Выборы LIFE

Роман 

«Вечное» учение Ленина оказалось смертным.

Расстрелянное из танков в 93-м - оно медленно агонизировало.

Официального политического лидера коммунистов здравомыслящие - в первую очередь молодые - люди без улыбки не воспринимали. Старики, наконец, осознали, что их обманули. И не могли понять - как это возможно. Ведь их всю жизнь обманывали не какие-нибудь барсеточники у метро. Им лгали из Кремля, с высших уровней государственной власти...

Лжеученые, политики коммунистического толка, пытались обновить, развить, как-то оживить ленинскую теорию. Приспособить её к новым условиям. Облачить в новые одежды. Ничего не получалось. Дальше цитирования иссушенных жизнью текстов Ленина - ну, может, еще Маркса - дело не шло. А собственных мыслей жидкие умы коммунистов-начётчиков не имели. И не могли иметь.

Летом 2010 года - каждый божий день - на Невский проспект выходил ряженый. Искусно загримированный под Ильича клоун. В руке он держал телефонную трубку образца 1917 года с приделанным к ней витым шнуром от электробритвы. С вилкой на конце. «Вождю мирового пролетариата» нравилось смешить прохожих своими «телефонными» разговорами.

Ряженый находил какую-нибудь щёлку в наружной штукатурке или облицовке зданий Невского проспекта, какие-нибудь дырочки в опорах столбов освещения или в конструкциях автобусных остановок. Подключался - прилаживал к щёлке или к дырочкам вилку шнура - и начинал орать.

Молодежь, тут же окружавшая ряженого, ухахатывалась. Фотоаппараты щёлкали не переставая. А твердолобые коммунисты, которые на Невском всё еще встречались, плюясь по сторонам, быстро проскакивали мимо. А то и, ругаясь матом, переходили на другую сторону проспекта.

Ильич, не обращая внимания ни на кого, срывая голос, истово визжал:

- Алло... Москва, Къемль! Это Къемль? Баышня, я пъявильно попал? Баышня, это Ленин! Ленин... Да не лэвис! Лэвис – это джинсы. Ленин! Ну какой Лепс? Вы что, не слышите меня? Лепс - это певец, поет: «Я тебя не люблю...» Алло! Что за связь? Москва! Баышня, это Владимий Ильич! Да, ну наконец-то. Да, Владимий Ильич Ленин!.. Как это «вы умейли»? Я не умей... Я же с вами говою... В каком мавзолее! Пъичём здесь мавзолей. Я же пъосил похоонить меня по-хъистиански... Тьфу, по-обычному... Ну вот не похоонили, я и живой... Я в Петъёгъяде! Пъиехал... Съочно соедините меня с Тъёцким! Как не знаете? Ну тогда пеедайте товаищу Тъёцкому, что пойа закъючивать гайки. Да, закъючивать гайки. А то здесь в Петъёгъяаде такой НЭП! НЭП, говою - новая экономическая политика. Да, политика, новая... Совсем новая... И моих пойтъетов нигде нет... Вообще, ни одного. Кто это там йычит? Йыков? Пеедайте товаищу Йыкову, чтобы не йычал...

Ряженый краснел, носовым платком стирал пот с огромного лба и, под аплодисменты толпы, входил в раж. Засунув большой палец свободной руки под жилетку, он кричал:

- Алло, баышня, а как там Надежда Константиновна? Къупская, кто, кто... Хоошо? Не болеет? Пеедайте товаищу Къупской, чтобы она ела яйца всмятку. Да не зайца - яйца... яички всмятку. Очень помогают зъению. И слуху... Да, так и скажите... И чейнику пусть собиает. Чейнику...

На одном месте спектакль длился минут двадцать. По окончании ряженый снимал с головы кепку и обходил зрителей по кругу. Бумажные деньги встречал восклицанием:

- А вот яньше на чейвонцах мой пойтъет был! Почему сейчас не исуют?

Затем начиналась фотосессия. С Ильичём в обнимку - на фоне памятника императрице Екатерине или Казанского собора - запечатлевали себя старики и молодежь. Особенно старались простоватые туристы из русской провинции и чопорные иностранцы.

А ряженый вырывался из толпы и, натыкаясь на прохожих, спешил к новой сценической площадке. Кричал:

- Не мешайте, товаищи! Пъёпустите! Мне нужно съёчно бъать мосты, почту и телегъаф. Вызывайте йеволюционных матъёсов. И солдат! А всех недовольных - расстъелять! Всех расстъелять... Без азговоу. 

Кое-кто из молодежи провожал клоуна пинком под зад. Ряженый не обижался и не отвечал, даже сам иногда подставлял себя желающим.

Бросалось в глаза, что к основателю города, императору Петру Первому, в одежды которого тоже часто рядились любители театральных городских импровизаций, было совсем другое – почтительное – отношение. В Екатерининском сквере люди фотографировались с ним «на память». А некоторые даже решались обсудить важные государственные дела.

Нашествие коммунистов на Русь оказалось самым страшным в истории.

Ни татаро-монголы, ни Литва, ни шведы, ни Наполеон, ни Германия не нанесли такого урона, какой страна получила от коммунистов. Красная саранча уничтожала все. Людей, историю, национальную культуру, бытовой уклад, религию, искусство, литературу. Прикрываясь пустыми лозунгами, гадила во дворцах, взрывала храмы и монастыри, жгла иконы, церковные книги, расстреливала священников, глумилась над верующими, истребляла интеллигенцию, расхищала художественные ценности, творила такие бесчинства, до которых нормальные, умственно полноценные люди никогда бы не додумались.

Но главный удар коммунизма был направлен не на внешние атрибуты жизни. Физический урон несравним с уроном, который получила Русь в сфере духа. Государственный атеизм развратил, растлил миллионы душ, уничтожил миллионы личностей. Не дал развиться миллионам талантов.

Коммунисты стремились разрушить генофонд народа. Перекодировать нацию. Им нужны были рабы - покорные, беспрекословные носители и исполнители коммунистической идеи, которых можно было эксплуатировать любым, самым бесчеловечным способом – этакие самовоспроизводящиеся рабочие роботы. Не имеющие представления о чести, человеческом достоинстве, высших идеалах и целях человеческой жизни.

Всех, кто перековываться не желал, коммунисты уничтожали.

Народ разобрался во лжи коммунизма, скинул с себя навязанное извне бремя и стал открыто смеяться над бывшей советской «иконой» - Владимиром Лениным. Отыгрываясь таким способом за своё падение и рабство.

Но после двух десятков лет свободы, дарованной перестройкой, в России все еще действовали представляющие общественную опасность, зомби коммунизма.                 

29.07.2010

Гром полуденного залпа Петропавловской крепости, скользнув по невской глади, долетел до Смольного. Ударил по стеклам, но не разбил. Обогнул здание и понесся дальше, постепенно затихая.

Туркин машинально дернул правой рукой, сверил время.  

- Ты слышал, как Бельский убил старика Солдаткина?

- Убил? - Хохлев, после веселой болтовни, насторожился.

- Конечно, не пером между рёбер, но убил! - Туркин сделал акцент на последнем слове.

- Как? Расскажи.

- Василий Федорович пятнадцать лет писал свой окопный роман. Зимой закончил. Ходить уже не мог - рукопись нам жена принесла. Больше семисот страниц. В трех папках. Мы дали грант на книгу. Через Бельского. Девяносто тысяч. Солдаткина к нему пришла уже с готовой корректурой, сдаваться. А этот м..., говорит: зачем вы это принесли? А где деньги? Солдаткина: так деньги же у вас - вы же грант на эту книгу получили. Бельский в ответ: мы получили на издательство - должны же мы на что-то жить. А на книгу - вы несите.

- Это он бедным пенсионерам... Вот сучонок.

- Ну да. Затребовал такую же сумму... Короче, жена пришла домой, поделилась новостью. Солдаткин ничего не ответил, попросил отвезти его на дачу. Там лег на диван и умер. В тот же день. На прошлой неделе похоронили.

- Исполнил свой долг... А Бельский?

- А что Бельский? Вернул грант обратно.

- Нет слов, - Хохлев опрокинул взгляд внутрь себя. - Хорошо, что с ним я не стал работать.

- А что? Хотел?

- Пытался. Стихи ему как-то принес. А он: я очень занят, у меня в издании тринадцать книг, на вас у меня - десять минут. Я не стал разговаривать. И с тех пор не здороваюсь. То есть здороваюсь - формально.

Зазвонил телефон, Туркин взял трубку.

Кабинет Юрия Сергеевича напоминал редакцию. На столе, стульях, стеллажах и даже на полу высились беспорядочные стопки книг и журналов. Все работающие со Смольным городские издательства - СМИ и книжные - тащили сюда свои новинки. Хохлев в этот раз тоже принес пачку свеженького «БЕГа». Со статьей Туркина. Так сказать, для распространения издания в органах исполнительной власти... Пока хозяин беседовал, Хохлев подгорячил остывший уже кофе.

- Мне к начальству, - Туркин встал.

- И мне пора.

- Володя, тогда - пока. Допивай свой кофе, я пошел. Да! - Туркин чуть притормозил. – Ты у нас ведь часто на всяких презентациях, тусовках... Встречаешь гостей города. Вот, забирай эту пачку. А то у меня ремонт скоро.

- Что это?

- Хорошая книжка, про петербургские дворцы. С иллюстрациями. На подарки.

- Целую упаковку?

- А чего мелочиться? Мне еще принесут... Ты же видишь, что тут делается...

- Ладно. Спасибо. Предложения Смольного я принимаю с первого раза, - Хохлев улыбнулся и направил палец в потолок. - Держись там, Юра.

- Давай, - Туркин пожал протянутую руку и исчез.

Хохлев бросил в чашку кусочек сахару, размешал. Зачем Туркин сделал из своего кабинета проходной двор? Никогда не закрывает дверь - входи, кто хочешь. Это в Смольном-то, на третьем этаже, рядом с пресс-центром и апартаментами губернатора. Значит, в кабинете ничего закрытого, секретного не водится.

За восемь лет государственной службы Хохлев был приучен не оставлять на своем столе ни одной мало-мальски значимой бумажки. Но здесь был другой порядок...

Юрий Сергеевич Туркин - кадровый офицер КГБ в запасе - был смотрящим. Имея хорошие писательские и редакторские данные, присматривал за литературно-журналистским полем. Культивируя при этом открытый, демократический стиль общения. По большому счету после воцарения в стране гласности «смотреть» не очень-то и требовалось. Хотя, с другой стороны, лучше знать, чем не знать. В рапорте, обосновывающем сохранение за собой старых советских функций, Туркин в том числе написал: «для контроля за информационными потоками и недопущения расшатывания основ государства». На Литейном эти слова понравились. Туркин согласовал новый - не очень жесткий - график отчетности. В случаях экстренных, форс-мажорных подписался докладывать незамедлительно.

Хохлеву - высокому, седобородому красавцу - Туркин симпатизировал. И доверял. Несмотря на то, что некоторые поступки главного редактора «БЕГа» не всегда мог объяснить. В частности, не до конца понятыми остались причины последнего ухода Хохлева из Смольного. Но это мелочь. «БЕГ» - журнал о безопасности жизни, поддержанный губернатором, развивался в правильном направлении. О безопасности в своих выступлениях постоянно вспоминали и президент, и премьер.

С Владимиром Туркин «работал».

И Хохлев литературно работал с Юрием - печатал его тексты, писал и публиковал рецензии на его произведения. «Расшатывать основы государства» главный редактор «БЕГа» не собирался, хотя и имел собственные - особые - мнения по некоторым вопросам государственного строительства.

Мнения эти Хохлев носил в себе, всё более отдаляясь от политики и увлекаясь литературой.

В особенности - поэзией.

04.08.2010

Лето выдалось жарким. Аномально жарким.

Горожане прятались под любую тень. Домов, деревьев. Не помогало...

Спасал кондиционер. Но целый день наслаждаться струей холодного воздуха - непозволительная роскошь. А работа? Её невозможно делать, не выходя на улицу. Хохлев собрался и вышел.

До метро - быстрым шагом пятнадцать минут, но в такую жару... Владимир посмотрел на часы, прикинул, что в принципе можно и не спешить. И спешить не стал. Из одной тени в другую, стараясь быстрее миновать открытые участки, он добрался до Таврического.

В саду жара переносилась легче. Особенно у воды. Хохлев обрадовался визгу ребятишек, невзирая на запрет, купающихся в пруду. Захотелось задержаться подольше... Но заставлять людей ждать - нехорошо.

По Фурштатской - по левой, теневой стороне - он дошел до станции. В метро обычно прохладнее. Но не в этот раз. Даже эскалаторный ветерок не освежал. А в вагоне просто нечем дышать. Хохлев вспомнил лондонскую подземку. Там пассажирам рекомендуется иметь с собой бутылочки с водой. На всякий случай. В питерской вода тоже была у многих. Некоторые использовали ее не только для питья. Дедок с тележкой смочил носовой платок и освежил им лицо.

Хохлев проехал одну остановку - как хорошо, что одну - и вышел на «Площади Восстания». После вагонной духоты и тесноты оправился. У эскалатора сразу заметил небольшого роста, широкого в плечах Красильникова и старенького, но держащего себя в форме Серова. Все-таки заставил себя ждать. Посмотрел на часы. Нет - без трех минут два. Вот она дисциплина - оба прибыли раньше оговоренного часа.

- Здравия желаю, - Хохлев пожал две теплые руки. По спине скатилась очередная капля пота. Он всколыхнул рубашку на спине, отрывая ее от мокрых лопаток.

- Здравствуйте, Владимир Владимирович, - официально поздоровался Серов.

- Привет Володя, - как-то застенчиво улыбнулся Красильников.

- Борис Сергеевич, мы же не в Кремле. И вы старше меня.

- Ну и что? Уважаю.

Хохлев обернулся, оглядел вестибюль станции.

- Ну, что? Может, на лавочку?

Под шум прибывающего поезда вышли на платформу и устроились на каменной, с деревянным верхом, скамье. Пока Хохлев рылся в кожаном портфеле, извлекая из него номера «БЕГа», друзья-писатели не проронили ни слова. Каждый внимательно следил за руками редактора и терпеливо ждал.

- Это вам, Борис Сергеевич. Андрей, это тебе. Как договаривались, по десять экземпляров. - Хохлев достал из портфеля еще один журнал и открыл его на содержании.  - Ваша «Голгофа», Борис Сергеевич, на девяносто девятой. А «Сутки прочь» на двести второй.

- Спасибо.

- Я уже вижу.

Каждый раскрыл номер на указанной, «своей» странице и проверил, правильно ли напечатаны имя автора и название произведения. Ошибок не было.

- Я думаю...

Очередной ворвавшийся на станцию поезд заглушил фразу. Когда он остановился и стало немного тише, повторять её Хохлев не захотел. Писатели еще какое-то время обсуждали издание, делились новостями, Красильников пригласил Хохлева к себе на дачу. Пришло время расставаться.

- Осенью выборы нового председателя, может, нам Владимира Владимировича выдвинуть? – Серов смотрел в пол и говорил будто бы самому себе.

- А что? По-моему, отличная идея! - глаза Андрея сверкнули искорками. - Уж кто более достоин?

- Ребята, не выдумывайте. Мне «БЕГа» - для полноты жизни - вполне хватает. Компьютер забит предложениями. Мне иногда кажется, что в России каждый второй или поэт, или прозаик... Или про кролик, - Хохлев рассмеялся.

- Володя, ты напрасно так. Жерлов не руководитель.

- Я с этим не спорю. Не голосовал за него и никогда не буду. Но я-то здесь причем?

- Ты молодой. У тебя отличное издание. Тебя уважают.

- И обижают, некоторые...

- Владимир Владимирович у вас хорошие шансы. Мы вас выдвигаем.

- Что, вот так вот просто – взяли и выдвинули?

- Да. Два писателя - это уже группа. А если ты согласишься - в группе будет уже трое. Членов Союза писателей.

- Инициативная... Если я соглашусь - это будет смахивать на самовыдвижение.

- Вполне законная форма.

- Но я не соглашусь.

- Почему?

- Неинтересно.

- А нам кажется, как раз наоборот.

- Да вы что сговорились, что ли? Сговорщики - заговорщики.

- А вы все-таки подумайте, Владимир Владимирович. Мы люди мудрые и просто так слов на ветер не бросаем.

- Ладно. Обсуждение закрыто. Я побежал.

- Пока.

- Пока. Спасибо.

Два крепких рукопожатия, и Владимир был уже в вагоне.

Прозаик Борис Сергеевич Серов был одногодком отца Хохлева. Из архангелогородцев, как и его дед. Писал о строителях, болел об уничтоженном  коммунистами крестьянстве, радел за восстановление православной веры. Говорил правду о ВЧК. О том, что Дзержинский - как он сам признавался - набрал в ЧК «много грязного и уголовного элемента». И ценил этот элемент - за склонность не иметь собственного мнения, за подлость и ничтожество.

Андрей Красильников - поэт и прозаик - служил на флоте, затем в органах внутренних дел. Создал удивительной силы новый литературный язык. На этой почве и подружился с Хохлевым – тоже новатором. И уже несколько лет сотрудничал с журналом «БЕГ».   

Выйдя из метро, на Фурштатской улице, у знакомой продавщицы Владимир купил банку холодного пива. Пока добрёл до парка, слегка захмелел. У пруда присел на откос, под ивой. Выкурил пару сигарет, сделал пару звонков и облегченно вздохнул. Рабочий день, да и год в целом, можно считать завершенным.

Поезд на Симферополь вечером, а чемодан еще не собран.

Перед отпуском всегда хочется погасить долги. А это требует дополнительных усилий. В купе с кондиционером, устроившись на верхней полке, Хохлев сразу уснул. Проснулся часа в три ночи от холода. Попытался как-то настроить кондиционер – не вышло. Пришлось накрыться шерстяным одеялом. Спал до завтрака, потом до обеда. И только во второй половине дня почувствовал себя немного отдохнувшим.

Скорый летел по российским просторам в тот день, когда Гидрометеоцентром был зафиксирован абсолютный температурный рекорд. Леса горели, МЧС и армия боролись с лесными пожарами, в вагоне временами попахивало дымом, а в купе было комфортно.

Томик расстрелянного коммунистами 8 октября 1937 года великого поэта Сергея Клычкова, спрятанный под подушку, - через подушку - жёг затылок. Хохлев не поддался на уговоры семьи - снизу - включиться в разгадывание кроссворда. На своей верхней полке он отрёкся от окружающего мира. Стихи буквально текли в душу. В самое сердце. Да и как может быть иначе, когда читаешь такое:          

                                    Мне говорила мать, что в розовой сорочке

                                    Багряною зарей родился я на свет,

                                    А я живу лишь от строки до строчки,

                                    И радости иной мне в этой жизни нет...

Или:

                                    О, если бы вы знали слово,

                                    Что под луной хранят в ночи

                                    От древности седые совы,

                                    От века древние сычи...

Или:

                                    И дух такой морозно-синий,

                                    Что даже распирает грудь...

                                    И я отряхиваю иней

                                    С висков, но не могу стряхнуть!

Хохлев читал о самом себе – о своих седых висках - и не понимал, как мог ни за что расстрелянный поэт в первой половине двадцатого века знать о настрое мыслей поэта века двадцать первого. Не укладывалось в голове.

***

Крым отодвинул питерские дела куда-то далёко.

Хохлев, после двадцатипятилетнего перерыва, снова наслаждался морем и солнцем. Как ребенок – это в сорок-то девять лет – кувыркался в волнах, нырял, загорал, сгорал, смазывал плечи сметаной, пил холодное украинское пиво днем и знаменитый крымский портвейн по вечерам.  Странно было расплачиваться украинскими гривнами, но ко всему можно привыкнуть.

В Крыму Хохлев ни о чём серьезном не думал.

Кроме поэзии. Клычков был всё время рядом. И в физическом смысле – с книжкой Владимир не расставался. И в каком-то духовном, трансцендентном. Он беседовал с поэтом, спрашивал его о стихах. И писал свои.

Такие:

                                    В Таврический упало солнце,

                                    Повис на ветках жаркий день...

                                    Малец за бабочкой несётся,

                                    Панамку сдвинув набекрень.

                                    От зноя пожелтели травы,

                                    Вода в протоках зацвела,

                                    Не помнят о минутах славы

                                    Три позолоченных крыла.

                                    А крылья птиц от пыли серы,

                                    Под куст метнулся воробей.

                                    Жара палит... палит без меры

                                    Совсем потерянных людей.

                                    Бог вышел на откос прибрежный.

                                    Присел в горячую траву,

                                    Откинул прядь волос небрежно

                                    И начал новую главу.

И такие:

                                    Я часто сдуру пил хмельную воду

                                    И все стремился в жизнь не опоздать.

                                    Я мог грозою ясную погоду

                                    Смести за миг... И тут же воссоздать.

                                    Я не любил пространных объяснений

                                    И каждый день вычерпывал до дна.

                                    Я сращивал мгновенья из мгновений

                                    И расщеплял во сне кристаллы сна.

                                    Я жаждал славы и мечтал о ските,

                                    Не раз любил и отвергал любовь...

                                    Над миром по проторенной орбите

                                    Всходило солнце, ускользая вновь.

И такие:

                                    Когда ты утром обернешься в облака,

                                    Укроешься от пылевых дождей,

                                    Пусть теплая моя рука

                                    Твою ладонь согреет, слившись с ней.

                                    Когда ты будешь между звездами бродить

                                    И ветром солнечным восторженно дышать,

                                    Неслышно буду за тобой ходить

                                    И не смогу тебе ничем иным мешать...

                                    Когда мы выпьем молоко луны,

                                    Оставив в чашке грустные глазницы,

                                    Перескажу тебе космические сны...

                                    И упрошу пред нами небо расступиться.

Чаще всего стихи приходили на пляже, когда Хохлев, накупавшись вдоволь, лежал в тени под навесом и почти засыпал. В сознании всплывала одна строчка, к ней цеплялась другая и приходилось включать волю, чтобы отыскать третью и последующие. Когда слова вставали на свои места, Хохлев находил в соломенной сумке блокнот и записывал в него готовое стихотворение. Пляжный люд шумел, смеялся, и никто даже не подозревал, что в это время, рядом...

В свободное от пляжа время, когда семья устраивалась на тихий час, Хохлев гулял по Алуште. Как-то забрел в центральную библиотеку, чтобы оставить там свои книги. В жару он не надевал рубашки и в библиотеке оказался с голым торсом. Вызвал недовольство сотрудников. Пришлось одеться по форме, приличествующей учреждению культуры, чтобы дар был принят.

Много путешествовали по Крыму.

На шустром пароходике доплыли до Алупки - городка, где Хохлев проводил все студенческие летние каникулы и куда привез молодую жену в медовый месяц. Соседние Мисхор, Ливадия, шумная Ялта, Никитский ботанический сад за четверть века совсем не изменились.

В Гурзуфе, в дегустационном зале семью усадили за тот самый овальный стол, который знал Гагарина и Брежнева, других видных деятелей Советского Союза. В ялтинском театре морских животных Хохлев впервые в жизни увидал белоснежных морских львов. И смеялся как дитя, глядя на их цирковые выкрутасы.

Однажды Хохлев - без домочадцев - вышел на морской берег ночью. Присел на пирсе на корточки, засмотрелся на луну. И на лунную дорожку. Вспомнились не так давно написанные строчки:

Иду по воде, ни за что не держась,

С подошв отмываю налипшую грязь,

Упруга поверхность и пленка прочна,

Кругами расходится морем волна.

Хохлев спрыгнул с пирса и пошел по морю.

Шаги по воде - что-то среднее между шагами по батуту и шагами по песку. Опорная нога как бы слегка продавливает и одновременно натягивает поверхностную пленку. Но не всю - как батут - а небольшой кружок непосредственно под ногой. И волны нет - в стихотворении она придумана.    

Хохлев быстро дошел до горизонта и уткнулся в твердое, холодящее руку небо. Постоял, осмотрел гладкую - без одной зацепочки - ровно освещенную лунным светом небесную твердь и вернулся на берег. Не замеченный никем.

В Питер семья вернулась 16 августа.

И очень скоро Хохлев оказался главным действующим лицом истории, доставившей ему много хлопот, огорчений и радости... Больше радости.

02.09.2010

Совещание у Жерлова - если это можно назвать совещанием - было назначено на пять часов вечера.

В кабинете собрались: Сергей Евгеньевич Жерлов, с крошками хлеба на свитере - он только что выпил чаю с домашними бутербродами; хромающий на правую ногу руководитель секции прозы Борис Федорович Прыгунец; неадекватный шутник-юморист Семен Александрович Дронов-Дубочкин; считающая себя великой поэтессой, состарившаяся любовница Жерлова - Галочка; главный редактор журнала «Невский ветер» - в прошлом жуткий пьяница - Петр Владимирович Петухов и девяностолетний издатель Георгий Анатольевич Бельский.

Все эти люди, каждый в свое время, помогли Жерлову внедриться в литературу и закрепиться в литературной власти.

Жерлов в детстве мечтал стать морским офицером, ходить в белом кителе с кортиком на боку. Поэтому и поступил в морское училище. Закончив его, лейтенантом получил распределение на Северный флот. И вроде бы начал службу успешно. Но как-то не поладил с сослуживцем. Не найдя способа уладить конфликт мирно, Жерлов написал донос. Весть про это разлетелась по части, и Жерлову устроили темную. Задыхаясь под одеялом, он пытался отбиваться от ударов - в том числе и матросов - но не отбился. Со сломанным ребром оказался в лазарете и написал еще один донос, теперь уже не на одного обидчика.

По выписке Жерлов оказался в полном бойкоте. Никто из офицеров с ним не общался. Ни старшины, ни матросы его приказов не выполняли. Начальство посоветовало Жерлову уйти на берег. Жерлов сопротивлялся, просил перевести его на другой корабль.

На флоте новости распространяются быстро - о Жерлове пошла худая слава. В дело вмешался КГБ и взял стукача под свою опеку. Учитывая склонность Жерлова к писательству, устроил его в одну из морских редакций. Карьера «боевого» офицера закончилась, но в звании повышают и на берегу. До списания в запас, Жерлов стал капитаном третьего ранга и параллельно - дабы укрепить свой писательский авторитет - заочно окончил Литературный институт. А через год приехал в Питер и вступил в Союз писателей.

Тут-то Галочка и прибрала его к рукам, на тот момент уже с десяток лет числившаяся членом Союза. Женщины любят военную форму, особенно морскую. Галочка редактировала стишки Жерлова и выталкивала его на сцены. Жерлову нравилось быть на виду, он охотно подчинялся, но в глубине души мечтал командовать. Не на флоте, так в литературе.

Возглавить приемную комиссию Жерлову помогли: Прыгунец, тоже когда-то служивший на флоте, Бельский - за деньги и Талалай - в то время председатель правления - уже лет пять живущий в Москве. Вновь не обошлось без КГБ. Перед крахом СССР литература все еще считалась частью общепартийного дела, проверенный человек на отсеве писателей-новичков был необходим.

Прием в Союз - дело во многом субъективное. Но именно на приеме нельзя было ошибиться со вступающим. Заветные корочки и скрытые за ними блага не могли достаться писателю с нетвердыми убеждениями, какому-нибудь инакомыслящему. Жерлов дал подписку, что такого никогда не произойдет.        

Хохлева Жерлов пригласил в первый раз. И начал он с вопроса Хохлеву:

- Владимир Владимирович, вы ведь в Смольном занимались связью с общественностью?

- Да. PR-ом.

- И у вас наработались хорошие связи со средствами массовой информации нашего города?

- Именно так. 

- Нам в Союзе нужно создать службу, которая информировала бы петербуржцев о новых книгах, журналах. О наших, б... , авторах... Вас мы видим руководителем этой службы. Естественно, на общественных началах. Потому что денег, как вы знаете у нас нет. Как вы на это смотрите?

- Нормально. Но заниматься этой деятельностью я смогу в свободное от основной работы время.

- Тогда вот вам первое задание. - Жерлов порылся в сумке и извлек из неё свою книжку. - Это мой новый сборник стихов. Уже тринадцатый. А это, - он протягивал Хохлеву листок бумаги, - афиша моего творческого вечера в Лавке писателей на Невском. Там сменился директор. Я вчера с ней встречался, и мы договорились проводить на регулярной основе презентации наших авторов. Мой вечер через неделю. Вы сможете собрать корреспондентов, телевидение?

- Попробовать можно... но журналисты - народ тертый. Если информационного повода нет - не придут.

- Ну, так, б... , придумайте повод... А что, выход новой книжки стихов не повод?

- Для СМИ - нет. Если только это не книжка какого-нибудь признанного мэтра. Или мэра. Или если стихи скандальные...

- Я скандальных не пишу.

- А по распространению? - в разговор встрял Петухов. - Давайте развезем книжку по районным администрациям. Сколько их в городе? Четырнадцать, по-моему. Люди туда ходят... Разложить по стоечкам - все будут брать.

Хохлеву стало смешно, но улыбку ему удалось сдержать. В любом телефонном справочнике Санкт-Петербурга можно было найти координаты девятнадцати районных администраций.  

- А я считаю, - подключился Дронов-Дубочкин, - что вам, Сергей Евгеньевич, нужно выйти на телевидение. Вы председатель Союза, вас должны пригласить. А Владимир Владимирович обо всем договорится. И еще, Владимиру Владимировичу нужно обзвонить всех членов Союза и спросить, какие книжки выйдут в ближайшее время. Составить график презентаций... У меня тоже вышел сборник юморесок. В Лавку я его уже сдал...

- Причём здесь юморески? - Жерлов встал, - выборы скоро. Вот информационный повод. - Он подошел к Хохлеву и наклонился к его лицу. -  Вы должны проголосовать за меня. И не поддаваться на провокации больного Рудакова. Зачем он пишет, будто я снял его с учета в отделении? Он, б... , сам ушел. Вы-то серьезный человек... должны же понимать.

- Что?

- То, что деятельность Рудакова раскалывает организацию.

- Александр Валентинович издал триста книг членов Союза...

- На чужие деньги, - растягивая слова, выдавил Прыгунец. - На не наши деньги.

- Какая разница, на чьи деньги? Главное - писатели опубликованы.

- Владимир Владимирович, - Жерлов вернулся на свое место. – Так вы сделаете PR этого сборника?

- Давайте.

Жерлов вновь вскочил и поднес книжку Хохлеву, как великий дар.

- А я вам её подпишу. - Присел рядом, на свободный стул и, медленно выводя буквы, подписал. - Вот.

- Спасибо.

- Да, и Владимир Владимирович, вы должны всех агитировать за меня. Чтобы никакого, б... , инакомыслия.

- Я ничего и никому не должен, - вставая, Хохлев обратил внимание на плотно сжатые губы Галочки, не сказавшей ни единого слова. - Зря вы меня пригласили. До свидания.

Жерлов догнал Хохлева уже на лестнице.

- Владимир Владимирович, вы, б... , когда перестанете общаться с этим психом? Рудаков же, б... , психически больной человек, вы что, этого не видите?

- Он руководит писательским сообществом. Его работа у всех на виду. А вот что делаете вы - мне, например, непонятно.  

- Я, б... , председатель Союза, - лицо Жерлова побагровело. – А не Рудаков! 

- Номинально.

- Да вы в своем уме? Е... в... м...!

- Давайте без наездов.

- Хорошо, х... с вами, - Жерлов попытался взять себя в руки. - Что вы, б... , хотите?

- Хочу дачу в Комарово! - Хохлев шутил, сохраняя внешнюю серьезность. -  Вы в президиуме Литфонда. Похлопочите.

- Дачу в Комарово! Ни х... себе! - Жерлов поперхнулся воздухом. – Вы знаете, у нас есть более достойные... Это исключено. Вы сколько лет в нашем Союзе?

- Семь лет.

- Приходите через семь лет с заявлением. Я его рассмотрю.

- До встречи.

Хохлев, уже спускаясь по ступенькам, услышал за спиной какое-то невнятное бормотание, затем отчетливое «наглец». Отвечать не стал. Вышел на улицу, не зная, что делать с жерловским сборником. Выбросить в первую попавшуюся урну, как однажды сделал один московский редактор... Но это ведь книга, её люди делали.

Владимир сунул книжку в сумку и тут же забыл о состоявшемся разговоре.

Вечером Хохлев ощутил в своей комнате чье-то незримое присутствие. Рядом с ним прошуршал поток ветра. Не сквозняк - двери и форточки закрыты. Послышались какие-то щелчки. Как будто за стеной кололи орехи.

Совсем непонятное - после отбоя.

Сквозь дрему Хохлев очень явственно услышал хлопок. Выстрел игрушечного пистолета. Привстав на локте, он долго осматривался. Но ничего и никого постороннего не обнаружил.

Заснуть сразу не получилось. Владимир встал и устроился в кресле у письменного стола. Попытался проанализировать странные ощущения. Смежил веки. Перед внутренним взором развертывались малозначимые картины. Летние хлопоты на даче, кабинет в редакции, картинки из далекого детства.

Вдруг глаза! Чьи?

Внутри себя Хохлев увидел лицо. Незнакомое. Оно выплыло из какого-то тумана и обрело характерные черты. Глаза изучающе всматривались в глаза. Это казалось невозможным, но пришелец был. Не исчезал. От его печального взгляда стало жутковато. Попытки завязать контакт с гостем - Хохлев прищурился и улыбнулся - ничего не дали. Минуты три лицо располагалось максимально близко, затем незнакомые, но не несущие угроз, глаза покрыл туман. Или облако. Образ растворился.

Зачем он был?

До сего дня Хохлев считал, что память хранит в голове воспоминания о бывших ранее событиях. Представления, ощущения, полученную информацию. Что можно напрячься и вспомнить то, что уже когда-то произошло. После этой неожиданной встречи он понял, что все не так просто. С незнакомым взглядом он никогда ранее не встречался. Значит, его сознание пробилось в другое измерение? В новое пространство. И в нём встретилось с подобной себе сущностью. Или наоборот - эта сущность из другого измерения влетела в голову Хохлева?

Где разгадка? Владимир открыл глаза.

Во всех деталях знакомая комната. Синие занавески, паркет, любимая настольная лампа. Тело функционирует, как и раньше. Руки, ноги, голова работают, как им и положено. «Полет проходит нормально». Ничего не разрушено. Верх - наверху, низ – внизу. Все твердо и неколебимо. Что делать? Вычеркнуть этот контакт из памяти?

Взгляд не содержал в себе зла - наоборот, как будто приглашал к доброму, душевному разговору. Он был красив, а красота, как известно, притягивает. И главное - какое-то общение без слов уже состоялось. Какая-то новая информация уже получена. О чем? В какой зашифрованной форме?

Хохлев открыл окно. Ночной - немного сырой - воздух вполз в комнату. Владимир закурил сигарету и лёг на подоконник грудью. Стены в старом фонде толстые, кирпичей на них не жалели, чтобы увидеть происходящее под окном, нужно здорово вытянуться. Хохлев так и сделал, осмотрел улицу. Машины, шумная молодежь с пивом - все, как обычно. Владимир вернул себя комнате.  

Ощущение постороннего присутствия испарилось.

03.09.2010

Утром, во сне он снова спал с Марией.   

Строгие друг к другу сослуживцы днём - превращались в горячих любовников ночью. Но что удивительно, Хохлев - перед самым главным - всегда отрывался от девушки и распахивал глаза. И всегда не по своей воле. Что-нибудь будило: рёв машинной сигнализации за окном, писк водопроводного крана, удар двери на лестничной площадке. Что-то громкое всегда спасало от супружеской измены? Таким образом, внешний - никогда не засыпающий - мир защищал честь Хохлева. Отгонял искушения.

Человек не контролирует свои сны. Это в бодрствующем состоянии можно волей пресечь любые соблазны. Во сне воля спит. И соблазны могут добраться до самой незащищенной части человеческой души. Как-то по весне Хохлев написал стихотворение:

Откуда они только берутся?

Эти предрассветные, «безбашенные» сны?

Что показывают?.. Зачем даются

Мне, одуревшему от весны?

Незнакомые женщины ластятся к телу,

Денег! – всех курам не склевать…

Дерешься Шварценеггером, жестко и смело…

Жизнь за окном…

                                      Ну и как тут спать?

            Но сейчас-то осень... Хохлев лежал на спине, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. А вдруг, сегодня вовремя проснулся только он один? А она - уже после... Главного? Вдруг сон принадлежит не только тому, кто его видит? И разные люди встречаются в одном сне, так же как в материальном мире...

Взгляд скользнул по спящим в простенке между окон часам. Пора! Хохлев отогнал навязчивые образы дурного сна и, все ещё лежа в постели, сотворил молитву. Вскочил. Утренняя гимнастика, турник, холодная вода, мохнатое полотенце, горячий кофе. И полная голова планов на день.

Он не вспомнил вчерашнего вечернего явления и не ждал ничего необычного. Но когда услышал серебряный шелест крыльев - сразу открыл окно.

Шелестел Ангел. Устроился на подоконнике. Ноги в квартире, крылья на улице. 

- Привет. Как дела?

Ангелы невидимы, но распознать их можно. По теплу, по движению в пространстве. Самое главное - по разговору.

- Доброе утро! Как всегда.

- А почему так грустно? Не все сегодня плохо. Вот я прибыл!

- Зачем?

Хохлев взялся мыть посуду после завтрака и вел разговор как бы со стороны.

- Зачем, зачем? Так и скажи ему все сразу. Я прибыл, чтобы о многом тебе рассказать.

- О чем? Я как будто и так много знаю. Живу на земле уже сорок девять лет.

- Думаешь, что знаешь? Но заблуждаешься. За такой срок наверняка много разной чуши в голову нахватал… 

- Не понял? - Хохлев снял передник и бросил его на табурет. Решительно развернулся.

- Не кипятись… Что это у человеков за привычка: чуть что - головой в бутылку.

Через двадцать минут Владимир шагал к метро по главной аллее Таврического сада. Существует поверье, что рядом с человеком постоянно присутствуют два ангела. Хороший и плохой... А может, это посланец? С миссией. Ко мне! Почему ко мне?

- Заслужил! Любишь осень? - Ангел выскочил из-за спины.  

- В вашем мире тоже есть времена года? - значит, мысли он читает. Надо лишнего не думать.

- Думай всё... Мы с тобой живем в одном мире. Ты на земле, я на небе.  Если хочешь что-то узнать про невидимый мир, сначала узнай правду о видимом.

- А что тут узнавать? Земля, небо, облака. Аллея. Ты рядом. Шелестишь. Похоже, кроме меня этого никто не слышит.

- Точно.

- Ну и чего такого важного я не знаю? Или будто бы знаю не то, что должен. Мне надо что-то узнать?

- Как угодно.

- Хочешь сказать, что незнание - не для всех мотивация к узнаванию. Но с другой стороны, если есть возможность – наверное, лучше узнать, чем потом локти кусать... И у меня, похоже, нет выбора. Ты - моя возможность прикоснуться к чему-то интересному. К тому, что пока мне было недоступно? Что, прямо сейчас и начнем? 

- Не хочешь?

- Почему не хочу? Просто неожиданно… Ладно, вопрос первый - ты кто?

- Ангел.

- Не глюк? Не фантазия моего ума? В обычное, ничем не примечательное утро являешься ты... 

- Ты беседуешь сам с собой? Тогда тебе надо к врачу. Давай договоримся: тебе не следует относиться с сомнением или с иронией к тому, что я говорю. Даже если я шучу, подобно вам, человекам.

Хохлев не мог понять, что происходит. Не знал, как защищаться. Был готов просить невидимую сущность оставить его в покое. Но не просил. Человеческое любопытство. Напряженный внутренне, он проявлял наигранную беспечность внешне. Был готов к худшему и надеялся на лучшее. Хотя бы на нейтральное. Более всего удручало то, что мысли и переживания могут быть прочтены, увидены. Как запечатать, скрыть свои мысли? Вообще не думать.   

- Не обижайся. И пойми. Первый раз общаюсь с Ангелом.

- По-ни-маю! – Ангел обернулся вокруг своей оси.

- Значит, ты все знаешь?

- Не все. То, что дано знать - знаю. Это вы придумали себе кучу ложного знания и с самозабвением в ней копаетесь. Перепеваете, повторяете, передаете ложь друг другу, детям маленьким всякую чушь внушаете. Наградами себя тешите, регалиями разными, должностями. А если кому-нибудь удается увеличить эту кучу, – такого возносите на самый верх. Объявляете гением… Пришло время. Здравого учения не принимаете, по своим прихотям избираете себе учителей… И почти никто не усомнится.

- В чем?

- В достоверности информации о мире.

- О нашем мире?

- Да! Как устроен мир – ты знаешь?

- Мы, - Хохлев рассмеялся, - знаем это со школьной скамьи: люди живут на земле; Земля - это планета, одна из планет Солнечной системы, вертится вокруг Солнца с периодом в 365 дней. В високосные года - в 366. Еще во Вселенной много других систем и галактик, которые астрономы изучают с помощью сверхмощных телескопов. Вселенная расширяется за счет рождения новых звезд, светил и так далее. Есть микромир - мир молекул, атомов, электронов и частиц, из которых состоят все тела. Открытые людьми законы говорят об очень близком строении макро- и микромиров. Рассказывать все в деталях - долго и муторно.

- Бред сивой кобылы.

- Что именно?

- Все, что ты только что сказал. За исключением первой фразы – люди живут на земле.

- Да?

- Законы, которые ты назвал открытыми - людьми не открыты. Придуманы.

- Ученые считают, что они подтверждены практикой. Опытом! И неоднократно!

- Приведи хоть один пример подтвержденного практикой закона.

- Пожалуйста. Какой?

- Самый наглядный.

Ворона на газоне, мимо которого шел Хохлев и летел Ангел, клевала хлебную корку. К ней подскочила еще одна. Началась перепалка. Владимир задумался. Долго копался в мыслях, вспоминал школьные, институтские предметы, учебники. Учителей. Читаные книги.

- Ну вот, например, закон всемирного тяготения. - Хохлев демонстративно подбросил вверх свой сложенный зонтик. Тот через малое время снова оказался в руке. - Вот подтверждение закона. Где бы я ни подбросил этот зонт вверх, под действием силы тяжести или земного тяготения он полетит вниз, к земле. Разве это не наглядно?

- Падение зонта наглядно, но никакого закона не подтверждает.

- Как не подтверждает? Общеизвестно, что Земля, как большой магнит, притягивает к себе все, что находится на ее поверхности. И все, что рядом с этой поверхностью. Падение зонта подтверждает это знание. Ведь зонт летит вниз, а не вверх. И не вдоль поверхности земли.

- Да, но что заставляет его сверху лететь вниз? Может, на него давит небо?

- Давит небо? В смысле атмосферное давление?

- Не атмосферное давление. Слов, которые не понимаешь, не произноси. Небо!

- Какое небо? Действительно не понимаю.

- Вот это, - Ангел взлетел над кустом спиреи. - Которое на меня - не давит.

- А на зонт давит?

- Давит. Сверху вниз... Представь, что ты завел под воду шарик пинг-понга. И отпустил его. Вода тут же вытолкнет шарик на поверхность. Прижмет его к воздуху. Так же и небо. Оно вытолкнуло зонт из себя и - если бы не твоя рука - прижало бы его к земле. Элементарная физика.   

Хохлев какое-то время шел, не произнося ни слова. Ангел - тоже молча - рядом. 

- Значит, тяготения нет?

- Оно может быть, но его может и не быть...

- Что нужно сделать, чтобы я поверил, что тяготения нет?

- Очень просто! - Ангел засмеялся. - Опровергнуть чужие утверждения, что оно будто бы есть.

- Кажется, это утверждения Ньютона? Опровергни.

- Пошли.

- Куда?

- В библиотеку. Читать Ньютона.

- Сейчас не могу. В редакции через полчаса планерка.

- Что тебе важнее: идти в свою редакцию или распутать заблуждения ума?

- И то, и то важно. Но сейчас важнее - на работу.

Дошли до вестибюля метро.

- Здесь я ныряю под землю. Ты как?

- С тобой.

- Только молча. Когда тебя прессуют во все бока, не очень комфортно говорить о высоком. Приходилось бывать в толкучке? В настоящей давке?

- Нет еще.

Хохлев вытащил из кармана латунный жетончик и протиснулся в вестибюль. Миновал рогатые турникеты. Потного милиционера за исцарапанным стеклом. Встал на бегущий вниз ручей из стальных ступеней. Скользнул рукой по резине поручня. Погрузился в холодный, неживой свет. В подземное царство теней.

Когда выползли на свет, Ангел молчал до самого офиса. Давал возможность покопаться в мыслях.

У офиса дворник в оранжевом жилете работал метлой. На его спине шевелилась белая надпись. Хохлев решительно открыл дверь. На рабочем месте включил компьютер. Ангел устроился рядом – на верхней полке стеллажа. И стал отпускать какие-то шутки. Уронил на пол номер «БЕГа». Смеялся над всем, что делается. Как над бесполезным. Можно допустить, что есть более важные и серьезные занятия, но нельзя же так! Напролом. Хохлев рассердился:

- Зачем мешаешь?

- Помогаю. Рушу строй неверных мыслей. Стараюсь освободить твою голову от всякой чуши. Тебе скоро бороться с коммунистами... Светлая голова может пригодиться...

- Мне - с коммунистами? Ты ничего не путаешь? Зачем мне с ними бороться?

- Скоро узнаешь... Когда мы отправимся в библиотеку?

- Вот пристал. Не знаю.

- Придумай какую-нибудь местную командировку. Не мне тебя учить, человек.

- Неужели это так важно? Не понимаю.

- В библиотеке поймешь. У тебя и билет читательский в кармане пиджака.

Хохлев проверил карман, нашел пластиковый билет.

- Все знаешь!

- Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как знать должно! .

Владимир усмехнулся, но ничего не ответил. Он уже знал особенность Ангела -  последнее слово всегда оставлять за собой. Такого не переспорить. Не переубедить.

- Человечество заблудилось!

- Да? Почему же вы, ангелы, это допустили? Не сберегли людей от неверных шагов.

- Малую часть сберегли. Из многих званных. В мире столько соблазнов... А настоящее знание дает невероятную силу. Получив его однажды, хочется еще. С ним можно выигрывать без допинга и транквилизаторов.

- Я, кажется, придумал цель командировки. Мне нужно одну статью написать. Про убийство веры и воскресение России. Начну её экскурсом в историю вопроса. А все истории, как известно, где? В библиотеке. 

На улице Ангел радостно облетел вокруг Хохлева. Спровоцировал маленький пылевой вихрь. Кто сказал, что Ангелы не существуют? Вот один из них носится по тротуару. Не обращая внимания ни на что...  

В библиотеке Хохлев прошел в свой зал. Устроился за любимым столом, в самом дальнем уголке. Ангел рядом, на свободном кресле.  

- Чего заказывать-то?

- Не чего, а кого. Ньютона. Начала.

- Чего начало? 

- Так называется главная книга Ньютона – «Начала».

- А шифр не подскажешь?

- Молодой человек - а самому потрудиться? Не желаете?   

Пришлось идти в зал каталогов. Искать стеллаж на букву «Н», в нём нужный ящичек.  Перебирать карточки.

- Дальше, дальше, дальше, - Ангел командовал уверенно. - Стоп.

- Ага. Математические начала натуральной философии Исаака Ньютона. Опубликованы в 1687 году, - Хохлев записал шифр, название книги, год и место издания в бланк заказа и сдал его библиотекарше.

- Вам на когда? - симпатичная девушка с тугой косой на плече мило улыбнулась.

- На сегодня можно?

- Можно. Через час подходите.

Владимир спустился в столовую, пообедал, вернулся в свой угол. Присел, лениво полистал какой-то журнал. Затем уронил голову на сложенные руки и задремал. Лучше бы занялся своей статьей. Ему приснился страшный сон. Его стегали по голой спине длинным, жестким хлыстом. С крючками на конце. Больно. Только когда на спине не осталось живого места, Хохлев открыл глаза. 

- Ты видел?

- Видел, - ответил Ангел сокрушенно. Он был мрачнее тучи. 

- И что скажешь? Что это было?

- Тебя пытались запугать.

- Я не трус!

- Поэтому я к тебе и прилетел.

Ожидаемая книжка, наконец-то, оказалась перед Владимиром. 

- Листай... Дальше. Дальше... Стоп. Вот! Это место - центростремительная сила... Далее по тексту. 

- Центростремительная сила есть та, с которою тела к некоторой точке, как к центру, отовсюду притягиваются, гонятся или как бы то ни было стремятся...

- Здесь.

- Такова сила тяжести, под действием которой тела стремятся к центру Земли.

- Какого центра? Какой Земли? - Ангел схватился за голову. - Что скажешь?

- Ничего. Я это знаю со школьной скамьи.

- Кодирование прошло успешно... Что ты знаешь? В твоих руках первоисточник, с которого все началось. Официальный перевод... Сейчас два часа, до девяти - целый рабочий день. Вот и найди в этой книжке научные доказательства тому, что тела стремятся к центру Земли именно под действием силы тяжести, а не какой-либо другой. Также поищи доказательства наличия у Земли центра… Удачи. Оставляю тебя на время.

Ангел взвился вихрем и исчез.

Появился за пять минут до закрытия библиотеки.

- Нашел?

- Нет.

- И не мог найти. Ньютон их не имел.

- Ты хочешь сказать, что…

- Да. Ньютон выдвинул недоказанную гипотезу, - научный мир поверил на слово.

            Свет погас и зажегся вновь. 

- Мы засиделись. Так предупреждают последних посетителей.

- Сдавай эту макулатуру. Идем домой.

На улице Ангел развеселился - стал носиться ветром между прохожими, дергать за одежду.

- Откуда такое настроение? 

- От хорошо выполненной работы. Людей очень трудно оторвать от текущих дел и заставить докапываться до сути. Я тебя заставил. Еще один «великий» ум - Николай Коперник взял и также бездоказательно заявил, что Земля имеет форму шара. Народ поверил.

- Может быть, Земля еще и не планета Солнечной системы и не обращается вокруг Солнца с периодом в 365 дней, а в високосные года в 366?

- Совершенно точно.

- Научная революция.

- Заканчивается век ложного просвещения.

- Ложного?

- Слово «просвещение» - от слова «свет». А то, которым последние столетия «просвещались» человеки - от темноты. Ложное просвещение - затемнение умов.

- Я, наверное, очень пытливый и дотошный человек... Другой бы целый рабочий день над Ньютоном не высидел... Поэтому ты именно ко мне прилетел со своими откровениями?

- Именно так!

В высшей точке Аничкова моста Хохлев остановился, уперся руками в перила. Долго смотрел на воду. А та все течет, течет. Несет куда-то мусор, листья, пластиковые бутылки.

- Ты чего? - Ангел толкнул в плечо.

- Да так, задумался.

- Очень хорошо. Это нужно делать как можно чаще. Вы очень мало думаете. Постоянно занимаете свои руки, ноги, глаза. Затыкаете уши наушниками с гремящей музыкой, куда-то бежите, смотрите телевизор. Все это мешает думать.

- Согласен.

- Меняйся! Сегодня приди домой, поужинай, выключи телевизор, сделай так, чтобы никто не отвлекал и ничто не мешало, сядь в кресло и думай. Найди для ума твердую пищу, а не молоко. И перевари ее.

Ангел резко взлетел вверх и сорвался вниз. Возмутил воду Фонтанки. По поверхности пошла мелкая рябь. Понесся по водной глади, едва касаясь воды и образуя круги, похожие на следы от «блинчиков».

Хохлев развернулся и попытался вглядеться в проплывающие мимо лица. Видят ли они необычное под мостом? Сосредоточены. Суровы. Беззаботны. Взгляды бьют в асфальт, прыгают по карнизам домов. По номерам троллейбусов. Не видят! Остановить, что ли? Обратить внимание на следы? Попросить объяснить их происхождение? 

- Ну что? Не успел? - Ангел был уже на мосту, шептал в ухо и хитро улыбался. -  Тайна открывается немногим. Остальные пусть бегут мимо.

- Жалко их.

- Ничуть. Если человекам интересно жить в темноте, силой выталкивать их к свету никто не будет.

04.09.2010

            В первую субботу сентября Анатолий Вревский открывал новый литературный сезон.

Потомок древнего российского рода любил торжественность. Парадность. Зал Мемориального музея-квартиры Н. А. Римского-Корсакова сиял. Белые балясины сцены, белый рояль, белый костюм Вревского как будто подчеркивали значимость события. На столе ведущего празднично бликовали ордена и медали, стопками высились грамоты и дипломы, алым цветом горели гвоздики.

            И народ в зале был в приподнятом настроении. Мужчины в костюмах с галстуками, в начищенных до блеска ботинках. Женщины с красивыми прическами, благоухающие дорогими ароматами, с цветами, в шуршащих платьях.

            Вревский начал заседание и шум в зале стих.

После многочисленных приветствий - процедура награждения. На сцену поднимались поэты и прозаики, заслуженные и молодые. Теплых слов и рукоплесканий хватало на всех. Каждый, отмеченный наградой, коротко представлял свое творчество. Звучали стихи, песни и небольшие прозаические произведения. Очередь дошла до Хохлева, Вревский раскрыл красные корочки и объявил:

            - Уважаемые коллеги! Решением ученого совета нашей Академии от двадцать восьмого августа - за номером 51-П - Хохлеву Владимиру Владимировичу присвоено ученое звание профессора.

            Хохлев встал со своего места и вышел на сцену.

            - Как вы знаете, поэт и издатель Владимир Владимирович является главным редактором быстро набирающего популярность журнала «БЕГ». Это талантливый писатель, журналист и редактор. Я поздравляю Владимира Владимировича с высоким ученым званием и вручаю ему этот диплом. - Вревский обернулся к помощнице, взял из её рук букет. - И цветы.

            Аплодисменты, рукопожатие, Хохлев поклонился и, развернувшись к залу, громко произнес:

            - Служу поэзии.

            Он прочитал одно из новых, крымских, стихотворений и еще раз пожал руку президенту Академии. Вревский, пригнувшись к уху Хохлева, прошептал:

            - Сразу не убегай... Есть разговор.

            В конце, когда все представленные собранию книжки были подписаны авторами и писательский люд не спеша разошелся, Вревский с Хохлевым вышли на Загородный проспект. В ближайшем кафе заказали по чашке эспрессо и устроились за столиком у окна. Загородный - даже в выходной день - стоял в пробке. Двигатели машин урчали, водители то и дело сигналили. На Пяти углах звенел свисток постового. Но за толстым витринным стеклом звуки улицы были не слышны.

            - В погоне за удобствами люди создают массу неудобств. Бросили бы они свои авто и прогулялись бы по городу пешочком. Как мы... Так нет же. Прилипли к баранкам.

            - Это их проблемы. - Вревский пил кофе маленькими глотками, стараясь не капнуть на белую ткань костюма. - А у нас свои.

            - Какие?

            - Как ты смотришь, Володя, на то, чтобы выставить свою кандидатуру на председателя правления?                

            - Союза?

            - Да. Есть очень авторитетные писатели, готовые тебя поддержать.

            - Никак не смотрю.

            - Выборы скоро... Жерлов надоел всем. С ним никто не хочет работать. Никто не считается. Хам, графоман, никакой руководитель. Орет, ногами топает... В Москве его не воспринимают.

            - Да мне своих забот хватает. - Хохлев достал из пачки сигарету. - Можно?

            - Кури... А ты адекватный человек, интеллигент. Образован и эрудирован. Профессор. Действительный член Академии... У тебя все шансы.

            - Как будто Жерлов просто так возьмет и сложит с себя полномочия...

            - Ему помогут.

            - А если не помогут?

            - Ты все равно ничего не теряешь.

            - Творческую свободу.

            - Да... на выборный срок. Но зато приобретешь новый статус. Вес. Сможешь более активно продвигать свое творчество. Да и денежки в Союзе водятся.

            - Какие? По-моему, не очень большие.

            - Для писателя - достаточные.

            - Толя, твой-то какой в этом интерес?

            - Никакого. Так, старые дела...

            Хохлев знал, что раньше Вревский был расположен к Жерлову. Помогал. Добывал средства на союзовские издания. Но потом между ними пробежала черная кошка...

Сейчас бывшие друзья воюют. «Мочат» друг друга не только устно. Жерлов организовал несколько публикаций в СМИ против Вревского и созданной им Академии, не упускает случая, чтобы пнуть побольней. Толя «хулу и клевету приемлет равнодушно», но обиду в себе носит. Значит, заинтересован в снятии.

            - Но почему я? Председателем должен быть известный, уважаемый в народе человек. Каким был на Союзе композиторов Андрей Петров... Такого веса я еще не наработал.

            - Тебе скоро пятьдесят.

            - Ну и что? В литературе я чуть более десяти лет. Я имею в виду - в публикуемой... Пишу-то давно, - Хохлев затянулся и задумался.

            -  За десять лет такой рывок... Тебя везде печатают, в Америке, Канаде... А где, скажи мне, печатается Жерлов? Нигде! Только в своем боевом листке... Который никто не читает.

            - Толя, ну ты же знаешь, что такое выборы. Сплошной головняк... Мне еще встреч с избирателями не хватало.

            - Организуем несколько творческих встреч. Их тебе, кстати, не хватает. Сидишь в своей редакции с утра до вечера.

            - Текстов много приходит.

            - Вот и передохни, с народом пообщайся... Программу составим.

            - Помнишь, как говорил Ельцин? Не давите на меня!

            - Я и не давлю. Просто предлагаю. Подумай. Время еще есть.

            - Да что тут думать. Не мое это дело - руководить.

            - Как будто главный редактор - не руководитель. И здесь та же кухня. Кого напечатать, кого на премию двинуть... Но масштаб совсем другой. Я же не только от себя говорю.

            - От кого еще? Назови фамилии.

            - Не сейчас.

            - Тогда и я сейчас ничего не отвечу.

            - Хорошо, подумай. На неделе созвонимся. Если дашь добро - начнем действовать. Собирать силы.

            - На том и остановимся, - Владимир посмотрел на часы. - Ну, что? По коням?

            - Давай. Только я прошу - обмозгуй наш разговор серьёзно.

            - Договорились.

            Дома Хохлев переоделся, закинул на плечи свой станковый рюкзак и укатил на дачу. В электричке, у окошка - благо никто, кроме навязчивых продавцов «транспортной торговли», не мешал - новоиспеченный профессор «обмозговывал» предложение Вревского. И находил в нём много плюсов. Минусы тоже были, но плюсы перевешивали.

            От платформы до участка - три километра. Мимо недавно выстроенной, рубленой церкви, с высокой шатровой колокольней. По «свежему воздуху», в котором сначала - характерные деревенские запахи, затем - одуряющие ароматы хвойного леса.

Банька уже натоплена. Хохлев сбегал за соседом. Часа два друзья, работая березовыми вениками в парилке и передыхая с пивом в предбаннике, изгоняли из себя шлаки и вредные мысли.

После ужина, обычно - традиционная ленивая нега у телевизора. В уютном кресле рядом с теплым печным щитком. Но в этот раз нега длилась недолго. Телевизор не радовал. Хохлев ушел в свою комнату, взбил подушки на кровати, извлек из шкафа книжку о Шерлоке Холмсе.

Читанные-перечитанные рассказы в этот субботний вечер были как нельзя кстати. Хохлев открыл «Этюд в багровых тонах», где мудрость Конан Дойля была явлена в высшей степени. Дошел до главной мысли, когда-то заставившей глубоко задуматься. 

             «...Невежество Холмса было так же поразительно, как и его знания. О современной литературе, политике и

 философии он почти не имел представления. Мне случилось упомянуть имя Томаса Карлейля, и Холмс наивно 

спросил, кто он такой и чем знаменит. Но когда оказалось, что он ровно ничего не знает ни о теории Коперника, 

ни о строении Солнечной системы, я просто опешил от изумления. Чтобы цивилизованный человек, живущий 

в девятнадцатом веке, не знал, что Земля вертится вокруг Солнца, - этому я просто не мог поверить!
- Вы, кажется, удивлены, - улыбнулся он, глядя на моё растерянное лицо. - Спасибо, что вы меня просветили, 

но теперь я постараюсь как можно скорее все это забыть.
- Забыть?!
- Видите ли, - сказал он, - мне представляется, что человеческий мозг похож на маленький пустой чердак, 

который вы можете обставить, как хотите. Дурак натащит туда всякой рухляди, какая попадется под руку,

и полезные, нужные вещи уже некуда будет всунуть, или в лучшем случае до них среди всей этой завали и 

не докопаешься. А человек толковый тщательно отбирает то, что он поместит в свой мозговой чердак. 

Он возьмет лишь инструменты, которые понадобятся ему для работы, но зато их будет множество, и все 

он разложит в образцовом порядке. Напрасно люди думают, что у этой маленькой комнатки эластичные 

тены и их можно растягивать сколько угодно. Уверяю вас, придет время, когда, приобретая новое, вы будете 

забывать что-то из прежнего. Поэтому страшно важно, чтобы ненужные сведения не вытесняли собой нужных.
- Да, но не знать о Солнечной системе!.. - воскликнул я.
- На кой черт она мне? - перебил он нетерпеливо. – Ну, хорошо, пусть, как вы говорите, мы вращаемся вокруг 

Солнца. А если бы я узнал, что мы вращаемся вокруг Луны, много бы это помогло мне или моей работе?
Я хотел было спросить, что же это за работа, но почувствовал, что он будет недоволен. 

Я задумался над нашим коротким разговором и попытался сделать кое-какие выводы. 

Он не хочет засорять голову знаниями, которые не нужны для его целей...»
 

Мысль о нужных и ненужных сведениях в свое время довольно глубоко «запала» в голову Хохлеву. Но чему удивляется доктор Джон. Г. Уотсон? Что заставило «опешить от изумления» доктора Ватсона? То, что «всеобщее» знание не отяготило мозга Шерлока Холмса. Почему же оно так угнездилось на «других чердаках»? И так распространилось по свету?

Хохлев дочитал «Этюд...». Увлекшись «проглотил» еще с десяток рассказов и вышел покурить на воздух. Как выяснилось, давно наступившая ночь была лунной. Снежный диск висел над горизонтом, рядом с трубой дома, и сеял в сад серебристым холодом. Через скатерть из лунного света, раскинутую на все небо, просматривались млечный путь и звезды. Последняя электричка - или товарняк - шумнув, прокатилась за лесом. И стало тихо. Только где-то далеко на светило залаяла собака.

Владимир гулял по - собственноручно залитой этим летом - бетонной дорожке, курил и всматривался в мир. Темные кроны яблонь, как узорные аппликации, были приклеены к  небесному своду. Кровли соседских дач, намертво прилипшие друг к другу, удерживались на месте - как суда якорями - усилием телевизионных антенн, прочно зацепившихся за небо. За забором гулко стукнулось о землю созревшее яблоко. Еще одно. Хохлев услышал: 

Цвета нет, деревья плоски,
Красит серебром луна
Две бегущие полоски
От платформы полотна.

Звуков нет, лишь лай собачий
Будит тишину окрест,
Голову в сиянье прячет
Разметавший руки крест.

Звезды смотрят друг на друга
В неба чёрной глубине.
Борозда ночного плуга -
Млечный путь в упругом сне.

Над деревней Бог хлопочет,
Льет серебряный покой
В душу каждому, кто хочет
Жизни чистой и простой.

            По опыту зная, что к утру некоторые слова могут разбежаться и потом, чтобы их найти, придётся долго перекладывать с места на место всякий хлам в своём чердаке, Хохлев взошел на веранду, включил лампу и записал стихотворение в альбом.

05.09.2010

Воскресное утро - единственное, когда можно не спешить с подъемом. И добрать недоспанное за неделю.

Хохлев и не спешил. Солнечный блик уже соскочил с печки на стену, когда он, наконец, открыл глаза. И сразу увидел Ангела. В белом одеянии.

- Вставай, лежебока.

- Встаю, - Хохлев повернулся на другой бок.

Ангел, ухватившись за край, принялся сдергивать одеяло. Хохлев натянул его на голову. Ангел рванул сильнее и оголил своего подопечного до пояса.

- Да перестань ты. Дай поваляться.

- Не дам.

Владимир вцепился в свободный край двумя руками. Уперся ногами в спинку кровати. Сдаваться просто так ему не хотелось. Но он и думать не думал, что Ангелы такие сильные. Одеяло затрещало в нескольких местах – не удалось отвоевать ни сантиметра.

- Ну и ладно.

Хохлев резко отпустил свой край в надежде, что противник грохнется на пол. Ангел стоял, как вкопанный, даже не шелохнулся. Зато человек полетел к дальней спинке кровати и больно ударился плечом. Сон как рукой сняло.

Владимир скинул ноги на пол, растирая ушибленное место и чуть не плача от досады. 

- Да ну тебя. Я еще не выспался!

 - Того, что есть - хватит! Вставай! И - зарядочку для бодрости.   

Плечо немного отпустило, Хохлев встал. Натянул, покачиваясь, трико. Мышцы тела еще не проснулись.

- А ну, держись! - Ангел взлетел к потолку и оказался на плечах стоявшего. Нагнулся, схватил за локти. - Раз, два. Раз, два, - начал разводить руки в стороны. - Раз, два, три. Дышим ровно. Выше руки, вверх, в стороны…

- Да отвяжись ты.

Не скинуть. Вцепился еще сильнее.

- А ну-ка давай на улицу. - Ангел буквально вынес подопечного на террасу, затем по ступенькам в сад. - Раз, два. Вверх, в стороны. Вот, хорошо. Теперь попеременно - вверх, вниз.

Хохлев намахался руками, ногами, понаклонялся, поприседал, попрыгал и даже отжался четырнадцать раз от земли, чтобы Ангел, наконец, отступил. И присел на садовый диван с возгласом:

- Ух, замучил.

- Это кто кого замучил?

- Пора переходить к водным процедурам.

Что Ангел устроил у рукомойника, трудно описать. Похоже, он не равнодушен к воде. После процедур в каплях и лужицах была не только бетонная плитка. Стена дома, земля, трава, кусты, цветы и даже ближние деревья. Утро удалось.

К завтраку крылатая сущность успокоилась и степенно уселась за стол. Не завтракать - за компанию. Хохлев сварил кофе.

- В семнадцатом веке один деятель от науки – его звали Френсис Бэкон - сформулировал принципы познания мира. Пей кофе и вникай.

- Попробую. 

- Как добывать научное знание? Первое: собрать возможно большое число фактов, касающихся вопроса. Второе: сделав из них выводы, объединить последние общим положением - законом. Третье: дать объяснение этого закона при помощи предположения - гипотезы и делать из нее следствия и выводы. Четвертое: производить опыты для проверки этих следствий. Пятое: если опыты докажут, что объяснение оправдывается на деле, то считать его правдоподобным, - подчеркиваю, не правдивым, а правдоподобным. Подобным, похожим на правду... Если хоть один опыт противоречит выводам из гипотезы, то считать её неверной и заменить новой.

- И всех делов? - Хохлев вник. 

- Кажется, какая ерунда: гипотеза новая, старая... Как ты думаешь, легко человеку признать гипотезу неверной, если на её придумывание он потратил целую жизнь? Ведь в этом случае он должен признать себя неудачником. Это, как ты понимаешь, не каждому по плечу. 

А если для проверки гипотезы можно получить большие деньги? А если на неверной гипотезе построена уже целая отрасль знания? Работают учебные и научные институты, издаются толстые научные журналы. Присваиваются ученые звания, раздаются привилегии, премии, воспитываются молодые кадры… Признание такой гипотезы неверной - это неудача уже в государственном масштабе. Значит, за неё будут бороться – подпирать её всевозможными подпорками, обновлять, подкрашивать, подсвечивать...

С другой стороны, земная жизнь человека может кончиться, а ученые так и не предложат ему ничего взамен ошибочной теории.

- И что в итоге?

- В итоге: над умами довлеют ложные представления о мире.

- И что же делать простому человеку?

- Рассчитывать на собственный ум. Не верить первому встречному. 

- А если с умом - не того.

- Развивать. Способен же культурист развить свое тело. С умом - то же самое. Среди ученых, конечно, были честные люди. Эйнштейн признался, что не знает, верна или нет его теория относительности. Заявил, что в извращении результатов его работы повинны авторы популярных статей и корреспонденты газет, падкие на сенсации. Но широкого хода в массы это признание не получило.

- Получается, что корреспонденты газет, распространяя среди людей недоказанные гипотезы как абсолютные истины, человечество попросту подставляют?

- Фактически да. Но ничего не происходит случайно. Значит, есть потребность. Информационный голод терзает умы. А люди по своей глупости, заносчивости и доверчивости ищут информацию не там. Смотри, фонарь у твоего дома наконец погас. Почему?

- Утро.

- День уже, какое утро? Ваш электрик тоже любит поспать... Но ты отвечаешь на вопрос - когда он погас? А я спрашиваю – почему?

- Электрик вырубил электрический ток.

- Что вырубил? Ток? Что-то куда-то текущее?

- Ну да.

- Можешь рассказать - что, по-твоему, куда течет?

- Не по-моему, а по открытым законам… - Хохлев осекся.

- Правильно догадался.  Успокойся ты по поводу открытых законов. Нет никаких открытий. Законы есть, но знать их человеку - не дано. По своему устройству ум человеческий не может их воспринять. Ум имеет границу действия и за нее выйти не может. Запомни это. Все открытия - это умело спланированные провокации, вбросы информации, сопровождаемые разными эффектами. То вспышками света, то всякими озарениями во сне - как случилось у Менделеева - то еще чем-нибудь необычным... Нет никаких отрицательно заряженных электронов, и никуда они по проводнику не текут.  

- А что же тогда течет?

- Ничего.

- Как это? Свет - то зажигается, то гаснет. Значит, меняются какие-то условия.

- Совершенно справедливо. Как и то, что тока нет.

- А как же всякие роторы, статоры, динамо-машины. Они сконструированы на основании открытых законов, с использованием предыдущего опыта.

- Человеки научились добывать электричество. Молодцы! В свое время они научились добывать огонь, считая что он получается от нагревания двух, трущихся друг о друга, деревяшек.

- А на самом деле?

- На самом деле, нагревание и горение - не связанные между собой процессы. Один по времени может предшествовать другому, но не быть его причиной.

- Суп в кастрюле на газовой горелке нагревается не от огня? Бред какой-то!

- Человек тоже теплый, но его же никто над огнем не держал.

- Человек теплокровное существо. От природы. Его не нужно греть на огне.

- Зачем тогда вы греетесь у печки после лыжной прогулки на морозе?

- Чтобы вернуть потерянное тепло.

- Вот тебе и ответ. Так и суп возвращает тепло, потерянное в холодильнике или на холодной веранде.

- Но возвращает-то над огнем. Значит, греет огонь.

- Не факт.

- Да почему не факт-то? - Хохлев завелся.

- Ты абсолютно уверен, что видимый глазом огонь - источник тепла?

- Да!

- А может быть, наоборот? Концентрация тепла в определенной точке разжигает и поддерживает горящий язычок?

- То есть… Ты хочешь сказать…

- Именно это! Стеклянная линза собрала солнечное тепло в точку - возник огонь. Пример примитивный, но наглядный.

- Но после того, как огонь возник - он же греет окружающее пространство. Ты меня совсем запутал. 

- Наоборот, пытаюсь распутать. Знаешь вопрос о курице и яйце? Что было вначале?

- Ну, знаю.

- Вопрос о тепле и огне из той же оперы.

Хохлев допил кофе и взялся мыть посуду. Руками. А в голове шел бой: старые, почти родные мысли бились с новыми. Не на жизнь, а на смерть. За пространство жизни.

- Мысль действительно пространственна. Имеет объем. Длину и ширину, высоту и долготу.

Владимир вздрогнул от неожиданности. Он совсем забыл о присутствии Ангела.

- Ну что, следопыт? Не устал еще?

- Следопыт по твоей милости. С ума бы не сойти.

- Не сойдешь. Обязанность каждого человека - исследовать мир и себя. Забыл?

- Почему забыл? Лет до семнадцати так и было.

- А после?

- Все стало как будто понятным. Объяснимым.

- Как будто! Несерьезно… Хотя можешь жить, как жил до меня.

- Попробуй теперь поживи так. Растормошил! Зачем?

- Чтобы вернуть интерес  к жизни. Чтобы ты снова стал любознательным ребенком.  Чтобы ты – взрослый, самостоятельно мыслящий муж, а не руководимый глупыми взрослыми юнец - самостоятельно нашел правильные ответы на вопросы. 

Вышли на воздух. Ангел взвился в небо и исчез в низко висящих облаках. Какая-то пустота стала заполнять душу Хохлева. Не хотелось ни думать, ни разговаривать, ни работать. Вдруг - молния с небес. Даже испугал.

- Я принес тебе интересную книжку, - Ангел сиял от радости.

- Может, перенесем на завтра? Я устал.

- Сейчас отдохнешь.

- Каким образом? - Хохлев спрашивал с иронией и скепсисом.

- Электродинамика Ампера.

- Зачем мне Ампер?

- Ты хотел узнать про электрический ток. Именно Ампер ввел это понятие в науку.

- Что читать? Сначала? - Владимир устроился на скамье под яблоней. 

- Листай… В 1820 году Андре Мари Ампер представил Королевской академии наук свой главный труд - «Электродинамические исследования», его слушали… Стоп. Вот это место. Читай.

- Электродвижущее действие проявляется в двоякого рода эффектах, которые я считаю нужным сперва разграничить путем точного определения. Я назову первый из этих эффектов электрическим напряжением, а второй электрическим током. Напряжение наблюдается, когда два тела, между которыми возникло электродвижущее действие, отделены одно от другого непроводниками по всей своей поверхности, за исключением тех точек, где эта сила возникает.

- Теперь здесь.

- Ток возникает тогда, когда в проводящем контуре создано сообщение между телами, притом в точках, отличных от точек возникновения электродвижущей силы.

- Вот главная ошибка - недоработка - Ампера! «Ток возникает...» А доказательств возникновения - нет. С чего это Ампер решил, что он возникает? Что, заглянул внутрь проводящего контура? Вот она – человеческая безответственность... Беспечность. Читай дальше.

- Когда тела соединены проводящим контуром, электрическое напряжение отсутствует, легкие тела заметным образом не притягиваются и обычный электрометр не может уже служить указателем того, что происходит в теле…

- Налицо все признаки отсутствия как электрического заряда, так и электрического поля, но ученый не хочет видеть этого. Зачем? Ему нужна новая стройная теория… Своего имени.

- Однако электродвижущее действие продолжается, так как вода, кислота, щелочь или соляной раствор, если они входят в контур, разлагаются…

- Почему разлагаются? - Ангел в возбуждении летал вокруг Хохлева.

- Как это уже давно известно, в особенности при постоянном электродвижущем действии.

- Просто гениально! Блеск! «Электродвижущее действие продолжается, в особенности при постоянном электродвижущем действии». Масло потому и масляное, что оно из масла… Сэр, вы запутались. Вы осознаете это? – Ангел ходил по ровно скошенной триммером траве и обращался к кому-то невидимому.

Хохлев понял - к Амперу. 

-  Ты, конечно, понимаешь, - теперь он обращался к Хохлеву, - что если весь контур замкнут, - а это именно так, потому что «тела соединены проводящим контуром» - электрического заряда ни на телах, ни на проводящем контуре нет. И совершенно все равно, будут ли разлагаться вода, кислота и так далее… Или  не будут, так как при замкнутом контуре не выполняются главные условия возникновения заряда - разомкнутость, разнесённость, изолированность друг от друга, - отделённость, по Амперу -  положительных и отрицательных зарядов, а соответственно тел, их несущих.

Ангел говорил увлеченно, убежденно и уверенно. Создавалось впечатление, что этим вопросом он занимался всю свою сознательную жизнь. Ну, если не всю, то, по крайней мере, все последнее время. 

- Представь себе две пластинки, несущие на себе положительный и отрицательный заряды. Если мы соединим пластинки, сдвинув их вместе или бросив на них кусок проволоки - произойдет разряд « + » и « - » взаимно уничтожатся, пластинки окажутся нейтральны. Разряд происходит мгновенно, то есть достаточно легкого касания и процесс уже необратим. О каком токе, то есть течении электричества, можно говорить? Где доказательства?

- Нужно обязательно все доказывать?

- В науке – обязательно! Ученые кичатся, похваляются тем, что все у них доказано и подтверждено опытным путем. Оказывается - не все.

- И что это меняет?

- Отношение к предмету под названием «Электродинамика».

- То есть?

- То и есть. Что это не предмет научного знания, а сказка. Фантазия! - Ангел остановился напротив Хохлева. - Некоторым предметам присущи электрические свойства. Внешне они проявляются при определенном стечении обстоятельств. Но почему они проявляются, наука объяснить не может. Вот нить лампы накаливания, - он махнул крылом в сторону фонарного столба, - начинает светиться, не потому что в нее что-то натекло, а по другим причинам, человеку неведомым.

- Да?

- Свет таинственен, как огонь. Здесь тот же нерешенный вопрос: что первично? Накаливание нити, которое приводит к испусканию света; или концентрация света и тепла вокруг нити, которая приводит к её накаливанию?

- Мы же говорили об электрическом токе?

- Электроток, якобы раскаляющий нить из-за её большого сопротивления, - это еще одно явление, которое может происходить в момент свечения лампы. Мы можем иметь не пару, а тройку составляющих: электроток - раскаленная нить - свет. Каждое составляющее может быть и причиной, и следствием. Таким образом, мы можем составить шесть троек. - В руках у Ангела неожиданно оказались глиняная табличка и мел. - Вот они:

                         ТОК – НИТЬ – СВЕТ         ТОК – СВЕТ – НИТЬ

                         НИТЬ – ТОК – СВЕТ         НИТЬ – СВЕТ – ТОК

                         СВЕТ – НИТЬ – ТОК         СВЕТ – ТОК – НИТЬ

Какая из них отражает действительную причинно-следственную связь? Ты знаешь?

- Нет… Никакая. Если тока нет, эту составляющую нужно исключить.

- Ток может быть, но его может и не быть. Но, даже предположив, что он есть, человек не способен объяснить эффект свечения настольной лампы научным способом. Одним единственным… Это и требовалось дока… показать! Все! На сегодня хватит. – Глиняная табличка исчезла.

- Если ты добьешься своего и очистишь мой ум от ненастоящего знания, чем ты заполнишь мою голову? Настоящим? Я надеюсь, что ты не оставишь ее пустой?

- Человеческий ум сильнее, когда не заполнен мыслями и словами. Ими он только расслабляется.

- Но слова и сама речь придуманы не людьми.

- Ты никогда не участвовал в бессловесном общении? Например, с любимым человеком, когда ничего говорить не нужно? Обмен информацией при этом не прекращается.

- Участвовал. У меня даже стихотворение на эту тему есть.

- Прочитай.

- Когда ты не рядом, нам просто надо

Общаться между собой

С помощью пересечения взглядов

Где-нибудь над землей.

Представь, что в одно мгновение

Мы смотрим в единую точку,

К примеру, в точку свечения.

Звезды, засиявшей в ночь ту.

И так, по линиям взглядов

Привет отправляем друг другу...

И нам никаких не надо

Ни номеров, ни трубок.

- Вот так и дальше общайтесь.

- Это сложно. Это получается только с теми, кого любишь. Не найдется стольких любимых.

- Ненавидишь людей?

- Почему сразу - ненавижу? Не передергивай.  Не всех люблю - это точнее. Как любить подонков и предателей?

- Да! Это великое искусство.

- Прежде чем ты улетишь, можно еще вопрос?

- Валяй.

- Вернее, не вопрос... Посоветоваться. Мне предлагают баллотироваться на председателя Союза писателей... Что скажешь? Или это не в твоей компетенции?

- Соглашайся... На выборах получишь много информации о своем Союзе. Распорядись ею правильно... И о себе узнаешь много нового. Чего и не предполагал... И людей узнаешь. Соглашайся!

06.09.2010

            Во второй половине дня Хохлев заглянул к Рудаковым.

Александр Валентинович и Ирина Владимировна были, как всегда, в хлопотах.

Не имея помещения под редакцию, да и просто ради собственного удобства, супруги работали дома. Постоянные звонки, переговоры, электронная переписка, вёрстки изданий, пленки, формы, договоры с типографией, редактура, корректура... Московские заказы. Визиты приезжих литераторов. Борьба с упёртостью некоторых авторов, дрожащих над каждой запятой своих текстов...

Времени на семейные обеды никогда не было. Если только на семейные ужины... Но и по вечерам литературный процесс не прерывался. Рудаков был мастером поэтического ремесла. Его супруга блистательным литературоведом. Молодые поэты - иногда большой  толпой - забегали за советами. Писатели постарше искали профессионального общения - часто приходили со спиртным. Всех нужно было принимать, вести в кабинет или на кухню, реагировать на просьбы и предложения.

Гости засиживались и вспоминали о последней электричке метро за пятнадцать минут до закрытия метрополитена. Тогда шнурки на ботинках завязывались в спешке, молнии на куртках не застегивались, шарфики оставались в карманах и рукавах. Посетители, забывая зонтики, портфели или перчатки, прощались очень быстро и так же быстро удалялись. Рудаковы с облегчением, по очереди приняв душ, устраивались на покой, до утра следующего - такого же суматошного - дня.

Хохлева они приняли на кухне. По-быстрому.

Бутерброды с колбасой, сыром. Творожная масса с изюмом. Варенье из крыжовника. Остатки вчерашнего торта. Чай с запахом мяты и черной смородины. 

Обсудив текущие дела, перешли к главному вопросу.

- Мне предлагают выставиться на выборах.

- Знаю. – Александр Валентинович широким ножом намазывал белый творог на черный хлеб. - Вревский вчера звонил. Убеждал.

- Убедил?

- А что? Смелость города берет! – Ирина Владимировна никак не могла присесть к столу. – И надо выставляться.

- Без шансов на победу?

- Почему без шансов? Противников Жерлова достаточно. Работать нужно, и шансы появятся... И возрастут.

- В теперешнем Союзе меня мало кто помнит. Я там не появлялся, считай, уже пять лет. Как Жерлова избрали. Против него я был и тогда.

- Почему против-то?

- Я ведь уже рассказывал.

- Да мы уже и забыли, – Рудаков с какой-то хитрецой улыбнулся.

- Он взятку хотел. На приеме...

- А подробнее...

- У меня были все рекомендации... Прошел секцию прозы. На приемную комиссию принес две книжки «Сказок про Царя». Жерлов проголосовал против. И как объяснил? Что это не две книжки, а одна и та же, но в двух изданиях. Я потом у секретарши спрашиваю: как быть? Как её звали - забыл, Светлана кажется...

- Светка.

-  А она мне телефон на бумажке пишет. Позвоните, говорит, Сергею Евгеньевичу и договоритесь. Я телефон взял, но звонить не стал. Выяснил у друзей, что Жерлов будет деньги за свой голос требовать. Меня в Смольный на руководящие должности без всяких денег назначали, а тут в творческий союз...

- Так приняли все же...

- На тот момент я «Белую ночь» дописывал. Рукопись была почти готова, и деньги были. Пришлось поднапрячься. Текст доделал, тысячу долларов в издание вложил. Как книжка вышла – снова на приемную комиссию... Тут Жерлову ничего не оставалось, как принять. Не захотел, наверное, чиновника прессовать. Испугался. А когда мне рассказали, как жерловцы деньги за редактуру берут – внутри вообще все вскипело.

- А что? Они придумали почти идеальную схему... Приходит в Союз талантливый, самобытный автор. Со своим языком. Они его в оборот. Так мол и так - для вступления нужна редакция. У нас требования к текстам... И предлагают свои услуги. Если поэт соглашается - ему подсовывают Галочку. А если автор пишет прозой – Прыгунца.  И эти горе редакторы вычищают из текстов все живое, весь талант. Усредняют писателя до своего уровня, чтобы потом всю оставшуюся жизнь диктовать свои условия. И за это еще деньги берут.

- Ирина Владимировна, так я против этого - и против Жерлова - и выступал... Вернее, не выступал, а просто проигнорировал выборы. В знак протеста.

- А сейчас выступишь за себя.

- Но почему я? Все о редактуре за деньги знают.

- На выборы «эти все» не пойдут. Это риск и ответственность. А половина членов - трусы и предатели. Мы их сколько печатали? А как Жерлов финансовый поток перекрыл, так и откололись. И еще что-то против нас вякают. Неблагодарные.

- Что же за этих неблагодарных биться?

- За литературу нужно биться! - Рудаков начинал нервничать.

Хохлев знал, что если разговор не перевести на другую тему, Александра Валентиновича «понесет». С Жерловым у него были свои, давние счеты. Первое, что сделал Жерлов, став председателем - поставил вопрос об исключении Рудакова из Союза. Исключить не смог, а вот с учета в отделении снял. Это Рудакова – талантливейшего поэта, известного почти всей читающей России, издателя, редактора, консультанта Министерства культуры.

Хохлев, полюбивший чету Рудаковых с первого дня знакомства, взял тогда у Александра Валентиновича большое интервью о произволе в СП и напечатал его в «БЕГе». За что сразу же попал в черный список Жерлова и стал считаться «человеком Рудакова». Владимир никогда не опровергал надуманный статус, но, зная конъюнктуру СП, понимал, что голоса на выборах этот ярлык может отнять. Слишком уж яркой личностью был Рудаков. У таких людей всегда много врагов и завистников.

Ведя разговор за чашкой чая, Хохлев взвешивал все «за» и «против» своего выдвижения. И все более и более склонялся к «за». Но однозначного согласия пока не давал.

- Я вчера в лес ходил. Набрал пятьдесят семь красных и девятнадцать белых.

- Мы не пошли.

- А сегодня у меня день свадьбы.

- Поздравляем! Чего ж ты здесь сидишь? Беги за цветами.

- Сколько лет?

- В прошлом году была серебряная.

- Ну, так что? Ты согласен? Тогда нужно начинать работать.

- Давайте я еще подумаю. Три дня.

- Думайте, Владимир Владимирович. - Рудаков безразлично отодвинул чашку и встал из-за стола.

К праздничному столу Хохлев приготовил мусаку. Не то чтобы это было любимое семейное блюдо. Просто, во время весеннего путешествия по Греции, оно понравилось. Плюс ко всему, Хохлев найдя в Интернете с десяток рецептов, и творчески их переработав, создал свою мусаку. Без пюре. С тонко нарезанными ломтиками картофеля, с собственным бешамелем - йогуртовым соусом. Блюдо было аппетитным и очень сытным. Хватало небольшого кусочка, чтобы долгое время не испытывать чувства голода.

Но главным символическим знаком этого дня была не мусака. Розы! Темно-красные, на длинных стеблях. Впервые они появились в день свадьбы, и каждый год, шестого сентября были непременным атрибутом праздника. Жена получала их рано утром, едва встав с постели. И всегда удивлялась. А Хохлев заботился о цветах заранее. Проносил в дом незаметно, не разворачивал бумаги и ставил на ночь в укромное место, в банку с водой.

Розы - как крепкая традиция - появлялись всегда. Вне зависимости от семейных настроений, материального состояния и погодных условий. Даже в голодные годы начала девяностых, когда не было ничего - розы были. Свежие. В крепких нераспустившихся бутонах. Чтобы сохранить цветы подольше их каждую ночь отправляли в наполненную холодной водой ванну. А утром они снова возвращались в вазу. И стояли в ней торжественные и смирные.

Праздновали в тихом семейном кругу, без гостей. Не так, как год назад.

В голове Хохлева копошились мысли о выборах, но озвучивать их он посчитал лишним. Озвучил, то есть спел под гитару, песню, недавно сочиненную на его стихотворение «Ты и Я»:

Ты идешь, я слышу звуки:

                              шелест платья, стук набоек.

Ты кладешь на плечи руки

                              и целуешь горячо.

Я тебя целую тоже.

                              Я упрям, жесток и стоек.

И слеза, щеки коснувшись,

                              льется на твое плечо.

Ты печальна, ты не знаешь

                              моего упорства повод.

Ты доверчива, открыта,

                              людям веришь до конца.

Я твои целую руки…

                              Но над нами, словно овод,

Вьется смутная тревога…

                               Тень ее смахни с лица.

Не могу тебе открыться

                                и печаль твою развеять.

Ты не знаешь, что я знаю,

                                не узнаешь никогда.

Ты  любимая, родная,

                                можешь просто мне поверить.

И тогда тебе, как прежде,

                                свет прольет моя звезда.

07.09.2010

В полдень в Троицком соборе Александро-Невской лавры началось отпевание друга Хохлева, директора санкт-петербургского «Мостотреста» Юрия Петрова.

Юрий Александрович сорок лет трудовой жизни - начал простым монтажником - посвятил сохранению петербургских мостов. Знал историю каждого. Мог без шпаргалок назвать имена архитектора и конструктора, год строительства, основные вехи жизни моста, разбирался в секретах конструкции и даже в стилевых особенностях художественного декора. В случае поломок или каких-то форс-мажорных ситуаций безошибочно ставил диагноз и назначал лечение.

Петрова уважали за твердость слова и самоотверженность. Какую-то мужскую крепость. Невзирая на ранг руководителя, он мог профессионально отстаивать перед ним свою точку зрения. И отстаивал. К его доводам прислушивались. Он не «шел по головам» ради карьеры, любил мосты и относился к ним, как отец к своим детям.

Но с Хохлевым его связало не мостовое хозяйство. Литература. Как истинный интеллигент Петров в далеком 1996 году первым из власть предержащих оценил стихи и помог издать первый поэтический сборник. Это издание - в синей обложке, с набором красочно оформленных отдельных страничек – вышло в свет к тридцатипятилетию Хохлева, в октябре. А через месяц помогло автору познакомиться с народной артисткой России Ларисой Малеванной.

Не проститься с Юрием Александровичем Хохлев не мог. В Лавру съехались депутаты ЗАКСА, чиновники Смольного, подрядчики и смежники. В храме было тесно. Хохлев, всю службу отстоявший у входной двери, только в момент прощания смог приблизиться к гробу и возложить цветы. С многочисленными знакомыми – на улице ожидавшими отъезда на кладбище - Хохлев поздоровался и распрощался быстро. Спустился по ступенькам и зашагал в сторону метро. Под главными воротами Лавры услышал за спиной голос:

- Володя, тебе куда? - Его догоняли Туркин с одним из спичрайтеров Смольного Славой Крайничевым. – Не в Смольный?

- На Кавалергардскую.

- Поехали... По пути, – невысокий Туркин хлопнул Хохлева по спине. – И не смотри ты так в землю. И не молчи. Все там будем... Жизнь продолжается.

Не отвечая, Хохлев дошел до машины и устроился на заднем сидении. Когда выехали на набережную и застряли в пробке, молчать действительно расхотелось.

- Юра, - Хохлев сдвинулся влево, за кресло водителя, чтобы хоть немного видеть лицо собеседника. – Меня выдвигают в председатели Союза. Вместо Жерлова.           

            - Тебя? – Туркин развернулся лицом к Хохлеву. – Кто? Рудаков... Ну и зачем это тебе нужно?

            - Да я и сам еще толком не понимаю.                              

            - Но уже дал согласие.

            - Нет, еще не дал. Вот советуюсь.

            - Он советуется. - Туркин снова смотрел вперед, на стоп-огни загораживающей дорогу машины. - Ты что, не знаешь, кто такой Жерлов?

            Юрий Туркин, вступивший в Союз писателей лет на десять раньше Хохлева, в свое время здорово пострадал от Жерлова. Лишился руководства литобъединением «Юный писатель». И одноименный журнал, задуманный Туркиным, Жерлов издавать не дал.

Года три назад Юра пробил себе журнал «Северная Венеция» - довольно интересное, интеллектуальное издание, но о том поражении не забывал. «Советуясь», Хохлев рассчитывал на поддержку, но как оказалось, его расчет был ошибочным. Посидев с минуту молча, Туркин устроился в пол-оборота к Хохлеву и начал свою отповедь:

- Ты не ведаешь, куда идешь... Что ты знаешь о жизни Союза? Ты хочешь изо дня в день заниматься этими немощными, старыми, выжившими из ума писателями? Быть похоронной командой? Без конца присутствовать на церемониях, подобных сегодняшней? - Туркин закурил. -  Они же чуть что, звонят Жерлову. Шагу не могут ступить. Это же болото. У тебя есть «БЕГ» - занимайся, раскручивай. Что тебе в председательстве?

- Статус, кабинет, деньги.

- Деньги! Да какие деньги? Кто тебе рассказывал про деньги? Рудаков? Нет у Жерлова никаких денег. Он тратит деньги своей жены. Ты об этом не знал? У нее три парикмахерских во Всеволожске. Она и выдает Сергею Евгеньевичу по тысяче рублей на похороны. А у тебя что?

- А гранты? Премии? Субсидии?

- Какие гранты? Я тебя умоляю. Разве это деньги? Союз - общественная организация. То, что Жерлов находит, привлекает, едва хватает на его газетёнку. Там же голь сплошная. Почти триста голодных ртов. Тебя изберут, а завтра пойдут просители. На то, на это. Что ты будешь делать? Побежишь в свой фонд? Так тебя при первом же обращении за дверь выставят.

- А то, что Хохлев, как ставленник Рудакова, будет вынужден выполнять все распоряжения последнего, ты, Володя, об этом подумал? - вступивший в разговор Крайничев расхохотался. - Это ведь финиш! Край! Тупик! 

С Крайничевым Хохлев был в приятельских отношениях, печатал его статьи в «БЕГе». Как и вещи Туркина. Такой реакции обоих он не предвидел. Хохлев почувствовал, что «приводить доводы» не имеет смысла. Ему не говорили: не выдвигайся, но давали понять, что никакой поддержки не будет.

- Да! - подхватил мысль Туркин. - Рудаков сводит свои счеты с Жерловым. Используя тебя. Александра Валентиновича ненавидит пол-Союза. И тебя будут ненавидеть. Все же поймут, откуда ты... Такой белый и пушистый.

- Почему вы решили, что меня выдвигает Рудаков?

- Потому что другой кандидатуры нет. Ты у него на всех обложках.

- Рудаков поддерживает выдвижение, но инициатор не он.

- А кто?

- Пока не могу сказать.

- Да не мути ты воду, - Туркин закурил еще. - Жерлов в губернаторском списке. Его приглашают на всякие мероприятия. Его знают. А тебя кто знает?

- Жерлова тоже когда-то не знали. А если говорить о Смольном - то уж Хохлев там намелькал.

- Вот именно, намелькал! Как чиновник. Как технический исполнитель. А не как руководитель творческого союза. Это совсем другой статус. Что ты будешь делать с литературными тяжеловесами - некоторые из них открывают двери Смольного ногой. А ты: извините, простите... Со своей интеллигентностью. - Туркин стряхнул пепел в окошко. - Вот Саша Странников напишет о тебе статью. Разгромную!

- Почему разгромную?

- Да потому что ты не самый сильный литератор. У тебя слабое творчество.

Этот тезис, из всех приведенных Туркиным, царапнул сильнее всего. Хохлев тут же вспомнил реакцию Валентины Петровны - одного из редакторов «Сказок про Царя». Сказанное всплыло в памяти почти дословно: «Я проработала в Лениздате - на Фонтанке - почти пятьдесят лет. Наверное, скоро умру... Вам, Владимир, я скажу, что ваши сказки переживут время. Ничего не останется. О модных сейчас детективщицах я вообще не говорю. Ничего не останется и от серьезных писателей – наших современников. А сказки про Царя будут читать и через сто лет!»

Юрия Туркина, который всегда очень аккуратно отзывался о чужом творчестве - чаще всего предпочитал отмалчиваться, как видно, возможное выдвижение Хохлева здорово задело. Это чувствовалось и внешне. Он нервно курил и не реагировал на настойчивые звонки мобильника. 

-  Не такое уж и слабое.

- Ладно... Алло! - Туркин все же решил ответить. - Ну, едем. В пробке... Так что вы там все, без командира и обойтись не можете? – он выключил трубку. - Идиоты.

Машина рванула в свободное пространство и тут же снова встала. Пробка на набережной возникла из-за огромной фуры, которая не могла тронуться с места. Стояла с аварийной сигнализацией. А полоса перед фурой была свободна. Хохлев аккуратно выбрался на проезжую часть и подошел к кабине грузовика.

- Шеф, проблемы? - крикнул он вверх.

- Заглох.

- Чем помочь?

- Дернуть бы... Вот пытаюсь кого-нибудь вызвать.

- Пока приедут, полдня простоишь.

- Есть другие варианты?

- Снимай с тормоза и жми на газ - подтолкну.

Не дождавшись ответа, Хохлев подошел к заднему, заляпанному грязью бамперу. Немного закатал рукав на правой руке. Упёрся ею в бампер, ногами в асфальт... Сконцентрировался... И со всей силой толкнул мешающие проехать сорок тонн. Фура покатилась и через полминуты завелась. Носовым платком «спасатель» обтер испачканную руку и вернулся на свое место. К прерванному разговору.      

- Володя, ты пойми, мы же не против тебя... Мы «за»! Жерлов бывший военный, обладает командирским голосом... А ты? Как ты будешь строить этих стариков?

- Два года под моим началом работало семьдесят человек. И это в территориальном управлении, где каждую минуту какая-нибудь пакость случалась. Ничего, справился.

- Ну, я не знаю... Но предупреждаю - с моей стороны поддержки не будет.

- Юра, я не собираюсь брать Союз штурмом. Всего лишь предложу свои услуги. Не проголосуют - забудем об этом разговоре... И все. - Именно этот разговор и утвердил Хохлева в необходимости ввязываться в борьбу. - И потом, я же не один... За мной стоят люди. Которых я не могу просто так взять и кинуть. В этой ситуации честнее пройти дистанцию до финиша и проиграть, чем сойти. Согласен?

Туркин, вдавив тело в автомобильное кресло и отвернувшись от Хохлева, смотрел на Неву через окно дверцы. Он был не согласен. Молчал и Крайничев. Последним, что сказал Туркин, было:

- Володя, ты ведь творческий человек. Порядочный. Твое дело сидеть в своем кабинете и тихо писать. Издавать свой журнал. У тебя другой, сложившийся годами, имидж. Храни то, что имеешь. Ты не представляешь, что такое Союз писателей! 

Хохлев ничего не ответил. У Смольного приятели разбежались в разные стороны. В голове будущего кандидата, миновавшего пропилеи с надписями «Первый совет пролетарской диктатуры» справа и «Пролетарии всех стран, объединяйтесь» слева, мелькнула мысль: как был советом, так и остался!

Кандидат - после разговора Хохлев действительно ощутил себя кандидатом - начал выстраивать план первоочередных действий. На ходу позвонил Рудакову:

- Александр Валентинович, а когда выборы?

- В конце октября... Или в ноябре... Шут его знает.

Менее чем за два месяца предстояло развернуть и повести полноценную предвыборную кампанию.  

Туркин с Крайничевым, потоптавшись у стеллажей книжно-газетного киоска, поднимались по центральной лестнице Смольного на свой этаж.

- Зачем ему это?

- Скучно стало... Адреналина захотелось... Я думаю, это просто PR-проект. - Туркин облокотился на мраморную тумбу балюстрады лестницы и приостановился. - Погоди, дай отдышаться.

Юрий был тучен и имел не совсем здоровое сердце. Работать напряженно это, в общем, пока не мешало, но приходилось ежедневно принимать лекарства и раз в год ложиться в стационар на обследование.

- Я не знаю в Питере PR-щика, сильнее Хохлева. У него какой-то прирожденный дар... Общения с прессой. Журналисты на него западают. Знаешь его погоняло? Человек-проект.

- Он же вроде архитектор?

- Однако, в 97-м создал свой пресс-центр на Караванной. А в 2002-м за два месяца раскрутил ДОДД.

- Дирекцию дорожного движения?

- Да. О которой до него в городе практически никто не знал. И из Комитета Володя ушел, потому что ему не давали заниматься любимым делом. Комитету PR не нужен... Зато поручали готовить поздравительные адреса. По сто штук в день... Силовиков много. То день рождения, то новое звание, то профессиональный праздник... Здесь ты уже с ним познакомился. Что было дальше - сам знаешь... Ну что? Пойдем потихоньку.

- Опасный проект.

- Согласен. Жерлов его мочить будет... Не только в сортире. Но нам-то что? Это же его решение. Пусть крутится... Хотя, конечно, и нам достанется. Поэтому я его и пытался отговорить. Но, думаю, не очень успешно.

- Думаешь, такой упертый...

- Дело не в упёртости. Если это проект - значит, он всё уже просчитал. И все время, оставшееся до выборов...

- Будет крутить мыльную оперу!

- Скорее всего. Но посмотрим... Я его отговаривать не могу, а вот ты... Будешь переписываться, созваниваться... всячески убеждай сойти с дистанции. Приводи любые доводы. Деликатно, - Туркин задумался. - Хотя можешь и не деликатничать. 

- Принято.        

Вечером, стряхнув с зонта капли, Хохлев толкнул стеклянную дверь и вошел в вестибюль бизнес-центра. Огромной, выросшей недавно башни в самом центре Петроградки. У турникета с красно-зелеными мигающими глазами махнул пропуском вахтеру. Зеленый глаз погасил красный, и Владимир прошел в лифтовой холл. Поднялся на восьмой этаж.  

По широкому коридору, красивая и стройная, как в песне Анны Герман, навстречу Хохлеву шла Мария.

- Привет, как наша верстка?

- Нормально. Сейчас перекурю и покажу.

Главный редактор открыл дверь кабинета, скинул плащ, причесался, переложил несколько бумажек на столе и прошел в дизайнерскую. Мария была уже на своем рабочем месте, у монитора. Одна.

- Это тебе, - Хохлев поставил на стол банку маринованных персиков. - А то сидишь тут на одном никотине.

- Да ладно вам... - Мария взвесила банку в руке. - Так, может, и откроем сразу?

- Неси чашки. Ложки... Я сегодня тоже без обеда.

Хохлев чпокнул винтовой крышкой, Мария быстро разложила содержимое банки. Главный редактор устроился за спиной девушки с чашкой в руке. Времени было не так много, Хохлев начал без вступлений:

- Обложка - нормально. Дальше... Реклама - нормально. Дальше...

Мария прокатывала верстку по экрану, молча подчиняясь командам. И одновременно наслаждаясь персиковым нектаром.

- А это что?

- Что?

- Почему этот заголовок?

- Москва не боится высоты. Влад прислал.

- Не боится неба. Я же исправил.

- Вот исходник, - Мария открыла нужную папку.

Хохлев достал из кармана мобильный телефон, набрал номер.

- Влад, ты вернул «высоты»?

- Это где?.. А, про высотки. Я.

- Зачем?

- А что такое: не боится неба?

- Влад, ты литературный редактор. Твоя задача отслеживать литературу, а не смысл.

- Литературы без смысла нет.

- Ты не догоняешь? Встряхнись.

- Что значит: не боится неба? Бога, что ли? Который на небе. Статья не об этом.

- И об этом тоже. Короче, я снимаю. Маша, верни «неба».

- Я не согласен... Я сейчас позвоню шефу.

- Да звони ты куда хочешь... - Хохлев отключил телефон. - Дальше. Достал уже. - Когда верстка была просмотрена, он отошел от компьютера.

- Ну что, молодцом... Я пошел.

- А я? Мы же хотели...

- Забыл, - Хохлев притормозил у двери, глянул на часы. - Ну, где?

- Можно - в кафешке, тут недалеко... Рабочий день все равно кончился. 

Вышли в сумерки, под сентябрьскую морось. Хохлев, вспомнив летнюю жару, поднял воротник.

- Не против, закурю?

- А вы курите? Не замечала.

- То курю, то не курю. Балуюсь.

- А у меня сигареты кончились.

- Пожалуйста, - Хохлев протянул пачку. 

- Под дождем не буду. Лучше с кофе.

Перешли улицу между обрызганных небом, припаркованных машин. И добрели по лужам почти до Большого. Нырнули в кафе, заставив звякнуть колокольчик над входной дверью. Устроились за столиком для курящих, заказали по чашке кофе.

- Ну, что там нужно перетереть?

- Хочу устроить выставку современного журнального дизайна. Наш «БЕГ» показать. Поможете?

- Помогу.

Обсудили детали, допили кофе.

- А отменю-ка я еще одну сегодняшнюю встречу. Поздно уже. Никуда они не денутся. Может, пивка?

- Я пиво не пью.

- Да и как-то после кофе...

- А давайте вина. Здесь появились хорошие французские вина.

Хохлев подозвал официантку и заказал два бокала. Красного и белого. Позвонил и извинился.

- Хочу поделиться последними новостями. Меня выдвигают на председателя Союза писателей.

- Да вы что? Здорово! - глаза Марии засияли. - И когда?

- Скоро. 

- И вы станете...

- Если выберут, - Владимир ухмыльнулся. - Противник сдаваться не захочет. Сейчас начнет всякие гадости про меня распространять. Черный пиар... И я вот что подумал.

- Вы мужественный человек.

- Ты же когда-то на телевидении работала. Может, эфир организуем?

- Прямой? Можно попробовать. Вы поздновато сказали...

- А вдруг срастётся... Я расскажу о проблемах современной литературы... Ты что так на меня смотришь?

- Я вас люблю.

- Вот тебе раз. Хотя я хороший человек, почему бы меня не любить?

- Вы не поняли.

- Да все я понял. Еще сто лет назад, - Хохлев затянулся и закашлялся. - Я тебя тоже.

- Неправда, - Мария отвернулась к окну. - Тогда на день рождения ко мне не пришли. Даже не позвонили.

- Потому и не пришел... Маруся, у тебя пацан, у меня семья. Я тебя старше на четырнадцать лет. Зачем девушке голову морочить.

- Сто лет назад пацана еще не было.

- А у меня - был... Роман преподавателя со студенткой... Д-да.

- И вы все это время молчали?

- Почему молчал? Помогал тебе... Ты знаешь как.

- Значит, и я вам помогу.

Алкоголь, после дня беготни, действовал быстро. Выходить под дождь не хотелось. Но Хохлев знал, что встречу нужно прервать. И попросил счет. Марии тоже не хотелось заканчивать разговор на амурной теме.

- Я еще хотела посоветоваться...

- Валяй.

- Есть один кадр... В союзе дизайнеров. Митрохин. Художник-оформитель. Приверженец соцреализма. Так вот - проходу мне не даёт. Даже с этой выставкой. Где-то прознал, что я её готовлю и прилепился. Хочет, чтобы я и его работы показала. А там показывать нечего. Вчерашний день. Так не отступает, всякие козни строит, шантажирует... Как быть?

- Отшить.

- Не получается, он в некоторой степени меня выше. В служебном положении. Секцией руководит, - Мария многозначительно улыбнулась. - Будет мстить.

- Сколько же таких прилипал... Это он к твоему таланту льнёт.

- Наверное.

- А он тебя часто обманывал?

- Постоянно. Пообещает что-то, потом отмазки лепит. То не срослось, это не получилось.

- Ну, вот и ты его обмани. Зеркально. Скажи «да», а сделай «нет».

- И это будет по-христиански?

- В воспитательных целях - по-христиански. Ты же его обманешь не с целью наживы или еще какой-нибудь безнравственной. Ты просто будешь играть. В детство. Помнишь, как мы повторяли за взрослыми их слова? Попугайничали.

- Помню, - Мария задумалась. - А что? Попробую. Может и получится.  

- Ну, как? На выход? – Хохлев расплатился.

- Хорошо тут, правда? Я вам сегодня вечером позвоню.

- Добро, - Хохлев кивнул, встал из-за стола и зашагал к выходу. Мария за ним.

Выйдя на улицу, оба сразу узнали знакомый темно-красный автомобиль, припаркованный у кафе. Слева от него, слегка покачиваясь, прикуривал изрядно промокший Машин муж - Виктор. С ударением на букву «о». 

- Ты? - Мария раскрыла зонтик и подошла к супругу.

- Я! А ты опять с этим...

- Это по работе... Ты что, выпил? За рулем?

- Ты поведешь... Так ты опять с ним?

- Дурак. - Мария открыла дверцу и села в машину.

Виктор, резким движением выбросил сигарету и рванул дверь. И едва не упал.

- Я сказал - ты поведешь. Пересядь. - Грязной рукой он сильно толкнул жену в плечо.

Хохлев, спокойно наблюдавший за сценой из-под козырька кафе, медленно подошел к машине. Виктор обернулся к нему лицом. Цки пришелся по скуле. Удары карате Хохлев помнил с девятого класса. Виктор, удержавшись за дверцу, присел на корточки и схватился руками за лицо. Сплюнул кровью и завыл. Мария выскочила из машины.

- Зачем? - девушка обернулась на Хохлева, затем наклонилась к мужу.

- Надоело смотреть на твои синяки. И на то, как ты пытаешься их скрыть. - Хохлев достал из кармана носовой платок и промокнул им кровь. На костяшках пальцев правой руки лопнула кожа. - Давно не бился... У него сломана челюсть. Ему нужно в травмпункт. Справишься?

- Справлюсь. Извините его.

- Да я то что... Вызвать скорую?

- Не нужно. Я сама, - щеки девушки стали влажными не от дождя. - И это по-христиански? - Мария выпрямилась и испытующе смотрела в глаза Хохлеву.

- Абсолютно. Беру пример с православных святых Александра Невского, Дмитрия Донского, рубивших всякую нечисть. Которая бродила по русской земле и издевалась над женщинами и детьми. Это называется - противление злу насилием.

- Но это мой муж, - Мария обернулась на корчившегося от боли пьяного.

- В воспитательных целях - нормально.

- А вы изменились...

- Жизнь заставила. Слишком много негодяев стало пользоваться моей добротой.

- Вам лучше уйти.   

- Тогда - до связи... Кстати, еще один пример для подражания - адмирал Федор Ушаков. Настоящий воин. Как ты знаешь, 6 октября 2004 года Архиерейский собор Русской Православной Церкви причислил его к общецерковным святым. В лике праведных. Расскажи об этом своему Викто-ору. Поучи, когда поправится.

Мария присела на корточки перед мужем и не отвечала.

Хохлев растворился в усилившемся дожде. 

Ночью пришло смс-сообщение: «Это электронный адрес моей ТВ-подруги. Её зовут Екатерина. Вы её часто видите на экране. Напишите все о себе». И адрес.

Владимир не стал включать компьютер, вернулся под одеяло.

Решил: утром напишу.

           
                                                Продолжение следует