Алексей Солодов Нераскрывшийся парашют   У меня парашют не раскрылся, увы, И пятнадцать секунд до зелёной травы. Я всё ждал, что раскроется он наконец, Ведь пятнадцать секунд – и полёту конец! Я руками, как птица, махал на лету И внезапно проснулся в холодном поту. И испуганно сердце стучало в груди: Всё казалось, что встреча с землёй впереди. И, ударясь о землю, на небо взлечу, И в старинной церквушке поставят свечу… Ничего не случилось, я жив и здоров, На работу пришёл, и мой сменщик Петров По-приятельски пару стрельнул папирос. – Как дела? – затянувшись, мне задал вопрос. – Всё нормально, – ответил, обиду тая. И подумал, что жизнь не раскрылась моя. Я неверный, наверное, выбрал маршрут, Моя жизнь не раскрылась, как тот парашют. Нераскрытая жизнь – как короткий полёт. Только в небе куда-то летит самолёт, А я падаю вниз и вот-вот разобьюсь, Но развязки такой я совсем не боюсь. Вот ещё один вздох и ещё один миг, Но не слышит никто мой испуганный крик. Деревянная церковь устала терпеть, Ей бы душу мою поскорее отпеть. Всё готово уже, и отец Никодим Мне простит, что я был не однажды судим, И с Петровым ругался, и женщин бросал, И с ошибками в школе диктанты писал, Что другие погибли, а я невредим – Всё простит мне сегодня отец Никодим. Уж стоят под иконами свечи во фрунт, А в запасе – пятнадцать коротких секунд. *** Не часто, конечно, но всё же бывает: Лишь северо-западный ветер подует – Над городом странный мужчина летает, И это давно никого не волнует. Поверьте, его вы узнаете сразу, Обманывать нет у меня основанья. Он бережно держит волшебную вазу, А в вазе – заветные наши желанья. Хранит фотографии в правом кармане, Пытаясь вернуть то, что было когда-то. Быть может, когда-нибудь в прошлом романе Он что-то забыл. И теперь виновато Над городом кружит, как дивная птица, И ищет кого-то: тебя ли, меня ли… А может, он ищет знакомые лица, А лица давно адреса поменяли? Он крыши домов поливает слезами, А в стареньком парке сирень расцветает… Я всё это видел своими глазами: Мужчина над городом нашим летает. ОН ЛЮБИЛ ТИШИНУ Он любил тишину этих улиц старинных, Этих скромных рассветов неяркие платья, И росу, и листву в паутинках недлинных, И ажурных каштанов немые объятья. Он хранил этот город от бед и напастей И хотел, чтобы завтра всё было как прежде. Защищал эти стены от бурь и ненастий И надежду дарил королеве Надежде. Он был юным поэтом с душой нараспашку, Он по лужам пройтись босиком не боялся, Он носил макинтош и такую фуражку, Над которой весь город безумно смеялся. У него пара крыльев в портфеле хранилась, Он объехал сто стран, облетел все планеты, Он увидел такое, что нам и не снилось, Но любил неприметные эти рассветы. ПОЭТ И МОРЕ Жизнь была ненастоящей, словно фильм неинтересный: Встречи, ссоры, поцелуи, разговоры о делах, Нервы, вещи, пересуды, по утрам автобус тесный, Грязь на улицах и в душах, пыль на книгах и столах. В этом выдуманном мире настоящим было Море: Море пело и манило, говорило, чуть дыша. Море в радости блестело и темнело, если горе. Было всех оно богаче, не имея ни гроша. По утрам Поэт безусый приходил сюда от скуки. Он писал стихи без рифмы и для Моря их читал. А потом, расправив крылья, позабыв, что это руки, Целый день над этим Морем чайкой сказочной летал. В этом мире, словно в сказке, было всё ненастоящим. Настоящим было Море. Только Море и Поэт. Он был юным и наивным. Море – тёплым и блестящим, И сводил с ума, представьте, их загадочный дуэт. ГОЛОС На плёнку записан твой голос живой, Его я сто раз в тишине прокручу И снова заплачу с ночною совой, На кнопку нажму и задую свечу. А если однажды нагрянет беда, И если порвётся спасательный круг, Я знаю, я верю – так было всегда: Поможет твой голос – единственный друг. Навеки расходятся наши пути, А ветер зовёт и скользит по плечу. Напрасно: ведь если куда-то идти, То только с тобой – без тебя не хочу. У властной судьбы ни о чём не прошу. Узды не порвать на канатах тугих. Но если я что-то ещё напишу, То лишь для тебя – не хочу для других. *** Если б можно было время обмануть И назад среди дороги повернуть, Я давно бы повернул и убежал К тем годам, где в колыбели я лежал. Там всё так же наши ходики идут, Там друзья мои меня не подведут, Там летает стая белых голубей, Там в футбол играют с громким криком: «Бей!» И деревья вырастают выше крыш. Там, набегавшись, ты крепко-крепко спишь. Там желания наивны и чисты, Над рекой сияют радуги-мосты, Там плывёт по морю белый пароход, Капитан даёт команду: «Полный ход!» Там никак не успокоится прибой И трубач стоит с серебряной трубой. Я хочу туда вернуться и пожить, Чтоб стихи об этом времени сложить, И синицу улетевшую поймать, И увидеть молодых отца и мать. МАМЕ Славься, квартал довоенных домов, Славьтесь, дороги, деревья и ямы, – Тихие улицы, старый Тамбов, Год тридцать первый – рождение мамы. Как я мечтаю уехать в Тамбов, Как мне охота увидеться с мамой! Пусть меня встретит средь милых дворов Старый мороженщик с белой панамой. Гордый камыш задремал у пруда, Тихо стоит на окошке алоэ. Хочется очень поехать туда, Взглядом счастливым окинуть былое. Где эта улица, где этот дом? Где тот фонарь, что горел до рассвета? Столько хорошего в городе том… Было – и нет его – кануло в Лету. Время несётся, как всадник, вперёд, Плачет, поёт и ликует природа… Только покоя никак не даёт Старый Тамбов тридцать первого года. ОНА БЫЛА Всю ночь кричала громко птица, Луна плыла. Мне мама не могла присниться: Она была. Варенье, что она варила, Ещё стоит. А свитер, как и говорила, Тепло таит. И платье, что она носила, Ещё висит. Но маму никакая сила Не воскресит. И вторит маятник упрямый Мне в унисон: Она была, и это самый Счастливый сон. Она была, но улетела В далёкий Рай. А возвратиться не сумела. Но мой сарай Хранит потрёпанную карту И два крыла. Я в Рай лечу, готовлюсь к старту, И все дела. В Раю, под яблоней цветущей, Что по весне Стоит, забыв про день грядущий, Я, как во сне, Увижу ангелов и маму И удивлюсь. Домой отправлю телеграмму, Что остаюсь, Что в понедельник на работу Я не приду, Часы настенные в субботу Не заведу… Вот только б вешняя природа Не подвела. Лишь только б лётная погода В тот день была. Я изучу маршрут до Рая, Зайду в сарай И, ничего не забирая, Отправлюсь в Рай. Надену я, чтоб не разбиться, Лишь два крыла… Нет, мама не могла присниться: Она была. СОЛДАТ СЕРАФИМ Солдат Серафим не вернулся с войны, В окопах погиб Сталинграда. А сосны стоят высоки и стройны, Мундиры надев для парада. Он в детстве стакан выпивал молока, Смеялся красиво и просто. Была гимнастёрка ему велика, Он был невысокого роста. Он был озорной городской мальчуган, Совсем никого не боялся. Старушки кричали ему: «Хулиган!», А он убегал и смеялся. И надо ж такому случиться: домой Солдат Серафим не вернулся. В атаке последней он крикнул: «За мной!» И в землю родную уткнулся. Он, руки раскинув, лежит на земле, И кровь вытекает из раны. На праздник Победы, на встречу в Кремле Другие придут ветераны. Стоит сиротливо стакан молока, Стареют отцы-командиры. А в небе плывут и плывут облака, И сосны надели мундиры. *** Я в сорок пятом навсегда остался, Для всех пропавшим без вести считался. Меня искали долгие полвека – Солдата, мужа, просто человека. И день за днём, покуда были живы, Писали письма в разные архивы, И на приём ходили в кабинеты, А по ночам в слезах шептали: «Где ты?» Над карточками плакали моими, А я всё знал и плакал вместе с ними. Теперь забыт. Но в жизни так бывает: Пришедший день о прошлом забывает. Но мне забыть не суждено, поверьте, Письмо из дома в маленьком конверте. А в том письме и слёзы, и приветы, И грусть, и довоенные рассветы. Настанет ночь, и мне опять приснится И то письмо, и дорогие лица, И первый бой, и первые утраты, И как от пули падают солдаты, Земля гудит и кровью истекает, От пота гимнастёрка промокает. Мне миномётов не забыть охрипших И всех своих товарищей погибших… Который год мне эти сцены снятся, И это будет вечно повторяться. Я с той войной ещё не расквитался, Я в сорок пятом навсегда остался. Я не погиб, я без вести пропавший, Безусый дед, давно легендой ставший. ЗАПОВЕДНИК Я в старый заповедник свой не каждого пущу. Я здесь вечернею порой мечтаю и грущу. Тут голубые небеса и звонкий детский смех, и всем, кто верит в чудеса, сопутствует успех. Я заповедник берегу от мелочных обид. Любовь на этом берегу с надеждой говорит. Плывёт за сказочной мечтой кораблик по реке. И в той мечте, с любовью той лежит рука в руке. Пусть заповедника и нет на глобусе пока, но никогда не видел свет прекрасней уголка. *** Я боюсь потерять эту лунную ночь, что под утро, как сказка, уносится прочь. Я боюсь потерять этот зимний мороз, и навязчивый запах плохих папирос, этот насморк проклятый, усталость и грипп, и открытой калитки простуженный скрип. Гололёд я боюсь потерять и туман, и скандалы с соседом, который карман мне порвал в пьяной драке у всех на виду, и речушку, куда я никак не приду: всё дела и дела, всё потом и потом, а года пролетают и быстро притом; эту жизнь, что бывает порой нелегка, и, как длинный роман, утомляет слегка, я боюсь потерять, я боюсь потерять — сам себе, как молитву, я стал повторять. *** Ныла ночами открытая ранка: как надоела ей боль-квартирантка! Боль вытекала по капле, но снова вдруг вспоминалось забытое слово, праздники, ссоры, улыбка, разлука... Боль без промашки стреляла из лука. То возвращалась, то вновь уходила, рваные раны мои бередила, бедную память тревожа ночами, старыми фото, былыми речами... Я эту боль на бумаге оставил. Текст написал, запятые расставил. Вот эти буквы, каракули, точки, горькие слёзы, неровные строчки, долгие проводы, краткие встречи, яркие звёзды и тихие речи. Спряталась робко под эту обложку. Пейте её по чуть-чуть, понемножку. *** Не смотри на небо часто: можешь улететь. Небо алчно и зубасто, есть у неба сеть. Осторожней, кто не знает: небо — как магнит. Никого не отпускает, всех к себе манит. Улетишь и не вернёшься: нет пути назад. В тёмном небе задохнёшься. Небо — это ад. *** Я всех друзей переживу. Мой Бог, за что мне эта мука? Я эти раны залижу как пёс, безропотно, без звука. Меня друзья пусть встретят там, куда я провожу их с болью. И по традиции сто грамм закусим молча хлебом-солью. Не надо говорить про то, как догорю закатом летним. Не опечалится никто: я буду уходить последним. *** Вчерашние вещи, как люди, болеют. О боли своей рассказать не умеют. Когда-то они украшением были, хозяевам верой и правдой служили. Теперь устарели — ненужными стали. Своё отслужив, износились, устали. Вчерашние вещи без боя сдаются, безжалостно бьются тарелки и блюдца. Машины ржавеют под солнцем палящим, тоскуя о прошлом, живя настоящим. ...За круглым столом Новый год отмечали. Теперь он скучает в тоске и печали. Он крепок ещё, он красив и надёжен, но в тёмном чулане лежит, обезножен. Как пели за этим столом и грустили, как всех, с кем ругались когда-то, простили, учили уроки и письма писали — он в этом чулане забудет едва ли. Такое забыть его сердце не может. Он болен. Лекарство ему не поможет. Он криком кричит, он пока ещё дышит, но крика хозяин его не услышит. Вчерашние вещи, простите нас, грешных, за то, что оставили вас, безутешных! *** Я видел: по небу душа человека летела. Она не спешила, со мной попрощаться хотела. А я торопился, боясь опоздать на работу, мне всё надоело, я ждал с нетерпеньем субботу. Вот старый автобус меня проглотил, как котлету. И я, и другие купили себе по билету. В стекло лобовое апрельское солнце светило, и три остановки, покуда дыханья хватило, по небу душа за автобусом нашим летела. Быть может, она до меня докричаться хотела, а я не услышал - за это себя ненавижу, что я никогда, никогда, никогда не увижу того пассажира, с которым мы ездили вместе в автобусе этом раз сто, а быть может, и двести. Он спал у окна, а потом, выходя на Садовой, как мальчик, размахивал старенькой сумкой бордовой. Теперь у окошка сидела солидная дама: зелёная блузка, очки, голубая панама. Подкрасила губы и выщла на улице Мира. Всё будто как раньше, вот только того пассажира мне так не хватало, поверьте, мне так не хватало!.. Я видел однажды, как в небо душа улетала. БЕРЁЗА Я снег люблю и не боюсь мороза. Но как-то ночью сильный был мороз. И от мороза умерла берёза. И мне, поверьте, жаль её до слёз. Я заболел от жалости, быть может, но не пойду в больницу по врачам. Берёзу жаль, и что-то душу гложет, я "Скорпионс" включаю по ночам. Моя берёза, бедная берёза! Тебя я жарким летом поливал. Я снег люблю, но не люблю мороза, - мороз берёзу ночью убивал. Как холодно стоять без одеяла зимой, в мороз, заплаканной, в слезах. Моя берёза у окна стояла и умирала на моих глазах. И воробьи, и жёлтая синица уже расположились на сосне. Берёза та и им не раз приснится, и я не раз заплачу по весне, когда увижу, как цветёт мимоза и розовеют клумбы пышных роз. Прости меня, погибшая берёза... Той страшной ночью сильный был мороз. ПЕРЕЕЗД Мой друг Парамонов со старой пилой смотрелся нелепо, и всё ж, сосновые доски пропахли смолой и гроб получился хорош. Старушка из третьей квартиры пришла, спросила: чем можно помочь? На небо Луна, как хозяйка, взошла, и выла собака всю ночь. Мне комната вдруг показалась мала, но крышку закрыли уже. Мне снова напомнила что-то смола о тех, кто на том этаже. Меня ж опустили на нижний этаж, на верхнем - снежок порошил. И все поспешили назад, в экипаж. Лишь я никуда не спешил. Автобус качало на спуске крутом. Заполнился плачем подъезд. И - "пухом земля", - говорили потом, и пили за мой переезд. И плакал сосед, что меня провожал, и пил за бокалом бокал. А я, переехавший, тихо лежал, и к жизни другой привыкал. Мой друг, что работает старой пилой, поставил на холмике крест. А новая комната пахнет смолой, как старые сосны окрест. ТАК ХОТЕЛОСЬ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ В шаль зелёную одета, над водой склонилась ива. С неба падала комета и печально, и красиво, ослепив волшебным светом, на осколки разлетелась. Быть счастливым этим летом так хотелось, так хотелось! Ветер листья растревожил, дождь заплакал, как ребёнок, всадник облако стреножил, и оно, как конь, спросонок понеслось по перелескам, издавая клич суровый. Дождь хлестал по занавескам, поливал паркет дубовый. Так хотелось быть счастливым, но, увы, не получилось: этим вечером дождливым счастье, видно, отлучилось. *** Я вперёд не смотрю, мне назад посмотреть интересней: что я видел когда-то, и где я, наверное, был. И былое мне кажется тихой, задумчивой песней: мне пропели её в колыбели, и я не забыл. Пусть сегодня опять, как малютка, рассвет улыбнётся, но люблю я, представьте, смотреть на старушку Луну. Я открою окно, и небесный колодец качнётся, я в бездонное небо серебряный ковш окуну. Я Луну зачерпну и любимую песню услышу. И опять разойдутся по звёздному небу круги, и опустятся звёзды, как яркие птицы, на крышу, я им стану слугой, не найти им другого слуги. И Земля развернётся, и я в этом небе растаю, до заката усну, да и звёздам пора отдохнуть. А потом, как всегда, я назад календарь пролистаю, чтоб вернуться под вечер, и снова Луну зачерпнуть. БЕЛЫЙ ГОЛУБЬ Белый голубь над городом нашим кружил. Он был юн и горяч, он на почте служил. Всех влюблённых он в городе знал наизусть и не ведал, что значит разлука и грусть. Но однажды тот голубь куда-то исчез. И внезапно весь город, оставшийся без почтальона, который влюблённых встречал, растерялся и, как сирота, заскучал. Видно, бедного, кто-то однажды поймал и красивую сказку жестоко сломал... Мне историю эту рассказывал клён. Он был молод когда-то, красив и влюблён, он живёт в нашем городе тысячу лет и о голубе помнит, которого нет. Я хотел бы, как голубь, летать в облаках, чтоб держали влюблённые в крепких руках по цветку и, как встарь, получали бы вновь драгоценный конвертик со словом "ЛЮБОВЬ". Я по голубю в землю слезу уронил, а под утро, беднягу, его заменил. Я на почте, как голубь, служить захотел и над городом голубем белым взлетел. Мне не страшно, а сердце, как птица, дрожит. Кто-то крикнул: "Смотрите, он снова летит!" Я, спустившись, ответил, что просто болел, но теперь я здоров и назад прилетел. И раскидистый клён отозвался: "Привет!" Занималась заря, начинался рассвет. Старый город проснулся и вверх посмотрел: белый голубь над городом нашим летел. *** Я утром встал, включил рассвет, от Бога получил ответ. Я, член Союза Высших Сил, вчера у Бога попросил, чтоб он прислал мне два крыла, больших и чёрных, как смола. Конверт на тумбочке лежал, я с ним на почту побежал. На почте я назвал пароль и взял большую бандероль, а в ней, волнуя и маня, лежали крылья для меня. Я развернул их и надел. Весь город на меня глядел, как я по воздуху летал. Я не разбился, не устал. Я в небе тучи разогнал, я стаю ангелов догнал и тихо, из последних сил, у них прощенья попросил за то, что молод и богат, что год за годом наугад путём неведомым иду и так боюсь гореть в аду! Один, послушав, загрустил, меня надеждой угостил. Другой меня поцеловал за то, что я не предавал, моя душа стремилась вверх, - какой, скажите, в этом грех? Езде предпочитал ходьбу и верил в лучшую судьбу. И я с небес вернулся вниз и опустился на карниз, и вместо крыльев - самокат, а в небесах пылал закат... Я поцелуй запомнил тот, и свой отчаянный полёт, и крылья, что тогда носил, я, член Союза Высших Сил. И каждый день назло ветрам рассвет включаю по утрам. КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ МАМЫ Закрываю плотно рамы, лампу не гашу. Колыбельную для мамы по ночам пишу. Рана в сердце одиноком ночью не видна. В небе, тёмном и глубоком, плавает Луна, отражаясь, как панама, в озере лесном. Колыбель, в которой мама спит спокойным сном, пусть тихонечко качнётся в сказочном краю. Колыбельная начнётся с баюшки-баю. На этаж поднялся выше лифт. Сверчок скрипит. Тише, мыши: кот на крыше. Мама сладко спит. *** Она и не знала, когда умирала, что будет так больно ему. Цветочек любимый, судьбою хранимый, не нужен теперь никому. Он слёзы глотает, что делать, не знает, тоскуя, стоит на ветру. Единственный мальчик, седой одуванчик, он весь облетитна ветру. Никто не поможет, а память тревожит в июльские ночи сильней. А боль не проходит, до сердца доходит. Зима б наступила скорей. Он выбрал бы ложе и умер бы тоже, и в снежном лежал терему. Она и не знала, когда умирала, что будет так больно ему. *** Ещё чуть-чуть, и я готов. Сопротивляться бесполезно. Вот-вот меня проглотит бездна, её пополнится улов. В руке сожму бокал вина для избавленья от печали. Мне страшно будет лишь вначале, но это - лучшая цена. Мы расквитаемся потом. Оставьте, господа и дамы! Я - сын, мне не хватает мамы на этом свете и на том. *** Они знали её молодой, беззаботной, как солнечный день. Эти дни пронеслись чередой, опустилась вечерняя тень. Как хочу я запрыгнуть в трамвай и, январь позабыв навсегда, отыскать тот безоблачный май, когда мама была молода. Раз в году зацветают сады и становится вишня седой. Жаль, что так поредели ряды тех, кто помнит её молодой. *** Почему же так случилось, что ты шла и улыбалась, а потом остановилась и в позавчера осталась? И теперь в моё оконце, обделённое покоем, светит ласковое солнце одному, а не обоим. Почему смеются дети и в фудбол играют дружно? Если нет тебя на свете - ничего уже не нужно. И который вечер кряду, посмотрев в пустое небо, я один на кухне сяду, чай налью, отрежу хлеба, помолчу, окно открою, успокоюсь понемногу, слёзы выплеснув рекою... День прошёл - и слава Богу. ДО ПЕРВОЙ ПОТЕРИ И жизнь хороша, и ликует душа, и все без ключей открываются двери, и солнце по небу плывёт не спеша - до первой потери, до первой потери. До первой потери так хочется жить! Потеря по-своему всё перемесит. А если её на весы положить - она перевесит, она перевесит. Она перевесит грибные дожди, победы, успех, золотые медали, "не надо", "ещё", "не хочу", "подожди" и счастье, что нам на руке нагадали, и тихий рассвет на обрыве крутом, и омут, в который ныряли отважно до первой потери... Что будет потом - не так уж и важно, не так уж и важно. *** Тридцать восемь, тридцать восемь - это осень, это яблоки созревшие, как дети, это тонкий и манящий запах сосен, это старости безжалостные сети. Тридцать восемь, тридцать восемь - это осень, это тихое прощальное "До встречи под каштаном, у калитки, ровно в восемь..." И усталые, опущенные плечи. Это августа последние зарницы, так задорно полыхающие где-то. Оттого-то, видно, и не спится, что прощается со мною лето. ЗВЕЗДА Вот про таких, как он, всегда ходило много разговоров: - Глядите, местная "звезда"!- смеялись люди у заборов. Но вся мирская суета его как будто не касалась. В свои солидные года он над землёй летел, казалось. Но улетать не думал он, и быть звездою не стремился. Он просто вышел на балкон и в тёмном небе растворился. Куда-то мчались поезда, жизнь в долг брала и возвращала. А в небе новая звезда уснувший город освещала. БОЛЬНИЧНОЕ Полночный час, а мне не спится, я всё о будущем мечтаю: перешагну порог больницы, и тихим облачком растаю. И растворюсь в водовороте, и покорю такие дали, и на опасном повороте не перепутаю педали... Нас пятеро в одной палате. Один храпит, другой не слышит... Сестра в коротеньком халате сидит, конспект устало пишет. Ах, эта тихая больница! Кому - укол, кому-то - утку. Все спят. А мне опять не спится: я размечтался не на шутку. ОСЕНЬ За окном листы кружатся. Пышный клён к зиме худеет. С поздней осенью сражаться он, как прежде, не умеет. Он пощады не попросит у безжалостной злодейки. Он покорно листья сбросит, как последние копейки. Упадут на землю лица в ожиданиях напрасных. И ему не раз приснится мягкий холмик листьев красных. СТАРИКИ Они беспомощны, как дети, и непоседливы, как внуки. Им непонятны ритмы эти. У них заботливые руки. Соседку из квартиры пятой уже на лавочке не встретишь, и не поздравишь с новой датой, и на улыбку не ответишь. И вишней, что потом созреет, ей никогда не насладиться: она тихонько заболеет, и всё прошедшее приснится: и тот каштан, и та дорога, и мужа смерть, и свадьба внука... Ещё чуть-чуть, совсем немного... Ах, эта горькая разлука!.. Они наивными глазами глядят, как годы их уносят, и молодыми голосами у нас с тобой прощенья просят. Как будто что-то натворили, как будто в чём-то виноваты, как будто не они дарили нам жизнь. Их пёстрые халаты уже давным-давно не в моде. Им нелегко самим одеться. Они по солнечной погоде скучают и выходят греться. Лелеют каждое мгновенье, всё чаще плачут и болеют, и, как вишнёвое варенье, нас в зимний холод обогреют. СКРИПКА День догорал, когда печали на красные ложились клёны. Они, уставшие, качали свои осенние короны. И вот, в последний час заката, когда слова и чувства зыбки, как запоздалая расплата, раздался тихий голос скрипки. Горел закат. Пылала осень. Её несмелая улыбка коснулась всех. Тумана просинь уже легла. Но пела скрипка. И тот мотив, как гимн прощальный, напомнил завтрашнее лето. Осенний лес, сквозь сон печальный, её благодарил за это. В волненье сладостном, как прежде, природа сонная проснулась. Былое вспомнилось, в надежде, что лето будто бы вернулось. И можно по второму кругу любить, страдать и возрождаться, превозмогая жизни муку, и этой мукой наслаждаться. И успокаиваться рано, и рано подводить итоги, пока болит на сердце рана, и не исхожены дороги, пока ещё влекут расветы, пока ещё манят закаты, и звуки нас волнуют где-то. и запахи зовут куда-то, пока ещё не дописали хотя бы маленькую строчку, пока ещё не всё сказали - нам рано в жизни ставить точку. *** Я ещё напишу, я ещё нарисую. Я не верю. что жизнь пронеслась, как волна. Ни о чём не прошу и ничем не рискую. Я и так от неё получил всё сполна! Я ещё подышу, я ещё поволнуюсь, как бумажный кораблик по бурной реке. Я плыву на рассвете, закатом любуясь, и анютины глазки сжимаю в руке. Позади - километры расставленных точек. Прокутил - миллионы, в запасе - пятак. Я ещё допишу эти несколько строчек. Вы простите меня, если что-то не так. МОЯ ЗВЕЗДА Я полную корзину звёзд набрал во время звездопада. Я их своим друзьям отнёс: мне одному немного надо. Мне хватит звёздочки одной, мы очень чем-то с ней похожи. Я к ней привыкну, как к родной, - она ко мне привыкнет тоже. Я положил её в кулёк, я ей придумал имя - Лена. Она, как красный уголёк, лежала тихо и смиренно. Мы были в комнате вдвоём. Я говорил, она молчала. Былая жизнь в дверной проём ушла навечно. Но сначала, состряпав наскоро обед, мы застелили стол газетой. Мы ждали миллионы лет, чтоб посидеть на кухне этой. А вечером взошла Луна. Заснули все, а нам не спится. Печально на ухо она шепнула: "Нам пора проститься". Её удерживать не стал. Судьба звезды не в нашей власти. "До скорой встречи," - ей сказал. Моя душа рвалась на части. И так хотелось повторить тот разговор на кухне старой. Мы были, что и говорить, - наполовину звёздной парой. Я каждый вечер встречи ждал, смотрел на небо непременно. Я точно знал, я точно знал, что там моя сияет Лена. Я от разлуки угасал. Я так жалел, что здесь остался. Я ей звонил, я ей писал... Когда торжественно поднялся экскорт осенних птичьих стай, она сказала: "Я скучаю. Ты, если сможешь, прилетай". Я ей ответил: "Вылетаю". Перед дорогой посидел. Я понимал, что путь не близкий. Рубашку новую надел. Друзьям не стал писать записки. Висит фуражка на гвозде. Часы пробили многократно. Я полетел к своей звезде. И вряд ли к вам вернусь обратно.