Дан Берг Диспут   - Хасиды, - обратился раби Яков, цадик из города Божин, к своим верным почитателям, - на исходе этой субботы вы услышите историю из уст раби Меира-Ицхака, моего лучшего друга. Меир-Ицхак, старый еврей с молодыми глазами и веселым взглядом расположился по правую руку от хозяина дома, раби Якова. У себя в Доброве цадик Меир-Ицхак за простоту и доброту пользовался безраздельной любовью своей паствы. Добровские хасиды считали его превосходным рассказчиком. Сейчас же он сидел напротив избалованной и разборчивой аудитории раби Якова и нимало не сомневался в предстоящем успехе. - Начнем, пожалуй, - сказал гость. - Одну минутку, - прервал гостя хозяин и обратился к своим хасидам, - имейте в виду, друзья, что раби Меир-Ицхак приготовил для нас сюрприз, и я, также, как и вы все, не знаю, что нам предстоит услышать. А сейчас прошу тебя, дорогой Меир-Ицхак, начинай! Искушенный рассказчик привычным самоуверенным взглядом скользнул поверх голов нетерпеливой публики и начал свою повесть. *** Двадцать лет назад жил у нас в Доброве молодой еврейский парень по имени Берл. И, представьте себе, был он по профессии вор. Да, да, вы не ослышались: вор. Разумеется, при таком роде занятий, хасидом он стать никак не мог, но любил я его ничуть не меньше, чем самых верных моих питомцев. За что любил, спросите? Ну, во-первых, Берл – еврей. Стало быть, семена святости брошены в почву его души от рождения. Так все мы, хасиды, думаем, не правда ли? Во-вторых, он слыл находчивым, веселым и верным парнем, а такие мне всегда нравились. А в-третьх, в-четвертых и так далее – то же, что и во-первых, ибо это – главное. Задумал как-то Берл ни много ни мало – обокрасть церковь. Добыча вырисовывалась завидная: золоченые иконы, драгоценности всякие, ткани дорогие. Лишь бы хватило духу на такое дело, но Берлу храбрости не занимать. Собрал озорник своих верных и надежных друзей, и отправились добры молодцы пытать счастье. Спустилась ночь. Берл расставил помощников вокруг церковной ограды, чтобы вели наблюдение и, в случае опасности, подали условный сигнал. Сам же мастер легко и ловко взобрался наверх, беззвучно открыл раму маленького окошка на стене и благополучно проник вовнутрь. Полдела сделано. Бесстрашный авантюрист перевел дух и стал дожидаться, когда глаза привыкнут с ночному полумраку, нарушаемому лишь пробивающимся сверху лунным светом. Наконец разглядел он золоченые иконы, дорогие, отделанные драгоценными камнями занавеси. А что в тех сундуках? Берл пошире раскрыл мешок. “Неужели я выбьюсь из нищеты? Неужели ненаглядная супруга моя и горячо любимые детки всегда будут сыты и одеты? Клянусь, пожертвую щедро на синагогу и, Бог даст, сменю профессию!” Невозможно человеку знать и предчувствовать? когда и откуда беды ждать. Неожиданный скрип открывающейся двери прервал сладкие мечты. На пороге стоял со свечой церковный ночной сторож. Человек немолодой и недужный, но трезвого поведения, он известен был многолетней беспорочной службой. Берл остолбенел. Произошло непредвиденное, что смешало его планы и повергло в минутную растерянность. “Мое будущее – в моих руках!” – мелькнуло в голове доброго семьянина, и он молнией бросился в сторону того, кто мог разрушить чудный замысел. Молодость и бысторта одержали верх в короткой рукопашной схватке. Сторож лежал связанным по рукам и ногам. Караулившие снаружи надежные друзья правильно расценили шум наверху, как опасный поворот событий и, не сговариваясь, все, как один, бросились наутек и растворились в ночи. Иной раз по слабости характера, а не по обдуманному намерению совершаются предательства. - Не вздумай поднять крик, – сказал Берл сторожу и решительно погрозил ему ножом. - Меня не запугаешь, еврей, - прохрипел сторож. - Давай, поделим добычу пополам. На что тебе эти идолы? – стал хитрить Берл, приноравливая мечты к новой реальности. - Я веру свою не продаю. Это не идолы, а святые наши иконы. Я молюсь на них. - Что толку тебе в них? Они немы, глухи и слепы. Как услышат они твои молитвы, гой? От того-то ты беден, несчастен и немощен. - А ты кому молишься, еврей? - О, я – совсем другое дело! Я молюсь настоящему живому Богу, а не идолам! Сторож ехидно усмехнулся и приготовился что-то ответить хозяину положения, но тут в церковь ворвались жандармы, и вечный диспут об истинной вере поневоле угас. Откуда взялись жандармы? Их привлек подозрительный топот многих ног – это убегали верные товарищи нашего Берла. *** Дойдя до сего поворотного пункта рассказа, раби Меир-Ицхак от волнения почувствовал сухость в горле, закашлялся и попросил стакан воды. Слушатели воспользовались паузой, чтобы высказаться. Хасиды в большинстве своем разделяли теплые чувства раби Меира-Ицхака к герою его рассказа. Однако, самый образованный из них, Шломо, много живший и учившийся в Европе, был более сдержан и даже упрекнул товарищей в недостатке объективности. Раби Яков испытывал беспокойство, подозревая неблагоприятный, а то и трагический ход дальнейших событий. Напившись воды, рассказчик продолжал. *** Судили двух преступников вместе и равной мерой. Несчастный сторож не мог доказать своей невиновности. - Ты спал на службе, ты не помешал гнусному злоумышленнику-иноверцу пробраться в нашу святую церковь, ты не поднял тревогу. Кто знает, не будь измены в рядах заговорщиков, и не услышь доблестные жандармы, как спасаются бегством дружки грабителя, и не захвати они вас обоих в церкви, может и вступил бы ты в подлый сговор с евреем. На основании этих тяжких улик ты, жалкий старик, приговариваешься к сорока ударам плетьми, – сказал свою суровую речь судья и ни слова не дал возразить бедному сторожу. - А ты, негодяй, - обратился судья к Берлу, - злоумышлял похитить наши святыни и продать их корысти ради. А еще, ты глумился над нашей истинной верой, и посему нет тебе никакой пощады, и приговор тебе – сожжение огнем. Громким ликованием и громким плачем были встречены беспощадные слова непреклонного судьи. - Вот перед вами те самые иконы, которые удалось спасти, - обратился судья к осужденным, - падайте ниц и молитесь на них о спасении ваших душ. Молитесь каждый по своему, но вместе. Бог у всех один. Упал на колени и истово молился и плакал старик, и с ним плакали жена его и дети его и внуки. А Берл, зная, что нет ему спасения, поднял высоко голову и молчит. - Молись на наши святые иконы! – возопил судья и в гневе затопал ногами. Берл начал молитву, но отвернулся от икон. Тут встал со своего места священник, пошептался о чем-то с судьей и многообещающим взглядом уставился на незадачливого вора, дожидаясь, пока тот кончит молиться. - Берл, - ласково обратился человек в рясе к еврею, - ты молод, тебя без памяти любит красавица-жена и обожают дивные, не по годам развитые детишки. Не может человек в твоем положении желать смерти, да еще такой жестокой. И всего-то, что от тебя требуется – это отказаться от твоей варварской веры и принять веру истинную и милосердную - христианство, - сказал священник, проникновенно глядя в глаза осужденному. Ласковый имеет дар пленять. Ошеломленный неожиданной метаморфозой в его, казалось бы, однозначной перспективе, Берл впервые за время суда задумался. Он взглянул на немые ряды соплеменников, и каменные их лики подсказали ему единственный ответ. - Я веру свою не продаю, - повторил Берл недавно слышанные им слова. - Одумайся, еврей, не губи себя. Примешь нашу веру – мы сделаем тебя уважаемым и богатым человеком, - сказал уже с некоторым раздражением священник. Берл вновь взглянул на своих. Лица жены и детей несчастны и мокры от слез. За ними – плотная стена бород и ермолок. Десятки и сотни глаз буравят его, Берла, мозг. - Мне нечего добавить к моим словам, христианин, - глухо произнес Берл. - Палачи! - вскричал судья, - доставьте обоих на лобное место и исполняйте мой вердикт! Первым карают сторожа. Да разве вынесет старик сорок ударов плетьми! После первого же удара упал бедняга на землю, а после второго – дух из него вон. Стоны и плач родных неслись вслед палачам, уносившим прочь бездыханное тело. Настала очередь вора принять лютую смерть. Костер дымится. Колени осужденного на казнь дрожат, но голова поднята гордо. Он точно знает, как надлежит ему умереть, и слабым голосом произносит молитву “Слушай, Израиль.” Гул висит в воздухе – это единоверцы Берла вторят его священным словам. Рассеялся дым. Отлетела святая душа. Схоронили обоих. Бедную могилку и осиновый крест оставили на попечение родных сторожа. Хасидская община сделала чрезвычайный сбор и установила каменную плиту на могиле праведника. Христиане жалели старика. Евреи гордились молодым. Не обошлось, как водится, и без проницательных скептиков. “А что если и вправду сторож замышлял вступить в сговор с подлым негодяем?” – подозревая в мертвом больше, чем он скрывает, догадывались одни. “Бедняга хотел добыть немного денег, а не венец героя.” – тихо-тихо шептались другие, остерегаясь дурной славы инакомыслия. Минули два десятка лет, но горожане и доныне помнят своих мучеников. *** - Вот како й праведник жил некогда в нашем городе. Как видите, друзья, нам, добровским хасидам, есть кем гордиться, - закончил свой рассказ раби Меир-Ицхак. Начались дебаты, которых он ожидал. - Думайте, что хотите, евреи, а только мне жалко старого сторожа, - сказала Голда, жена раби Якова, единственная женщина среди присутствующих. - Какое нам до них дело! - загалдели хасиды. - Ловкий парень! - Какой муж, какой отец! - Неподкупный и честный герой, не изменил нашей истинной вере! - Остановите ваше славословие, хасиды, - подал голос молчавший доселе Шломо, - вы забыли, что Берл – вор. Примите также во внимание, что он имел намерение надругаться над чужими святынями. Ваш энтузиазм проистекает из неведения. Я много жил на Западе, хасидов там нет вообще, а евреи ведут себя осторожнее. Вам мало бед? - Ты мешаешь людям радоваться, Шломо, - недовольно сказал раби Меир-Ицхак, – и, как ты выражаешься, прими также во внимание, что твои осторожные западные евреи - обычные лицемеры, - со своеобразным патриотизмом заметил добровский раби. - Дорогие мои гости, - энергично вмешался раби Яков, - я не хочу, чтобы лишние споры омрачали исход субботы. Рассказ раби Меира-Ицхака и без того хорош, - примирительно заявил хозяин. Раби Яков отметил про себя, что, пожалуй, он согласен с мнением своего любимого ученика Шломо, но умолчал об этом, дабы не огорчать еще более друга и дорогого гостя раби Меира-Ицхака, цадика из города Добров.