 |
|
|
Подборка стихов молодых авторов – Участников Турнира молодых поэтов, проводимого в рамках литературной студии «Писатель в интернет-пространстве» при Национальном Союзе Писателей Украины |
|
ЕКАТЕРИНА СОКРУТА Победитель, 1 место. *** Что написать тебе, милый друг – непогода из непогод: У моего прототипа в оконном стекле горит через грудь фонарь. У меня болит голова, а еще кончается год. Прототип попирает ногами твердь, я щекою – явь. Сквозь него деревья цепляют небо, машины летят в туман, Плечи теснят то оконный крест, то отчетливый горизонт. Он берет пару звезд – и срывает их, и кладет их себе в карман. Ночь идет на него всей своей войной, тучи северный тянут фронт. Сигарета проколет дыру в ночи, и саднят у нее края. Неужели вот так здесь всегда теперь, от сегодня и навсегда. Это я отражаюсь в стекле, говорю, он молчит – что еще за «я». Вместо тысячи слов с его стороны по стеклам течет вода. Непогода, мой друг, пригибает к земле, учит меньше быть и прочней. Жить в впотьмах, кутать плечи, рядиться в мех, экономить дрова и ром. А иначе подхватит, и закружит, и утащит во льды Борей, И уложит спать во льдах вечным сном, самым белым на свете сном. Мне пора идти, выключаю свет, небо, дворников на углу, Выключаю ворон, повороты, смог, и спешащий на землю снег. Прототип уплывает – но не в асфальт, слякоть серость, туман и мглу А куда-то к крышам, к верхушкам дней, звездам, будущему - наверх. *** А первый снег упал второго ноября. Присыпал страхи. Притрусил сомненья. Он шел всю ночь, и, честно говоря, уже к утру сошел за избавленье. Шел снег - попыткой чистого листа, скрипел фонарь, вились на землю нити, снег пел в ночи симфонией куста, скамейки, шага, перечня событий. Он врачевал ожоги черных луж, он бинтовал тропинки и аптеки, с оконных глаз стирал угар и тушь, и остужал у памятников веки. Костры чадили. Месяц был жесток. Осколками оскалились витрины, бордюра длинный черный кровосток, вел перечень утрат до середины, спала в руинах новая страна, истории которой я не знаю – и только снег шел, невзирая на, и таял над военными кострами. А жизнь на переломе – просто боль истории, мир вывихнул колено и рухнул всем столпом на нас с тобой - мы оказались в будущем мгновенно. Смесь вирусов, предчувствие войны припишут нам в две тысячи девятом - нечаянным свидетелям страны, насмешникам, наемникам, солдатам. Мы - стихоплеты лучшей из эпох, мы - очевидцы нового закона, из наших слов, окурков, дней, сапог и сложится печать Армагеддона. Век-беспризорник бродит по камням растрепанным, неузнанным, босым. Век пишет по семи святым церквям, что все его апостолы – лжецы. *** Когда ты пьяный, и смелый, и горький - ночью по встречной, Развилки и светофоры сжимали тебя кольцо, Когда не хотелось долго, и страшно подумать – вечно, Ты правда не видел ангелов, глядящих тебе в лицо? Не видел, как несся Первый, сметая с дороги ветки, Отшвыривая с обочин машины или столбы, Не слышал, кричал Второй – уклон, поворот, разметка Не помнишь, как Третий мучил потрепанный том судьбы, Пытаясь найти лазейку – мол, просто доехал. Точка. А лучше – заглох в ужасной осенней сырой грязи. И пальцем водил прозрачным по непреклонным строчкам. Хоть что-то. Оштрафовали? Не рассчитал бензин? Ангелы ровно в полночь ходят меж нас по трое. Снимают с маршрутов пьяных, а с окон – самоубийц. Бросают на счет десятку, в обойму – патрон герою, Поддерживают самолеты над крышами всех столиц. Меняют в бокалах яд на грог, перелом – на вывих, Вытаскивают из-под завалов, депрессий, аварий, драм. Сигналят наверх: без жертв. Все живы. Нашлись живыми. Бьют по щекам, запястьям, по стеклам и тормозам. А после дышать, не верить, всхлипывать, ужасаться, Благодарить врачей, и - нижней дрожать губой, У ангелов тьма заданий - но, чтоб увеличить шансы - Я всех своих отсылаю приглядывать за тобой. *** В осеннем космосе так празднично и чисто, Что, с непривычки не попав в рукав, Вдруг слышишь – у Небесного Флейтиста Опять выводят «смертию смерть поправ…» И ясен Лик. Надежду отыскав, Дом тонет в небе, словно батискаф. А осень рассыпает ожиданья. Дожди, плоды, следы несет в горстях. Сентябрь. Отличный вид на мироздание В его, весьма абстрактных, областях. Там соберут вождей, певцов, растяп… И всех простят. Ты слышал? Всех простят *** На изломе лета август пахнет остро и пряно. На изломе лета август пахнет пряно и остро. Запахи трав долетают до Тихого океана, Там травы сплетаются и образуют остров. Волны полыни и мяты в степном просторе, Лес и подлесок - карлики, исполины. Выходя из подъезда утром я вижу море И нарекаю женским именем Каталина. В высоких травах - охотники за луною Спокойные, с золотыми глазами, зеленой кожей Из лунных лучей строят город, из колкой хвои, Духи Огня корчат лесу смешные рожи. Ночные птицы рассекают тягучий воздух, Воруют лунные блики, несут куда-то. Август стоит, головой упираясь в звезды - Неистовый, щедрый, волшебный, чудной, лохматый. Он весь состоит из солнца и поцелуев, Он дарит чудо каждому, кто попросит: Он встречает нас смехом: он любит, поет, ревнует... Он просто последний. Он скоро увидит осень. *** Генерал, мне смертельно здесь надоело, Шлите в штаб. Там я стану врать себе: должность, дело, Долг, масштаб. Поклоняться картам, столам, распискам, Спать в тиши. Полюблю какую телеграфистку – Для души. Тоже все бессмысленно, понимаю, но хоть так. Просто здесь война меня доконает Это факт. Лучше с нераскрывшимся вниз свалиться, Мол – гроза Чем их исковерканные болью лица - И глаза. Я считал, спасение – это просто, На бегу. Только как-то миссия не по росту. Не могу. Генерал, жду знамения: молний, грома - … Длится тень. С этим текстом он ходит в церковь, что возле дома. Каждый день. *** Из-вини, говорит, из-вини, Вытащи меня из этой вины, Из вины этой душной, вязкой, Полмгновения прошлого измени, Извини, говорит, меня, извини, Не могу, говорит, уже дышать, под завязку В горло слов набилось – не продохнуть, Не вздохнуть, не охнуть, не распрямиться Извини меня, говорит, не перемахнуть Мне эти частоколы, поленницы, вереницы Неудачно лежащих дел, недостаточных, недо -, не- Опускаются, говорит, как оглядываешься, руки Видишь, я стою уже по горло в своей вине, А думал, перескочу, не намочивши брюки, Извини меня, говорит – с головы до ног, Изругай меня - только выпусти Я же, говорит, от этого занемог, мне этого одному не вынести. Видишь, я лежу туманами на полях, Вьюсь безлюдным серым дорожным трактом, Видишь, припадаю плесенью в деревнях, Я горю в камине пятым, бездарным актом Я бросаюсь за поездом на перрон, Я стучусь, я прячусь, я жду ареста Я вхожу в прокуренный полупустой вагон – и не нахожу в нем места. Я говорит, извинения, извинения жду – как чуда! Безо всякого, отвечают ему, сомнения. Все хорошо. Возвращайся домой, Иуда. Не простили, - шепчет, плача, - не простили. На осине я повешусь. На осине. Столько их сейчас вокруг стоит - осин Нету сил моих держаться. Нету сил. Или я со страху много попросил. Или просто не поверил - Божий Сын. Плач по Киеву Я уже научилась ловить ухмылки, читать уловки: переулок, где тот чувак продает футболки, кафе, в котором, каверзны и неловки, мы сталкивались коленями под столом. Я научилась гадать на глянец, свинец и мрамор, вот мы шагаем по Андреевскому упрямо, вот над «Пассажем» реют флажки «Динамо», вот мы идем по мостику над Днепром. Лишь Киев мне не пишется протоколом, не жжет дырой, не впивается в сердце колом, он водит меня около и навколо, и каждым шагом делается родней. Я собираю его из жестов, паролей, смеха, из гулкого, подземного звука эха, и знаю, что отсюда нельзя уехать, не обжигаясь искрами фонарей. Но утром, стиснув зубы, поймать таксиста, да, мне в «Борисполь» дядя, но очень быстро, потому что позднее просто не станет хисту – уехать, все, каждым словом, сильней любя. А что, и Киев чем тебе не столица, есть, где остаться, с кем встретиться, с кем напиться – живи и правь мгновеньями, как царица, в счастливейшей истории - без тебя. Но в самый нежный, теплый июньский вечер, когда дышать спокойней, светлей и легче – лишь мысль о том, что здесь я тебя не встречу – убивает во мне азарт, закрывает спор. Как не держусь за эти склоны, холмы и башни, но вечно не прокормишься днем вчерашним, и вот, раздвинув реку, мосты и пашни – показывается серый аэропорт. *** А потом в твоей голове, внутри Слышен голос: ляг на спину и смотри Видишь звезды, а видишь - вот эти три? это твоя судьба. Видишь, в первой знамена, полки, дворцы, Роскошь, чад, человеческих душ ловцы, Как нежны сыновья, как толсты отцы, Как сладок им труд раба. Да с твоею статью, твоим айкью, Тебя примут сразу и за свою, Поднесут, споют и опять нальют - Оставайся и оцени. Шепот шелка, как шорох хороших шин, Дорогие запонки у мужчин, У их женщин в семьдесят нет морщин, И на яхтах горят огни. Ты здесь долго не выдержишь, прыгнешь вниз, Зацепившись пальцами за карниз, Проклиная кукольный парадиз, Костеря, на чем свет стоит. В старых джинсах, майке и с рюкзаком, Автостопом, поездом и пешком, Дальше, дальше, пока не растает ком, Пока сердце не заболит. И тогда - равновесие и покой, Уезжать, приезжать под второй звездой, Становясь все больше самой собой, Чистым светом сиять из глаз. Чтобы было кому, было что прочесть Чтобы каждая встреча – большая честь, Чтобы Будда чувствовал, что мы есть, И стоял, ожидая нас. И смеяться, и в травах степных лежать, Не иметь про запас в сапоге ножа, Потому что если и есть межа, То пора перейти межу. Вот тогда-то и хлынет с небес вода, На Востоке третья взойдет звезда, Ты поймешь - и уже ничего тогда, Ничего тебе не скажу. *** Страшная сила человек, когда человека прет. Он везде успевает, все понимает, до тысячи лет живет, все, что ему положено – принимает, что не полагается – сам берет. Смотрит тебе в глаза и никогда не врет: Эй, ты, говорит, сумрачный идиот, эта жизнь тебе ни капельки не идет. А сам улыбается, улыбается во весь рот. Страшная истина человек, когда в человеке цель Он выбрасывает часы, у него навсегда апрель. И без понятия, сколько продлится вся эта канитель, Он просто мерят швейным метром земную твердь – мол, от сель до сель Будет моя власть, заступит моя артель, Запоет на рассвете ручная моя свирель. Вселенная человек, пока в нем горит огонь Он поведет сквозь лес жалобщиков и тихонь, Научит: свое отдай, чужого, дурак, не тронь, Зачем тебе эти вещи, слышишь, какая вонь, Не бойся, растяпа, протяни мне свою ладонь, Видишь – на Млечном пути ходит Млечный конь? А все смотрят на него и гудят устрашающе: уходи От тебя такая лучистая мука и боль в груди, От тебя зараза, душа болит, и идут дожди, От тебя совсем не стало радости, Господи-и-и-и… И тогда человек говорит – окей, и уходит в один присест За ним уходят крысы, дети, пара-тройка чужих невест, Разъяренные горожане его ищут, ловят и присуждают крест - Да и мало ли было подобных месс и подобных мест, А наутро скажут: глядите, и этот еще воскрес. Знать, у нас воскресенье – День Открытых Небес... *** Ну что ты бьешься, мудришь чего-то: "Но я... но я бы..." Забудь, расслабься, пошло все к черту - Уже ноябрь. И дальше можно... Конечно, можно. Пора пытаться. Сквозь все кордоны, посты, таможни - Простите, братцы. Смотри, как быстро темнеют тучи, Вон грай вороний. И каждый снова себе попутчик И посторонний. И мир от края, и мир до края - Туман и листья. На все вопросы скажи: "Не знаю". Стань фаталистом. Все будет просто. Куда уж проще. И день короче. Прочти все листья. В ноябрь у рощи Неровный почерк. Татьяна Стрельченко О счастье Я когда-то умела быть очень счастливой. Давно. Я вплетала в тяжелые косы цветы апельсина. Я срезала тугой виноград и в плетеных корзинах Относила ему. Он любил молодое вино. А потом (тоже очень давно) я носила атлас И, жемчужную брошь приколов к голубому корсажу, Шла к нему. Так случилось, что он не любил экипажи. Шла пешком. Приходила на время, на вечность, на час. Я смеялась взахлеб и судьбу рисовала мелком, Обводила ночные бульвары сиреневой тушью. Он читал мою жизнь... Он гадал...И кофейная гуща Предрекала мне счастье. Когда-нибудь. После. Потом. Он блестяще раскладывал старый бурбонский пасьянс, Но... ошибся: и карты смешали минуты с веками. Я сегодня купила вино и коробку с мелками, Я у счастья хочу отыграть золотое «сейчас»! *** Здесь велюровую полночь прожгли огоньки светлячковые: Можно верить в звездопад и в любовь, и не верить в дожди. У тебя судьба такая – не клевером, значит, подковою Наградит. И ты смеёшься. И бабочки бьются в груди. Не сдувай пыльцу с ладоней, не хмурься, не думай об осени, Я апрельской голубой тишиной нас с тобой обверну. Нас когда-то по ошибке на эту планету забросили И ввели под кожу нежность, и в кровь подмешали луну. Самый дерзкий и красивый из всех коронованных мальчиков, У тебя судьба такая – на удочку звёзды ловить. ...Поцелуй горчит, как мёд из степных, золотых одуванчиков. Мне не больно. Это просто луна остывает в крови. *** Ей бы просто... Ей бы просто нырять в синеву, где стрижи и дрозды, Где весеннее облако к небу прикреплено скотчем. И не знать, не гадать, не мечтать кардамоновой ночью О случайном падении глупой, случайной звезды. Или сделаться очень прозрачной, как мыльный пузырь, Очень-очень прозрачной и круглой, как маленький глобус! И от нежности лопнуть, от нежности, а не от злобы, Становясь частью радуги, солнца и первой росы. Или стать бесконечно уютной, как мамин пирог, Как варенье на блюдце, какао и старые фото... И уже не искать в заколдованном мире кого-то, Не искать, не гадать, для чего ее выдумал Бог. Ей бы слово собрать из осколков разбитой души... Ей бы просто нырнуть в синеву, где дрозды и стрижи. Я тебя отпускаю Я тебя отпускаю. Удачи. Попутного ветра. Мне останется память: весна, голубые аллеи... Прямо в воздухе мы танцевали под музыку ретро: Город медленно таял внизу. Фонари золотели. Было так: на полу облюбованной солнцем мансарды Мы сидели с тобой по-турецки и пили какао. Там, на зыбкой, неясной границе апреля и марта Я твое обхватила запястье и не отпускала. А сегодня – он твой, этот вечер чернильно-пиковый. Говорят, тот, кто любит, всегда возвратится обратно. Я в руке не могу удержать самолетик кленовый, И тебя отпускаю. И ты отпусти меня, ладно? Ева Шателей тяжелым бутоном от холода пьяный качается голос в пространстве над нами а я — оригами овца мураками я — то, что не следует трогать руками * * * Опасаюсь горячего утра. В голове — разноцветные перья — Кувыркаются, мягко кружа. Красно-синие. Утро за дверью. Голубые. Пусть ночь не уходит. Изумрудные. Жёлтые с черным. Прячусь. Спрятала взгляд в потолок. Перья рвутся наружу упорно, В голове — разноцветный комок, Бьются в горле, стучатся в глаза: Антрацит, гуммигут, бирюза… * * * А небо кричит, плачет И это, конечно, значит, Что стремный процесс начат, Что небо рожает меня. Отходят небесные воды, Подходят небесные роды И слышно небесное: «Кто ты? Дай я на тебя посмотрю». Тучное небо дышит, Довольное тем, что вышло. И нежно шепчет чуть слышно: «Как на отца похож...» * * * Танец солнца в паутине, Трепет, дрожь прохладных линий. Где-то рядом бродит лихо. Скромно, в черном, как вдова, Словно "черная вдова" — Я почти как паучиха — Улыбнусь тебе - едва, И коснусь тебя – едва, Мягко-мягко, тихо-тихо. В белой чашке синий чай — Это свет октябрьских утр. Больно, но могу терпеть — Прорастают крылья внутрь. * * * несу тихонько голову как тазик с оливье как кубок с мокрым голубем за красную за голую замерзшую привязанным за лапку за побег все от того что праздники мадмуазель месье такое в этом тазике царит разнообразие такое оливье сиреневые кубики куски моей республики что б ты ни говорил захвачена французами несу большую голову как кубок с легким голубем сухим пустым внутри
фейхоа |
 |