Виктор Мильман Рассказы от первого лица Анонимка 1967 г., Шестидневная война на Ближнем Востоке. Советские газеты, радио гневно клеймят «израильского агрессора, вероломно напавшего на миролюбивую АРЕ». На предприятиях, в организациях, учебных заведениях города идут митинги с осуждением «сионистов-империалистов». Центральная пресса публикует письмо с требованием «заклеймить, пригвоздить» и т.п. Под письмом - подписи известных деятелей культуры, науки, ветеранов Войны. Десятки фамилий объединяет одно - еврейское происхождение. Впомнилось известное «дело врачей» в январе 1953 г. , награждение орденом Ленина «разоблачителя» врача Лидии Тимашук. Так же, как и сейчас, «общественность» дружно клеймила «убийц в белых халатах», в большинстве евреев. События на берегах Суэцкого канала представляются мне каким-то ирреальным, как «Война миров» Г. Уэллса, фактом из газетной рубрики «За рубежом». Среди работников нашего завода, как и во всём регионе, много «лауреатов» 58-й статьи и высланных во время и после войны немцев, литовцев, западных украинцев, в большинстве своём – порядочных людей, классных специалистов. Может быть, наличие такого, не совсем патриотично настроенного контингента сыграло роль в том, что митинга на заводе не проводили. В один из тех дней позвонила первый секретарь горкома комсомола Мария Тиханович, попросила о встрече. Человек в городе известный, она часто выступала на конференциях, партийно-хозяйственных активах. Энергичная, чем-то напоминающая киношный образ комиссара в кожанке времён Гражданской войны, в то же время она обладала необыкновенной женственной статью, придававшей ей удивительную притягательность, не всем, даже архикрасавицам, свойственную. Мужчины обязательно оборачиваются вслед таким женщинам. К тому же умна, в высшей степени тактична, с хорошим чувством юмора. Немало мужиков втайне завидовали её мужу, скромному инженеру. Сам я из комсомольского возраста давно вышел, познакомились мы, когда однажды она попросила взять на работу молодого инженера, выпавшего из обоймы комсомольского работника. Позже встречались на городских мероприятиях. - Извините, что оторвала от работы, - сказала Тиханович, когда мы встретились у про-ходной. – Не могли бы мы поговорить наедине ? Отдельного кабинета у меня не было, мой стол стоял в общем зале конструкторского отдела. Мы расположились в пустующем кабинете заводоуправления и, как бы извиняясь, она начала : - Вопрос не то, чтобы срочный, но всё же… К тому же – поручение бюро. Бюро – понятно, она - член бюро горкома партии. Что дальше ? Опять о техническом перевооружении ? Но к чему тогда уединение ? Последнее время завод часто упоминали на совещаниях, в местной и республиканской прессе в качестве примера интенсивного роста производства и социальной сферы за счёт, как тогда формулировали, внутренних резервов. Действительно, всего за несколько лет заурядные ремонтные мастерские превратились в современное предприятие. Расширилась номенклатура изделий, выросли новые цеха, оснащённые современным оборудованием, средствами механизации, в большинстве собственного изготовления. В горкоме знали, что техническим оснащением производства в основном занимается наш отдел с опытным производством. При удобном случае я не стеснялся это подчёркивать. Естественно было предположить, что разговор пойдёт о популяризации нашего опыта, нужно написать статью или где-то выступить. Обычно в таких случаях приходили из газеты или радио, называли тему, через день-два получали готовый материал и после небольшой редакторской правки он появлялся в газете или звучал по радио. В том, что за этим пришла Тиханович, ничего особенного не было. Хотя позже я подумал, что вряд ли случайно для разговора со мной послали именно её. В конце концов, я не против пообщаться. Странно другое : она заметно волнуется, как бы выбирает с чего начать разговор, ей это не свойственно. Может, тут что-то другое ? - Ещё раз извините, этот разговор – не моя инициатива. Хотя, не скрою, мне он тоже интересен. «О чём ?». Я пожал плечами. - Вы, конечно, знаете о войне Израиля и Египта. «Вон оно что !». - Слышал. - И как вы к этому относитесь ? - Отрицательно, конечно, как к любой войне, в детстве хлебнул её «прелестей». - Но, может быть, об э т о й войне у вас сложилось о с о б о е мнение ? Стало понятно, куда клонится разговор. До сих пор я не особо задумывался о своей национальной принадлежности. Не последнюю роль в этом сыграло интернациональное окружение в прилагерном посёлке, в котором я оказался по окончании института вскоре после смерти Сталина, и позже - в центре одного из «островов» Гулага. Вместе с тем во мне жила память довоенного детства : семья, соседи, школьные и дворовые товарищи, в большинстве мои соплеменники, как и многие известные в нашем южном городе люди. Почему-то больше других запомнились врачи : лечивший меня доктор Фальков с мягкими, тёплыми руками ; участковый врач строгая, необычайно внимательная толстуха доктор Хазан ; удалявший мне гланды доцент Миссиожник ; авторитетнейшие специалисты Бердичевский, Щиголь, Жаботинский, Зильбер, зубной протезист Лопушной. От взрослых я слышал, что к ним ездили больные со всей Украины. В том, что они евреи, ничего особенного я не усматривал. И уж гордости от этого точно не испытывал. Своё еврейство я ощутил с началом войны. Уже в июле начались бомбёжки города. Совинформбюро сообщало о продвижении германских войск на восток. Я слышал тревожные разговоры об уничтожении евреев на оккупированной территории, об эвакуации заводов. Наконец, отъезд нашей семьи с одним из последних эшелонов в обстановке панической суматохи. Поезд направлялся на Урал, но из-за разрушенных фашистскими бомбардировщиками железнодорожных путей и мостов на станции Лиски нас перегрузили на баржу и доставили в донскую станицу. В четвёртом классе станичной школы я был единственным «не своим». Отношение соучеников было вполне доброжелательным. В том, что класс меня принял, немалую роль сыграла более высокая по сравнению с ровесниками-станичниками образованность, если так можно сказать о десятилетнем мальчишке. До войны я успел познакомиться с кино, театром, цирком, прочёл Ж. Верна, Майн Рида, Ф. Купера, Пушкина, Гоголя, Гайдара, В.Бианки, А. Беляева, читал «Пионерскую правду», журнал «Костёр». К познаниям, которыми я делился с одноклассниками, иногда добавлял кое-что от себя и, признаюсь, привирал, будто сам был участником некоторых событий. Другого пути добиться авторитета я не видел. Местные ребята были несравнимо ближе к практической жизни, управлялись с домашним хозяйством, с малолетства скакали на неоседланных лошадях. А навсегда оставшийся в памяти бойкий казачонок, классный авторитет Вася Мрыхин стал моим приятелем и в какой-то мере покровителем. Под его руководством я даже пытался заняться верховой ездой, но ничего, кроме неприятных ощущений от контакта с костлявым лошадиным хребтом, не почувствовал. Зато весной, когда речка Гущевка, слившись с Доном, залила прибрежную пойму, и мы часами плавали на долблённом каюке между полузапленными деревьями, я быстро наловчился управляться с вёрткой посудиной, как и полагалось, одним веслом. Воодушевлённый успехом, я с особым вдохновением «заливал» другу о преодолении на лодке днепровских порогов, на самом деле скрывшихся под водой со строительством ДнепроГЭС в год моего рождения. Вдруг, совсем не к слову, он спросил : - А какой ты нации ? Впервые я почувствовал, что не могу свободно произнести слово «еврей». До этого от своего еврейства я не ощущал ни малейшей ущербности. Антисемитизм, если и существовал, то где-то вне сферы моего сознания. Почему же вопрос вызвал волнение ? Не ощутил ли я в нём неприятный подтекст ? Пожалуй, нет. Интерес к моей национальности у юного станичника возник, скорей всего, под влиянием чего-то, услышанного от взрослых. Сам он вряд ли в этом что-либо соображал. До нас евреев в станице наверняка не бывало, и они не должны были вызывать особых чувств, ни отрицательных, ни положительных. Будь мы узбеками или якутами, думаю, к нам проявился бы такой же интерес, связанный скорее с любопытством, чем с неприязнью. Не знаю, пробудил ли во мне тот случай национальное самосознание, но я интуитивно почувствовал, что быть евреем не всегда удобно, а сейчас, во время войны, даже опасно. Естественно, по мере взросления что-то во мне менялось. Читая, например, постановления о присуждении государственных премий, указы о награждениях, присвоении почётных званий и находя в списках удостоенных еврейские имена, на подсознательном уровне я испытывал удовлетворение. Голос крови проявлялся, что ли ? В то же время похожее чувство возникало при обнаружении в списках представителей близких мне отраслей науки и техники, любимых артистов и авторов вне зависимости от их национальности. При этом присутствовал важный момент : я утверждался в мысли, что равенство и справедливость в нашей стране – не только в лозунгах, каждый получает по заслугам независимо от национальной принадлежности. Эта вера укрепилась в конце 40-х : при серьёзном конкурсе я поступил в престижный харьковский институт. Я даже перестал задумываться, почему по окончании школы в последний момент сорвалась «светившая» мне медаль. Ведь «облом» разделил со мной одноклассник украинец. А на Севере вообще никаких неудобств из-за «пятой графы» я не ощущал. (Пройдёт несколько лет и моя наивность сильно поубавится…). Но в разговоре с Тиханович «голос крови» не сработал. Ни тема беседы, ни сам факт ближневосточного конфликта чувства причастности к национальному аспекту события не вызвали. Лишь удивление : к чему этот разговор ? Явно преодолевая внутреннее напряжение, собеседница продолжала : - Скажите, эта ситуация не вызывает у вас что-то, вроде сочувствия.? Израиль – такая маленькая страна… «Вон куда завернула…». Честно говоря, я не очень беспокоился за Израиль, результат войны за независимость, когда новорождённое государство с честью отбилось от арабских соседей, был известен. Прошло 18 лет, страна значительно окрепла. Было чувство не совсем осознанной, но всё же гордости. Вспомнилось, как в начале 50-х благоприятная случайность вывела местный «Металлург», если не изменяет память, в четвертьфинал кубка СССР по футболу. Матч игрался в Москве с одной из столичных команд. Чуть ли не весь город собрался тогда у уличных динамиков. Первый тайм наши выигрывали. А когда комментатор Вадим Синявский воскликнул : «Такое впечатление, что оранжевых футболок (это был наш цвет) на поле больше», - раздался крик ликования, услышанный, наверно, за тысячу километров в Москве. В отличие от других, я не был страстным болельщиком, а наша команда в результате всё же проиграла именитому сопернику. Но стоя в ликующей толпе, я испытывал непомерную гордость за нашу, игравшую в классе «Б» и к огорчению болельщиков часто проигрывающую днепропетровским одноклубникам, р о д н у ю команду. Ей богу, похожее чувство возбудила во мне услышанная фраза. Но озвучивать его я не стал. Сказать, что осуждаю Израиль как агрессора, язык не поворачивался. Это было бы явно конъюнктурным заявлением, да я так и не думал. Вопрос остался без ответа. - Мария Александровна, да скажите же наконец, в чём дело ! - Вообще-то я не вправе, но вам скажу. Надеюсь, поймёте правильно. В горком посту-пило заявление о ваших контактах с неким фондом экономической помощи Израилю. Я, конечно, в это не верю, но вот, велено поговорить с вами. Ещё раз извините ! - !!!... Письмо, от кого ? - Не знаю, оно без подписи. Сказать, что я был изумлён, не сказать ничего. И всё же письмо я увидел, его показал мне знакомый работник горкома. Оно действительно было без подписи, но я без труда узнал автора по почерку. Технолог Горликов работал на заводе ещё со времён лагерных ЦРМ. Высокий, кряжистый, с большими рабочими руками, чуть сутулящийся, как человек, долго занимавшийся физическим трудом. Не мелкой породы, был он, тем не менее, каким-то незаметным. Разговаривал тихо, то и дело умолкая, как бы спрашивая : «Не сказал ли я чего лишнего ?». Казалось, он постоянно озирается, что, впрочем, было не удивительно : в своё время Фёдору Ивановичу пришлось тянуть срок по печально известной 58-й статье. До приторности услужливый, всегда во всём соглашающийся, да и специалист – не ахти, он не был мне симпатичен. По работе мы не пересекались, он работал в другом отделе. Единственно, что вызывало уважение, - его увлечение спортом. Он был капитаном сборной города по городкам, не раз побеждавшей на республиканских и зональных соревнованиях, имел звание «Мастер спорта СССР». Однажды, как обычно смущаясь, он поведал, что написал справочник по городкам, его уже включили в план издательства. Рисунки готовы (рисовал Горликов профессионально, даже писал маслом неплохие пейзажи), а вот текстовая часть «…не согласитесь ли, если вас не затруднит...» и всё в таком духе. Он просил посмотреть рукопись на предмет соб-людения стиля и правил грамматики. Разумеется, я согласился, мне не столько польстило признание моей грамотности, сколько было интересно. Урывками в течение нескольких дней я добросовестно вычитывал и правил текст, рассматривая при этом мастерски выполненные тушью рисунки. Чтение описательной части не было утомительным, почерк у автора был каллиграфический. Я невольно запомнил его и не спутал бы ни с каким другим. В письме сообщалось, что пользуясь служебным положением, я получаю крупные вознаграждения за свои якобы изобретения и переправляю эти деньги в тайные сионистские фонды. Автор даже не пытался изменить почерк, видимо, ещё с «тех» времён уверовал, что стукачей органы не сдают. Прочитав бумагу, я не очень расстроился, слишком нелепым было её содержание. Но Горликов ! Ему-то я чем не угодил ? Что предпринять и нужно ли вообще что-либо предпринимать ? Встречаясь, анонимщик по-прежнему раскланивался ещё издали. Я смотрел на него уже другими глазами и мне казалось, он это чувствовал. Разговор с Тиханович последствий не имел, не считая некоторой неловкости, которую мы какое-то время ощущали при встрече. Я решил ничего не предпринимать, рассказал об этом лишь жене и близкому другу. В самом деле, стоит ли тратить нервы и время на расследование ерунды. Одно меня занимало : Горликов не сам это придумал, слишком примитивен он был в моей оценке. Я был почти уверен, что знаю организатора «утки». Но, как говорится, не пойман – не вор. Шло время, я стал забывать об этом малоприятном инциденте, но неожиданно история получила продолжение. Мой друг случайно, а, возможно, намеренно рассказал об этом соседу, следователю городской прокуратуры. Встретившись как-то со мной, тот признался, что знает об анонимке. Я сказал, что меня это больше не волнует. - Напрасно позволяешь безнаказанно возводить на себя напраслину, сейчас не те времена. Давай-ка раскрутим это дело, чтоб другим неповадно было. И он изложил план наказания анонимщика, к слову, весьма гуманный. Я нехотя согласился. После некоторой корректировки план был принят. Следователь познакомил меня с судьёй, своей приятельницей, согласившейся помочь в нашем мероприятии. В условленное время мы собрались в её служебном кабинете. Вскоре раздался осторожный стук в дверь и в комнату просочился вызванный повесткой Горликов. Не нужна была особая проницательность, чтобы заметить, как он напуган самим фактом вызова к судье. Увидев меня, он буквально помертвел. Обычно розовое, будто обожжённое морозным ветром, лицо его побелело. Он согнулся, стал ниже ростом, не знал куда девать руки, то убирал их за спину, то судорожно сжимал одну другой. Этого мне было вполне достаточно, я был удовлетворён. Но наш план предполагал выявление организатора провокации и «спектакль» продолжался. - Гражданин Горликов, - строго сказала судья, не приглашая его сесть, - к нам поступи-ло заявление от… - она указала на меня, - о том, что вы обвиняете его в действиях, не сов-местимых со статусом советского гражданина и руководителя, каковым он является, и заключающихся в оказании помощи империалистическому агрессору, что приравнивается к измене Родине. – (Судья знала своё дело). – мы вынуждены возбудить против него дело. Обвинительное заявление написано вами, это доказано почерковедческой экспертизой, - она приподняла лежавший на столе лист бумаги. – Вы должны представить документальные доказательства, в противном случае будете привлечены к ответственности за клевету. На Горликова было неприятно смотреть. Он пытался что-то сказать, произнося какие-то бессвязные звуки, побелевшие губы дрожали. Я с опаской подумал : чего доброго упадёт сейчас в обморок. И ещё представилось, что в лагере он стучал «куму». Не по убеждению, в силу душевной слабости. Стало жаль его. Судья помолчала и как бы с неохотой продолжила : - Ситуацию можно облегчить, если он – жест в мою сторону – отзовёт своё заявление, удовлетворившись признанием вами своей вины в клевете и извинениями. Нетрудно представить, что происходило в душе Горликова. Наверняка вспомнились арест, следствие, лагерь. Он повернулся ко мне, прижал руки к груди и с мольбой в глазах произнёс : - Простите меня ! Я против вас никогда ничего не имел, наоборот, благодарен вам за помощь. Это Плаксин сочинил бумагу, я только переписал её. Он сказал, что располагает доказательствами, а я, дурак, поверил. Простите, ради бога ! Судья обратилась ко мне : - Вы согласны принять извинения и отозвать своё заявление ? - Согласен. Пусть только напишет обо всём, что сейчас сказал. Моё предположение подтвердилось. Плаксин был начальником отдела, в котором работал Горликов, и по большому счёту у него были причины не любить меня. Но это – уже другая история. Бумагу, в которой Горликов описал, как тот его «совратил», обещая повысить зарплату и пригрозив отвественностью за недонесение, я некоторое время хранил. Вскоре Плаксин из города уехал, бумагу я уничтожил. Выборы на Северном 50-е г.г. прошлого века. Молодой специалист послан за тридевять земель от альма матер отработать положенные три года. Единственный, кроме директора, дипломированный инженер, оказавшийся здесь после института, а не после лагеря, назначен главным механиком завода. Под началом двадцатитрёхлетнего парня оказалось больше полусотни бывших «врагов народа», честнейших людей, классных специалистов, по возрасту годящихся своему начальнику в отцы. Сложившиеся с самого начала доверительные отношения двинули вперёд застоявшуюся службу. Познакомился с редактором районной газеты, местным кадром, обращавшимся за помощью в ремонте старенького типографского оборудования. Вскоре тот уговорил молодого инженера подать заявление в партию, дал рекомендацию. Честно говоря, долго уговаривать меня не пришлось. Я прослышал о докладе Хрущёва на 20-м съезде КПСС, о закрытом письме ЦК с разоблачением культа личности Сталина, массовых репрессиях, имевших прямое отношение к большинству моих подчинённых. Письмо читали на закрытых партийных собраниях, захотелось приобщиться к «избранным». В течение года я с гордостью носил кандидатскую карточку. Дело было ответственное. Помимо «честного и добросовестного отношения к своим служебным обязанностям, приоритета общественных интересов перед интересами личными…» и т.п., обязательно нужно было выполнять партийное или общественное, т.е. не связанное с основной работой, поручение. Приближались выборы в Верховный Совет Коми АССР. Один из избирательных участков образовали на северной окраине посёлка, за мостом через Кылтовку. Район так и назывался – Северный. Здесь располагались лагпункт, аэродром, несколько десятков жилых домов, магазин, школа, клуб. Начинался Северный с бараков, в которых рядом с зоной ещё до войны поселили лагерную обслугу. Особое место на Северном занимал «шанхай» - беспорядочное скопление наполовину вросших в землю самостройных халуп, сколоченных из обрезков досок, фанеры, ржавого кровельного железа и ещё, бог знает, из чего. Основали «шанхай» главным образом бесконвойные, отбывшие большую часть срока, но всё ещё приписанные к лагерю. Получив разрешение ночевать вне зоны, они возвели первые объекты этого поселения, совсем не похожего на цивилизованное жилье. Образовались семьи, даже детей заводили. К описываемому времени «шанхай», кроме бесконвойников, заселил разный люд, который трудно было отнести к какой-либо определённой социальной группе. Бывшие заключённые, в разное время освободившиеся из местного лагпункта, перебравшиеся на «юг» из Инты, Воркуты, других заполярных мест. Люди, за долгие годы лагерной жизни утратившие свой прежний социальный статус, в силу разных причин правового и экономического характера лишённые возможности вернуться туда, откуда они были насильно вырваны. Доставало там и всякого мелкого уголовного сброда. Этот, с позволения сказать, жилой район входил в состав Северного избирательного участка. На заводском собрании меня «избрали» председателем участковой избирательной комиссии. Моим заместителем стал главный механик авиапредприятия, мой тёзка. Мы были знакомы, он тоже нередко обращался на завод за технической помощью. В состав комиссии вошли учителя, представители расположенных на Северном организаций. День выборов, как обычно, назначили на воскресенье. В шесть утра мы открыли расположившийся в школе участок, но народ не особенно торопился исполнить свой гражданский долг и комиссия, скучая, попивала чаёк. Короткий зимний день незаметно перешёл в сумерки, потом и вовсе стемнело, а избиратели по-прежнему текли на участок хилой струйкой. Когда до полуночи – времени закрытия участка осталось около двух часов, стало ясно : высокий, как требовалось, процент принявших участие в выборах находится под реальной угрозой. Посовещавшись, мы с Виктором вспомнили старое правило : «Если гора не идёт к Магомету, то…», взяли переносную урну, предназначенную для обслуживания на дому больных и убогих, списки избирателей, пачку бюллетеней и пошли по домам. К ночи к морозу прибавился ветер. Выходить из тёплого помещения не хотелось, но де-лать было нечего. В «цивилизованной» части Северного дело пошло довольно споро. Лю-ди голосовали без лишних разговоров, извинялись, уверяли, что уже собирались идти на участок, а до того, мол, детей не с кем было оставить или ещё что-то, почти правдоподобное. По кандидату вопросов ни у кого не было. Евгений Иванович Катаев, председатель Президиума Верховного Совета Коми АССР человек в Республике известный, местный уроженец, благодаря своим человеческим качествам пользовался уважением и даже народной симпатией. Оставалось обойти «шанхай». Разыгравшаяся пурга замела проходы между домишками, самих их занесло снегом по самые крыши. Разобраться, где какой номер, было невозможно. Заметив одно тускло светившееся окошко, мы постучались в него. На стук никто не ответил. Постучали посильней в дверь. В ответ прорычал мужской голос : - Какого … нужно ? - Откройте, пожалуйста, мы с избирательного участка, нужно бы проголосовать. Молчание в ответ. Мы снова постучали. Тот же голос, но уже на гораздо более высокой ноте пообещал : - Я тебе сейчас проголосую из двух стволов, мать твою…! Шляются тут по ночам, трам-тарарам… ! Мы переглянулись и мысленно пришли к единодушному решению : попыток войти в контакт с избирателями больше не предпринимать. Преодолевая колючую снежную круговерть, утопая по пояс в снегу, мы побрели прочь от негостеприимного места. Виктор, хорошо знакомый с Северным, шёл впереди. Через некоторое время мы оказались на территории аэродрома, а затем в помещении каптёрки – хозяйства моего спутника. Отогревшись, достали списки избирателей, не проголосовавших было довольно много. Решили : так дело не пойдёт. Отсчитали нужное количество бюллетеней и опустили их в урну. Благо, что-либо отмечать в них нужды не было, кандидат был один. Подписи избирателей в списках ставили поочерёдно, изощряясь в графических выкрутасах. Потом Виктор достал из железного шкафа бутыль со спиртом, отлил в литровую флягу и мы вернулись в школу. Дождавшись полуночи, вскрыли урны, подсчитали голоса, составили протокол. После чего по традиции устроили небольшой банкет, закуску приготовили женщины. Через несколько дней на заседании окружной избирательной комиссии в исполкоме мне вручили Почётную грамоту - на нашем участке оказался самый высокий процент избира-телей, принявших участие в голосовании и, конечно же, отдавших голоса за нашего кан-дидата. Баобаб Несколько лет прошло с того дня, как вслед за Сашей, однокашником и другом, перебравшимся в Ухту и ставшим к тому времени директором завода, покинул Княжпогост и я. За эти годы сложилась компания, если не друзей, то единомышленников по работе, напарников по охоте, рыбалке, просто проведению свободного времени. Кроме коллег, среди новых знакомых были геологи, строители. Нередко компанией отмечали праздники в единственном в городе ресторане. Руководителя ресторанного оркестра Алика музыканты называли Дьюла, по имени известного «лабухам» зарубежного саксофониста. Конечно же, это был псевдоним, а не прозвище, Алик был натурой артистичной. Случайно узнав, что в своё время он закончил военно-механический техникум, имеет производственный опыт, я пригласил его на работу к нам в отдел. Днём он творил за кульманом, вечером играл на саксофоне. Как зародился обычай поддерживать веселье возлиянием, наукой точно не установлено. Да это и неважно. Важно, что традиция укоренилась во всём мире. Правда, не везде рав-ной интенсивности. Сказать, что мы – молодые, крепкие мужчины, достаточно закалён-ные жизнью и северной природой, были в этом смысле в аутсайдерах, - погрешить против истины. Проще говоря, выпить мы могли крепко, хотя и не злоупотребляли. Как-то дру-жеское застолье затянулось далеко заполночь, запас спиртного истощился. Круглосуточно работающих магазинов тогда не было. А настроение было. Обнаружилось полбутылки спирта. Пить чистый спирт было принято только в мужской компании, да и то на охоте и рыбалке. В кофейнике остался холодный кофе. Им и разбавили спирт «фифти-фифти», добавили чуть сахарку, получилось нечто среднее между ликёром и крепкой настойкой. Напиток оказался коварным : пился легко, кофе бодрил, спирт шарахал по мозгам. Выяснилось, правда, это чуть позже. Процесс приготовления коктейля гости не видели, после дегустации последовали разные предположения о его составе. Когда несколько гипотез были обсуждены и отвергнуты, Алик объявил, что эту экзотику под названием «Баобаб» знакомые геологи привезли из Вьетнама в бамбуковых трубках. Был ли это экспромт или у кого-то заимствовано, сейчас уже не вспомнить. В тот год после сравнительно тёплых дней резко похолодало, что само по себе было не редкостью, как никак, а город наш располагался почти на 64-й параллели. Местные острословы в таких случаях говорили : «Забыли закрыть Карские ворота». Центральное отопление отключили – не топить же летом ! Дома и на работе холодно, неуютно. Саша предложил съездить на Юг погреться. Так совпало, что в тот период никому из нас не с кем было это согласовывать. Сказано – сделано. Через пару дней, оформив отпуск, полетели в Сочи. После недавней реконструкции взлётно-посадочной полосы у нас стали принимать стоместные лайнеры АН-10. Прямой рейс, не то, что раньше – на ИЛ-14 через Сыктывкар и Горький. Вылетев утром из температуры меньше 10 градусов и дозаправившись в Шереметьево, через несколько часов мы стояли на горячем бетоне адлерского аэропорта. «Левый» ЗИМ без проблем по приморскому серпантину домчал нас до Сочи. Получить номер в гостинице не пытались, в те годы это было нереально. Шофёр привёз нас к самодеятельной бирже жилья у железнодорожного вокзала. Недолго потолкавшись, сговорились с хозяйкой. Аренда комнаты или койки в частном секторе была делом обычным, никого не раздражавшим. Цены божеские, доступные не только нам, северянам. Военное детство и послевоенная юность не избаловали нас роскошью, жильё нам понравилось. Просторная комната с кухней, отдельный вход. В углу тенистого двора, рядом с нужным дощатым сооружением приткнулась фанерная кабинка с металлическим баком вместо крыши. За день солнце нагреет воду в баке, перед вечерним выходом можно принять душ. Но главное удобство – через соседний двор за пять минут попадаешь на пляж «Ривьера». И совсем недалеко парк с тем же названием, почти ежевечерне здесь идут эстрадные концерты. Казалось, Север и всё с ним связанное, остались где-то далеко. Но первыми, кого мы увидели следующим утром на ещё пустынном пляже, были знакомые геологи, расписывающие пульку на деревянном лежаке. После долгой зимы хорошо отогреться в тёплом море, погулять по платановой аллее, приморской набережной, под негромкую музыку посидеть вечером в уютном ресторане, посмотреть концерты с участием известных артистов, увидеть которых непросто не то, что у нас, но и в Москве. Мне лично комфортней в малолюдных, тихих местах, но попав впервые в Сочи, я сразу ощутил расположение к этому городу, полному весёлой суеты, в те годы совсем не подавляющей. Не раз бывая здесь позже, я всегда испытывал наслаждение, особенно, если рядом были близкие люди. А тогда душевный подъём от резкой перемены обстановки, как будто мир распахнулся передо мной, соседствовал с тянувшимися за мной саднящими душу мыслями, не дававшими вздохнуть полной грудью пахнущий морем воздух свободы. Та поездка в Сочи запомнилась ещё и особо разудалым весельем, которым я пытался отвлечься. Но вернёмся к «баобабу».Отправляясь на юг, мы прихватили с собой небольшую канистру со спиртом. В нашем производстве спирт применялся в технологических процессах, нормы расхода мы разрабатывали сами, в Совнархозе их только утверждали. Накапливающийся резерв обычно использовался при поездках на охоту, рыбалку, реже – в коллективных застольях. И отнюдь не из желания сэкономить личные средства и нанести ущерб государству, а исключительно из-за чрезвычайно низкого качества продукции Воркутинского ликёро-водочного завода. Спирт же был высшего сорта – «Прима» 96, 6 %. Заслуживают ли упрёка подобные невинные забавы в молодые наши лета, ни в малой доле не компенсирующие беспримерно добросовестного, с высокой степенью отдачи отношения к работе ? Выросши на Днепре, на море я оказался впервые, до того оно представлялось мне лишь по литературе и кинофильмам - «свежий бриз, овевающий…» и т.п. Потому совершенно неожиданной оказалась влажная жара, на которую, как на стену, мы наткнулись, выйдя на трап из кондиционированного салона самолёта. Казалось, воздух пахнет мылом, как в раз-девалке коммунальной бани. Утирая потный лоб, Саша сказал : - Спирт пить не будем, обменяем на бочонок сухого вина. Изложив обязательные правила поведения в представленных нам покоях – не курить, не сорить, не водить и т.п., хозяйка попросила наши паспорта для оформления временной прописки – такое существовало правило. Мы собирались съездить в Лоо и Дагомыс, не исключали, что позже переедем в одно из этих, как слышали, тихих мест и с пропиской решили не торопиться. Обстановка располагала к шуткам и Саша выдал экспромт : - Паспортов у нас нет, только справки об освобождении. При знакомстве мы сказали хозяйке откуда приехали, не торгуясь, согласились с ценой, заплатили аванс, при этом был продемонстрирован пухлый бумажник – наш общий капи-тал в некрупных купюрах. Так что хозяйка, которую, несмотря на возраст и комплекцию, уловив её психопатическую сущность, мы сразу стали звать Аллочкой, приняла заявление всерьёз, изобразила заискивающе-испуганную улыбку и о паспортах больше речи не заводила. Вопрос с переездом в тихое место отпал, когда на следующий день мы встретили знакомого Алика Лёню с группой москвичей. Компания показалась интересной и мы решили остаться в Сочи. Из нашего города Лёня уехал давно. Отсидев пару лет по какой-то бытовой статье, некоторое время работал таксистом. С Аликом был знаком, естественно, по ресторану. Его спутники - супружеская пара, он - из ведомства, имевшего отношения к гостиницам, (компания жила в «Приморской»), его жена, весёлая симпатичная, на десяток лет моложе мужа ; дама средних лет в чёрном парике, редактор какого-то гуманитарного журнала ; молодой атлет – чемпион чего-то по плаванию и молчаливый парень в очках с толстой оправой, не снимавший тёплый свитер даже во время купания, то ли физик, то ли химик. Связующим звеном этой разношерстной компании был Лёня. В разговорах он часто упоминал Север, но вне связи с истиной причиной своего пребывания там. Своим московским друзьям он, видимо, объяснял её иначе. Поняв это, мы ни единым словом его не подвели. За несколько лет до этого прошумело дело так называемых валютчиков – Яна Рокотова, Файбышенко и других. Сейчас, когда в мире в порядке вещей крутятся миллиарды «грязных» долларов, трудно представить, что фарцовка и валютные дела в поистине детских масштабах были уголовно наказуемы. По действовавшему на тот момент уголовному кодексу высшей меры за это не полагалось, но по указанию Хрущёва, как известно, срочно был издан специальный указ. «Экономических диверсантов» в нарушение юридических норм задним числом осудили по этому указу и расстреляли. Лёня подвизался в той сфере на более низких орбитах, ему удалось избежать суровой руки правосудия. Теперь он трудился снабженцем в каком-то московском предприятии. Избежав серьёзной опасности, стал мудрее, осторожней, но жил, безусловно, не на зарплату советского служащего. Это было заметно по одежде, часам, редкому тогда портативному магнитофону и т.п., всё – «маде ин не наше». С Ривьерского пляжа мы перебрались на Приморский, вместе проводили день, вечером собирались в ресторане, иногда – в гостиничном «люксе» у супружеской пары. Непременным элементом застолий был наш «баобаб», понравившийся москвичам. Содержимое канистры убывало с такой скоростью, что вопрос об обмене спирта на сухое вино отпал сам собой. «Баобамом» наш вклад в общие расходы не ограничился. Как-то всей компанией мы славно посидели в ресторане. Было весело, много шутили, танцевали, вкусно ели, сладко пили. Когда к концу вечера официант принёс счёт, оказалось, что за столом «нас оставалось только трое», москвичи незаметно испарились. Особого значения этому мы не придали, тем более, что после того, как мы расплатились, они по одному ста-ли появляться. «Мало ли, кому-то понадобилось выйти…». Об участии в оплате ужина речи не было. Когда ситуация повторилась несколько раз, стало ясно : нас попросту «обувают», посчитав, видимо, за обладателей «приваловских миллионов». Не исключено, что таковыми для укрепления собственного реноме нас представил Лёня. Пришлось принять свои меры и москвичам однажды пришлось выложить приличную сумму в ресторане с цыганским ансамблем. Совместные застолья угасли. Так и не обмененная на вино канистра опустела. И тогда был задействован план, предусмотрительно подготовленный Сашей ещё до отъезда. Для нас с Аликом он стал сюрпризом. Посвящён в него был начальник отдела снабжения Исайченко. В память об этом человеке немного разовью тему. Сейчас, когда на рынке тысячи поставщиков, трудно представить, что «гарантированное» Госпланом и Госснабом материальное обеспечение промышленных предприятий на самом деле упиралось во множество препятствий, требовало для реализации фондов и нарядов больших усилий, изобретательности, даже таланта. Дмитрий Сергеевич в этом деле был ас. Многолетний опыт, острый ум и общительный характер, личные знакомства с поставщиками были его эффективным инструментарием. Не случайно он был одним из немногих доверенных лиц директора. В прошлом учитель литературы, он отсидел «десятку» по 58-й, сохранив, однако, соответствующий своему долагерному статусу интеллектуальный уровень. Незаурядное чувство юмора, знание русской классики – чуть ли ни страницами он напамять цитировал своего любимого Салтыкова-Щедрина, причём, всегда к месту. Была у него страсть – коллекционирование пластинок с записями старых вальсов и маршей. Проигрывал он их только на патефоне, хотя к тому времени в ходу уже были электропроигрыватели. Мне довелось пару раз слушать эти записи у него дома, невольно представлялся довоенный горсад в городе моей юности, прогуливающаяся по аллеям публика, деревянная раковина эстрады, звуки духового оркестра. Высокий, худощавый, всегда аккуратно одетый, при галстуке, гладко выбритый, говорящий и двигающийся солидно, не спеша, обычно Исайченко был слегка «под шафе». В этом состоянии он был активен в работе, посещал цеха, интересовался нуждами производства, был корректен и вообще приятен в общении. В редких же случаях абсолютной трезвости становился хмурым, неразговорчивым, и даже с вопросами снабжения в эти моменты к нему лучше было не обращаться. Известную шутку «Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт» Исайченко, видимо, на основе лагерного опыта перефразировал на свой лад : «Кто не курит и не пьёт – либо сволочь, либо стукач». Сам он не курил. Втайне от нас телеграммой Саша подал Исайченко обусловленный сигнал. В чём он заключался, мы с Аликом так и не узнали, но текст ответной телеграммы гласил : «Выслал шесть электродвигателей по 0,5 киловатта». Через несколько дней пришла посылка. В фа-нерном ящике тщательно переложенные ватой лежали шесть поллитровых бутылок со спиртом. Пробки залиты сургучом, на каждую посудину надеты резиновые кольца от гидроцилиндров. Мы снова могли творить «баобаб». Алику нужны были трости для кларнета. Хорошую импортную трость – важную часть инструмента, от которой зависит качество звучания, свободно купить было невозможно. Впрочем, это относилось не только к музыкальным инструментам. Достать же можно бы-ло практически всё. Познакомившись с коллегой музыкантом ресторана «Приморский», Алик приобрёл у него несколько отличных немецких тростей. Ресторан нам понравился, решили проверить здешнюю кухню. Музыкант свёл нас с официантом Лёшей, мы попросили его к вечеру накрыть столик на шесть персон (компания была уже другая, не та московская). Дома приготовили «баобаб», разлили его в пивные и лимонадные бутылки и загодя отнесли Лёше. Для закрепления знакомства добавили бутылку чистого спирта. Меню оговаривать не стали, Лёша обещал достойный уровень обслуживания и мы положились на его профессионализм. На всякий случай напомнили, чтобы не забыл перелить «фирменный» напиток в соответствующую посуду. Лёша изобразил обиженный вид : «Что я, совсем без понятия ?». Вечером поднялись в зал. Оркестр уже начал свою программу, знакомый музыкант, не отрываясь от инструмента, приветливо кивнул, друг Лёша встретил и проводил компанию к столику. Его раскрасневшаяся добродушная физиономия красноречиво свидетельствовала о том, что наш презент был основательно продегустирован. Столик был сервирован, что называется, по высшему разряду. Икра, балык, ветчина, салаты, фрукты. В центре живописного натюрморта стоял флажок какой-то иностранной державы. И среди этого аристократического великолепия вызывающе выпирали тёмнозелёные бутылки с мятыми бумажными затычками. Эх, Лёша, Лёша, недооценил ты 96.6% ! Вопиющим диссонансом звучали эти плебейские бутылки в симфонии изысканной сервировки. Но отступать было некуда. Наши объяснения не были оригинальны : всё те же «геологи, бамбуковые трубки…» и ставшая уже фирменной марка «баобаб». Гости вначале насторожились, но после нескольких тостов всё вошло в норму… Прошло несколько лет. В Москву я прилетел вечерним рейсом. Ночевать решил в гостинице Аэрофлота на Центральном аэровокзале, изначально предназначенной для работников лётного ведомства и транзитных пассажиров. Не будучи ни тем, ни другим, я иногда предпочитал её ведомственной гостиничке на Чернышевского. Как-то, возвращаясь из отпуска, мы решили на несколько дней остановиться в Москве, и жена сблатовалась с дежурной администраторшей. За умеренную мзду та проявляла гостеприимство, свободные места были всегда. Сюда удобно было добираться из аэропорта и улетать – круглые сутки ходят автобусы-экспресс. Задержавшись поздно в городе, без проблем можно поужинать, всю ночь работают буфеты. Уютные на мой вкус, небольшие, без особых излишеств номера. Вечером из окна виден залитый огнями Ленинградский проспект, так хорошо становится на душе ! В тот раз знакомая служащая заступала на смену позднее. Чтобы скоротать время, я пересёк площадь и вошёл в помещение аэровокзала. Поздний час, в ожидании рейсов в креслах дремлют пассажиры. Небольшие очереди лениво шевелятся у билетных касс, буфетных стоек, лотков с мороженым. Редкие покупатели ненадолго задерживаются у киосков с газетами и журналами, парфюмерией, сувенирами. Некоторые просто бродят по залу. Люблю атмосферу аэровокзалов. Несмотря на жёсткую привязанность к расписанию, случающиеся задержки рейсов, чувствую себя здесь удивительно комфортно. В окружении большого количества людей ощущается защищённость от внешнего мира, никто тебя здесь не знает, от этого – чувство свободы. Прикрыв глаза, будто дремлешь, наблюдаешь за пассажирами. Куда они летят ? Какие дела заставили их двинуться в путь за тысячи километров от дома ? Что ожидает их по прибытии на место – радость, печаль, удача, разочарование ? И вообще, кто они, эти не знакомые мне люди, зависимые сейчас, как и я, от погоды, умения и настроения лётного состава и наземных служб ? Чем они занимаются по жизни, каковы их характеры, привычки, увлечения ? На скамейке напротив, по-детски поджав ноги, спит девушка. Видимо, не один час, а может быть, сутки, она в дороге. На предстоящем ей, скорей всего, северном или восточ-ном маршруте задержки по погодным условиям - явление обычное. Парень, застыв в неу-добной позе, бережно придерживает лежащую у него на коленях голову, из-под вязаной шапочки выбилась прядь русых волос. В памяти возникает зима 1944 г., недавно освобож-дённая от оккупантов разрушенная Макеевка, полупустой промёрзший вагон трамвая. Впереди, через проход сидит молодой солдат в видавшей виды шинели, на плечах следы споротых погон. К сидению прислонены костыли. Напротив него – девушка в тёмном вязаном платке и лёгком потёртом пальтишке. Рядом на полу – пара какой-то, совсем не зимней обуви. Ноги девушки, бережно прикрытые полами шинели, лежат на коленях солдата. Не иначе, парню с девушкой пришлось на морозе долго ждать трамвая. Удивительно, как мало смышлящего в этом подростка взволновала увиденная в полутьме плохо освещённого вагона картина, полный любви взгляд, которым смотрели друг на друга эти молодые, опалённые войной люди. «Кондуктор не спешит, кондуктор понимает…». В ожидании полёта предвкушаешь что-то новое, интересное, неприменно приятное. Трудно передать это чувство словами. Почему-то железнодорожные вокзалы подобного чувства во мне не вызывали, хотя ездить поездом на делёкие расстояния я любил не мень-ше, чем летать. Купил свежий журнал и, не найдя свободного места, вышел на улицу. Подъезжали и отъезжали такси, под широкий козырёк вокзала подкатывали автобусы, привозившие из аэропортов пассажиров. Я стоял, прислонившись к колоне, курил. Подошёл очередной ав-тобус. Над ветровым стеклом крупная надпись «Шереметьево». Это «наш» аэропорт, сю- да прибывают рейсы из Ухты и Сыктывкара. Может, увижу кого-нибудь знакомого ? Из реплик выходящих из автобуса людей понял : рейс из Сыктывкара. Уже собрался отойти, когда в проёме двери увидел долговязую фигуру Вити Эпштейна – главного инженера Сыктывкарского мехзавода. Немного нескладный, в больших очках с толстыми стёклами, смешно растягивающий слова, типичный интеллигент из анекдотов, грамотный, опытный специалист. Наши заводы состояли в одном ведомстве, производили однородную продукцию, это предопределило тесные контакты, вначале деловые, потом и личные. Были мы молоды, не прочь развлечься, и Витя – скромный, добрейший парень, деликатный в отношениях с людьми, случалось, к нам присоединялся. Бывая в Сыктывкаре, мы иногда проводили время в компании молодых артистов и музыкантов республиканского театра. Спектакли заканчивались поздно, посиделки – ещё поздней. Витя нервничал, предвидя неизбежность объяснения по возвращению домой. Мы, находясь в командировке, подобных проблем не испытывали и, подшучивая, предлагали ему различные варианты оправдания. Он обречённо вздыхал и, махнув рукой, - будь, что будет, оставался. На Север он приехал после окончания института в Днепропетровске, так что мы были почти земляками. Утром Витя должен был лететь дальше, предстояло скоротать ночь, встрече он обрадовался. Узнав, что смена «моей» администраторши ещё не скоро, предложил пойти к приятелю, здесь недалеко, у метро «Аэропорт». Прихватив в буфете пару бутылок коньяка, у нас не принято ходить в гости с пустыми руками, мы отправились к приятелю. Театральный художник Миша Ушац жил в кооперативном доме творческих работников. Пока хозяин возился на кухне я огляделся. Просторная квартира напоминала антикварную лавку. Старинная мебель тёмного дерева, массивные бронзовые светильники, зеркала в тяжёлых рамах, книги, картины прошлого, а может быть, и позапрошлого века, эскизы и макеты театральных декораций, другие подобные мелочи на полках, в стеклянных горках. Особо поразил стол. Массивные резные ножки морёного дуба, тяжёлая овальная мраморная столешница. В незаурядном интерьере улавливался некий беспорядок. Брошенная на креслах одежда, разводы наспех стёртой пыли на тёмной поверхности старинного буфета, ни следа женского присутствия. Я тихо заметил об этом Вите. Так же вполголоса он поведал, что жена Миши с их дочерью год назад уехала в ФРГ, у неё – этнической немки обнаружились там родственники. Он остался. Из дальнейшего, уже общего, разговора я узнал, что Миша как профессионал весьма востребован, работает в нескольких театрах, приглашается для оформления спектаклей в Ленинград, другие города. О том, планирует ли он соединиться с семьёй, в разговоре не упоминалось. Закончив дела на кухне, Миша пригласил по телефону соседа, тоже художника. Мы славно сидели за мраморным столом. Хозяин и сосед оказались интересными людьми, рассказывали разные истории о театре, об известных артистах. Кажется, впервые я подумал : избери я другую профессию, общался бы совсем с другими людьми, хотя среди моих знакомых были не только технари. Мы с Витей старались соответствовать, представляли нашу жизнь на Севере сплошной экзотикой, порой слегка отдаляясь от действительности. В приятной беседе время текло незаметно. Принесённый коньяк и домашний запас Миши иссякли. Я вызвался сбегать на аэровокзал, но сосед остановил меня. Ненадолго отлучившись, он вернулся с красивой бутылкой тёмного стекла. Я заметил, как легко он её откупорил. Но мало ли, может, бутылка была початой. Едва пригубив напиток, узнал знакомый вкус. - Что это ? – спросил я как бы между прочим. - Знакомые артисты привезли с гастролей в Индии. Представляешь, там его хранят в сосудах из бамбуковых стволов. Это я для удобства перелил в бутылку. Вообще-то – самогон, приготовленный, кажется, из сока баобаба, но вкусно. Правда ? Никто не спорил, вкус действительно был приятный. Подмывало рассказать нашу историю «баобаба», но я сдержался. Известно немало случаев, когда открытия делались одновременно совершенно незнакомыми людьми в разных географических точках. Да и поверили бы моему рассказу, разве что, из вежливости. Ночевали мы у Миши. На прощанье он подарил мне недавно изданную книжку своих, на мой взгляд, талантливых карикатур. Нехитрая история незапатентованного напитка на этом завершилась, мы перешли на «клюковку». Фильм ужасов Из сохранившихся в памяти довоенных фильмов едва ли не половина была о шпионах и вредителях, такое уж было время. Фильм «Гайчи» : действие происходит где-то на Севере, кажется, на Чукотке, мальчик-подросток на лыжах (в нашем южном городе та зима выдалась на редкость снежной, с игрушечными ружьями за плечами мы с другом бродили по берегу замерзшей Московки) преследует шпиона, пробравшегося, видимо, через Берингов пролив с Аляски. В самый напряжённый момент, когда шпион вот-вот убъёт отважного пионера, появляются пограничники, враг пойман. «Ошибка инженера Кочина» : потерявший бдительность конструктор, шпионы фотографируют секретные чертежи, но всё тщетно - их разоблачили, конструктору попеняли. Ещё один фильм – «Партбилет» : он – какой-то не рядовой работник, она – тоже не лыком шита. Что-то там было с его членством в партии : то ли пробрался в её ряды обманным путём, то ли его партбилетом воспользовался враг. В общем, несмотря на любовь, она его разоблачает, он уже готов её пристрелить, но тут, как всегда, поспевают чекисты. Сейчас трудно вообразить, как бумажная книжечка, на нескольких страничках которой отмечалась уплата членских взносов, могла стать без преувеличения фетишем, приобрести в сознании миллионов людей неизмеримо высокое значение. Исключение из партии, обычно сопровождавшееся словами «положите на стол партбилет !», нередко означало крах карьеры, а то и самой жизни провинившегося (чаще – обвинённого). Надо полагать, не глупые идеологи-психологи работали над формированием этого культа, по сути - идолопоклонства. Привычным стало не полное наименование «партийный билет», а сокращённый вариант - «партбилет» (как ликбез, профком и т.п.). А вот комсомольский билет, имевший несравнимо более низкий статус, именовался полностью, а никак не «комсбилет». Наверно, из-за фонетической нескладности слова. В далёком сумраке исторических дебрей скрылось время, когда человечество, а вернее, его небольшая часть, возжелавшая возвыситься над толпой, управлять ею в своих интересах, придумала разных идолов в виде скульптурных изображений богов, живописных икон, ладанок, крестов и прочих амулетов, воинских штандартов, вымпелов, знамён и т.п. Вспомним более близкое время, своё детство : октябрёнский значок с изображением кудрявого Володи Ульянова, красный пионерский галстук, металлический зажим с тремя эмалевыми языками пламени (позже зажим исчез, галстук стали просто завязывать на узел), торжественный стишок : «…береги его, с красным знаменем он цвета одного»). Нас учили : красный цвет символизирует кровь, пролитую за Свободу. Кто придумал – неизвестно, но распространилось широко : если кто-то из ребят в пылу спора брался за твой галстук, то мог услышать : «не трожь рабоче-крестьянскую кровь !». А позже - комсомольский значок в виде красного флажка с надписью КИМ (коммунистический союз молодёжи), потом – ВЛКСМ. И множество разных символов принадлежности и отличия – значков ГТО, «Ворошиловский стрелок», спортивных разрядов (их мы носили с особой гордостью), почётных грамот, знаков, переходящих вымпелов и знамён, и совсем уж высоко – государственных наград, орденов и медалей. Для членов КПСС особых значков почему-то не было. (Членов германской национал-социалистской партии с определённым стажем награждали золотым нагрудным значком). Гипсовые бюсты и барельефы «основоположников», портреты «вождей» – членов Политбюро, обязательные атрибуты официальных кабинетов, общественных помещений, колонн демонстрантов, шествующих мимо трибун, по обе стороны которых располагались те же портреты. Можно сколь угодно иронизировать над этим, но не стоит отрицать, что в своё время для многих разного рода металлические и бумажные отличия были немаловажным стимулом в работе и предметом гордости. Летели мы как-то из Львова с совета дирек-торов Объединения, стюардесса, узрев на лацканах пиджаков некоторых из нас значки депутатов местных Советов, и приняв нас, видимо, за депутатов более высокого ранга, предложила, не помню уж какую, дополнительную услугу. А предмет скрытой гордости –сделанные «под кожу» гладкие бордовые «корочки» служебного удостоверения, предъявлявшиеся вместо паспорта не только при входе в Министерство, что имело некоторый смысл, но и при покупке авиабилетов или регистрации в гостинице. Партбилет полагалось постоянно иметь при себе, так сказать, хранить у сердца. Но был риск потерять его, и большинство членов партии игнорировало этот пункт Устава. Партбилет брали с собой на партсобрания, иногда перед их началом устраивались проверки ; при посещении Горкома, на всякий случай ; в Обкоме наличие билета проверял дежурный милиционер в вестибюле. Во время, о котором идёт речь, я хранил партбилет в сейфе в своём кабинете. В один из дней я достал его, зашёл в отдел, где работала собирающая взносы член бюро заводоуправления, уплатил членские взносы и вернулся к себе. Едва переступив порог кабинета, услышал телефонный звонок. Взволнованный голос зятя сообщил, что дочку и обеих внучек увезли в больницу с признаками дизентерии. Дочка просила привезти в больницу документ, который ей нужно было подписать и срочно передать на работу. Заехав к ним домой и прихватил документ, я помчался в Сангородок. В инфекционное отделение меня, естественно, не пустили. Общались через зарешёченное окно, открытое по летнему времени. На счастье, диагноз не подтвердился, оказалось банальное пищевое отравление, но на несколько дней их оставили в карантине. Обрадованный, я вернулся на завод и погрузился в текущие дела. В конце дня позвонил незнакомый мужчина, представился доктором, назвал свою фами-лию. Я похолодел, неужели какие-то осложнения ! Но дело оказалось в другом. - Скажите, где ваш партбилет ? – спросил доктор. Вспомнив, что в спешке билет в сейф я не положил, сунул руку во внутренний карман пиджака. Пусто ! Всё ясно, билет я выронил, доставая дочкины бумаги. Под окном здания инфекционного отделения росла густая трава и я этого не заметил. О своём предположении сказал доктору. Действительно, билет он обнаружил именно там, проходя мимо. - Приезжайте ко мне домой, - он назвал адрес, - заберёте свой билет. Заехав домой, я взял недавно приобретённое подарочное издание «Истории Отечественной войны» и отправился к доктору. Меня встретил приятный молодой человек и без лишних разговоров отдал мой билет. Я еле уговорил его принять в благодарность книгу. Прошло некоторое время, я стал забывать о благополучно завершившемся происшествии, когда в один из дней позвонил инструктор орготдела горкома и попросил зайти. Как почти со всеми работниками горкома, мы были знакомы. Такой неброского вида, шустрый мужичок. В отличие от промышленного отдела, где бывать приходилось часто, с орготделом контактов у меня не было. Зачем я понадобился ? Через пару дней, приехав в горком по какому-то делу, я зашёл к нему. После небольшой преамбулы он, как опытный следователь, неожиданно спросил, при каких обстоятельствах я потерял партбилет. Вот так так ! Откуда он узнал, неужели доктор настучал ? Я прекрасно знал, насколько идолизирована эта книжечка с ленинским силуэтом на красной коленкоровой обложке, и вполне мог, изобразив удивление, сказать, что ничего подобного со мной не случалось. Поди докажи, билет-то у меня в кармане. Но изворачиваться, пытаться скрыть не имевший последствий инцидент ! Это уж совсем по-детски, самому же потом будет стыдно. И я рассказал всё, как было, справедливо полагая, что он вместе со мной порадуется благополучному исходу и на этом наш разговор закончится. Но инструктор сделал непроницаемое лицо, какие, мол, могут быть шутки, и предложил изложить всё на бумаге. Зачем это ему ? При встречах улыбается, крепко жмёт руку. А сейчас в лице что-то потайное, злорадное : «Много, мол, о себе воображаешь, директор ! А я вот, простой инструктор могу устроить тебе бяку». Приняв сигнал о столь неординарном факте, он доложил о нём по инстанции и, без сомнения, получил добро на раскрутку. Сам он решить этого не мог, как-никак мой статус был выше его прерогатив. Занялся он этим не без удовольствия, это было видно невооружённым глазом. Зависть - один из главных мотивов творимых человеком подлостей, не меньше корысти. Я давно это понял. Но завидовать положению директора промышленного предприятия, особенно в тогдашних условиях, мог только тот, кто совсем не представлял этой работы. И тем не менее, таких было немало, жизнь не раз подтверждала это. Вскоре меня вызвали на общественную партийную комиссию (была и такая), в её составе в основном были пенсионеры-ветераны Нефтекомбината эмвэдэвских времён. С нескрываемым торжеством члены комиссии, вспомнив былые времена, когда были они при власти, предложили объявить мне выговор с занесением в личное дело, что и было сделано на ближайшем заседании бюро горкома. Билет мне заменили. Вдруг, пока он лежал в траве, враги сняли с него копию и используют её – ну не знаю, чтобы проникнуть в Обком, что ли … Партийные взыскания обычно через год снимали. Я не думал об этом, да и время подходило другое. Как написала позже Дина Рубина, «империя … несколько утратила чувствительность своих щупалец». Как-то встретились с инструктором, он напомнил мне о выговоре и предложил написать заявление с просьбой снять его. «Знаешь, - сказал я, - я не просил объявлять мне выговор и снять его просить не стану. Он мне не мешает». Позже случайно узнал, что во время моей встречи с доктором в соседней комнате находилась его мать, бухгалтер какой-то конторы. Она слышала наш разговор и написала в горком : вот, мол, вы всё хвалите завод, директора, а он скрыл потерю партбилета. Через много лет я услышал анекдот : «На международном кинофестивале американский режиссёр Хичкок спрашивает у советского коллеги : - Почему у вас фильмы такие пресные, почему не ставите фильмы ужасов ? – Наш отвечает : - В нашей жизни не бывает ужасов. – Хичкок : - Я подарю вам сюжет : «Коммунист потерял партбилет…». С распадом СССР обвалилась и партия. Многие публично объявляли о выходе из неё, сдавали свои партбилеты. Я не стал этого делать. КПСС так и ушла с исторической арены вместе с моим выговором.