Борис Юдин Запорожец Во всём были виноваты эти чёртовы врачи, которые настоятельно рекомендовали прогулку перед сном. А случилось вот что. Я возвращался домой, довольный и умиротворённый. Уже пришла ночь, и от залива потянуло прохладой. Я шёл по улице, а перед глазами у меня стояла, так соблазнительно запотевшая, баночка «Колы». Мне осталось пройти пару кварталов, когда, свернув на свою улицу, я почувствовал, что на этой улице что-то не так. Постояв немного, я заметил потрясающую вещь — на всём блоке не было ни одной припаркованной машины. Нет. Неправда. Одна была. Посреди квартала стоял одинокий советский горбатый «Запорожец» первого выпуска. Я просто обалдел, закурил и стал пялиться на необычное для Америки транспортное средство. В это время со скрипом открылась дверца и из машины, вылез мужичок в кепке и мятом, замасленном пиджачке серого цвета. Мужичок, подойдя и приподняв кепку, негромко спросил: — Простите, товарищ, вы говорите по-русски? — Говорю, конечно, — утешил я мужичка. — Тогда помогите мне определиться, потому что я приплутал немного. Этот район не Брайтон Бич случаем? — Это Бэй Ридж. Брайтон в нескольких километрах юго-восточнее. — Это же надо, какая незадача! Здесь я не заправлюсь! — Почему же не заправитесь? — полюбопытствовал я. — Здесь полно станций. Мужичок замялся, поперебирал ногами, покрутил головой и пояснил в конце концов: — Моя машина не на бензине работает. — Я вижу,— охотно поддержал я мужичка. — Там внутри — мини-ядерный реактор. — Наверное, придётся рассказать вам, товарищ, всё без утайки,— вздохнул мужичок, вынул из правого кармана пиджака мятую пачку «Севера» и закурил. — Я родом из города Зарайска. Так вот я сконструировал автомобиль, работающий на энергетике мечты. Купил по случаю этого монстра, переоборудовал и вот теперь путешествую. Обычно я подзаправлялся на Брайтоне, а сегодня промахнулся. Вы не согласились бы, обменять энергию вашей мечты на её осуществление? — Обменять на что, простите? — тупо переспросил я, размышляя о том, стоит ли звонить в полицию. — Я же сказал, что на реализацию вашей мечты. Неужели непонятно? На Брайтоне народ попонятливей. — Где вы говорили, находится ваш городок? — снова задал я не относящийся к делу вопрос. — Как где? — искренне удивился мужик. — Я же сказал. Разве по названию не ясно? Зарайск — это сразу за Раем, километрах в пятнадцати. Я где-то читал, правда, где не помню, что с сумасшедшими лучше не спорить. Знал, но всё же спросил: — Это на север или на юг? — Это внутрь, — не моргнув глазом, ответил мужичок. — А…— многозначительно протянул я. — Красивые места там у вас, видно. Ну, раз так — давай уж, заправляйся. — Вот, спасибо. Вот, уважили! — засуетился мужичок, бросил папиросу, аккуратно затёр её подошвой сапога и пошёл к машине. Хлопнула дверца. Заревел двигатель, чихнув и выбросив клуб вонючего дыма. «Запорожец» приподнялся вертикально вверх примерно на уровень моего роста и рассыпался искрами, напомнившими фейерверк. Я долго ещё стоял, соображая, пока не обратил внимание на то, что моя правая рука судорожно сжимает банку «Колы», точно такую, какая возникала в моём воображении несколько минут тому назад, хорошо охлаждённую, с капельками конденсата на поверхности. Я автоматически открыл банку и, только сделав первый глоток, вдруг понял, что пить-то я уже не хочу. Всю неделю я костерил себя на чём свет стоит. Ведь надо же такому было случиться? В тот момент, может быть единственный в жизни, захотеть пошлого пойла, вместо того, чтобы помечтать о здоровье, о богатстве, или ещё о чём-нибудь существенном. Но надежда встретить снова выдумчливого мужика из города Зарайска всё-таки не покидала меня. Пару недель подряд я бродил вечерами по улицам, мечтая о том, как я стану неимоверно богатым. Я в деталях представлял себе это состояние, и чуть было не довёл себя до галлюцинаций. И вот, когда уже я перестал надеяться на встречу, в тот момент, когда я, приближаясь к дому, уже шарил рукой в кармане, нащупывая ключи, вдруг послышался за спиной голос: — Товарищ! Товарищ! Обернувшись, я увидел всё того же мужичка в засаленной кепке. — Товарищ, мне право же неудобно, но я вынужден снова просить Вас об одолжении. Меня опять занесло в ваш район: видно, навигационная система барахлит. А я здесь кроме вас никого не знаю. Не могли бы Вы выручить меня ещё раз. Я тут буквально за углом припарковался. Я постоял немного, подождал пока перестанет биться сердце, и сказал, как ни в чём ни бывало: — Ну, как не помочь земляку? Конечно, конечно. Мы прошли за угол — точно! Опять совершенно пустая улица и ржавый «Запорожец» на ней. — В прошлый раз у нас как-то нехорошо получилось. Только я в этом не виноват,— трещал мужичонка.— Вы очень уж образно представляли этот самый лимонад. В этот раз, с вашего позволения осуществим что-нибудь сокровенное. — Вот, вот! — обрадовался я, — И посокровеннее, если можно. — Не извольте тревожиться по пустякам, — мужик проговорил это, уже садясь в свой «Запорожец». Снова хлопнула дверь, и взвыл мотор. Вначале я не заметил никаких изменений. Секундой позже я недоумённо рассматривал свои ноги. На ногах были сапоги и синее галифе. Я, как дурак, снял с головы форменную милицейскую фуражку и тупо уставился на красную звёздочку посередине околыша. Господи, Боже ж ты мой! Этот сельский труженик сделал меня милиционером, осуществив тем самым мою мечту сорокалетней давности! Застрелиться, что ли? Я поправил портупею и потянулся рукой к кобуре. Оружия в ней не было. Был лишь ломоть пахучего сала между двух кусков чёрного хлеба, завёрнутый в тряпицу. Домой я пробирался полумёртвый от страха, что меня остановит полицейский и спросит удостоверение личности. Хотя оно у меня было с собой. Там русским языком было написано, что я участковый Ленинского района города Зарайска в звании старшего сержанта. Соседка, выкатившаяся мне навстречу из лифта, так шарахнулась в сторону, что чуть было не разнесла зеркала в фойе. Дома я переоделся, уложил экзотическую форму в пакет и выбросил в мусоропровод. Уже несколько месяцев я не выхожу из дома. Милицейская форма появляется на мне сразу же, как только я вхожу в лифт. Я потерял работу. Я потерял смысл жизни. Я жду, надеясь, что эта пакость со временем пройдёт сама собой. И вот тогда я обязательно встречу этого рационализатора. И мы поговорим с ним, как мужчина с мужчиной. Такая у меня сейчас заветная мечта. ДУШЕВНОЕ из цикла "Побрехушки" Алексей прилёг на заднем сиденье, положив рюкзачок под голову, и извинился: - Вы меня простите, но в сон тянет – сил нет. - Спи, не стесняйся, - сказал Степан. – Наверное, похмель мучает? - Какой похмель? – проворчал Алексей. – Знаешь же, что я непьющий. - Значит, запишем так, - Степан посмотрел на часы. - В шесть часов восемь минут двадцать четвёртого июня гражданин Николаев, измученный ночью выполнением супружеского долга, погрузился в глубокий сон. Алексей хотел было обидеться, но передумал и погрузился в сладко-липкий сон. Время от времени он просыпался, краем уха слушал, о чём говорят Степан и Олеся, и снова засыпал. - А чего это все уехали? – лениво спрашивал Степан. Не потому, что это ему было интересно, а для того, чтобы не уснуть самому. Крепкая телом Олеся улыбалась во всё веснушчатое лицо: - Как это чего? Понятное дело. Земля рожать перестала. Молодые в город подались, а старики, кого не разобрали, сами поумирали от возраста. - А дед твой что сидит? – привязывался Степан, - Что ж ты его не заберёшь? - Я хотела, да он не поехал. Там он хозяин. А в городе кем будет? - Это правильно, – одобрял Степан. – Хозяин – это понятно. Да и название у деревни красивое. “Душевное “... Я бы тоже в такой пожил, но грехи не пускают. - Вот приедем, глянешь – и про все свои проблемы забудешь, – обещала Олеся. Машину слегка покачивало, рвалось под колёса полотно дороги, и летели попсовые песни из глотки радиоприёмника. Деревенька развернулась сразу за лесом. Справа от опушки дышал выкошенный луг. Трава была ещё в валках и два аиста разгуливали на голенастых ногах. А за лугом казавшийся бесконечным просёлок иссяк и превратился в улицу между мрачных хат с заколоченными окнами. В конце улицы зарастал крапивой упавший на бок, колёсный трактор. Но хата деда Потапия выделялась ухоженностью. В палисаднике цвели лиловым непонятные цветы, огород был в порядке, кудахтали куры, и из двери хлева выглядывал любопытный козёл. - Дедушка на пасеке, – доложила Олеся. – Вы проходите в дом, а я за ним сбегаю. В хате пахло жилым: хлебной опарой, овчинами, мёдом и молоком. На столе красовался букет ромашек в крынке. Было чисто и уютно. Степан с Алексеем уселись на лавку. Натужно жужжал шмель на окне, пытаясь найти выход. Из-под печки высунулась старушечья голова в белом платке, сказала: - Ну, бляяяяя! – и снова исчезла в подпечье. - Чует моё сердце, что ничего мы тут не найдём, – подвёл итог Степан, осмотревшись. – Какие тут иконы? В этих краях не ступала нога человека, а мы иконы хотим найти. - Не Мы, а Ты, – поправил Алексей. – Моё дело датировка. А остальное – твоя головная боль. - А вот, мы сейчас боль эту прогоним, – сказал дед, входя в хату с четвертной бутылью в руках. – Накрой на стол, внуча. Да побыстрей. - Ну, бляяяя! – снова высунулась голова в платочке. - Интересный у тебя кот, дедуля, – сказал Степан. – В платке ходит. - А это не кот, сынок, – дед пригладил свою шикарную бороду и хитро сверкнул глазом. – Это кикимора Маруська. Матерится, конечно. Но без неё мне, как без рук. Она с домовихой Танькой и хату приберёт, и поесть спроворит... Да что уж говорить? - Тебе, дед, надо книги писать, а не душевной деревне сидеть, – осклабился Степан. – Ишь как придумал... кикимора. Хоть стой, хоть падай. Кикиморы в болоте живут. - Так это болотные, – объяснил дед. – А моя подпечная. Она ещё прясть умеет. - Ну, бляяяя! – затосковала кикимора Маруська. – Распизделся, старый. Прибежала Олеся. Поставила на стол хлеб, солёные и свежие огурцы, грибки под сметаной, чугунок с варёной картошкой. - Ну, значит, за знакомство! – поднял стакан дед. - Я не пью, извините, – сказал Алексей. - Олеся! – позвал дед, – Непьющему принеси молока. И Маруське с Танькой налей. Пусть в сенях сядут. - Ну, бляяяя! – возмутилась Маруська, – Уже за стол не пускают. Танька! Иди жрать скорей. Из- под кровати выкатился лохматый клубок и исчез в сенях. - Деловые, – улыбнулся дед, закусывая грибами. Улыбнулся и тут же загрустил: - А насчёт икон – это вы зря такую дорогу проделали. Нету ничего. Отвечаю. - А куда делись? – глупо спросил Степан. - Кто знает? – уклончиво ответил дед, – Может, люди с собой забрали, а может, и не было их вовсе. - Я, батя, одного не пойму, – сказал Алексей, пробуя молоко. – Люди- то почему уехали? Молоко было непривычно жирным и пахло женской грудью. - С перепугу уехали, – сказал дед. - Тут такая история вышла – хоть по телевизору показывай. Вот, поедите – сходите к речке. Там на берегу пять плакучих ив стоит. А возле них растут не то пни, не то деревья. Обрубки такие в человечий рост. Так вот. Жил в нашей деревне Мишка-тракторист. Всем вышел парень: и красавец, и силён, как медведь, и работящий. За что ни возьмётся – всё в руках горит. Пришла пора его женить. Стала его маманя невест перебирать. А он ни в какую. И та нехороша, и эта плоха. Мать его пытала, пытала и выпытала. Рассказал этот Мишка, что пошёл купаться ночью на полную луну. Глядь – стоят вместо ив девки-красавицы. Как есть голые стоят. Вот он с одной из них и слюбился. Мишкина мамаша сначала не поверила. А потом пригляделась – а у Мишки борода зелёная, как трава, растёт. Понятно дело – матка в крик. А Мишка исчез, как и не был. А потом люди приметили, что вырос возле одной ивы такой вот пень облиственный. Собрались тогда всем миром, чтоб срубить эти ивы. А как рубанули по одной, так закричала эта ива человечьим голосом и кровь из-под топора брызнула. Что делать? Привезли из райцентра попа отца Феодосия. Тот и молился, и кадил, и святой водой кропил. А к утру исчез. Только возле ив ещё одним пнём больше стало. Тут народ перепугался, и поехали кто куда. За год деревня опустела. - А ты, батя, что не уехал? – спросил Алексей. - Как же я уеду, если я тут хозяин, – удивился дед. – Вот, появится новый хозяин, тогда раскинусь я ромашковым полем – и конец. - Ну, бляяяя! – высунула морду Маруська. – Девушка-ромашка в гаманке` какашка! - Ладно, батя, – покосился Степан на Маруську. – Раз ты говоришь, что иконок нет, значит и искать не будем. Пойдём на речку. Искупаемся, на ивы твои полюбуемся – и домой. - Куда же это вы, на ночь глядя? – озаботился дед. – Заночуйте, а с утречка по холодку и поедете. Олеся на сеновале постелет, чтобы сны духмяные снились. Да и девке веселей будет. А то, вишь, как соком налилась! Тронь пальцем – брызнет. Ну, идите, идите. Только с тропки – никуда. Сейчас вечереет. Русалки скоро выйдут хороводы водить. А они воров не любят. Вы ведь воровать сюда приехали? - Нет, батя! – серьёзно сказал Алексей, – Мы не воровать сюда приехали. Мы спасать эти иконы приехали. Они бы рано или поздно всё равно погибли бы. Даже, если бы они попали в музей, то их никто и никогда не увидел бы. Легли бы в запасник, как на дно. Это я, как музейный работник говорю. - Ну, бляяяя! Спасатели! – высунулась Маруська. - Ладно, сынки, – сказал дед. – Верю. Идите. Отдыхайте. Степан с Алексеем неспеша шли по тропинке к реке. Вечерело, и туман ложился в полях облачными крыльями. - Пейзаж, однако, – сказал Степан. - А тишина какая! – отозвался Алексей, – Даже в ушах звенит. У реки возле роскошных ив, обронивших концы ветвей в воду, в самом деле, стояли два странных дерева-обрубка с весёлой зеленью на кургузых ветвях. - Ну и затейник этот дед. Это надо же, как придумал, – сказал Степан, начиная раздеваться. Речка была неторопливой, с чистым песчаным дном. Группа кувшинок у берега, затопленная лодка, возле которой гуляли два рака, подняв усы антеннами, несколько окуньков, стоящих неподвижно у рогоза, и тени облаков, скользящие по воде. - Не знаю, как тебе, Стёпа, - сказал Алексей, когда друзья, искупавшись, присели на, тёплый ещё песок, - а мне здесь нравится. Настоящее это. Я, Стёпа, тридцать с лишним лет прожил, а настоящего так и не видел. Ложь сплошная. Везде ложь. Мы учим наших детей лгать, называя это воспитанием. Мы учим их воспринимать ложь, как данность, называя это образованием. Мы учим их благоговеть перед ложью, называя это религией. Мы учим их восхищаться ложью, и называем это демократией. А здесь... - А как же цивилизация, Лёха? – спросил Степан, – Цивилизация и её плоды, так сказать, которыми мы пользуемся. - Что ты имеешь в виду? Возможность убивать друг друга не каменным топором, а точечным бомбовым ударом? Или счастье справить нужду в ватерклозете, а не под кустом? Не знаю, как тебе объяснить, но мне здесь хорошо, как никогда. Ночью Алексею не спалось. Непривычно дурманяще пахло сено, в котором шуршали невидимые насекомые. Тоскливо кричала ночная птица. Сладко постанывала Олеся под темпераментным Степаном. Алексей поднялся и вышел в ночь. Огромная луна стояла над домом. Было ирреально светло. Казалось, что это не луна отбрасывает голубовато- золотистый свет, а трава и деревья светятся сами. Кричал козодой, и светляки вспыхивали лампочками ёлочной гирлянды. Алексей окунулся в тёплую воду и долго лежал недвижимо, глядя, как от одной из ив отделяется прозрачная женская фигура, как она, материализуясь, наливается лунным светом. - Если бы ты знал, как долго я тебя ждала, милый! – прошелестело над Алексеем, когда он вышел на берег, – Если бы ты знал... Степан проснулся, когда солнце было уже высоко. Во дворе на верёвках, протянутых из угла в угол, висели простыни для просушки, и бродил деловой козёл. В доме Степан тоже никого не нашёл. На столе стояла кружка с молоком, накрытая ломтём хлеба. Степан съел хлеб, выпил молоко и вышел во двор. - Олеся! – позвал он. - Чего орёшь? – Спросил козёл Степана, – Видишь, что нету никого, а орёшь. Степан оторопел: - А Олеся где? - Где надо, – ответил умный козёл. – Что ей тут делать? Она своё уже сделала. Теперь земля опять рожать начнёт. Козёл подошёл к простыне и начал жевать её угол. - А дед? – не унимался Степан. Козёл сплюнул обрывок ткани на землю: - И дед там, где положено. И ваще всё по уму, как учили. Степан вспомнил, что Алексея тоже нет, и ему стало дурно от догадки. Он повернулся и побежал к реке. Там было всё так же тихо, и от воды поднимался лёгкий пар. Возле ив красовалось новое странное дерево, напоминающее человеческую фигуру. Оно было усыпано алыми цветами. - Ах, Лёха, Лёха! Что ж ты, мать твою? – сказал Степан и закурил. А покурив, пошёл к дому, сел в машину и газанул. На выезде, возле опушки леса Степан остановил машину и, выйдя, долго стоял, оглядываясь. Вместо вчерашнего выкошенного луга плескалось белыми волнами ромашковое поле. - Так, так... – произнёс Степан, – Теперь понятно. Понятно, только не понять ничего. Потом он разулся, поставил на капот туфли и пошёл назад в деревню. Во дворе было всё так же тихо и пусто. Увидев Степана, козёл оставил в покое простыню: - Всё в порядке хозяин, – доложил козёл. - Корова на выпасе, Михайло пошёл на пасеку мёд качать, Маруська пироги печёт, Танька прибирается. Да. Вот ещё... Кони Зорька и Ретивый просят овсеца. Так я им сыпану немножко? - Сыпани, – разрешил Степан. - Меня Борькой зовут, – сказал козёл. Потом сел и задней ногой почесал за ухом. - Ты бы, хозяин, угостил хлебцем. В кладовке возьмёшь. Да посоли немного. Степан вошёл в кладовую. Возле ларей на трёхногой табуретке сидел кот и бил масло в допотопной маслобойке. - Ты чего это? – удивился Степан. - Как чего? – в свою очередь удивился кот. – Масло бью. И ваще для охраны. Мало ли что. Мы же тут собак не держим. Какая польза от собаки? Никакой. Только куснуть да гавкнуть. Кот помолчал немного для важности и посоветовал: - Каравай вон там под решетом. А соль в туесе. Степан отрезал два ломтя хлеба, круто посолил и задержался на секунду в сенях. Из хаты неслись вопли Маруськи: - Танька! Сволочь! Щас новый хозяин придёт, а ты пол не домыла!