Игаль Городецкий Проверка    Особенно ему досаждали дети. Сидеть чинно за столами вместе со взрослыми они не могли и неистово носились по залу, пытаясь кататься по зеркально отполированному полу. Подростки, а за ними и малыши десятки раз выбегали через стеклянные двери, в которых стоял одетый в форменную куртку Аркадий, на небольшую заасфальтированную площадку перед входом в зал и возвращались обратно. Младшие норовили всунуть ручки между дверными створками и косяком, и у Аркадия каждый раз замирало сердце. Он пробовал отогнать настырную мелкоту, но однажды какая-то противная девчонка с огромными черными глазами и длиннющими ресницами пожаловалась маме. Аркаша не знал, что сказала девочка, но администратор, которому в свою очередь пожаловалась мамаша, так глянул на него, что ему захотелось провалиться сквозь землю. Он пытался заставить себя перестать обращать внимание на распустившихся ребятишек, но не мог понять, как родители оставляют их без присмотра на целые часы, даже не интересуясь чем заняты их чада. Ведь могло произойти несчастье. И Аркаша стал думать о том, как черноглазая малышка выбежит на дорогу навстречу несущейся машине, но наперерез бросится он, Аркадий, и выхватит девочку перед самым радиатором. Интересно, как тогда посмотрит на него девочкина мамаша, худая марокканка с вечной сигаретой в зубах. И что скажет наглый администратор Меир, всегда придиравшийся к нему. Аркаша любил помечтать, и если бы не гости, глупо толпящиеся в дверях зала торжеств с мобильниками и сигаретами, вместо того чтобы сидеть за свадебным столом, уносился бы в мечтах далеко. Мечтать мешала и чрезвычайно громкая восточная музыка, которую Аркадий ненавидел. Он был музыкален, и нудные восточные мелодии, лишенные полифонической гармонии, терзали его слух. Сначала он пытался перебить арабские напевы записями классики, которые слушал через наушники, но Бетховену не удавалось прорваться сквозь завывания очередного любимца публики. Тогда Аркадий стал просто затыкать уши поролоновыми пробками. Из-за этого он чуть было не попал в скверную историю, когда однажды не расслышал какого-то вопроса Меира. Спрашивай Меир по-русски, Аркадий бы сообразил что к чему и с заткнутыми ушами, но администратор говорил на своем родном иврите, в котором Аркадий, несмотря на свой двадцатилетний израильский стаж, силен не был. Меир посоветовал Аркадию прочистить уши и пригрозил пожаловаться в охранную контору, где тот служил. С этих пор Аркадий уши не затыкал. Проклятые песни потом всю ночь вертелись у него в голове, не давая уснуть, и старенькая мама, с которой Аркадий жил в тесной съемной квартире, вздыхала, слыша, как сын ворочается на узком хозяйском диванчике. Аркаша работал сторожем почти все двадцать лет пребывания в стране. Сначала, как все репатрианты, надеялся, что временно, но инженером устроиться не удалось – мешали слабый иврит, «английский со словарем», отсутствие связей. Вот и застрял… Работа, конечно, не пыльная – стой себе да проверяй сумки. Но платили очень мало, и с годами не так-то легко стало Аркадию стоять у дверей зала торжеств или у магазина в жару, в холод, в дождь. Но делать нечего, ведь надо было платить за квартиру, поддерживать маму-пенсионерку. К своим сорока шести годам Аркаша так и не женился, что, естественно, очень беспокоило маму. Робкий, невидный инженеришка с мизерной зарплатой внимания девушек не удостаивался. Переезд в Израиль мало что изменил. Аркадий работал по десять-двенадцать часов, немногое свободное время тратил на телевизор да раз в месяц позволял себе сходить с мамой на концерт классической музыки. Пожалуй, самым существенным событием в его карьере сторожа была выдача разрешения на ношение оружия и предшествовавшие этому краткосрочные курсы. Аркадий, не служивший ни в советской, ни в израильской армии, показал, неожиданно для самого себя, отличные результаты в стрельбе. Получив вытертую до белизны девятимиллиметровую «беретту», Аркаша разобрал ее по винтикам, вычистил и смазал купленным на собственные деньги ружейным маслом. Частенько, придя с работы, он запирался в своей комнате, чтобы не пугать маму, и тренировался перед зеркалом, выхватывая из кобуры свое грозное оружие, направлял его на воображаемую цель, взводил затвор, щелкал курком. И мечтал… Вот он стоит у входа в «супер», куда его иногда посылал бригадир Фима вместо зала торжеств. Вечер, сотни покупателей. Все как обычно, но Аркадию не по себе. Интуиция подсказывает ему, что сегодня, именно сегодня террорист попытается свершить свое ужасное дело. Аркаша напряжен и крайне внимателен. Он хочет поделиться своими подозрениями с напарником Василием, шестидесятипятилетним крепышом, никогда не уступающим Аркаше удобное вращающееся кресло, но тот, как всегда, смеется над ним. И вот в пяти метрах перед входом в магазин появляется мужчина арабской внешности, в плотной куртке, с рюкзаком за плечами. Он возникает в круге света, и Аркадий замечает на его лбу крупные капли пота. Его остановившиеся глаза ничего не видят вокруг. Он идет прямо на Аркадия. Аркадий делает три шага вперед и преграждает арабу путь. – Ацор ле-бдика! Тифтах эт-ха-тик бэвакаша, – спокойно говорит на иврите Аркаша. – Остановитесь, проверка! Откройте сумку, пожалуйста. Араб пытается обойти Аркадия, но тот теснит его к краю тротуара, подальше от людей, от входа в «супер», одновременно расстегивая кобуру. Дальнейшее происходит очень быстро, детали Аркадий почему-то никак не может продумать. – Стой, стрелять буду! – кричит, как учили, Аркаша, но араб, как заведенный автомат, рвется в магазин. – Василий, звони в полицию! – вспоминает Аркадий о напарнике, но тот трусливо бежал с поля боя. …Три выстрела звучат почти одновременно, люди врассыпную бросаются от дверей магазина. Террорист ранен в ногу, он лежит на тротуаре. Аркадий заламывает ему руки за спину. Воет сирена полицейской машины. Рукопожатия, бравый сержант Шмулик хлопает Аркашу по плечу: – Молодец, парень, чистая работа! – и отдает честь. – Аркаша, Аркаша, – встревоженный голос мамы возвращает блаженно улыбающегося Аркадия к действительности, – почему ты заперся? Иди кушать, суп совсем остыл. Мечты мечтами, но стоять у магазина было Аркаше тяжелее чем у входа в зал. Арабские рабочие, совсем еще мальчишки, но крупные, мускулистые, с грубыми лицами, как звери, чувствующие слабость другой особи, издевались над ним. – Аркаша, скажи, как по-русски «шенаим»? – невинно спрашивали они. – Зубы, – наивно ответил в первый раз Аркадий и не понял, почему арабчата покатились со смеху. Так повторялось несколько раз, пока многоопытный Василий, улыбаясь в усы, не объяснил Аркаше, что «зуби» по-арабски – грубое ругательство. – Аркаша, где твоя жена? – сменили тему работяги. – А баба у тебя есть? Аркаша, ты девственник? Скажи правду: ты голую девку видел? Так они продолжали бы бесконечно, но Василию, раньше смеявшемуся над Аркадием вместе с арабами, их «юмор» в конце концов наскучил, он зыкнул на них, и они на время присмирели. В зале торжеств Аркадий работал один. Там к нему никто, кроме Меира, не приставал, официанты, тоже по большей части арабы, его просто не замечали. Никто из них никогда не предложил Аркаше ни еды, ни даже кока-колы, а если он просил стакан минеральной воды, то ждать его приходилось часами. Тогда Аркадий стал приносить бутерброд и свою бутылку с водой, но глазастый Меир, увидев это, подошел и сказал, что вносить в зал трефное запрещено. Теперь Аркаше оставалось только с завистью смотреть на спокойно берущих все что угодно с закусочного столика фотографов, устроителей фейерверков, музыкантов – эти ребята не комплексовали. Постепенно Аркадий научился различать этническую принадлежность пирующих в зале гостей: марокканцев, выходцев из Ирана, Йемена, Франции, Латинской Америки. Все были евреями, но вели себя по-разному. Наибольшее беспокойство доставляли Аркаше нерелигиозные. Во-первых, им не сиделось за столами, и, едва притронувшись к еде, они вылетали из зала, чтобы покурить и позвонить по мобильнику. Аркадий уже давно понял, что трепотня по мобильному телефону – основа образа жизни большинства израильтян и в этом деле они, наверно, побили все рекорды. Однажды Аркаша отметил, что некая довольно симпатичная дамочка, выскочив за двери зала, говорила по мобиле четыре часа подряд, даже не притронувшись к еде и выкурив бесчисленное количество сигарет! Во-вторых, в последнее время Аркадий стал замечать, что почти совсем не пившие раньше израильтяне пристрастились к спиртному. Свадьбы и другие торжества стали в чем-то походить на русские пьянки. Били посуду, швыряли на мостовую пивные бутылки, бывало, напившись, буянили и даже дрались. Бедный Аркадий не знал, что в таких случаях делать. Раз он попытался вмешаться, когда какая-то девушка, наверное, приревновав парня, набросилась на того с кулаками, а тот так ей заехал, что она отлетела метра на три в сторону. Аркаша робко залепетал на своем экзотическом иврите, но, как ни странно, именно пострадавшая девица крикнула ему нечто, видимо, нецензурное, из чего Аркадий понял только одно: «руси масриах – грязный русский». Совсем по-другому вели себя религиозные. Они, как правило, приветливо здоровались и прощались. Курили и болтали по телефону в меру. Пели, плясали и молились истово, но после полуночи не засиживались, уходили организованно, все вместе. И, разумеется, не напивались. Поэтому Аркадий любил, когда в зале собирались религиозные евреи, ведь можно было довольно точно рассчитать, когда мероприятие закончится и его отпустят домой. Так шли дни за днями. Один раз Аркаша, как всегда, стоял у дверей зала, следил за снующими взад-вперед гостями и мечтал… Вот на площадке перед входом появляется молодая женщина в арабском платке. Аркадий пристально наблюдает за ней. Сумки или рюкзака при ней нет, но, может, она прячет в складках своего длинного платья нож? И вот она… Нет, не так. Эта арабка собирается совершить другое преступление: украсть еврейского ребенка – из тех сорванцов, которые выбежали из зала и носятся по площадке. Аркаша видит, как она подбирается к той самой черноглазой девчонке с распущенными длинными волосами, мамаша которой жаловалась на него Меиру. Арабка, как бы шутя, расставляет руки, пытаясь поймать девочку. Та визжит и смеется. Вдруг террористка бросается вперед, хватает девочку, зажимает ей рот и бежит к поджидающей неподалеку машине. Аркадий, после секундного замешательства, оставляет свой пост и бросается в погоню, на ходу доставая пистолет. Но арабка с девочкой уже в машине, которая немедленно срывается с места. Аркадий с колена несколько раз стреляет по колесам. Автомобиль резко виляет и останавливается, заехав на тротуар. Из него выскакивают женщина с девочкой и здоровенный араб. Аркаша вырывает девочку из рук террористки, араба задерживают прохожие. Счастливые слезы девочкиной мамаши, неловкие слова благодарности, поздравления, статья в газете, почетная грамота с подписью министра полиции… Внезапно Аркадия кто-то окликает на иврите: – Охранник! Подойдите сюда! За дверью зала, уже внутри, стоит неприметный молодой парень с рюкзаком за плечами: – Я к вам обращаюсь, вы что – не только ослепли, но и оглохли? «Как же я его прозевал?» – опомнившийся Аркадий уже понимает, что случилось непоправимое. Он обреченно подходит, и парень протягивает ему открытое удостоверение: – Полицейская проверка. Попрошу ваши документы и разрешение на ношение оружия. Тем временем напарник переодетого полицейского уже вызвал Меира. Все проходят в кабинет администратора. Парень кладет на стол рюкзак и говорит, обращаясь к Меиру: – Ваш страж Израиля не только меня не проверил – а у меня под рубашкой пистолет, – но и на мой рюкзак внимания не обратил. А в нем вот что! Полицейский вынул из сумки какие-то вещи, книги, а под конец извлек продолговатую зеленую коробку, обмотанную разноцветными проводами, и ручную гранату-лимонку. – Это макеты, – буднично сказал второй полицейский в форме, – но настоящие выглядят так же. Все это Аркадий видел как в тумане. Сердце колотилось, колени дрожали, слезы застилали глаза. Потом приехал бригадир Фима, составили протокол, и Аркашу отпустили. Он дотащился до дому и, не сказав ни слова маме, прошел в свою комнату и запер дверь. «Почему именно я? За что? Ведь я так старался... Было так хорошо, спокойно… Я неудачник, я лузер», – вспомнил Аркаша иностранное слово. Так назвала его одна девушка, с ней он познакомился через три года после приезда в Израиль. Тогда он возмутился. А сейчас? «Пусть я лузер, но почему, Господи, нужно меня добивать, что плохого я Тебе сделал?» Он достал из кобуры «беретту», которую вместе со всей амуницией нужно было сдать на следующий день в контору. Передернул хорошо смазанный затвор. Встал в привычную позу перед зеркалом. Рука потянулась вверх, к виску, но резко дернулась, когда он услышал стук в дверь и голос мамы: – Аркаша, Аркаша, почему ты заперся, что случилось? Иди руки мыть, все уже готово. Аркаша… Аркадий медленно разрядил пистолет, положил его в ящик письменного стола и открыл дверь.