проследовал Владелец Ресторана. Он казался взыскательным патриархом, уверенным в непогрешимости паствы. И уходя к роскошному кадиллаку, уносил с собою, как заповедь, как признание, презент Предводителя – бутылку выдержанного «Баккарди» в прозрачном пакете с алым бантом, приобретённую за бешеную сумму из денег, умноживших состояние Хозяев. Признаки собираются в синдром... Как низко солнце. Наверное, это закат. Напоминание, предостережение, или напутствие. Оглядываюсь, смотрю из-под ладони – так меньше слепит, ведь солнце над горизонтом вровень с глазами. Неуютно. Среди чужих следов мой след... Теряется в дымке – бледнеет, бледнеет и исчезает...