Анатолий Жигулин 

         «И ВЕЧНОЙ КАЖЕТСЯ ЛЮБОВЬ...»

         Он приехал еще молодым в Москву из провинции и, как многие талантливые иногородние, естественно влился в живой, горячий поток поэзии «шестидесятничества». Очень скоро выяснилось, что его место среди сверстников  – единственное, что в отличие от нас, вчерашних студентов, он, лирик до мозга костей, успел как «враг народа» пройти через адские испытания: в Воронежской тюрьме, на пересылках, иркутском лесоповале,  рудниках Колымы. То, о чем он писал, сначала в стихах, а потом в своей незабываемой книге «Черные камни», нам и не снилось. То, как он писал, переворачивало душу, поражало  выстраданностью каждого слова и интонации.

        Жигулин по отцу, скромному почтовому служащему, Раевский по матери, Анатолий и нам давал уроки мужества и благородства, столь свойственных его предкам. Не от Владимира ли Федосеевича Раевского, поэта-декабриста, друга Пушкина, прадеда матери, унаследовал Толя сознание высокого долга перед Родиной и людьми?

         «Прозрачные дни» - так называлась одна из его книг. Прозрачность поэтического почерка, победившая мрак и безнадёгу той, страшной юношеской темницы, и составляет его особую черту, освобождает для него особое, траурное по краям, но  лучезарное изнутри пространство в поэтической вотчине Кольцова, Некрасова, Есенина, Бунина, Твардовского.                                                     

                                                                 Тамара Жирмунская

ОТЕЦ

В серый дом

Моего вызывали отца.

И гудели слова

Тяжелее свинца.

И давился от злости

Упрямый майор.

Было каждое слово

Не слово – топор.

-          Враг народа твой сын!

Отрекись от него!

Мы расшлепаем скоро

Сынка твоего!..

Но поднялся со стула

Мой старый отец.

И в глазах его честных

Был тоже – свинец.

-          Я не верю! – сказал он,

Листок отстраня. -

Если сын виноват –

Расстреляйте меня.

1962

***   ***   ***

Полынный берег, мостик шаткий.

Песок холодный и сухой.

И вьются ласточки-касатки

Над покосившейся стрехой.

Россия...Выжженная болью

В моей простреленной груди.

Твоих плетней сырые колья

Весной пытаются цвести.

И я такой же – гнутый, битый,

Прошедший много горьких вех,

Твоей изрубленной ракиты

Упрямо выживший побег.

1965

НАПУТСТВИЕ

Будешь вольною птицей,

Будешь яркой звездой.

Будешь гордо кружиться

Над землей, над водой –

Если будет в тетради

Только правда одна,

Если легкости ради

Не пригубишь вина.

Не того, что хмельное

На победных столах,

А того, что больное

Жаждой славы и благ.

Эти сладкие «яства»

Нам, поэтам, - беда.

Ведь при них от лукавства

Не уйти никуда.

Лишь бы правды погуще,

Как Твардовский сказал,

А не райские кущи

И стотысячный зал.

И медалей не надо –

Суета и хвальба.

Нам, поэтам, награда –

Это наша судьба.

И была бы тревога

За Отчизну, страну.

Остальное – от Бога,

Как рекли в старину.

1985

***   ***   ***

Давно с берез слетели листья,

И на рябинах у крыльца

Повисли трепетные кисти,

Как обнаженные сердца.

И всюду видится нетвердость,

Непостоянство бытия...

И не горит, как мокрый хворост,

Душа притихшая моя.

И сердце бьется неприметно.

Оно устало на весу

Дрожать от холода и ветра

В пустом неприбранном лесу.

1964

***   ***   ***

Опять я подумал о родине,

Где стынет в росе лебеда,

Где в старой замшелой колодине

С утра холодеет звезда.

Там черные тени в дубраве

И белый над берегом сад.

И можно не думать о славе

И слушать, как листья летят...

Там речка прозрачна, как детство.

Там рыжим кустам камыша,

Наверное, точно известно:

Бессмертна ли наша душа.

1970

***   ***   ***

Соловецкая чайка

Всегда голодна.

Замирает над пеною

Жалобный крик.

И свинцовая

Горькая катит волна

На далекий туманный

Пустой материк.

А на белом песке –

Золотая лоза.

Золотая густая

Лоза-шелюга.

И соленые брызги

Бросает в глаза,

И холодной водой

Обдает берега.

И обветренным

Мокрым куском янтаря

Над безбрежием черных

Дымящихся вод,

Над холодными стенами

Монастыря

Золотистое солнце

В тумане встает...

Только зыбкие тени

Развеянных дум.

Только горькая стылая

Злая вода.

Ничего не решил

Протопоп Аввакум.

Все осталось, как было.

И будет всегда.

Только серые камни

Лежат не дыша.

Только мохом покрылся

Кирпичный карниз.

Только белая чайка –

Больная душа -
Замирает, кружится

И падает вниз.

1973

***   ***   ***

                    Памяти Виктории Д.

О, жизнь моя! Не уходи,

Как ветер в поле.

Еще достаточно в груди

Любви и боли.

Еще дубрава у бугра

Листвой колышет

И дальний голос топора

Почти не слышит.

И под ногой еще шуршат

Сухие прутья.

И липы тонкие дрожат

У перепутья.

Еще шуршит по жилам кровь

В надежде вечной.

И вечной кажется любовь

И бесконечной.

Но с каждым годом уже круг

И строже время

Моих друзей, моих подруг,

Моих деревьев.

О, хрупкий мир моей души

И даль лесная!

Живи, блаженствуй и дыши,

Беды не зная...

Прозрачен лес, закат багров,

И месяц вышел.

И дальний голос топоров

Почти не слышен.

1980, 1987

***   ***   ***

                     В.М.Раевской

Крещение. Солнце играет.

И нету беды оттого,

Что жизнь постепенно сгорает, -

Такое вокруг торжество!

И елок пушистые шпили,

И дымная прорубь во льду...

Меня в эту пору крестили

В далеком тридцатом году.

Была золотая погодка,

Такой же играющий свет.

И крестною матерью – тетка,

Девчонка пятнадцати лет.

И жребий наметился точный

Под сенью невидимых крыл –

Святой Анатолий Восточный

Изгнанник и мученик был.

Далекий заоблачный житель,

Со мной разделивший тропу,

Таинственный ангел-хранитель,

Спасибо тебе за судьбу!

За годы терзаний и болей

Не раз я себя хоронил...

Спасибо тебе, Анатолий –

Ты вправду меня сохранил.

1976

***   ***   ***

Вхожу, как в храм,

В березовую рощу,

Где мшистый пень –

Подобье алтаря.

Что может быть

Торжественней и проще:

Стволы дерев

И тихая заря?

От горькой думы,

От обиды черной,

От неутешных

Подступивших слез

Иду забыться

В этот храм просторный

К иконостасу

Розовых берез.

1980

РАЗДУМЬЕ

                   Во время шкуровских погромов в Воронеже

                   семья Раевских прятала в своем доме еврейских детей.

                   Одевали им на шею крестики: крещеных бандиты не трогали.

                                                                        Из рассказа моей матери

                                                                        Е.М.Раевской

Отдам еврею крест нательный,

Спасу его от злых людей...

Я сам в печали беспредельной

Такой же бедный иудей.

Судьбою с детства не лелеем

За неизвестные грехи,

Я мог бы вправду быть евреем,

Я мог бы так писать стихи:

По дорогой моей равнине,

Рукой качая лебеду,

С мечтой о дальней Палестине

Тропой российскою иду.

Иду один, как в поле ветер.

Моих друзей давно уж нет.

А жизнь прошла,

И не заметил.

Остался только тихий свет.

Холодный свет от белой рощи

И дальний синий полумрак...

А жить-то надо было проще,

Совсем не так, совсем не так...

Но эту горестную память

И эту старую поветь

Нельзя забыть, нельзя оставить,

Осталось только умереть.

А в роще слышится осина.

А в небе светится звезда...

Прости, родная Палестина.

Я не приеду никогда.

1980

ИЗ НУМИЗМАТИКИ

Здесь пролегали

Древние пути.

Шли корабли,

С волной и ветром споря.

Но все ж не смог я

Талера найти

На берегу

Играющего моря.

Зато вокруг

Блестели серебром –

И на густой хвое

Прибрежной тропки,

И на песчаном пляже

За бугром

Лишь полуталеры –

Пивные пробки.

ЛЮБОВЬ

Ах, Ирина, Ирина! Совсем не беда,

Что судьба берегла нас не очень.

Что осенних берез

Золотая слюда

Затаилась

В предчувствии ночи.

Что останется в мире

От нашей любви,

Если мир не погибнет от взрыва?

Будут плакать о нас

По ночам соловьи

И черемуха виснуть с обрыва.

Будет радостный мир

Родников, лопухов.

Будет трепет ветлы и романса.

Я тебе посвятил

Три десятка стихов.

Пусть забудутся все,

Если жребий таков.

Лишь бы сын наш любимый

Остался.

1985