Анна Полибина


Швейцарские строфы и около

 

Немецкие затверженные сны –

Все роста в полтора под это утро.

Всё сходит с рук им,  всё сплывает с них,

Разгадки не перевелись покуда.

Как скучен вгладь прилизанный Берлин,

Где каждый новый замкнут двор, как замок.

И панораму тусклую вдали –

Пьют облака вселенскими глазами.

 

Ошметья снов восточных – в тополях,

Перекрывающих пятиэтажья.

И порознь раны давние болят

В народе сдвоенном. А хмарь – всё та же.

И выручает вновь водораздел:

Чего-чего уж – а морали – станет.

И у Европы в признанном хвосте –

То, восстаёт что этими местами.

 

Война и до швейцарских вод слышна,

В австрийских эхо плещется фонтанах.

Но это разум – вовсе не душа –

Сказуется нам в оглашённых тайнах.

Как грустен добрый, вещий Бенилюкс,

Где каждый пятачок возделан ярко.

Как из страны подземий вечный люк –

Духи, зонты, хронографы-подарки.

 

Мне ль в постиженье правды преуспеть?

На всё – слова лишь искоса взирают.

Но «Буржерером» душу будет греть,

А грёзы, как дано, – не умирают. 

Я на алмазы купленные льщусь,

На тень на незнакомых тротуарах.

Меж роком я и ропотом мечусь,

Не уступая жизнь погрешным карам.

 

Наущенная мглой французских Альп,

Где Сен-Луи на Безансон уходит,

Я чую то, что чувствовал Стендаль,

Хотя, быть может, нет того в природе.

Либретто не давались мне нежней,

Чем перьям колоритного Рассини.

Но Базель в суете и тишине

Мне так же светит из-под кручи синей.

 

Велосипед, трамвай, опять трамвай.

Цветы на полустанках, небоскрёбы.

О, тут на всё есть внятные слова,

Всему тут есть нахоженные тропы.

Воочью свидев в Альпах «чёрный лес»

И крупные над этим миром звёзды,

Душа стремится взять и обмелеть,

Из Цюриха домой – пока не поздно.

 

О, нет не Ленин, кто-нибудь другой,

Кого во бденье не слыхал Коржавин.

А Альпы ждут. Невозмутим покой,

И нет раченья за судьбу державы.

Здесь можно до конца времён пробыть –

Под шепоток, не вглядываясь в числа.

Горят кусты оранжевых рябин,

Листами плещет ягода-волчица.

 

                        25 сентября 2011 г., Базель – 2 октября 2011 г., Москва

 

***

Опять они, огни аэродрома –

И взлётная тугая полоса.

Хоть в Безансоне я была, как дома, -

От тверди отрываются глаза.

 

Ах, оперная родина, Рассини,

Сюжетов итальянских кутерьма.

Лежат посёлки галльские в низине;

Я всё решаю за себя сама.

 

Стендаль сказал, что старь тут поисчезнет,

А гениям я верю наперёд.

Летят созвездья утра – в горной бездне,

И настаёт забвению – черёд.

 

Малхауз, десять миль – и гулкий Базель,

Водораздел заносчивых культур.

Ах, почему нам не сказал всё сразу

Флейтист, аккордеонщик, трубадур?

 

К каким ладам склонился миннезингер,

На все регистры – человек-оркестр?

Хоть от растраты я на волосинке,

Но дух не держит строгости аскез.

 

…В автобусах – америкацам рады,

И с полуслога путнику кивнут.

Давлю сигнал. Моя, должно быть, штрассе:

Я добралась в каких-то пять минут…

 

Эльзас, Прованс. Недалеко до Ниццы.

Холмы пустынны, памятью тесны.

Мозаика времён – в нездешних лицах;

Напевы метрополии пресны.

 

Вьюны вовсю ревущего Милана,

Локарно и Лугано, цепь озёр.

Я, заходя за строгий штрих Мон-Блана,

Сношу свою же грёзу, как позор.

 

Мне б только ехать, неуловно мчаться –

На Берн, Тулузу, Безанвилль, Лион…

А гордый Маттерхорн подёрнут чадом,

Как обесславленный Наполеон.

 

Рудник души доселе златоносен.

На взлёт, и убраны шасси почти.

Какие виноградники под осень!

Ягнят печальных как тучны бочки!

 

                             2 октября 2011 г., Москва

***

Искринки нарисованных улыбок,

Марионеток итальянских скрип.

Мы отыграем меньше, чем могли бы:

Захолонув, отпустит нас внутри.

 

Подмостки, толчея, игра оркестра.

Вертеп костёла – музыкой опал.

Скрипач тут хлеб заслуживает честно,

А там вовсю играет венский бал.

 

Хлеб подовый в четыре горьких франка,

Затейный сыр и терпкий шоколад.

А на душе гноится тускло ранка,

И полыхает солнце в пять карат.

 

Аккордеон виолончели вторит,

И цену на часы времён – не сбить.

А жизнь полна запутанных историй,

И ангел в ратуше беспечно спит.

 

По Рейну – пароход под взглядом змея:

Сантимов двадцать опусти в фонтан!

В день изо дня – душа грустит, немеет,

И оземь –  зрелый падает каштан.

 

Налеплены на взбрежии балконы,

Глядятся вазы в слюдяную гладь.

Здесь небылые действуют законы:

Возьми и крылья к ящеру приладь. 

 

Страна контрастов, пятачок свободы.

Ещё мечта – эпохе вспять зовёт.

А я – среди досужего народа:

Кулисы расступаются – и вот.

 

                         24 сентября 2011 г., Базель, Швейцария

 

***

1

Любовь – круговерть не из лёгких,

И сбыться дано не всему.

Ты мне адресуешь упрёки,

Но я слов назад не возьму.

 

Чем верность слепую измерить,

Когда дар исчерпан летать?

Тебе выпадает поверить,

А мне вдруг придётся предать.

 

Прозрений не надо мне ясных,

Толкую превратно я сны.

Любовь – обобщенье, не частность;

И нет нам ходов запасных.

 

Всё хочешь от плена свободы,

Ступив на порочный свой круг?

Латаю я бреши уходов,

Трактую значенья разлук.

 

Нет, не поступить мне честнее –

Дано наперёд это знать.

Жалеть огорчённого – мне ли?

Игра-то до боли ясна.

 

Я, тяготе не прекословя,

Всё переживу и снесу.

Страшны, как химеры, уловки,

И сердце предчует грозу.

 

Как неосмотрительно – Боже! –

Со мною себя ты ведёшь.

Хотел себе кар ты построже?

Они появляются, что ж.

 

Душа – поводырь ненадёжный,

А разум в шарадах загряз.

О, ты в этой пагубе тоже,

И меркнут огни, что ни раз.

 

Зенит порасчистило небо:

Ты к звёздам – надеждой причаль.

Не полые – зёрна сомнений,

И всходы имеет – печаль.

 

Стянулись узлы эти туже.

Во мраке огня не задуть.

Зачем этот бой тебе нужен?

Углы обойди – и забудь.

 

О, что за пустые уроки!

Как истины отсвет далёк!

Искал ты нездешней мороки –

И ту наконец-то навлёк.

2

Сотлел незадавшийся вечер,

И ночь переходит в зарю.

Ты хочешь печалей покрепче?

Что ж, я их тебе подарю.

 

Размыт абрис воспоминаний –

И контур печалей пустых.

Тебе б сожалений, стенаний?

Что ж, я подарю тебе их.

 

Какие колючие тени

Попались тебе на тропе!

Ты хочешь потягче сомнений?

Что ж, я подарю их тебе!

 

Куда же без тёмного знака?

Терзаться не надо: он вот.

Искал ты в метаниях мрака?

Попал ты в одну из тех нот!

 

Как темень обуглила плечи:

Ты нашу любовь подытожь!

Искал ты печалей покрепче?

Тебе я их жалую, что ж.

 

Глупы мы, наивны вначале,

Но путь весь размыт впереди.

Тебе б беспросветной печали?

Я ту подарю тебе – жди.

 

Какая отравная горечь –

Припасть к заповедным устам.

Ты чуял, что сердце заколет?

Я горький урок тебе дам.

 

Да, встретились снова губами

Мы, души держа навесу.

Твою неизбывную память

Я в дар тебе преподнесу.

 

Неистовой памяти ждёшь ты

Напрасно: всему есть предел.

Повторно не сходятся стёжки,

И сбит самый точный прицел.

 

Не стоит больного касаться:

Расклеены напрочь дела.

Хотел ты во тьме оказаться?

Та плечи тебе овлекла.

 

Ни я тебя не отпустила,

Ни ты мне уйти не дал прочь…

Разлука теперь – не по силам,

Но нам и остаться – невмочь.

 

Ещё взор один – вслед былому –

И всё под откос. Ну да что ж!

И ты понастлал бы солому,

Коль знал бы, где впредь упадёшь.

 

***

Нет, не ищи теперь разгадок ловких,

Сверни с пути – лишь выдастся стезя.

А я плыву, судьбе не прекословя:

Углы мой дух намеренно стесал.

 

А я гляжу, не зная возмущенья,

От скуки лишь – растерянно греша.

Надежды, обречённые на тщетность,

Проранивает мерклая душа.

 

Я на стихи кладу тугую память,

Переиначивая звуком явь.

Иду вспять боли – тёмными тропами,

В борьбе с собой одной – не устояв.

 

Да ну и что ж, что не с кем состязаться?

Не знать мне скуки – с собственной душой.

И есть во что, теряя ум, ввязаться,

И светит мир мне – дерзкий и большой.

 

Не претворённой в явь – так много глины,

Хоть я сваяла, что могла сваять.

И убегает очерк тени длинной,

И эта явь – до зноби мне своя.

 

Растрачусь в пыль – на траур запустенья,

И гордость помешает мне парить.

А новолунья скаредные тени

Уйдут. О право, врут календари.

 

Нет, я не знаю, знать что надлежит мне,

И миру удивляюсь второпях:

Чтоб расквитаться с ним, не хватит жизни –

И так земная коротка тропа.

 

Под игом смерти – как в тисках забвенья,

Но что-то есть, что можно потерять.

Луна сияет – горько, неизведно,

И длится вновь – вкушенья лития.

 

Пресуществленье – двойственно и знобко:

Горят глаза алмазные луны.

Бежит, бежит затерянная тропка,

А мы – ещё в восторге и сильны.

 

А волшебство ещё судьбою правит,

И мы светлы – до вечера с утра.

Горят росой – израненные травы,

Не разменявшись на кровавый страх.

 

А вышина горит неукротимо,

Нас призывая верить и прощать.

Мы с тишиной одною – побратимы,

А в мир опять нацелена праща.

 

Метаем камни в то, чему есть бытность:

В нас ненависть крепчает, как мороз.

Смерть – это только сущему подпитка,

Когда зима выходит в сад из роз.

 

Освободиться бы от впечатленья,

Что всё живущее обречено.

И зренье есть – на грани сна и тлена,

И чувством сна – живущий начинён.

 

Зачем судьба – всему, что равносущно

Позимку и незнаемой волшбе?

Вслепую правит бренным миром случай:

Миг – и замкнётся гибель на тебе.

 

И пустота отсвечивает резче,

И отжитое – в солнечной пыльце.

А вхожие в забористую вечность

Следят у старых истин на крыльце.

***

О да, пространство с дебрями апломбов:

Споткнуться о порог – немудрено.

И статуй взгляд свинцов высоколобых,

И в вечность – чуть проколото окно.

Шаблоны цветких мыслей – наготове,

Тут вышколенность – надобней всего.

И тишина приходится на слово,

На паузу приходится зевок.

 

Муштра, слепой обряд без промедленья:

Гранит науки вековой сгрызи.

А имя в своде выбито нетленном:

Отсюда явь нездешняя – вблизи.

Тишь с видом на причалы, не иначе:

Даётся много здесь распознавать.

И рокотка «Спасите души наши!»

Морзянка – не тяжка и не нова.

 

Мы на просвет – осмотрим ветер снова,

Узор его длиннот – расставим вмиг.

Всё повторяется в тетради нотной,

А разночтенья – это для интриг.

Ярмо висит, но мы стигматов грани

Разметим ступленным карандашом.

Дано – с глухого вечера до рани

Нам помыкать – стреноженной душой.

 

А ученичества удел горчащий

Помимо – эпигон не пронесёт.

Здесь дух – раз в вечность и никак не чаще,

С хрустальных явь лакает он высот.

На фразу ловко снизываешь фразу,

С гарниром  управляется прибор.

Нет, разберёт шампанское не сразу,

И мир отчётлив, право, с первых пор.

 

О, ты науке этой причастишься

И в тишину себе оставишь ход.

Нас божества почти что пощадили

И не отбили странствовать охот.

Ну что сказать? Вкусившему виднее.

Всех обнесли вином – вкусил и ты.

Но в нашем обусловленном подневье

Всё ж шулеры не любят мелкоты.

 

Не нам судить – дошедших до финала:

Охват имеет узкий – наша речь.

Прости, пиит: ты прав, что начинаешь,

И только опыт вправе уберечь.

***

А ты не прав, я вовсе не гожусь

В свидетели высоких отношений.

О людях я неправедно сужу –

И ни разлук не вижу, ни сближений.

Всё застят – просто образы в ночи,

Под слоем пыли, тишины и снега.

Коль нечем поквитаться – промолчи,

Прильни луны к обратной стороне-ка.

Песок и шелест, шелест и песок.

Принять мне в сердце новую зарю бы.

Какой-то миг, столетие, часок –

Блестят глаза, пересыхают губы.

А прахом – бытности ль переболеть?

Она мечты сворачивает в кольца.

Заполнен мир созданьями на треть:

Мы входим в эту треть – не беспокойся.

Мешается дыхание волчат

В преддверье травли – в логове теснее.

Ну что сказать, когда дано – молчать?

Уходит жизнь – и ладно, ладно с нею.

***

1 ОТТУДА

              Берёзки, дымки, огоньки…

                          Георгий Иванов

Встают в заповедных сотравьях –

Росинок огни-бубенцы.

Регистры сломило на радость,

Слышней соловьята-певцы.

 

Погода уходит на август,

И всё, повинуясь, молчит.

Ход мыслей не требует правки:

Он – как от подземья ключи.

 

Всё в равенстве с пажитью хлеба,

Лучами всё обдано – всклень.

Сбегает оборками небо

За здешний рассохлый плетень.

 

Стяжает явь – сну равноправье,

Иначит он – скудный наш быт.

Целебно волнует сотравья –

С холмов ветерок-следопыт.

 

Мечту не предать поруганью,

И та помыкает душой.

…Погода нагрянет другая,

А мир переменчив большой…

 

В недавнюю жаркую пору

Скатали в постожье – скирду.

…Репейник сцветёт за забором,

Когда я отсюда уйду…

 

Степная мелодия скита,

Монашества скудный рожок.

Всё с вечностью радужной слито,

Стоит до занебья стожок.

 

В России воскреснуть возможно,

Явь к Богу подпущена вплоть.

Созвездья лежат, словно мощи;

Всё в дым разуханный слилось.

 

И будто пред ракой священной,

В погожую осень замрёшь.

Всё обнято тайною щедрой, 

Слоиста воздушная дрожь.

 

Предельно на мглу упованье,

И яство готово молитв.

И смутною сердце повадкой

Неявственно, тонко болит.

 

В зенит ты идёшь, как по воду,

Шепча, исцеляясь, смеясь.

Здесь мглу набирают высоты,

Затемью неясно молясь.

 

….Я завтра за кряжами буду

Вкушать дальний лакомый плен.

Мне тоже – исчезнуть отсюда –

На белом чужом корабле.

 

Тут синие сны разливанны,

Тут с миром заоблачным связь.

Вот так – Мережковский, Иванов

И Бунин – уплыли, простясь… 

 

2 ОТСЮДА

               … И трава, и колосья…

                               Иван Бунин

Да, это старинное место:

Вино, вид на башни, уют. 

…А там – померанцевый месяц – 

И звёзды в оправе запруд…

 

Несут свою роскошь мгновенья

С окном в кипарисовый сад.

Во что-то другое поверив,

Нельзя уже больше назад.

 

Неведомых кисточки ягод

Горят неугасно в листве.

Смутна эта явь и двояка,

И ломится сказка – на две.

 

Но к роскоши мы притерпелись,

И виды сменяются вскачь.

Здесь впрямь остановлено время:

Лишь непреломима – тоска.

 

Огней тут парок распушённый:

Вдыхаю я тот, не ропща.

И светом горит отражённым – 

Стеснённая напрочь душа.

 

Дано изъясняться стихами

Ещё – в предальпийских холмах.

И только тревожная память

Горит, как сцветающий мак.

 

Тяжка обихоженность красок,

И давит цветистый венец.

И родины отсвет напрасный –

Под стрехою будто птенец.

 

Для гольфа здесь ровное поле,

Сквозь сеточку замка – луна.

Я родины в облик не помню,

И даль мне её не видна.

 

                           Сентябрь 2011 г., Франция – Швейцария

***

Опять запечатает в короб

Осенняя мгла – звучный мир.

Остаток души непокорной

Ты, как достоянье, прими.

Два контура – теми и света –

Надёжно сведи по рубцам.

Как быстро сменяется лето

Предвестием снежным конца.

 

Мы шли в эту жизнь, как за мёдом,

Свернули – на сброшенный лист.

Наверное, чистой свободе

Мечтанья не слишком пришлись.

А лес, как знакомец вседавний,

Ределых стыдится плешин,

И крепче хмельная тоска в нём:

Раз пел – то поди попляши.

 

И ели зловеще синеют,

Чуть руки сцепив у высот.

И горечь на сердце сильнее:

Ей в чём-то бессменно везёт.

Цветливы расщелины-гроты,

Но чуешь за миром вину:

Спросить бы взаймы у природы,

Но долг не по силам вернуть.

 

Зачем куполок этот чистый

Сияет душе напослед?

Ведь счастью уже не случиться,

Не выйдет вопросам ответ.

И боль – тишине равносущна:

Откуда бы взяться словам?

Лишь повод и ласковый случай –

Всему в чём душа не права.

 

Во всём есть изъян неизгладный,

И ты, повинуясь волшбе,

Уходишь в сентябрь листопадный,

А тот подступает к тебе.

 

                      21 сентября 2011 г., Москва

***

           …Всё к луне обратилось давно…

                   Борис Поплавский, Париж

А в междустрочье – тишины завеса,

Швейцарская зацепистая мгла.

Как щёки деток – яблоки над бездной –

Да диких груш восточных купола.

 

Всё перегасло, что перегорело:

Кругом – надежд остывшая зола.

Бессмыслен, право, лишь момент паренья,

А глянцевит – плодов созревших лак.

 

Светло! Ни отозваться, ни откликнуть.

На всё – готовый ворох метких фраз.

По городам – народ многоязыкий

И сдержанные взгляды, что ни раз.

 

А если явь и впрямь к тому стремилась –

Пусть все идут, косясь к ней в частный сад.

Пусть милостыня обратится в милость,

Созиждя нам короткий путь назад.

                       Ночь с 23 на 24 сентября 2011 г., Швейцария

 

***

1

Сюда не ходят в гости духи ада,

Здесь магия подневья – не в цене.

О, Франция в моменты листопада,

Где топят горечь в соке и вине!

Я приросла к соплодиям на склонах,

Сник Южный берег к вещей красоте.

Графиней несвядающего слога

Опять я тут, хоть времена – не те.

 

Уют проулков шириною с кошку:

Тут окна в окна, в ставенки – вазон.

Лужок в предместье с тщаньем странным скошен:

Столица опер – ветхий Безансон.

От Безанвилля – путь в Прованс с Эльзасом:

Рассини, Ганс Саксонец и Стендаль.

Не расточаю тщетных обязательств:

Даю слова вернуться – иногда.

 

Осенний путь – в розарий, в виноградник,

Альпийских круч разметье – всех цветов.

Дух собран и на краски не растрачен,

Река бежит светло из-под мостов.

Каких-то две недели среди замков,

Меж коз, коров и бежевых овец.

Из пешек заурядья лезешь – в дамки,

С коней-слонов – в ферзи да под венец.

 

Освобожденью причащённый воздух,

Клубы-слои французской старины.

Я б побыла ещё – при этих звёздах,

Но мне пора – в нетутошние сны.

Мой самолёт – на восемь пополудни:

А утром – солнце заспанной Москвы.

Я буду помнить Францию – сквозь будни –

И верю впрямь, что там блистали вы.

2

О нет, я не сошла с картин Гольбейна,

Во Фрайбург не идёт мой пароход.

И упражняюсь я в беззвучном пенье,

В одежде – серый чту да терракот.

Не виконтесса, не дюшес пускай я,

Нюансы все усвоила манер.

Что, если мне судьба дана такая,

Что вручена дорога эта – мне? 

  

Я ни клошар, ни дама. Я из русских.

Моя душа вновь просится за грань.

Здесь, впрочем, и Жуковский был, и Струйский,

Поплавский, Адамович-эмигрант.

Мне всё равно. Я с ними не равняюсь.

Тягаться – препустое ремесло.

На душу Франция покой роняет,

А я вхожу – в заветное число.

***

Эта бытность – дожди на карнизе

Да шаги по ошмёткам коллизий.

Убегающим дням равносущны

Эти сны, сотворяет что случай.

 

Это оттиск на чёрной бумаге,

Это власть над чужими умами.

Это отсверки молний нездешних,

Это то, не дано чем утешить.

 

Это проводы яви – к воротам,

Непременная – к чуду охота.

Это то, что возникнет и схлынет:

Обойти не даётся углы мне.

 

Заострённой препятствия яви:

Преткновенье нездешних ваяний.

Клинья слов да барьеры созвучий –

И всё тот же ослепленный случай.

 

Это певчее на сердце имя:

Что за правда придёт да обымет?

Чем чревато движенье по кругу,

Бытия за крутую излуку?

 

Я ваяю – и вновь разрушаю:

Не по силам – большая душа мне.

Опершись на мечты, как на трости,

Не избуду горчащей я злости.

 

Всё темно. Не мерцают созвездья,

Расшатавшись процентов на двести.

Хуже вдвое, чем было, чем сталось,

Эта к миру грядущему жалость.

 

Всё расколото. Грёзы – в расходе.

Убывают ступени просодик –

И срывается тон с пьедестала;

Не привержены отчим местам мы.

 

Вспыхнет краска; за грань горизонта

Увлекут, прозревая, высоты.

Имя есть всем явленьям на свете:

Рая нет, коль не будем, как дети.

 

Это крепь полноводной погоды –

Иль очистки с напрасной породы?

Этим радугам я принадлежна:

Страсть убудет, останется нежность.

 

Что в немом позабыла я прошлом,

Мне свободу и крушит, и крошит.

Голос спрял. Остаётся напевье.

Этот мир – ты сживаешь не первый.

 

И за краем исчерпанных смыслов –

Сталактитов неведомых свисы.

Мы вступаем в пещеру бессмертья,

И очнуться от солнца – суметь бы.

 

Что не сказано – то в междусловье.

Слышу тьму – в верещанье часов я.

Нам отмерены щедрые судьбы,

Хоть догадки про зло – неоскудны.

 

Что изречь, оправданье извлечь чтоб?

Тень находок – ложится на плечи.

Жить, нимало другим не мешая:

Это всё, что у грёз мы стяжаем.

 

За детей своих – явь не боится:

Не вглядеться ей – в тусклые лица.

И орбиту, дана что планетам,

Я приемлю, как крылья вдоль неба.

 

Эта песня светла неусмирно:

Так в июнь полыхают жасмины.

Нам отводится помнить и плакать:

Так шмели пьют цветочную мякоть.

 

Хоть былого сойдёт, знаем, накипь –

Есть во всём – несотленности знаки.

В полный рост вдруг бессмертие встанет –

В небылую погоду мостами.

 

И пройдём мы по жерди бетонной –

Выси в полог рассветный, бездонный.

Что питает нам дух и пытает –

Это веры прохладца спитая.

 

Позовут, ну а я не отвечу:

Всё, чем мщу я созвездиям вечным.

Месть затеям высоким, жестоким –

Набежавшие на душу строки.

 

И свобода мышленья прихлынет

Простотой нарисованных линий.

Контур вышних существ замаячит –

Всё, полна я и ныне жива чем.

***

Билет на Барселону, как на вечность.

А дальше – Мальты цветкие дворцы.

Моё вчера – едва ль не безупречность,

И всклень – сокровищ будущих ларцы.

 

И воля к грёзе – не оскудевает,

Когда дорог струится серпантин.

Я в душу краски мнимые вдеваю,

Однако вспять которым – не пойти.

 

И залы вновь чужих аэропортов:

Здесь и английский – вовсе не в ходу.

Ах, набирает высь мой лайнер споро:

Живу, боюсь, вспять многому иду.

 

О, вот они – вопросы без ответов,

К сомненьям невозможные ключи.

Я из зимы перелетаю в лето,

Но снежных горестей – не залечить.

 

Имеет всё здесь странную природу,

Иные в небо ягоды растут.

И в сердце грусть взрастает неукротно,

Как будто и не сад Эдемский – тут.

 

Я привыкаю к вещим обобщеньям,

Речь поузнав, во внешний мир – вглядясь.

И всё, что было лишним мне и тщетным, -

Тому навстречу птицы тут летят.

                                29 сентября 2011 г., Москва

***

Промедленья не зная, сбывается вечность,

Расставляя акценты в знакомых словах.

Черепичка, держа угловатые плечи,

Не находит свободы – над взлуньем всплывать.

 

Над проулком взнеслись лишь мансардные окна,

Чуя липы и их созерцая уют.

Бытия на колючих отрожьях и стогнах –

Непреминные звёзды дрожат и снуют.

 

И неловко к душе здесь прилажена воля,

Словно к домику домик на ветхой реке.

И мерещатся – к морю идущие волны,

И пейзаж довершает – луна вдалеке.

 

Немки все в облаках итальянской помады,

В хрустале неназойливо-чутких духов.

И батисты рябин – за дворовой оградой,

Как скелеты резные возможных стихов.

 

Застит душу мечта, промедленья не зная,

Приючает внезапную негу – квартал.

И луной жарко крыша горит навесная,

Той луной, что заносит всех в эти места.

 

Всё идёт к убыванью на сумрачном свете,

Запоздало идёт на огромный закат.

Во дворе звёздных замков – песочные дети,

Режет реку – из булочек сбитый фрегат.

 

И канала вода – разрезает проулок,

Фахтверк тихо глядится в свой вещий узор.

Завывает здесь ратуша, больно и гулко;

Плеск канала – то шёпот прозренья, то вздор.

 

Ну и что, что за нами – свобода поступков?

Просто так не сдадимся мы воле чужой.

Не вглядеться мне в реку. Стою на мосту я.

Надо мною квартал проплывает большой.

 

Время – с точностью велодорожной разметки:

Пусть эпоха, гостя, вкусит волю творить.

А ошметья немецкого дружного смеха

Оплывают и нас, и пустые дворы.

 

Пусть фотографа бюргер плечом подзаденет,

Напомянет, скользя, об идущей войне.

Всё равно, что мечта превращается в тени, -

Нам и сумрака мира – довольно вполне.

 

Переменою время, увы, не чревато:

Отовсюдны лишь тучи с глазами убийц.

Ну а нам – облаков только сладкая вата –

Как мозаика чуждых смеющихся лиц.

 

Ну а нам – распростёртые пальмы бульваров,

Парасольки в речной несмываемой мгле.

И минуты восходят – эпохи на взваре,

Мылом буквы ведя – на богемском стекле.

***

                         Что наша жизнь? Швейцария.

                         Всё просто и легко.

                         Хоть в дымке – Альпы старые,

                         Но манят – далеко.

                         А там – Италии мираж,

                         Снегам наперекор.

                         Но непреклонен к людям – страж

                         Седых Альпийских гор.

                                     Мой стихотворный перевод

                                      из Эмили Дикинсон

Как лишь вечер – идут упованья под воду,

И пора наступает прохладной звезде.

Побрякушки сентябрьские вновь входят в моду,

Размечая круги на вечерней воде.

 

Это просто очаг растревоженных смыслов,

Это просто пространство сошло в никуда.

По цветистому сердце простору томится,

По тому, как крыло выпускает звезда.

 

Что за ливни и что за пустые поверья!

Сны – свободу сбываться неистово чтят.

Выхожу за пределы миров, как за двери,

И мне в душу слова непоправно летят.

 

Как заводит глаза – кружевное полночье!

Небо перебирает остывшие сны.

Всё сказуется тихо, в сплошном междустрочье;

Обхожусь без надежд, хоть и хладко – без них.

 

Мгла взмывает – и снова меж гор оседает.

Ничего, что недолго отсюда до Альп?

И надежда бессмысленно в душах витает,

Не решаясь – туда, за глубокую даль.

 

Всё почерпнуто. Час возводить колокольни,

В строгой памяти длить вечереющий звон.

Разверзаются топи грехов незамольных:

Ну да это не в нас, ну да это лишь фон.

 

Я кругами спускаюсь к фонтанам и пальмам,

Под землёй неисследно растут города.

Смотрит в звёзды речные – над кручею спальня,

Словно тьмы не знавала душа отродясь.

 

И свирепо молчит чужедальняя гостья,

Лечит мыслей растраву та наспех впотьмах.

Не мигая глядят распростёртые звёзды,

И едва ли очнуться свободе – в умах.

 

Ну да пусть исполняются эти затеи:

Что-то свыше придёт на круги бытия.

Уж тогда-то расступятся бряклые тени,

Что едва ли премину заметить и я.

 

А пока всё вот так, я шажки совершаю,

Клянча у незнакомцев лучи доброты.

В этом мире душа оттого и мешает,

Что она водружает в нездешность – мосты.

 

И приходится ветер ей давним знакомцем,

Затевателем бойким – иных панорам.

Есть такие моменты в её поднаготной,

Не постичь, не услышать что наскоро нам.

 

О, как непозволима к парению воля!

Это всё, что дано, - да и ладно бы с ним.

Всё, что связано, - сцеплено ниткой живою,

На булавку прилажены перья и нимб.

 

В воскресенье костёл разражается боем.

Кальвин спит – и грохочет лишь первый трамвай.

И в порядке вещей, знать, есть что-то такое,

Изодневная жизнь в чём безмерно права. 

                                Сентябрь 2011 г., Базель

***

Снова строки пришли. Их вписать

Норовлю в чахлый снег подтоплённый.

Встали выше в полях – небеса,

И старается – ветер влюблённый.

Озорно набегают ручьи,

И становится ясно погода.

Разошлись воробьи-стрекочи,

Ждут засевья и раннего всхода.

 

Половодье, лучистый пригрев.

Почки в ветках живых понабрякли.

И душа верещит, оробев:

Избу зря ль конопатили паклей?

Понатоптана тропка – бежит!

Проступила сквозь заснежь – мякина.

Чётче, ширше – раздолье души,

Дольше день, светит выступ реки нам.

 

Слюдяная наметилась степь,

И очерченней синие взгорья.

Есть чего ещё ждать да хотеть,

На привольях с наветрием споря.

А погода приносит грачей:

До небес – голодалые крики.

Ты, душа, к свету шла не вотще,

Совлекая с запястий вериги.

 

И прибудет воды наносной,

И лучи заиграют в колодце.

Со всей прыти ударит весло

По всходящему в заводи солнцу.

Вдоволь света нам будет теперь,

Голубелая высь овзрослела.

Скоро, скоро румяный апрель,

И в засельях сугробица села.

 

Жадно птицы рябину клюют,

Площе пагода пахоты вешней.

И в населья крадётся уют,

Колокольни бьют доблестно – вечность.

Вешний день всё вскормить норовит,

Напитать вязкой почвой проталин.

Побежали в припёк муравьи,

Оживёт скоро – шмель над цветами.

 

Рослой высью – я тоже взбодрюсь,

Станет прибывший день – неогляден.

Снова из-под ладони смотрю

Я на сельские эти порядья.

Тронут новою зеленью бор,

Певчих птиц понатрелия чутче.

В далях дух себе ищет опор:

Ветром взласкан он, сдобрен, приючен.

 

О, грядёт наливная весна,

Светлосердая – к саженцам робким.

Перевесит добро на весах –

В эту пору – грехи да пороки.

***

А я себе стяжаю – щедрость

Коротких предоктябрьских дней.

И странно ясен ход вещей мне,

И сердцу будущность – видней.

 

Не рвусь я властвовать туманом,

Колючим, зяблым и грибным.

И всё по норову весьма мне,

Дымком всё вержится седым.

 

Горит ботва, и тою тянет

Немолчно в далях, нараспев.

Какие радужные тайны

Мне ветер выболтать успел!

 

Я бьюсь над теоремой счастья

И в звёздный свод глаза луплю.

Ах, осени дождливой чада

В лесу, я чутко вас люблю.

 

Нахохлены в потёмках звёзды,

Блуждает хвойный аромат.

Скирды в стога собрать не поздно,

И ели, скорбь леча, шумят.

 

А в городах крупны каштаны,

И опадает, смеркшись, парк.

И высь, глубокая нежданно,

На землю опускает пар.

 

Молчу, присутствие скрывая

Своё; перемогаю мглу.

Душа совсем ещё живая,

Её привычно-знойна глубь.

 

А мысли, словно голубятня

Тревожная, и листьев прах

Меня освобождает, пятясь

В туман задебренный утра.

 

Прочувствованный миг сентябрьский!

Берёза жухнет снизу вверх.

Ржавеет ум, и духу тягче,

И сердце – горький старовер.

 

Ещё немого – и свобода

От этих неразрешных уз.

Пора грустнеющего года,

И ветер чист, порывист, пуст.

 

Я не ищу согласья с миром

В ночах остывших и сырых.

А журавли стремятся мимо –

В непотоплённые миры.

 

Запомню милое подробно,

Чтоб видеть прошлое вблизи

Там, где весь мир приравнен к слову,

Во снах где тёмное сквозит.

 

Здесь всё равно моей свободе

И ненаигранной волшбе.

Здесь впрямь ты думаешь о Боге,

А Бог печётся о тебе.

 

Твоё сознанье равносущно

Недостижимым берегам.

А этот мир – не из везучих,

И явь к беспечному – строга.

 

                         19 сентября 2011 г.