Наталья Леванина

Эмма

Жировки приносили в течение всего месяца. И всякий раз, получив очередной квиток, Эмма принималась собираться на почту. Каждый выход за пределы квартиры сопровождался массированной подготовкой.  Накануне Эмма тщательно мылась, закручивала на  бигуди свои химические кудельки и боролась с морщинами.  Боролась истово. Она с ненавистью  разглядывала свою вышедшую из-под контроля кожу, не реагирующую даже на последнюю новинку из телевизора - дорогущий крем. «Всё врут! – возмущалась она. - А сказали, что крем от морщин №1 в мире. Я из своей пенсии отвалила целых 250 рублей. А он  ни на что не годен! Как кукожилось  всё, так и продолжает! Ещё и хуже!»

В дело шли народные рецепты, примочки и притирки, почерпнутые из того же ящика.  Кисломолочные маски, снадобья из яичных белков с мёдом, умывание хозяйственным мылом.  Но эффект от них, а также от всемогущих некогда дрожжей был  теперь кратковременным. Не успевала она выйти из дому, как физиономия уже в лифте буквально сдувалась и обвисала.

Эмма злилась: «Зеркал понавешали! И кому они тут нужны, в лифте? Что, спрашивается, рассматривать?»  И  демонстративно отворачивалась от бликующего  полотна.

 А вчера Эмму вдруг осенило. Сидя в ванне и оттирая пемзой  свои сморщенные пятки, она вдруг поняла: надо идти на радикальные меры. Не получается по-хорошему - вдарю по этим заразам пемзой. Пяткам помогает - поможет и физиономии. Выведу, наконец, все  свои шероховатости и неровности. Отпарю и отполирую.

 Долго думать Эмма не привыкла. Сказано – сделано! Налила воды погорячее и стала что было мочи заныривать, доводя лицо до состояния пяток. Когда оно, наконец,  нужным образом размягчилось и как губка напиталось водой, Эмма с колотящимся сердцем и мушками перед глазами, но с невероятным азартом и верой в результат  принялась на ощупь тереть шершавой пемзой  все свои проблемные места.

  Начала с морщин под глазами. Их чёлкой не прикроешь. Этих гадов мы ликвидируем в первую очередь. Процедурка было не из приятных, но боли Эмма никогда не боялась. А упрямства ей было не занимать. Сколько надо – столько тёрла и терпела, невзирая ни на что. Хуже-то не будет!

 Дальше пришла пора разобраться с губно-носовыми, или как их там… носогубными, что ли, складками,  один хрен. Они просто жутко  её уродовали, искажая  вечно-оптимистичную девичью сущность.

 Морщины  резко делили  лицо на три неравные части, выводя в центр внимания то, что  теперь она называла грустной куриной гузкой. Какая-то злостная сила тянула  её губы вниз, придавая  лицу  скорбное выражение. Такой получался придурошный Пьеро.

Конечно, земное притяжение действовало и на другие части лица и тела, расплющивая и уродуя Эммины  прелести.  Но в районе рта оно вело себя просто разнузданно. Явно насмехаясь над ней,  оно кривило и оттягивало  её гордость - пухлые губки - в район того, что раньше называлось женской шеей, а теперь было просто сморщенным зобом.

 Но зоб был Эмме не страшен, его всегда можно замаскировать пышным цветком, платочком, воротом. А вот с тем, что повыше, что не скроешь, что-то делать, действительно, надо. И Эмма, сидя в ванне,  мстительно полировала пемзой верхнюю губу и подбородок, желая раз и навсегда покончить с этой оскорбительной возрастной метаморфозой.

Когда, управившись, она подошла к зеркалу, то едва не лишилось чувств.  На неё оттуда глянула красная расцарапанная харя с щёлочками  опухших розовых глазок. Менее стойкая женщина от увиденного просто рухнула бы оземь, после чего долго бы лечилась,  причём у дерматолога - в последнюю очередь.

Эмма была не из таких. Для начала она воспользовалась советом телевизионного лекаря и по-быстрому смастерила себе примочку из подручных средств, рекомендованных Геннадием Малаховым. Однако кожу стало так драть, что даже терпеливая Эмма  решила попробовать что-нибудь  менее болезненное, да и менее пахучее. В ход пошёл означенный крем №1. Лица он ей, конечно, не вернул, но драть стало поменьше. Сгодился.

«Хорошо хоть муж умер, - рассуждала Эмма, накладывая на лицо жирный слой крема, - а то бы  помер от страха».

  Однако как быть с жировкой?  Задержусь с оплатой – ещё из дома выгонят. За неуплату. По телевизору показывали. Вначале телевизор отберут, а потом и саму – под зад коленкой. И то сказать, что за жизнь без телевизора!

Можно, конечно, сына попросить, но он занят, много работает. Может, соседская Галка заплатит? Так какая-то необязательная она, всё забывает!  Нет, видно придётся идти самой. Намажусь завтра тональным кремом, надену чёрные  очки, закутаюсь в шарф – никто и не поймёт, что человек меняет кожу.

На следующее утро она так и сделала. Обмазалась, обмоталась и двинула. Пробираясь на каблуках по рытвинам и наледям, которых в конце  этого марта  в их дворе было великое множество, она утешала себя мыслью, что в таком видоне её никто из знакомых не увидит по одной простой причине – их уже нет на этом свете.

 Но главное -  сейчас она дойдёт  до почты, выстоит в очереди, заплатит и  ничего никому не будет должна, так что  выгонять её будет не за что. И будет  она жить спокойно  дальше. До следующей жировки.

Почта располагалась на соседней улице, метрах в трёхстах от её квартиры. Но наледь, каблуки и чёрные очки сделали этот путь непростым и неблизким. Когда же, добравшись, наконец, до почты и отстояв час в пенсионерской очереди, Эмма оказалась у нужного окошка, то обнаружила, что в сумочке её нет главного – самой платёжки, а также приготовленных на оплату денег.  Поиски в кармашках и многочисленных сумочных отсеках ничего не дали. Пришлось возвращаться домой несолоно хлебавши.

Вражеское зеркало в лифте могло бы и добить, не будь Эмма  женщиной крепкого десятка.  Отражение с хирургическим бессердечием высветило неровные  борозды тонального крема, размытого обильным  потом, струящимся из-под глубоко натянутого берета. Багровые царапины предательски вылезали из-под очков. А на носу, на левом его крыле, (о, ужас!) примостилась незамеченная прежде голубоватая ссадина. В общем, кошмар!

Дрожащими руками отперев дверь на своём восьмом этаже, Эмма бросилась к  родному зеркалу, бледно мерцавшему в глубине прихожей. Здесь она ничего страшного, слава богу, не увидела. Все шероховатости и неровности были мастерски замаскированы. Сама она, если и смахивала на кого, так на таинственную Мату Хари. Это её вполне устраивало. А в лифте, сволочи, устроили настоящую  травлю -  палят иллюминацию, сжигают наши денежки!  Надо будет в ЖЭК пожаловаться. Или  лучше сразу Путину написать. У неё с ним особые отношения. Президент не так давно лично прислал её поздравление с праздником Победы.

 Вот и напишу, решила Эмма, и приступила к поиску своей пропажи. Её не было ни в серванте, ни на столе, ни в другой сумочке. Кражи вроде бы не было, всё остальное было на месте.  Да и сто четыре рубля за газ  не такая уж великая сумма. К тому же она хорошо помнила, что с вечера положила всё, что надо, в свою чёрную сумочку - ту самую, с которой ходила платить. И она вытряхнула содержимое  сумки на стол.

 В тот момент, когда на стол вывалились все её дамские причиндалы,  палец коснулся шероховатости от запертого на молнию  внешнего кармашка. Расстегнула. Так и есть! Всё  на месте, лежит себе в целости и сохранности! И деньги, и жировка. Ну, что? Надо идти снова. Да поторапливаться, а то закроются на обед. И усталая Эмма, не вылезая из высоких каблуков, снова нацепив на нос чёрные очки и закутав подбородок в пёстрый шарф, двинула в обратный путь.

Всю  дорогу она ругательски  ругала себя старой склеротичкой, идиоткой, которой не помогает даже… как её… как называется  то лекарство, что она регулярно пьёт для памяти? Вот чёрт!   Даже название таблеток,  и то забыла. Неважно. Главное, физиономия когда-нибудь заживёт, и появится у неё нежная младенческая кожа безо всяких там морщин, рубцов и складок. Непротивно будет в зеркало на себя смотреть. А склероз её не волнует. Что надо – то помнит. А если не помнит – значит, и не надо!

На почте  Эмму пропустили без очереди. Девушка в окошке, заприметив её, велела подходить, мол, своё она уже отстояла…  Звучало как-то двусмысленно. Уж не на возраст ли она намекала? Но разбираться было некогда. Эмма заплатила свои сто четыре рубля и двинула домой, поправляя очки и натягивая шарф.

Из церкви, стоящей неподалёку, под звон колоколов потянулся народ, видимо, закончилась служба. Ну и нарядились же эти женщины!  Тёмные юбки балахоном из-под пальто, одноцветные платки, завязанные безо всякого форсу; грима и следа нет,  вид у женщин, прямо скажем,  какой-то… комолый. 

Нет, это Эмму решительно не устраивало. Зря сын твердит ей про церковь. Она и дома молится. А в общественном месте как можно женщине так выглядеть?  Надо бороться с возрастом до последнего, а не добавлять его.   Вот она и борется, не щадя живота своего.

Ожидая в подъезде лифт, Эмма  вдруг  шлёпнула себя по расцарапанному лбу: «Кавинтон! Так это лекарство называется! Кое-что помню ещё!  Поборемся с дряблостью! Побоооремся!» - и весело, по-детски рассмеялась.