Сергей Главацкий Мой солдат   Мой боец, мой солдат, я теряю тебя, Будто армию, будто победу над злом. Если ангелы спят, когда демоны спят, Я тобой прикрываю себя, как крылом. Я тобой прикрывался, ты этим – жила, Это был твой суровый солдатский паёк. Моя армия больше не стоит крыла, О ней грустные песни сирена поёт. Твоего офицера знобит, мой солдат, И победа над злом далека, за рекой. Я поднялся на борт, и – уносит вода Твоего офицера домой, на покой. *** КРАСНАЯ КНИГА 1 Медленный зверь возвращается в ад, Поенный пеплом, корнями и снегом. Что ему нынче конвой или нега, Ведом ему только вектор «назад». Медленный зверь возвращается в круг, Сломленный сонмом чужих приключений, Сквозь можжевеловый саван мигрени, Сквозь мимикрию к ней прежних подруг. Каждый и каждая зверя – оставь. Сам – мимикрия огня и дыханий, С нимбом из чьих-то сухих подсознаний, Медленный зверь возвращается в явь. Мимо миров, безразличных к сынам, Согнанных в тучу движеньем обмана, Брошенный будущим и постоянным, Медленный зверь возвращается к нам. 2 Меченый зверь всех распятых мрачней: Рыжие кони и бледные кони, Адские твари – на каждой иконе, Но за спиною того, кто на ней. Средь задохнувшихся солнц-недотрог Меченый зверь облетает, как роза, И осыпается выжженной прозой, Будто бы сказочный единорог. Всё ему – меридиан, параллель, Одновременно – экватор и полюс, То ли над бездной ползти, то ли в поле, То ли октябрь встречать, то ль апрель… Меченый зверь компостирует дни, Но – одиноки и утлы дороги Их, ибо все они – единороги, Хоть и зовутся конями они. 3 Загнанный зверь слепотой осаждён, Держит в котомке – гербарий агоний, И – уступает безликой погоне Место под Вегой, всем Млечным Путём. Сонмом пустот облицован вокзал Судеб, куда не свернёшь – задремотье. Всем – и душой, и рассудком, и плотью – Загнанный зверь попадает впросак. Кто его знает, зачем он таков – То ли по-своему жизнь прожигает, То ли всеядные яды ласкают Мойр по ту сторону мёртвых веков. Хоть и не теплятся в жухлой траве В кладезях пепла, в нордических трюмах Тихие, тихие белые шумы, Всё ещё слышит их загнанный зверь. 4 Раненый зверь – суть – обратный отсчёт. Язвами взят он в кольцо и помечен. Он истекает туманом картечи, Воском и ртутью, и – кровью ещё. Пусть Млечный Путь смотрит зверю в глаза! Веге во ртутную лужу пора лечь. Всё, что осталось от мира – паралич Огненных нот в саблезубых лесах. Раненый зверь знал свой собственный срок. И оберег, и тотем его – нежность. Но среди тех, кто плетёт безутешность, Он ничего для тебя не сберёг. Словно обрыв, на котором не спят, Словно успенье, которым не дышат, Раненый зверь – и всё ниже, и выше. Он – и себя не сберёг для тебя. *** ОКОЕМ СЛЕПОТЫ Опаздывающий на казнь Незамедлительно и точно, Дантес мой, друг – палач – соблазн! – Ты улыбнулась внеурочно! Нас кто-то смехом запугал, И жернова подводных зодчих Спилили корни томных скал, Где заплетали косы ночи. Монетой с тысячью сторон, Упавшей в прорубь паранойи, Не оплатить счастливый сон, Который нас пытал весною. И в глазомере слепоты Нам не простить такую осень, Где есть – отдельно – я и ты, Где нас в карманах Завтра носит. Друг другу нечем угодить, Ведь дебри дней – из парафина. И очень хочется простить, Но понимаем, что – невинны. *** ГАВАНЬ Потому что никто не возьмёт на поруки Эту тихую гавань и сизое море, Потому что помечено место разлуки, Потому что иссохли суставы историй, И никто ни в кого здесь не сможет влюбиться – Заколдовано нами под оттепель место. Эта гавань останется лишь заграницей Для таких же, как мы – из свинцового теста, Из сердечного шума, предсмертной икоты… Ты придёшь сюда – завтра и луны увянут, Я приду сюда – осенью, сносятся – годы… Мы опять разойдёмся, как рваные раны- Континенты, как в кубике Рубика – бездны. Но никто никогда не предъявит к ней исков. Здесь увидев друг друга, однажды, так тесно, Наши души мгновенно сменили прописку. Эта гавань приклеилась к ветру, прилипла, Словно пальцы циклопов застряли в пассатах… Этот ветер не сдвинется с места и, хриплый, Не смахнёт эти склоны с собою в закаты. Заворожена гавань волнами и нами, Стала – нашей и больше ничьей – априори… Потому что ей – нашего – хватит – цунами, Потому что ей – вдоволь и – нашего – горя… *** ПОХОД Под вечер гадают в глубоком окне наважденья, И воск, и кофейная гуща, и карты – мухлюют. Дрожа, у обрыва над тьмой мир стоит на коленях. Дрожа, бездна бездну – смешит, бездна бездну – целует. Сквозь райские птицы туманностей, их гоголь-моголь, Проходишь навылет, и кротки пугливые совы. Ты маленький леший миров, и осенняя тога Твоя извивается пламенем лун бирюзовых. Смотри: заземлившиеся, угловатые люди Не слышат твой пульс, не пульсируют вместе с тобою, И капсулы тел их обтянуты войлоком буден, Они герметичны, у них – нет пути к водопою. Они не заметят тебя, пока ты – несомненно – Туда не вернешься, блистающей, юной, беспечной. Но Здесь – твое место, и ты, домовенок Вселенной, – Ты знаешь теперь: твоим пульсом пульсирует вечность. … Промозглой Вселенной кофейная гуща угрюма. Линяя, шуршит под ногой насыпь звезд-привидений. Внезапно бессмертные люди в текучих костюмах, Тебя увлекают – в свой каменный век, в свои сени. И ты так прекрасно нелепа среди всех осколков Их душ, облаченных в периоды полураспада. Они от тебя отвернутся так скоро, как только Постигнут, насколько ты лучше их всех, вместе взятых. *** Внимательно подслушивай теченье времени Сквозь жабры раковин морских. Ведь сплюнет океан в каком-то декабре меня На берег, в хищные пески. Найди следы руки моей на древних крейсерах, Распробуй кровь мою в воде Вот этих наводнений, океанов, гейзеров… Мои улики есть везде. И будет пауза. Молчанье певчих раковин Морских – тебя насторожит. Ухмылки будут с каждым днём всё одинаковей У неприкаянной души. В иных мирах ли, иль в иных тысячелетиях Искать тебя – не скажет Высь. Кольчуга следопыта видит в нас комедию. Найди, найди меня! Явись! Я вижу в небесах кровавые стальные ножницы, Времён взрезающие ткань. Но ты успеешь. Ты зарю возьмёшь в помощницы. Ты будешь вовремя. Предстань! *** 3-Й МУЖ И 5399256031-Й МУЖЧИНА ЛИЛИТ Ты – Лилит, и поэтому ты, непременно, Люцифера жена, ты – в аду, на мели. Ты пьяна изобилием ласк и измен, и Слишком долго пьяна, незнакомка Лилит. Каково же тебя ожидает похмелье – Представляешь? О, нет. Но, от страха дрожа, Пить похмелье боишься, робеешь пред зельем… Из убежища мглы тебе страшно бежать. Но захочешь и ты – постоянного счастья, Из которого даже и выхода нет, И тебе надоест Князя Тьмы сладострастье И лукавая правда, и ты сатане Дашь пощёчину, и – Судный День разгорится Искромётной зарёю над адом Земли, И его, шалопая, накажут жар-птицы… Вот тогда-то ко мне ты приедешь, Лилит. И – ты вспомнишь Адама в столетних морщинах, Люцифера забудешь, он станет чужим, И поймёшь: существуют другие мужчины, И за счастьем надёжным – ко мне прибежишь. Пусть кровавые дервиши пляшут с зенитом, Их сознанья - фантомов рисуют вдали. В Судный День, когда все навсегда станут квиты, Ты ко мне переедешь, дикарка Лилит. *** (1) … в коктебеле В нашем доме, где море нас без толку ищет, Где друг в друга влюбляются ветхие вещи, Размножаются все вещества и предметы – Слишком лёгкое солнце горит пепелищем, И над ним, и под ним – волны блещут и плещут, И лучи покрываются красного цвета То ль мурашками, то ли веснушками, или Негативом воздушным окажется память… Где нас не было тысячу лет или больше, Где мы не были вовсе, а может, не жили Никогда – в этом доме всё создано нами, И пока мы отсутствовать в доме продолжим, Это синее, многоугольное море Нас продолжит искать, натыкаясь на стулья, И до белых листов зачитает все книги, И в надежде, что мы не отринем историй Человечьих, не бросим планетного улья, Будут верить, что все невесомые блики Старомодного солнца – навечно, навечно, Что сюда мы вернёмся когда-нибудь, двое, И поселимся здесь, средь почивших прибоев, Исхудавших лучей и вещей скоротечных, Где нас любит, увы, только лишь неживое, И поэтому только – мертвы мы с тобою. (2) в вавилоне... Мы уходим со сцены, как стылые мифы, И сжигаем свои города, как трипольцы… Ты – ищи в незабудках забвенье, не меньше, В корабелах – заблудшую душу Сизифа, И циклоном лети – в обручальные кольца, И таись – в биомассе свихнувшихся женщин! Дом стоит, как стоял и – трепещут его льды… Нам еще предстоит мерить кожи младенцев, Будет время почувствовать Гердой и Каем, И – Адамом, и – Евой, Тристаном, Изольдой… Этот мир слишком ветренен для поселенцев, Вавилон сингулярен и не-иссякаем, Но когда-то – когда-то! – в преддверьи амнистий Всех несбыточных грез и свиданий искомых, Мы уляжемся, будто бы бури столетья, Мы уляжемся – точно кленовые листья – На паркете забытого нашего дома, Под забытой тахтой – в паутинные сети, И когда-нибудь, нас обнаружив случайно, Нас достанет на свет из усидчивой комы, Из ноябрьской доисторической пыли, Этот ветер осенний, продрогший, печальный, Из сетей этих выметет – в мир незнакомый, И поймет, что мы – были, Мы – были, мы – Были… (3) И поймем мы с тобою, что – были, что – Были… Но кустарный наш мир, сингулярное гетто, Вновь висит на распятии, тленом окуклен, Бесконечна беда, словно трапы в могиле, И внутри этой куколки – нами отпетой Изнутри – все, что есть, вырождается в рухлядь. И мы выпорхнем – рухлядью – вниз! – будто камни, И поймем, что нам есть куда падать, и падать, И – в свободном паденьи – забудемся снова, По теченью плывя там, где шепчет река мне, И пульсирует вакуум, как канонада, В герметичной могиле пустого алькова… *** Из цикла «Все Башни» ВСЕ БАШНИ… Всё неестественно теперь предрешено, но обречённым быть – кощунственно приятно, ведь обречённость – это просто ночь, уверенность в дне завтрашнем, невнятном, по крайней мере. То-то и оно. Да, башни все – повержены давно трухлявым ветром, взбалмошной водою, эффектом Страшного Суда, эффектом Домино, и мимо них – уже не так, как под конвоем, иду – среди колеблющихся стен, руин, гордящихся избытком трещин, и принимает почвы мокрый гобелен мои следы, как самые обыденные вещи, и дождь грозит очкам – как ранее окну – намёком на слезу или, возможно, глаукомой, но – всё равно глазам, познавшим тишину, и всё равно ушам, отведавшим отдышку грома… Следы мои – за мной – всё глубже: борозда их точно как разломы тверди – под травою… Вот так заболевают навсегда… Вот так Земля раскалывается надвое, и распадается, как взломанный кокос, на две неравноправных половины по линии следов моих, по курсу метких гроз и по маршруту башен, рухнувших картинно… А я – иду, как шёл, Седое Существо, следы всё множа, и не чувствуя того, что нет уже ни тверди, ни глубин бездонных, и болен – всем, и умираю от – всего, и наименьшее из тысяч зол – быть обречённым. САМОЕ ВРЕМЯ И башни все, вся эта эволюция камней Земных (чертог воздушный, пылевая буря, Песочный замок) в самом деле – лишь реторты фурий, И наши души – лишь взрывные волны вырожденных дней... Здесь Вавилон во всём, не в генах он, а – ген, Почти геном, создателя поделка роковая... Он жив, Мардук, Судья богов, эпох абориген, Гнилое тело Тиамат он заново сшивает... И он, кочующий из дома в дом, из града в град, Все города, все Ойкумены перерыщет, Он – на охоте, в поисках духовной пищи, Съедобной, т.е., нас... Он словно – праздничный парад – Идёт, шагает по земле (по трупу Тиамат) – С особым трепетом к растущим на семи холмах Селеньям (Иерусалим и Рим, Москва и Киев...), Прильнув, согласно их таблицам судеб... Избеги их! – Все города семи холмов – его обитель, дом... И раз не в прошлом, не сейчас, то – в будущем, потом... Он там царил, он будет там царить – в грядущем, И время самое считать холмы и кряжи Всех мёртвых городов и всех растущих, Ведь семь холмов – семь вавилонских башен, Осунувшихся и разрушенных когда-то И погребённых под золою, грязью, пеплом... Ты не оглядывайся, этого не надо... И пусть остолбенела ты, оглохла и ослепла – Столпы-то соляные – тоже башни, это так. Седьмое небо сплющено до плоскости листа, И это верный знак – Мардук поблизости, он прибыл, И время самое всем говорить «спасибо», Раскланиваться и бежать отсюда восвояси, Куда глаза глядят, куда уносят ноги, Всех башен падающих – мимо, без дороги, По пеплу, по золе, по грязи...