«Каждый человек может объявить перерыв, но ни один человек не
может сказать, когда этот перерыв окончится».
Курт
Воннегут «Колыбель для кошки»
В обесцвеченном приёмном покое равнодушно и монотонно медсестра
задает вопросы и заполняет медицинскую карту. Только на
несколько секунд она отрывается от скучного и привычного
занятия, когда записывает в твоей карточке «врожденный порок
сердца (ВПС), митральный…». Вскинув на тебя, а точнее на твой
круглый живот глаза, она взглядом даёт понять, что думает о
нас...
- Снимите украшения и отдайте мужу.
Ты неохотно снимаешь и протягиваешь крестик и обручальное
кольцо. Моя попытка поспорить с медсестрой, что нательный
крестик и колечко – это не украшения, а скорее обереги,
талисманы, бесполезна. Потому что: «Не положено!» Кем не
положено, зачем не положено?
Я смотрю, как хрупкая фигурка удаляется по длинному коридору. Ты
несколько раз оглянулась, испуганно улыбаясь мне. На середине
вдруг остановилась, словно передумала идти, но уверенная рука
медсестры слегка подталкивает, и ты, подчинившись, бредешь
дальше.
Медсестра, вернувшись, удивлена, что я продолжаю еще находиться
здесь и выпроваживает меня за дверь приемного покоя.
- Узнавайте. Звоните.
На улице, разжав кулак, долго рассматриваю кольцо и крестик. Мне
кажется, что они ещё хранят твоё тепло. На цепочку к крестику
добавляю кольцо и вешаю на шею - хочется, чтобы ты хотя бы так
была со мной.
Еще мне беспризорно-неуютно без тебя и страшно уходить далеко от
большого серого трехэтажного здания, где находишься сейчас ты.
Оно держит меня. Оно как старая потрёпанная шкатулка, что хранит
бесценное сокровище – моих любимых людей. И я брожу вокруг как
сторож. Делаю круг за кругом, понимая, что выгляжу глупо, но и
уйти не хватает сил. На десятом круге доходит, что можно узнать
номер палаты, потом по циферкам на окнах найти твое окно,.. и я
бегу назад в приемное отделение.
В глазах медсестры уже нескрываемое раздражение, но мне
совершенно на это наплевать.
Окно на втором этаже с цифрой пять, пронумерованное чей-то
заботливой рукой, нахожу быстро, и я уже люблю это окно. На крик
выглядывают несколько женщин, а потом подходишь ты. Мы молча
смотрим друг на друга. В голове всякая чушь - хорошо, что твоя
палата номер пять, потому что мы познакомились пятого. В этом
нет никакой связи. Я создаю эту связь сам, словно создав, смогу
защитить тебя от плохого. От того плохого, чего оба боимся, от
того, что говорили врачи, уговаривая не рисковать. А мы
рискнули, мы посмели.
Я помню, как убеждал тебя: «Глупо и бессмысленно рисковать своей
жизнью... Ребенка можно взять из детдома. Какая разница кто его
родил?..» Я повторял эти слова,.. и сам, до дрожи, до
сумасшествия, хотел с в о е г о ребенка! Своего! А ты тихо
плакала или просто молчала в ответ и знала,.. что я вру. Ты,
маленькая, хрупкая, моя любимая женщина, оказалась в сотни раз
храбрее меня, сильнее и мудрее. Однажды на очередные махания
руками перед твоим носиком, ты вдруг очень жестко ответила, как
отрезала: «Или у нас будет наш ребенок, или не будет больше
ничего!»
Сделав вид, что обиделся на такое твоё несерьезное отношение к
запрету врачей, я на самом деле очень обрадовался. Обрадовался
как мальчишка, переложив эту ответственность на твои плечи. Ты
решила, а я подчинился. Как же сладко было моё подчинение...
И в эти месяцы ожидания, тихой радости, мы больше не говорили о
том, чего боялись оба.
Только в марте, когда после консультации у «светила» кардиологии
тебе вновь было предложено прервать беременность, сказала:
- Если что, вызови маму, она поможет.
«Если что» долбануло тогда в грудине неприятно и инородно, как
враг, что, не спрашивая, захватывает твои владения.
В квартире тихо и пусто. На столе лежит раскрытая книга
Воннегута «Колыбель для кошки». Это твоё любимое произведение,
которое перечитывалось уже много раз.
Я начинаю читать с открытой страницы: «Каждый человек может
объявить перерыв, но ни один человек не может сказать, когда
этот перерыв окончится...»
И всё, что я сейчас хочу, это стать невидимой тенью, что защитит
тебя и нашего еще не рожденного малыша. Я хочу объявить перерыв
в своей жизни, чтобы помочь тебе. Я готов отдать тебе своё
здоровое сердце...
Господи, что я несу!.. Я, *лять, здоровый мужик, сижу посреди
нашей квартиры, кидаюсь мысленно благородными фразами о своем
готовом самопожертвовании, а на самом деле, на заклании сейчас
ты! И ничего нельзя отменить, ничего нельзя отложить на потом.
Время пошло, у него нет никаких перерывов. И мой договор со
своей совестью, подписанный твоей кровью, уже заключен. И это ты
шагаешь в черную пропасть, из которой можешь не вернуться. И это
моё желание иметь
с в о е г о ребенка обмотано удавкой на твоей шее. И как же
дико, до дрожи, до исступления я хочу, чтобы ты вернулась, чтобы
справилась и смогла спасти и его...
Я нащупываю на груди твой крестик и колечко и шепчу в никуда:
«Спаси и сохрани их,.. прости меня, дурака».
|