Светлана Кекова Восточный калейдоскоп Продолжение   Нас обнимает тьма ночная, и льнет к тебе душа ручная, источен остро серп луны. Над нами — свод крестообразный, под нами — ангел безобразный, мятежный ангел Сатаны. Тебе ли я давала клятву смотреть на время, как на жатву? Вот птица смотрит из среды ветвей с усмешкою змеиной. Союз Плутона с Прозерпиной, огня слиянье и воды, соединенье суши с небом, проникновенье рая в ад… Между Аидом и Эребом горит светило в 40 ватт. И ночь, как серая акула, тебя глотает и меня, на смуглый лик Веельзевула ложатся отблески огня. Но как змея меняет кожу, как ловит эфу змеелов, поймаю я и уничтожу бессвязный смысл постылых слов, чтобы его могла забыть я, и странным звуком обладать, и равнодушное соитье вещей друг с другом наблюдать. * * * 1 Где ты, мое убежище и кров? Ты видел свет? Он был похож на ров вблизи от неподвижного предмета, вокруг него. И тайной смерти мета, геральдика иного бытия угадывалась мной в листве узорной. А ты, мой друг, мой ангел беспризорный, вверху парил. Внизу стояла я, держа цветы; платок надела черный и плакала, и думала о Боге. И рос бурьян в пыли вблизи дороги. В его сухие листья въелась пыль. И мимо нас катил автомобиль по кладбищу, заросшему крапивой, и отовсюду пробивался свет, и свет был Богом, как сказал поэт, поэзией своей вольнолюбивой. 2 Как свет, играет рыба на мели, и вижу я сквозь трещины земли детали грандиозного устройства — не здание, а лишь его фасад, и думаю: наверно, это ад какого-то особенного свойства. Ведь сколько разных видов адских мук еще при жизни знаем мы, мой друг: вот воробьи клюют с ладони крошки, играет мальчик на губной гармошке, опять Стрелец натягивает лук и метится тебе в грудную клетку, а ты следишь, как в щель ползет паук, и в рот бросаешь мятную таблетку. В нас смерть, как в море, мечет невода, А после смерти мы пойдем туда, нагую плоть таща на волокуше, где посохом раздвинута вода, чтоб души шли по морю, как по суше. И были вновь для брата и сестры огромных ив раскинуты шатры, там иволга мяукала, свистела, но появились сонмы новых душ, они взывали к Господу: «Разрушь живущих в Вавилонской башне тела, развей по ветру их летучий прах — пусть говорят на разных языках, пока они живут на этом свете и вверх растут, как маленькие дети». 3 Ты жив пока — и жизнь еще сладка. Но дом твой будет продан с молотка. И будет мир просвечивать сквозь кровлю. Продашь себя, и, взяв калач с лотка, благословишь искусство и торговлю. Ты с посохом и нищенской сумой пойдешь по морю, как к себе домой, туда, на Запад, в пыльную Россию, где Петр из Волги тянет свой улов, и видит Павел церкви без голов, и где народ уже не ждет Мессию. Чтоб плоть твоя к душе не приросла, продашь ярмо, повозку и осла, погасишь свечи в кельях монастырских, и узники, которым несть числа в острогах и урочищах сибирских, увидят зерна, мимо борозды летящие; незрелые плоды смоковницы; созвездье Козерога, стремительно идущее ко дну, свою многострадальную страну и воду, отражающую Бога. 4 Слова слетают с кончика пера, растут, как муравьиная гора, галдят, друг с другом затевают шашни… Смотри на небо, где снуют стрижи и ласточки считают этажи еще растущей Вавилонской башни. Ты видишь ли, как молод мир и горд? Илья-пророк берет грозы аккорд — но отвечает сдержанно и хмуро сияющих небес клавиатура. Все позади. Пора, мой друг, пора под визг пилы, под звуки топора пускаться в путь, чтобы уйти оттуда, где жизнь, как марля, начала сквозить и где никак нельзя вообразить размеры совершившегося чуда. Пора, мой друг. Иди навстречу мне по воздуху, по сгорбленной спине земли, по неживому океану… Вот ангел в небе носит кирпичи, в сырой земле копаются грачи и бередят ее сквозную рану. Игра в шар 1 Окраины людей пустынны и печальны, там каменны слова, там сны первоначальны, там безначален мир, там Богу не соперник владыка новых звезд, блистательный Коперник. Сочельник на крыльце и ельник вдоль дороги, Луна уже в Стрельце, а Солнце — в Козероге, и время бережет, молиться не умея, тот, кто свечу зажжет за душу Птолемея. 2 Повывелись цари — и разбрелись холопы, как черви под землей, по черепу Европы. В трактирах и шинках, где время миновало, на шейных позвонках могучего Урала, там, где земную жизнь в себя вбирают сутки, у века на краю, у Азии в желудке ты видишь сон, что прост закон о вечном круге, что отделить от звезд в огромной центрифуге всего одну звезду тебя Господь заставит. Закон закону рознь — и рознь законом правит. 3 Так некий дух летел над оголенной степью, так звенья наших тел казались Богу цепью, так осыпался мак, так строил время плотник, так волк среди собак до мяса не охотник: их много — он один, и, как в старинной драме, слуга и господин меняются местами. 4 — Прости меня за то, что время пролетело. Как старое пальто, любовь меняет тело. Анапест ли, хорей нас ловят на приманку? Ах, говори скорей, крути свою шарманку! Так сладко стало мне, что слезам легче литься: смотри, в какой стране нам выпало родиться — ей в сердце вбили гвоздь, и он растет как стебель… Кто в нашем мире гость, и кто созвездий мебель передвигает так, что небеса трясутся? Но те, кто видит знак, наверное, спасутся. 5 Сквозь нежную листву светился воздух влажный, и клен произрастал, как рай многоэтажный. От кроны до корней, как от Москвы до Ниццы, всё громче, всё больней, всё слаще пели птицы. И, слыша их хорал, как бы в предсмертной неге, железный век давал железные побеги. 6 От сердца к голове, от центра до окраин по выжженной траве бежит безумный Каин. Он хочет пить и спать — и плачет от испуга, но каждой точке стать придется центром круга. И будет мир молчать, как поезд похоронный, чтоб снова увенчать тебя двойной короной. А Бог играет в шар, и нет ни грана смысла в том, что шумел пожар и размножались числа. 7 — Пойдем под сень дождя, и там, под этой сенью, нам ангел, как дитя, укажет путь к спасенью. Течет с небес вода, стоит шатер прозрачный, раскинул невода какой-то ангел мрачный: один уходит царь, другой в окно стучится — отступник и бунтарь, чешуйчатая птица. И выступает кровь сквозь трещины и щели, и вновь моя любовь не достигает цели, и так же, как зима собой сменяет лето, нас сводит жизнь с ума игрою тьмы и света. * * * Созвездий небесное братство, причуда пустого ума, зачем мне чужое богатство, высоких снегов закрома? Ты, призрак, листвой шелестящий, когда-то являлся ко мне, и шли мы по узкой, блестящей, по узкой, блестящей лыжне. И смутно виднелся сквозь воздух огромного неба пустырь, где строили умные звезды сияющий свой монастырь. Но месяц, как некий игумен, не всякого брал в чернецы: кто мертв, кто женат, кто безумен, кто слову годится в отцы, кто бродит по узкой дороге в короне из легких волос, и звездные копит ожоги обросший щетиной мороз. Нам снится любовь для контраста, когда наступает зима. От твердого белого наста любовники сходят с ума, и плачет, к любви непригодный, под твердою коркою льда беспомощный ангел подводный, с которым случилась беда. Ты звезды, как язвы, не спрячешь, и тело не скроешь в снегу, я слышу, что ты еще плачешь, но плакать сама не могу. От ласки прощальной на коже останется влажный ожог, и тихо ты скажешь: ну что же, забудем об этом, дружок. Я знаю — все будет иначе, я вижу сквозь некую щель, что время заходится в плаче, ломая свою колыбель. Рассеются детские страхи, и блажь ты забудешь, и ложь, и в чистой просторной рубахе на лобное место взойдешь. Но смертнику жизни не хватит услышать, как ангел поет, и чистой монетою платит, и лед, как железо, кует. И, жизнь вырубая под корень, на ухо тебе говорит, что десять гранатовых зерен дает Персефоне Аид. Что станет твоим оберегом, Деметры безумная дочь? Россия засыпана снегом, там длится последняя ночь, подобная снежной лавине, нагая, как смерть и любовь, и месяц в ее сердцевине похож на застывшую кровь. * * * Что это за птицы летят? Светится пыль на металлических перьях. Что это за рыбы плывут? Не ты ль мне говорил, что чешуя их как соль? Серая моль порхает по комнате. Крылья рисовой пудрой посыпаны столь густо, что, если ее раздавить, можно себе серебристые сделать румяна. — Позволь,— ты говоришь,— легче к дичку дорогому привить ветку от райского дерева! Но легче ловить рыбу руками и птиц взглядом упорным, легче кривить душой, травам кланяться сорным или безумным себя объявить. Солнце на небе пылает, как свежая рана. Сделан надрез на коре, вынут жука изумруд, в кожу вживлённый мою. Небесная падает манна. Те, кто пускается в путь,— те никогда не умрут. * * * Люблю деревьев призрачное счастье, их тайное ночное сладострастье, корней томленье, крон любовный пыл. Вершится в мире праздничная треба, когда Египет сумрачного неба пересекает полноводный Нил. И вижу я: воскресший Самуил к волшебнице стремится Аэндорской. Бесстрастный месяц молча смотрит вниз. Благоухает в стороне заморской на мертвеца возложенный нарцисс. Из недр земли идет подземный гул. Врагами обезглавленный Саул лежит, как нищий, в капище Астарты. Но я Тебя за все благодарю, я до утра рыдаю и смотрю на очертанья старой звездной карты. А под водой звонят колокола. И жизнь моя не жертва, а хвала огромному пространству между нами. Да, я грешна, но Ты прости меня. Я только форма Твоего огня, ведь смерти нет, а есть любовь и пламя. И я люблю забытый Богом мир, в стремленье к свету дивный и опасный, пространства вечность, времени эфир, молчанье духа, плоти голос властный. Люблю держать земли тяжелый шар в своих руках, как драгоценный дар, я рыб люблю и Божьих птиц крылатость, и суть небес — пылание и святость… * * * Разбилось на куски все то, что было цело,— и мир вокруг стоит, молчание храня. Мне не узнать уже, какая птица пела под куполом ветвей при резком свете дня. В гнезде птенец пищит, а в небе Ангел плачет, за сенью облаков светила не видны. Вернулся в грешный мир Господь — а это значит, что мне не отмолить уже своей вины. Голгофы склон зарос кустарником колючим — так кости мертвецов вновь обретают плоть. Как быстро рухнул мир, где мы друг друга мучим! Как ярко вспыхнул свет! Как милостив Господь! * * * Забыв о смерти, медленно кроша на ужин хлеб для брошенной собаки, среди дождя бредет моя душа. Китайские фонарики во мраке распространяют в воздухе дурман. В почтовый ящик, как в пустой карман, бросает вяз прозрачные монетки, и воробьи чирикают на ветке. Бредет душа, не зная — почему бывает телу плохо одному, зачем распался их союз условный, а дождь, короткий и немногословный, касается деревьев и камней. Бредет душа, и плачет Бог о ней. Там, в вышине, средь ангелов и звезд, летучих молний, огненных колес, звучит светил невидимых капелла. Летит душа, и струи горьких слез — подобье жил ее худого тела. * * * Из всех блаженств я выберу одно: водою разведенное вино, и хлеб, навеки в жертву принесенный, и мир, преображенный и спасенный. Кто мной любим — те спать легли и спят, в сырой земле тела смиренно прячут, их небеса святой водой кропят, а дерева качаются, скрипят и шепчут мне: блаженны те, кто плачут. В земле гробы — как в небе облака. Корней строенье отражает крона. О как, Господь, щедра Твоя рука — ведь жизнь и смерть во власти языка, как знаем мы по слову Соломона. Над кротким не возвысится гордец, жестокосердый скорбь свою умножит. И только мир раздвоенных сердец вместить в себя Благую Весть не сможет. * * * Небеса — нашу общую крышу — снова красит под вечер заря. Я ли это отчетливо слышу плач по жизни, растраченной зря? Я ли это бреду по дороге, утопая в горячей пыли? Время делит пространство на слоги, и касается небо земли. Ничего ты от Бога не скроешь, дух мятежный мой, лгун и гордец, собиратель летучих сокровищ, влажных слов и разбитых сердец. В ярком свете подобием тени ты вернешься к началу пути, чтобы пасть перед Ним на колени и беззвучно промолвить: «Прости!»