Дмитрий Калин Сказка   - Хочешь, я расскажу тебе сказку? – спросил Лешка. Я аж вздрогнул от неожиданности. Тихо, спокойно; пламя костра облизывает, затем пробует на вкус сучья, принесенные ему в жертву, и с хрустом пожирает; под ногами озеро ксерокопирует звездное небо… И тут такой вопрос. - Давай сначала выпьем, - предложил я, предчувствуя длинный рассказ. Стеклянный журавль качнул шеей, и, булькнув, выплеснул в сумрак стаканов водку. Мы выпили не чокаясь. Жидкость обожгла рот и лавиной ринулась вниз. На миг стало трудно дышать, но на помощь пришел надкусанный огурец. Понюхав его по очереди, мы положили закусь на тарелку зеленого дырявого, как сыр, лопуха. Сигареты вспыхнули в темноте глазами вампира: - Теперь давай – вещай! Лешка задумался. Спираль сигаретного дымка посеребрила воздух. - Жил да был Человек, - начал Лешка. – Жил, жил, жил, жил, жил, жил, а потом - умер. Он замолчал. Я ждал продолжения, но его так и не последовало. - Это, что все? – не вытерпел я. - Да, - невозмутимо ответил приятель, ложась на постель из травы и закидывая руки за голову. – Все. - Какая-то короткая сказка получилась и неинтересная. Где подробности? Как он жил, что делал, что чувствовал, как умер? Это же самое увлекательное. - Разве? – повернулся ко мне Лешка. – А не все ли равно, как именно он жил. Ну, жил и жил, как все живут, так и он жил, а затем помер. - Да что ты все заладил как попугай: «Жил-жил, помер-помер»! - рассердился я. – Совсем не все равно, как он жил. Хороший он был, плохой, может вкалывал целыми днями, может ни хрена не делал? - А какая разница? – глядя в костер, пробормотал Лешка. – Какая разница, как. Как все, так и он. - А как - «как все»? – чувствуя себя полным идиотом, спросил я. - Да нормально. - Леша, а Леш, - задушевно начал я. - Чего? - Я человек нервный, измученный нарзаном, кредитами, бытом, чиновниками и прочими паразитами. Могу и в морду дать! Не беси меня! - Попробуй, - спокойно ответил Лешка, зевая. – А ты-то сам можешь объяснить выражение «как все люди»? – тут же произнес он, видя, что я приподнимаюсь с трухлявого пня. Я задумался. - Ну, это когда у человека есть работа, машина там, квартира, жена, дети, дача. Когда он не пьет много, не гуляет, все в дом несет, в отпуск с семьей на курорты ездит. Что еще? Ну и все, пожалуй… Небо криво усмехнулось ломтиком луны, но тут же скрыло ее ладошкой-облаком, и пристальнее вгляделось в нас многотысячьем повеселевших звезд. Озеро приструнило барашки волн, вслушиваясь в беседу. Оцепенели и без того неподвижные силуэты деревьев. Затухающий костер, получивший добавку, вцепился огненными клыками в деревянные засушенные трупы. Тьма отступила на шаг назад. - Странно как-то… - продолжил я. – Странно. - Что именно? – полюбопытствовал Лешка. - Да вот это: «как все». Стандарт какой-то, рамки, ограничения. Если за них перейти, то получается уже «не как у всех» - ненормальность, аномалия, чего делать нельзя, табу. Почему нельзя выходить за рамки? Почему нельзя жить «не как все»? - Не положено, и все тут, - лениво отозвался Лешка. - «Как все» - это планка. Не допрыгнешь до нее - презирать будут, нос воротить. Перепрыгнешь – восхищаться, завидовать, а за глаза ругать и насмехаться. Миллионы людей до нас так существовали и после нас будут – и ничего. Поэтому живи как все. Так легче и спокойней. Но…скучнее. Давай лучше выпьем. - Нет, подожди! Не хочу я «как все»! Я по-своему хочу! Весело, ярко, чтобы потом вспомнить что было! - А зачем? Конец-то один у всех – каморка без окон и дверей. Какая разница, что ты чувствовал, что любил, к чему или к кому был привязан… Это не имеет абсолютно никакого значения. Все уйдет с тобой. Ничего не останется. - А как же загробная жизнь: ад, рай, и вообще? - Ты их видел? Бывал там? Нет! Ну и молчи тогда в тряпочку. Я, конечно, не знаю… Но по-моему, фигня все это. Сказки, чтобы общество окончательно не оскотинилось, и чтобы умирать не страшно было. Вот и весь расклад. Да ты не переживай, - добавил он, видя мое растерянное лицо. - Умрем и умрем. Когда это случится, неизвестно, а пока давай жахнем. Не дожидаясь моего согласия, он налил по половине граненого стакана и сунул в руку. Мне стало страшно. Не чувствуя вкуса, я глотнул жидкость и машинально откусил от огурца. - Ты на него-то особо не налегай, - посоветовал Лешка. – У нас еще одна бутылка осталась. Чем закусывать-то будем? Рукавом? - Закуска градус убивает, - повторил бог знает в какой раз я свою любимую присказку. – А на хрена мы тогда вообще живем? Смысл-то какой? Лешка скривил гримасу: -Да почему все о нем говорят? Зачем вообще искать то, чего нет! И талдычат все, и талдычат как заведенные: «смысл жизни, смысл жизни…» Какой, к примеру, смысл жизни вон у той сосны или березы? Не вижу, чего там растет… - Липа, - уточнил я. - Да какая разница! Хоть дуб! Вот у него какой смысл жизни? Растет себе и растет. Одряхлеет - упадет, или срубят его в полном расцвете сил. Ну, дом построят или в костре сожгут. Что, смысл жизни у него в этом что ли? Потомки этого самого дерева говорить будут молодой поросли: «Не зря ваш предок землю жрал и воду пил! Тепло людям дал, жилье!» Фигня полная! Так же и звери, и птицы, и прочие гады. Что - смысл жизни кролика, чтобы из него шапку сшили или волк его слопал? У скворца или вороны какой? Нет! И не было испокон веков. Так же и у людей! Это они себе напридумывали. Вот некоторые говорят, что смысл жизни – вырастить детей, чтобы они продолжили дело их жизни. Выражение-то какое: дело жизни. - Ничего особенного, - пробормотал я. - Нет! Ты не понял. Дело Жизни. Жизнь – это всего лишь дело. Сделал дело, гуляй смело. Передай по цепочке – игра такая. И так - пока она не оборвется, а конец есть у всего. А если он наступит, то зачем дело делать? Результат-то – 0. Какой в этом смысл. Вот и выходит, что его нет и быть не может. Повисла тягостная пауза. Лешка наконец-то выговорился. Спрашивать его ни о чем не хотелось. Допили в тишине бутылку, открыли новую. Приклонившись головой к дереву, я уставился на звезды. Летом они особенно красивы. Мерцают глубоко в небе, перемигиваются между собой, и «звезда с звездою говорит»… Может быть, тоже друг дружке сказки рассказывают: "Жила-была звезда. Жила, жила, жила, жила и погасла…" Висят гроздьями высоко-высоко и одновременно как будто совсем рядом. Протянув руку, я ухватился за сияющий многоугольник. Он легко поддался и потащил за собой стебель цветка. Астра. Одна звезда-цветок, другой, третий… Вскоре у меня уже был целый букет. Один из стеблей не желал поддаваться. Рванул посильнее – полотно неба треснуло, и с него посыпался град апельсинов, погребая меня. Стало трудно дышать. - Вот, посмотрите, граждане, к чему приводит неверное восприятие квинтэссенции абсолютного неверия, - нравоучительно произнес Лешка, неведомо как очутившийся рядом. Выглядел он как-то странно и совершенно непохожим на себя – бородатый, толстопузый и напоминающий Карабаса Барабаса. – Прав был проводник поезда Москва- Кострома, горячо любимый всеми нами господин Сусанин. Еще будучи полупроводником, он доводил до сознания людей архиважную дилемму сказочной действительности. Остановившаяся толпа смотрела на меня с нескрываемой злорадством. - Так дело оставлять нельзя. Враг будет всенепременнейшим образом разбит и повержен на алтарь всемыслия. Сотни рук ухватились за носилки, выросшие за спиной, и с песней «Эх, ухнем» потащили меня прочь. Обнаженная девица, прильнув к голому телу, начала шарить и, оторвав часть моего горячо любимого органа, гордо подняла над головой. На лбу выступил холодный пот: - Как же я без него! - Молодец, Дюймовочка! - похвалил Лешка. – Этот образец хозяйственной деятельности поможет поднять производительность скота на птицеферме трех поросят, повысить урожайность молодильных яблок и заткнуть, наконец, рот Говорунам, не умеющих вовремя перебить Кота-баюна. - Что за хрень ты несешь! – хотел я заорать, но не сумел выдавить ни звука, ни пошевелиться. Носилки превратились в гроб, который стали опускать в пропасть. Сверху посыпались горсти земли. - Покойся с миром, дорогой наш товарищ, - вещал Лешка на краю могилы. – Пусть вода сомкнет свои объятия и будет тебе пухом, а нам радостью и утешением на заслуженном трудовом пути. Да простятся тебе все грехи, самым важным из которых было и остается твое неверие – неверие в то, что закусь спасет мир. Сумев наконец разорвать невидимые путы, я, плача от отчаяния, принялся карабкаться к свету. Лешка запрыгнул в могилу, схватил за плечи и, тряся, стал заталкивать мое тело обратно. Я от души влепил ему в челюсть. Приятель, отлетев на несколько шагов, плюхнулся на землю и ошарашено уставился на меня. Сердце выпрыгивало из груди, воздуха не хватало. - Ты идиот, что ли? – выговорил наконец Лешка, потирая скулу. – Ты мне губу разбил. Я огляделся: солнце вовсю полыхало на небесах, щебетали птицы, тлели остатки костра. Никаких могил, заупокойных речей, гробов, звездных цветов. - Дюймовочка, - пришло мне на ум. Схватив себя за причинное место, я с облегчением убедился, что все в порядке. - Я в деревню уже смотался, - продолжал Лешка. – Самопляса надыбал, хлеба, картошки на закусь. Подхожу, ты орешь, как дурак руками машешь. Ну, думаю, все, кранты: либо припадок, либо белая горячка. Трясти тебя начал, а ты… - Леш, ты извини меня. Это я спросонок. Снилось, что меня заживо хоронят. Лешка помолчал: - Да ладно, бывает. Знаешь, мне однажды приснилось, что я дерусь. И кулаком в глаз жене заехал. Ей на работу утром, а у нее фингал. Давай здоровье поправим, а ближе к вечеру - по домам. Пить не особо хотелось. Самогонка юркнула в глотку и тут же запросилась обратно. Закинув голову, я не давал ей вырваться наружу. Поняв, что выхода нет, она успокоилась. Покурив, выпили еще. Со вчерашнего стало развозить. Мозги вновь затуманились. Лешка икнул, улегся поудобнее и принялся гонять по рту травинку. - Хочешь, сказку расскажу? – усмехнулся приятель. Я вздрогнул. - Знаешь, Леш. Иди ты со своими сказками знаешь куда! Лучше наливай. Так жить проще, веселее и удобней.