Антология охватывает вторую половину 20-х – первую половину 30-х годов и включает произведения, опубликованные в журналах «Современные записки» и «Числа», выходивших в Париже, где продолжали писать поэты Серебряного века, оказавшиеся в эмиграции (М. Цветаева, К. Бальмонт, В. Ходасевич, Г. Иванов…) и уже входило в литературу младшее, «потерянное», поколение. В России их сверстники в это время   творили советскую поэзию, общий настрой которой – мажорный, но «лирика русской эмиграции не может похвалиться бодрыми тонами. Этого и не надо» (Н. Оцуп).

Николай Оцуп

Поэт и критик. Издатель журнала «Числа», выходившего в Париже в 1930-1934 годах и предоставлявшего свои страницы молодым авторам.

***

С чего бы начать – с незнакомой звезды,

С ее отразившей воды,

С летящего голубя или начнем

С тебя самого за столом?

Куда ты ни взглянешь, с чего ни начнешь,

Повсюду – над бездной бессильная дрожь.

Звезда оборвется и в ночь упадет,

И птица погибнет и сам ты вот-вот

Качнешься над зыбью просторов пустых

И, все позабыв, уничтожишься в них.

(Современные записки, № 35, 1928 г.)

Эпоха

Нет никакой эпохи – каждый год

Все так же совершается все то же:

Дыши – но воздуху не достает,

Надейся – но доколе и на что же?

Все те же мы в жестокости своей

При всех правителях и всех законах,

Все так же и не надо жизни всей

Для слишком многих слишком утомленных.

Все так же без шута и подлеца

Не обойтись, как будто мы на сцене.

Все так же нет начала, нет конца

В потоке надоевших повторений.

И каждый смертью схваченный врасплох

На склоне лет, растраченных без цели,

Все тот же грустный испускает вздох:

«Да стоило ли жить на самом деле?»

А все-таки, не правда ли, нет-нет

Любовь простая (о, всегда все та же)

Мучительно походит на ответ,

На утешение, на счастье даже.

(Современные записки, № 33, 1927)

Владимир Смоленский

Первые публикации – в Париже в 1929 г. Там же вышло несколько сборников. В России первый сборник избранных стихотворений вышел в 1994 г.

***

Какое дело мне, что ты живешь,

Какое дело мне, что ты умрешь,

И мне тебя совсем не жаль – совсем!

Ты для меня невидим, глух и нем,

И как тебя зовут, и как ты жил

Не знал я никогда или забыл,

И если мимо провезут твой гроб

Моя рука не перекрестит лоб.

Но страшно мне подумать, что и я

Вот так же безразличен для тебя,

Что жизнь моя, и смерть моя, и сны

Тебе совсем не нужны и скучны,

Что я везде – о, это видит Бог! –

Так навсегда, так страшно одинок.

(Числа, № 2/3, 1930)

Лидия Червинская

В России стихи появились в коллективном сборнике «Поэты «парижской ноты» (2003 г.), составленном профессором славистики из США В. Крейдом.

***

Мы не заметили – почти пришла весна,

Мы не заметим, как опять настанет лето,

Нас ранней осенью разбудит тишина…

Но как же, как принять, как примирить все это?

С моей же тяжестью и тела и ума

Мое и легкое и светлое дыханье –

Мое всегда со мной, но где же я сама?

Я часто говорю: свобода и страданье,

Ты отвечаешь мне: любовь и красота.

И это где-то есть. Я знаю. Несомненно.

Но в нас слова не те. Но наша жизнь не та.

И страшно привыкать спокойно, постепенно…

…К тому, как медленно меняются цветы

На грядках неживых приветливого сада,

К тому, что все нужней и непонятней ты,

К тому, что хочется все больше теплоты,

К тому, что все понять, пожалуй, и не надо.

(Числа, № 5, 1931)

Марина Цветаева

В Париже жила с 1925 года до своего отъезда в Россию в 1939-м.

Роландов рог

Как бедный шут о злом своем уродстве,

Я повествую о своем сиротстве!

За князем – род, за серафимом – сонм,

За каждым – тысячи таких, как он,

Чтоб, пошатнувшись, - на живую стену

Упал и знал – что тысячи на смену!

Солдат – полком, бес – легионом горд,

За вором – сброд, а за шутом – все горб.

Так, наконец, усталая держаться

Сознаньем: долг и назначеньем – драться –

Под свист глупца и мещанина смех –

Одна за всех – из всех – противу всех,

Стою и шлю, закаменев от взлету,

Сей громкий зов в небесные пустоты

И сей пожар в груди тому залог,

Что некий Карл тебя услышит, Рог!

(Современные записки, № 50, 1932)

Александр Гингер

В Париже вышло 5 поэтических сборников, в России – небольшой корпус стихотворений под одной обложкой с произведениями А. Присмановой.

***

Сырая мать…Ее нельзя любить!

Любовь такая сердцу не под силу.

Вот надорвется и тогда не быть.

Земля сырая, свежая могила.

В посмертный страшный день, когда на свете этом

На зеркало не выдыхает рот,

Я гнить хочу скорей и стать теплом и светом,

Скорей войти, скорей, в веществ круговорот.

Сюда, мой голый червь, хозяин скромный мой!

Во славу вящую земли непобедимой

Питайся мной, веди меня домой.

Так сделаться землей родимой.

(Современные записки, № 53, 1933)

***

Я молюсь перед Богом моим

И к нему ползу и к нему лечу в непроницаемой мгле,

Как на коне бедуин стелется по земле,

Рассекает ветры плащом своим.

Духу счастья и славы молюсь из юдоли земной.

Бьется сердце в клетке грудной.

Слов ищу простых – с отцом говорить,

Но таких найти не могу,

И хочу молчать, но умереть не могу,

И хочу не дышать, но не смею себя убить.

Вознесись к отцу молитва, мой конь,

Подстрекаемый пятками моей любви,

Изойди на меня отчий огонь,

Сильный поток любви.

(Числа, № 10, 1934)

Юрий Иваск

Поэт, критик, историк литературы. Книг стихотворений в России нет.

1

Утро воскресенья.

Как ты бедно, воскресенье.

Вы скажите, кто воскрес.

Зеленеют озими.

Тусклость взоров и небес.

Сожалениями поздними

Полон голый лес.

2

Не моргая в пространство глядит

Белоглазая тупо чудь.

Хищная чайка кричит,

Челн снаряжается в путь.

Пишет поэт: стоял

Столп – и стоять привык…

Он ничего не ждал,

Нищий духом старик.

Может быть, дольше самих

Славы и смерти – он –

Выстоит, ветх и тих,

В смутный миг погружен.

И его растопит лишь

Предпоследнего дикий свет.

А последнего легкая тишь

Неожиданный даст ответ.

(Числа, № 10, 1934)

Зинаида Гиппиус

В начале ХХ века была уже известным поэтом и признанным авторитетом в литературе. Последний сборник стихов до отъезда в эмиграцию вышел в Петрограде в 1918 году и назывался «Последние песни». Следующее издание стихов появилось в России только через семьдесят с лишним лет – в 1990 году. С этого времени уже вышло много сборников – стихи, проза, критика, дневники,  мемуары.

***

Как этот странный мир меня тревожит!

Чем дальше – тем все меньше понимаю.

Ответов нет. Один всегда: «быть может»…

А самый честный и прямой – «не знаю».

Задумчивой тревоге нет ответа?

Но почему же дни ее все множат?

Как родилась она? Откуда? Где-то –

Не знаю где, – но есть ответ… быть может.

(Современные записки, № 44, 1930)

Счастье

Есть счастье у нас, поверьте,

И всем дано его знать.

В том счастье, что мы о смерти

Умеем вдруг забывать.

Не разумом ложно-смелым,

(Пусть знает – твердит свое),

Но чувственно – кровью, телом

Не помним мы про нее.

О счастье так хрупко, тонко:

Вот слово, будто меж строк;

Глаза больного ребенка;

Увядший в воде цветок, -

И кто-то шепчет: довольно!

И вновь отравлена кровь,

И ропщет в сердце безвольном

Обманутая любовь.

Нет, лучше б из нас на свете

И не было никого.

Только бы звери да дети,

Не знающие ничего.

(Современные записки, № 54, 1934)

Горное

Освещена последняя сосна.

Под нею темный кряж пушится…

Сейчас погаснет и она…

День конченный – не повторится.

День кончился. Что было в нем?

Не знаю, пролетел как птица.

Он был обыкновенным днем…

А все-таки – не повторится.

(Современные записки, № 43, 1930)

В. Сирин

Под таким псевдонимом печатал в «Современных записках» свои романы и стихи живший в рассматриваемый период в Берлине (в Париж переехал позже) Владимир Набоков. 

Пробуждение

Спросонья вслушиваюсь в звон

и думаю: еще мгновенье, –

и вновь забудусь я… Но сон

уже утратил дар забвенья, -

не может дочитать строку,

восстановить страну ночную

обратно съехать по ледку…

Куда там! – в оттепель такую.

Звон в отопленье по утрам –

Необычайно музыкальный:

Удар или двойной тра-рам,

как по хрустальной наковальне.

Март, ветреник и скороход,

Должно быть, облака пугает:

Свет абрикосовый растет

Сквозь веки и опять сбегает.

Тут, перелившись через край,

Вся нежность мира накатила –

Пса молодого добрый лай,

А в комнате – твой голос милый.

(Современные записки, № 47, 1931)

Георгий Адамович

Поэт (и критик) – и в критических статьях своих, может быть, еще больше поэт, чем в стихах.

Голос

Тихим, темным, бесконечно звездным,

Нет ему ни имени, ни слов,

Голосом небесным и морозным,

Из-за бесконечных облаков,

Из-за бесконечного эфира.

Из-за всех созвездий и орбит,

Легким голосом иного мира

Смерть со мной все время говорит.

Я не слушаю, не отвечаю,

Я дышу, гляжу на белый свет…

Только понемногу умираю

Голосу любимому в ответ.

(Современные записки, № 40, 1929)

***

Всю ночь слова перебираю,

Найти ни слова не могу,

В изнеможеньи засыпаю

И вижу реку всю в снегу,

Весь город наш, навек единый.

Край неба бледно-райски-синий.

И на деревьях райский иней…

Друзья! Слабеет в сердце свет,

А к Петербургу рифмы нет.

(Современные записки, № 35, 1928)

Комментарии

(Отрывок из статьи)

…Французская литература блистательна. Какой ум в ней, какая точность в диагнозе эпохи, какая «взрослость»! Одно расхолаживает: она слишком благополучна.

…И на русский вкус она, за редчайшими исключениями, никогда не переставала быть слишком благополучной и потому в настоящем смысле – слабо-влекущей, мало-прельщающей. Уровень? Да, такого уровня нигде нет и пройдут еще сотни лет, пока мы чего-либо подобного добьемся, да, вероятно, и не добьемся никогда. Но что с «уровнем» делать в литературе и на что он нужен? Нужно, чтобы все инженеры умели более или менее хорошо строить мосты, чтобы все столяры умели более или менее хорошо делать столы и стулья, но чтобы все писатели умели более или менее удачно писать романы, а поэты стихи, даже совсем удачно, восхитительно удачно – это совершенно никому не нужно.

…Прорыв русской литературы глубже, в воздухе меньше пыли, а все остальное, что тут спорить, слабее и бледнее. Но, испробовав  этого воздуха, другого уже не захочешь. Как долго мы обольщались, годами, десятилетиями, насчет Европы. «Дорогие там лежат могилы». И действительно, дорогие. От нестерпимой тупости славянофильства нас в Европу и к западу несло почти что «на крыльях восторга». И вот – донесло. И после всех наших скитаний, без обольщений и слезливости, со свободной памятью, как только можно спокойно и рассудочно говоришь: нам сладок дым отечества. Все серо, скудно и, боже мой, как захолустно. Но вполне рассудочно, ответственно, с сознанием последствий и выводов хочется повторить: сладок дым отечества, России.

(Числа, № 1, 1930)

Юрий Софиев

В 1946 году вернулся на родину, в 1955-м переехал в Алма-Ату. Сведения о изданных за рубежом и в России книгах стихов противоречивы.

***

Это было в сентябре на хуторе.

(Боже мой, какие были дни!)

Ты возилась с глиняною утварью,

Были мы на хуторе одни.

В теплый полдень шли тропинкой узкою.

Огородами мы шли к пруду.

И стояла осень южно-русская.

Это – в девятнадцатом году.

Были мы тогда еще беспечные –

Даже улыбалась ты во сне.

Близкое, родное, человечное

В осени. Звериное – в весне.

И я помню: в странном просветлении

Обернулась и сказала ты:

«Господи, как я люблю осенние

Грубые деревенские цветы!»

(Числа, № 10, 1934)

***

Я был плохим отцом, плохим супругом,

Плохим товарищем, плохим бойцом.

Обманывал испытанного друга,

Лгал за глаза и льстил в лицо.

И девушек доверчивых напрасной

Влюбленностью я мучил вновь и вновь.

Но вместо страсти сильной и прекрасной

Унылой похотью мутилась кровь.

Но Боже мой, с какой последней жаждой

Хотел я верности и чистоты,

Предельной дружбы, братской теплоты.

С надеждою встречался с каждым, с каждой.

(Числа, № 7/8, 1933)

Екатерина Бакунина

В Париже вышел один сборник стихотворений, в России сборников стихов нет.

1

Не подойти и не понять,

И сокровенному не внять,

И не спросить, и не сказать,

По праву сильного не взять,

Убийцей быть себе самой

И с даром слова - быть немой.

2

Милосердные, болезные мои,

Мне уж нечего таиться и таить –

На горячем, на желтеющем песке

В смертной муке, в безысходности, в тоске,

Окровавленные жабры иссуша,

Точно рыба, задыхается душа.

3

В ночи, с собой наедине,

На глубине, совсем на дне

Как странно тишина звенит –

То время жизнь твою гранит,

Шлифует, точит и долбит,

Пока над камнем крест не вбит.

 (Числа, № 9, 1933)

Владимир Злобин

Поэт и критик. Известен как секретарь и хранитель архива З. Гиппиус и Дм. Мережковского. Сборник стихов вышел в Париже.

Ночью

Ночью как проснешься, вскакиваешь в страхе,

Будто ты в могиле иль на плахе.

Словно в ледяное погружаясь море,

Задыхаешься в своем позоре.

И чем больше в пытке мечешься, тем хуже –

Тем на шее петля уже, туже.

Но едва задремлешь, слышишь – или снится? –

«Полюби меня и все простится»

(Числа, № 9, 1933)

Юрий Терапиано

Как поэт в России представлен в коллективном сборнике «Поэты парижской ноты» (2003).

***

От ненависти, нежности, любви

Останется в мозгу воспоминанье,

Желчь в печени, соль мудрости в крови,

Усталость в голосе, в глазах – сиянье.

Когда-нибудь – придут такие дни –

Я жизнь пойму, мной взятую невольно,

Совсем один, вдали от всех, в тени,

И станет мне так ясно, пусто, больно.

И я почувствую себя без сил,

И будет тайное мое открыто:

Все, для чего я лгал, молчал, грешил,

Что про себя таил. Моя защита

Любовь моя окажется жалка –

Какое ей придумать оправданье?

Как в воздухе просеять горсть песка?

Жизнь лишь обманутое ожиданье.

Да, часто к Богу я в слезах взывал,

Преображенья ждал, добра и чуда,

Но не пришел никто не отвечал

Ни с неба, ни из праха, ниоткуда.

(Числа, № 7/8, 1933)

Елизавета Кузьмина-Караваева

Известна как Мать Мария. В России сборник стихов вышел в 2001 г.

***

Холодно ли? – Нету холода.

Одиноко ли мне? – Нет.

В солнечном победном золоте

Растворяется мой свет.

И не знаю, где же разница

Между Богом, миром, мной,

Колокольным звоном праздника

Все слилось в один покой.

Только б меч, делящий надвое,

Эту общность не расторг,

Не отсек от вечной радости

Мой медлительный восторг.

(Современные записки, № 39, 1928)

Георгий Иванов

Публиковался с 1910 г., в начале 1920-х еще выходили книги стихов на родине. В современной России первое издание датируется 1989 годом.

***

Россия счастие, Россия свет.

А может быть, России вовсе нет.

И над Невой закат не догорал,

И Пушкин на снегу не умирал,

И нет ни Петербурга, ни Кремля –

Одни снега, снега, поля, поля…

Снега, снега, снега… А ночь долга

И не растают никогда снега.

Снега, снега, снега… А ночь темна

И никогда не кончится она.

Россия тишина, Россия прах,

А может быть, Россия – только страх.

Веревка, пуля, ледяная тьма

И музыка, сводящая с ума…

Веревка, пуля, каторжный рассвет

Над тем, чему названья в мире нет.

(Современные записки, № 47, 1931)

***

Это звон бубенцов издалека,

Это тройки широкий разбег,

Это черная музыка Блока

На сияющий падает снег!

…За пределами жизни и мира

В пропастях ледяного эфира

Все равно не расстанусь с тобой!

И Россия, как белая лира,

Над засыпанной снегом судьбой.

(Числа, № 4, 1931)

***

Страсть? А если нет и страсти.

Власть? А если нет и власти

Даже над самим собой…

Что же делать мне с тобой?

Только не гляди на звезды,

Не мечтай и не влюбляйся,

Не читай стихов певучих

И за счастье не цепляйся –

Счастья нет, мой бедный друг.

Счастье выпало из рук –

Камнем в море утонуло,

Рыбкой золотой плеснуло,

Льдинкой уплыло на юг…

Счастья нет и мы не дети.

Вот и надо выбирать:

Или жить как все на свете

Или умирать.

(Современные записки, № 42, 1930)

Игорь Чиннов

В журнале «Числа» в 1933 году состоялась первая публикация.  Сборники стихов выходили в Париже  и в Нью-Йорке. В России вышел двухтомник в 2000–2002 гг.

***

Меркнет дорога моя.

Боли не выскажу людям.

Более петь не могу,

Сердце смолкает мое.

Счастье мерцало и мне.

Канула капля слепая.

Слабая мгла глубока.

Рано смеркается смерть.

(Числа, № 7/8, 1933)

София Прегель

Книга «Последние стихи: седьмая книга стихов» вышла в Париже в 1973 году.

***

Стучится дождь незначущий и робкий,

Проносит рыб клеенчатый рыбак.

В промокшем доме тишина и мрак,

Забытый сор и пыльные коробки.

Дворняги лают медленно, без сил,

Дрожат листы на луже синеватой.

Давно уж гость звонка не теребил,

И вот вчера каштан прощальный сбил

Последний дачник палкой суковатой!

(Числа, № 7/8, 1933)

Владислав Ходасевич

Первую книгу стихов издал в 1908 году. Затем в  России книги не выходили с 1915 по 1989 год. Сейчас издаются книга за книгой и можно получить полное представление о разнообразной литературной деятельности поэта.

Граммофон

Ребенок спал, покуда граммофон

Все надрывался Травиатой.

Под вопль и скрип какой дурманный сон

Вонзался в мозг его разъятый?

Внезапно мать мембрану подняла –

Сон сорвался, дитя проснулось,

Оно кричит. Из темного угла

Вся тишина в него метнулась…

О, наших бедных душ не потрясай

Твоею тишиною грозной!

Мы молимся – Ты сна не прерывай

Для вечной ночи, слишком звездной.

(Современные записки, № 34, 1928)

Скала

Нет у меня для вас ни слова,

Ни звука в сердце нет,

Виденья бедные былого,

Друзья погибших лет!

Быть может, умер я, быть может –

Заброшен в новый век,

А тот, который с вами прожит,

Был только волн разбег;

И я, ударившись о камни,

Окровавлен, но жив –

И видится издалека мне,

Как вас несет отлив.

(Современные записки, № 37, 1928)

Борис Поплавский

Самый парижский из русских поэтов в эмиграции – так о нем пишут. Умер молодым (1903-1935) при странных обстоятельствах.  Публиковался, оказывается, не так мало: в «Числах» – в каждом номере (стихи, главы из романа, статьи), в «Современных записках» с 1927 по 1935 год – примерно через номер. Но кое-что из того, что сам он у себя считал лучшим и что позже вошло в сборник «Автоматические стихи», подготовленный самим автором, но вышедший после его смерти,  увидело свет как «Дневник Аполлона Безобразова» (из одноименного романа). В журналы такие стихи не брали. Три отрывка из «Дневника» приводятся здесь в стихотворной записи, сделанной автором для упомянутого сборника.

(Из «Дневника Аполлона Безобразова»)

***

От высокой жизни березы

Только листья остались в море

Берега позабыли воду

Пароход позабыл природу

Дачи хлопают крыльями крыш

Птица чайка летит на север

Путешественник там замерз

Можно съесть его нежный голос

Руки моря

Кажутся белыми

***

На аэродроме побит рекорд высоты

Воздух полон радостью и ложью

Черная улица, грохот взглядов, удары улыбок

Опасность

А в тени колокольни бродяга играет на флейте

Тихо-тихо

Еле слышно

…Он разгадал

Крестословицу  о славе креста

Он свободен

***

Вечный воздух ночей говорит о тебе

Будь спокоен, как ночь, будь покорен судьбе

В совершенном согласье с полетом камней

С золотым погасаньем дней

Будь спокоен в своей мольбе

(Числа, № 10, 1934)

Амари (М. Цетлин)

Первый сборник стихов вышел в Москве в 1916 году. Последний (первый в современной России) – в 1993 году.

***

Желай – не желай, не оставишь навеки

Ты следа на этой забвенной земле.

Легко и навек закрываются веки.

О память! О слабая лампа во мгле!

И самые близкие люди забудут…

Те бледные и неживые черты,

Которые все ж вспоминать они будут,

Ведь это другой, это тень, а не ты.

Но разве теперь, о, не так же ли точно

Ты тень, только призрак и тень для других?

Лишь образ двоящийся, зыбкий непрочный:

Мелькнул – и пропал. Говорил – и затих.

Мы видим, мы слышим и мы осязаем.

Мы любим людей, обнимаем друзей.

Но мы забываем, но мы исчезаем

На бледном экране бледней и бледней!..

(Современные записки, № 32, 1927)

Георгий Раевский

(Псевдоним Г. Оцупа.) Первая книга стихов вышла в Париже в 1928 году. В России не издан.

***

По краю неба проползла

гремя, блистая бесполезно

и на востоке залегла

грядою иссиня-железной.

Еще там бегают огни,

еще недоброе творится,

как в лихорадочные дни,

когда готова разразиться

над миром буря новых бед:

восстания, пожары, войны…

Лишь здесь – холодный, звездный свет,

холодный, пристальный, спокойный…

(Современные записки, № 56, 1934)

***

Так выступает на меди

Штрих за штрихом, иглой холодной:

Пастух и овцы позади,

Иль женский профиль благородный,

Иль дерево: под ним старик

Сидит в раздумии глубоком…

– Что делать, если ты отвык

глядеть спокойным зорким оком?

Что делать, если всем почти

Невнятен холод расстоянья? –

Мысль, перешедшую в молчанье,

Молчаньем бережным почти.

И знай, что каждый ясный штрих

Такой ценой добыт, быть может.

Что обошелся он дороже

Иных тревог и слез иных.

(Числа, № 9, 1933)

Ант. (Антонин) Ладинский

В 1955 году вернулся в Москву, после чего стихов больше не писал. Более известен как автор исторических романов, переводчик, в 1961-м вступил в Союз писателей СССР. Издано 5 стихотворных сборников в Париже и один в России в 2009 г.

***

Нам некогда подумать о здоровье,

О воздухе, что окружает нас,

И на соломенное изголовье

Готовы мы свалиться каждый час.

Но, как волы, торжественно вздыхая,

Влечем ярмо, суровый наш урок;

Земля, то черная, то голубая,

Скользит и уплывает из-под ног.

Ну как мы землю зыбкую устроим –

Вспаши-ка рвущуюся в облака, -

А оводы кружатся липким роем,

И с хрипом раздуваются бока.

Вот, кажется, не выдержишь – крылами

Огромными свинцовыми забьешь,

Всей тушей рухнешь между бороздами

И, запрокинув голову, взревешь!

Когда взойдет на этих нивах колос –

Пшеничный шум до голубых стропил,

Припомнят жницы чей-то темный голос,

Который с небесами говорил.

(Современные записки, № 38, 1929 г.)

Довид Кнут

Несколько стихотворных сборников вышло в Париже. В России не издан.

***

Друг мой прекрасный, надежды слабеют,

Друг мой несчастный, признаться пора:

Нас вовлекли в шутовскую затею.

Друг мой, нечисто ведется игра.

Друг, и до нас были знатные умники,

После – такие же будут глупцы,

Гробокопатели, воры, цырюльники,

Гордые дети, смешные отцы.

Те же восторги, такие же жалобы

Людям мешали работать и спать.

Те же… такое же… так же… - и, стало быть,

Надо крепиться, побольше молчать.

…Стыдная жизнь, для романса пригодная,

Та, о которой цыганка поет:

Годы бесплодные, боль безысходная,

Испепеленное счастье мое.

(Числа, № 10, 1934)

***

Уже давно я не писал стихов.

Старею я – и легкости веселой,

С которой я писал стихи когда-то

Уж ныне нет в помине. Камня тяжелее

Мне ныне слово каждое мое.

Уже давно с трудом и неохотой

Беру я самопишущую ручку,

Чтобы писать не письма деловые,

Не счет белья, сдаваемого прачке,

Не адрес телефонный, а – стихи.

Уже давно я не писал стихов.

Но только что расставшись с человеком,

Которого совсем еще недавно

Я так любил, как любят только дети,

Животные, поэты и калеки;

Но только что расставшись с человеком,

Вполне приятным, но совсем ненужным,

Я вдруг присел к столу, достал бумагу

И пробую – не знаю сам, зачем –

И для кого, о чем – почти не зная,

В отчаянье, холодном и спокойном

Я пробую еще писать стихи.

Сейчас на крышах спящего Парижа

Лежит ночное войлочное небо.

В метро еще дуреют парижане,

Под фонарями, в нишах у подъездов

По трафарету созданные люди

Однообразно шепчутся и жмутся.

За окнами, неплотно по-парижски

Прикрытыми, шевелятся в дремоте

Какой-то первозданной мутной кучей –

Любовь, печаль, покорность, страх и горе,

Надежда, сладострастие и скука…

За окнами парижских сонных улиц

Спят люди-братья, набираясь сил

На новый день недели, года, жизни,

На новый день…

А мне сейчас непоправимо ясно,

Что наша жизнь – бессмысленность и ложь.

Я эти торопливые слова

Бросаю в мир – бутылкою – в стихии

Бездушного людского равнодушья,

Бросаю, как бутылку в океан,

Безмолвный крик, закупоренный крепко,

О гибели моей, моей и вашей.

Но донесет ли, и – когда, кому,

В какие, человеческие ль, руки,

Волна судьбы непрочную бумажку

С невнятными и стертыми словами

(И на чужом, быть может, языке!)

О том, что мы завлечены обманом

В бесплодные безводные пустыни

И брошены на произвол судьбы,

И нечем нам смирить наш страх и голод

И нашу жажду нечем утолить.

Я эти безнадежные слова

Бросаю в необъятные пучины

Со смутною надеждой на спасенье,

Не зная сам, что значит слово – помощь,

Не понимая, как, когда, откуда

Она ко мне придти б еще могла.

А завтра мой двойник и заместитель

Займется снова разными делами,

Напишет за меня две-три открытки

И спросит: «Как живете, как здоровье,

Что мальчик ваш?» и скажет: «Приходите»…

И, в общем, соблюдет меня повсюду –

Спокойный, твердый, мужественный друг.

Лишь изредка, но, правда, очень редко,

В его глазах – почти без выраженья –

Мелькнет, как тень, неуловимый отблеск

Тишайшей, но тяжелой катастрофы,

Прошедшей незаметно для газет.

…Как будто тень трагического флага

Что бился бы большой бессильной птицей

В тот гулкий, вдохновенный, страшный час

Непоправимого жизнекрушенья

(Числа, № 2/3, 1930)

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ:

***

Поэзия темна, в словах невыразима:
Как взволновал меня вот этот дикий скат,
Пустой кремнистый дол, загон овечьих стад,
Пастушеский костер и горький запах дыма!

Тревогой странною и радостью томимо,
Мне сердце говорит: «Вернись, вернись назад!»—
Дым на меня пахнул, как сладкий аромат,
И с завистью, с тоской я проезжаю мимо.

Поэзия не в том, совсем не в том, что свет

Поэзией зовет. Она в моем наследстве.

Чем я богаче им, тем больше — я поэт.

Я говорю себе, почуяв темный след
Того, что пращур мой воспринял в древнем детстве:
Нет в мире разных душ и времени в нем нет!

(Иван Бунин)