 |
|
|
Ян Торчинский Товарищи ученые (из цикла «Профессорские рассказы») |
|
«Самаритянин же некто,
проезжая, нашел на него и, От Луки, 10:33и 34
«Товарищи ученые,
Эйнштейны драгоценные, В.Высоцкий
Директор института академик Владимир Емельянович Осинников устало потянулся и посмотрел на стенные часы. Без четверти шесть. Пятнадцать минут до конца рабочего дня. А хотелось домой, и там, сменив строгую темносерую «тройку» на мягкий теплый халат, выпить горячего «краснодарского» чая и подремать в кресле перед телевизором. Конечно, можно было уйти и до шести часов. Но нехорошо подавать подчиненным дурной пример. Если уж уходить, то сразу же после обеда или еще раньше, бросив секретарше: «Я в Президиум Академии или в Комитет по науке, или еще куда-нибудь» – кто его будет искать... А то, что институт без него не остановится, академик был уверен. Даже если он будет отсутствовать и пятнадцать минут, и пятнадцать дней и более того. Владимир Емельянович за долгие годы директорствования создал коллектив, работающий, как надолго заведенный часовой механизм. Это радовало и огорчало одновременно. Ну, почему радовало, понятно. А огорчало, потому что директор давно не чувствовал себя пружиной, приводящей этот механизм в действие – в лучшем случае, маятником-регулятором. Много лет назад он сел в руководящее кресло и все больше и больше, скорее и скорее начал превращаться, так сказать, в чистого администратора. Эта работа требовала полной отдачи сил и нервов, а вдобавок дипломатической изворотливости и еще многого, выматывающего полностью, и профессор Осинников не успевал за бурно шагающей вперед наукой, а поэтому старался хотя бы быть «в курсе», не вникая в детали. И какой идиот придумал назначать директорами ученых! Чтобы руководить научным коллективом, не обязательно знать термодинамику или теорию относительности, не нужно быть доктором наук, следует быть опытным хозяйственником, управленцем. Принципы руководства везде одинаковы: и для директора института, и для командира дивизии, и для главврача роддома, хоть Макиавелли почитай. Специфика, конечно, есть везде, так умный и опытный руководитель ее быстро поймет и освоит. Конечно, бывают гении, вроде Капицы или Глушкова, которым все удавалось, да где взять столько гениев, вот он, например, академик Осинников, не из их числа. Что делать, среди академиков есть свои маршалы, а есть и генералы. Так на войне многие генералы командовали фронтами не хуже маршалов. Вот и его институт считается одним из лучших в Академии, стало быть, и директор на месте. И кто сказал, что пружина в часах главнее маятника? Конечно, он давно перестал быть генератором идей. И его новые публикации сводились к обзорным статьям (спасибо референтам, готовящим материалы), и предисловиям к научным сборникам, где он числился редактором-составителем. Ну, и что? Это можно пережить. Плохо только, что он начал быстро уставать. До шестидесяти лет все было нормально, он возраста своего и не чувствовал. А после – все пошло вразнос. Не то, чтобы случались большие отклонения с давлением или там с сахаром, но все вместе сказывалось ощутимо, главным образом, в наваливавшейся усталости. Особенно под вечер. Наверное, сказывались многолетние нервные перегрузки. Где-то он слышал: здоровье – когда каждый раз болит в другом месте. А у него даже не болело, а ныло, но все одновременно и просило покоя. Он постоянно чувствовал, что у него есть суставы, печень, зубы... Как это лечить? Конечно, можно было бы найти менее хлопотную, поближе к науке, должность, возглавить лабораторию или отдел, но чем ниже должность, тем конкретнее должно быть руководство, а на такое он уже способен не был. И понимал это. Преподавательская работа его никогда не привлекала. Значит, остается – что? – уйти на заслуженный отдых, но какой академик добровольно уходит на пенсию в шестьдесят пять или даже семьдесят лет? Из седла его может выбить только смертельное заболевание или крупный скандал в коллективе. Ну, заболевание – так все мы под Богом ходим, а против скандала академик принимал профилактические меры. Он твердо усвоил: лучший руководитель тот, кто не вмешивается в чужую работу, то есть не мешает работать другим, грубо говоря, не лезет не в свое дело. Исходя из этого, Владимир Емельянович подобрал себе заместителей и руководителей среднего звена, которые могли работать самостоятельно, и зорко следил, чтобы каждый вышестоящий не мешал нижестоящим, поэтому любой из его сотрудников чувствовал самостоятельность и ответственность, а потому пахал не за страх, а за совесть. А еще директор знал, что о своих людях надо заботиться. И использовал для этого все свои возможности. А у него они были, и немалые. Ну, академические связи – это само собой. Но ему удалось не только в свое время удачно жениться, но женить и выдать замуж своих детей, поэтому он оброс многочисленной влиятельной родней и мог открывать двери, недоступные для других. Это знали в институте, и постоянно ходили к директору со своими нуждами, служебными и бытовыми. Ходили, минуя своих непосредственных руководителей и деятелей из общественных организаций. Кое-кто ворчал, что директор все замкнул на себя, но когда надо было, и сами шли в его кабинет по протоптанной другими дорожке. Зато почти никто и никогда не обращался к академику Осинникову с вопросами, связанными с научными проблемами. Давно уже не обращались... И директор привык к этому: «Что могу, то и делаю. А что не могу, то увольте...» А когда его упрекали, что он балует своих сотрудников, Владимир Емельянович отвечал: «Я их не балую, я отдаю долги. Тем, кто мне в свое время помогал, баловал, как вы говорите». Помогали ли ему? Еще как помогали! Поступив на работу молодым специалистом, он попал в группу, занимавшейся проблемой государственной важности. Результаты были столь впечатляющими, что коллектив разработчиков представили к Сталинской премии. И руководитель в список будущих лауреатов включил вчерашнего студента Володю Осинникова. Руководителю указали на неуместность и, так сказать, преждевременность такого представления. В ответ последовал демарш: «Уберете его – убирайте и меня! Он дневал и ночевал на полигоне, много интересных мыслей высказал... А вот тех, кого вы к моему списку приписали, я в глаза не видел! И в Комитет по премиям напишу и в ЦК, можете не сомневаться». Казалось бы, ну, и черт с тобой, пиши, куда хочешь! Загремишь со своей премией под фанфары, вот и все! Но в числе «приписанных» были влиятельные люди и даже заместитель министра, курирующий институт. Поэтому назревающий скандал нужно было гасить в зародыше. И руководство решило: «Ладно, оставим мальчишку...» Однако Володю пригласили к директору, и там с глазу на глаз поздравили с представлением, но предупредили, что на пропорциональное распределение премии пусть не рассчитывает... Будущий академик умилился до слез, горячо поблагодарил за оказанную честь и добавил, что свою премию он намерен пожертвовать Фонду Защиты Мира. «Вот сукин сын! – восхитился про себя директор, оценив демарш стоящего перед ним парня: если он получит чисто символическую премию, то без сожаления расстанется с ней, а его примеру придется следовать и другим... Но Володя выиграл не только в деньгах. Став лауреатом, кандидатскую диссертацию он защитил играючись: у кого хватило бы смелости строить козни против соискателя, у которого к лацкану пиджака была приколота медаль – золотой кружок с профилем вождя и корифея всех наук! А, кроме того, Осинников женился на дочери того самого заместителя министра, с которой познакомился на банкете по случаю получения высокой награды. Женился по любви (он тогда понятия не имел, кто ее отец), и десятки лет счастливой семейной жизни тому подтверждением. Но то, что за его спиной стоял могущественный тесть, ставший со временем заведующим подотделом науки в ЦК, карьере отнюдь не мешало. Закрепившись на стартовой позиции, Владимир Емельянович много и плодотворно работал. Он был по-настоящему талантлив и на редкость трудолюбив. Его постоянно осеняли идеи, и одна оказывалась интереснее и плодотворнее другой. Среди разработок, выполненных его группой, были такие, которые шли под грифом «Совершенно секретно». И за одну из них ВАК прислал карт-бланш докторского диплома. По единодушному решению Ученого совета, туда была вписана фамилия Осинникова. А вот когда его выдвинули в Академию Наук, чуть не произошла осечка: на два места претендовало три человека. Владимир Емельянович понимал, что его конкуренты, два маститых ученых, директора институтов, авторы монографий и проч., ему не ровня, но не расстраивался: не в этот раз, так в другой, успеет еще, какие его годы... Но буквально за час до выборов из Совета Министров пришло извещение, что правительство выделяет дополнительное место, причем по той специальности, где баллотировался Осинников. Значит, три вакансии – три претендента, и вопрос решен ко всеобщему удовольствию, потому что Владимир Емельянович был не из тех, против которых голосуют из принципа или личной неприязни. Вот скольким людям «задолжал» за долгую жизнь академик Осинников, и расплачивался добросовестно и охотно. И всегда был готов прийти на помощь всякому, кто в этом нуждался. И в любое время. Кстати, о времени... Он снова взглянул на часы. Прошло только две минуты. Если бы можно было взглядом или усилием воли подтолкнуть медленно ползущую стрелку, он бы... Попытаться, что ли... Говорят, в Лондоне есть такой искусник, Геллер, что ли, который может... Но тут из стоящего на столе динамика раздался удивленный голос секретарши: - Владимир Емельянович, к вам просится Сергей Ильич Правич. Эх, досадно. Теперь придется задержаться, вряд ли этот Правич уложится в несколько минут. Но не прогонять же человека, если он уже пришел... - Ну, пусть заходит, – вздохнул академик. Кандидат наук Правич не заставил себя долго ждать. - Что случилось, Сергей Ильич? Почему такая срочность? Может, лучше отложить на завтра? Ну, вам виднее. Так в чем проблемы? Как я могу помочь? Правич несколько минут молчал, а потом произнес, почти не разжимая губ: - Помочь? Пожалуйста, организуйте мне пристойные похороны. Но это еще не завтра. - Что за глупые шутки, Правич? – возмутился директор. – Какие похороны? - Если бы шутки... Владимир Емельянович, если бы шутки... – И после минутной паузы выдавил: – Я заболел... - Ну, так подлечитесь. Тоже мне проблема. В вашем возрасте... Поболеете да и поправитесь. Сейчас такая медицина, знаете ли... Может, вам нужна путевка в санаторий или направление в ЦЛК? Так не стесняйтесь, скажите. - В какой там санаторий... – Он снова замолчал, будто не решаясь продолжать, а потом произнес тихо-тихо, почти шепотом. – У меня синдром иммунодефицита. СПИД, проще говоря. Если бы в кабинете рухнул потолок или появился вооруженный бандит, это произвело бы на директора меньший эффект. Такая болезнь и даже ее название вызывали мистический ужас. - Вы уверены? Вместо ответа, Правич положил на стол справку из поликлиники. Диагноз сомнений не вызывал. - Но ... может быть, это ошибка? Нужно повторить анализ. - А это повторный. С первым слово в слово. Академик внимательно посмотрел на своего посетителя. Лицо Правича подтверждало результаты анализа лучше всякой справки: землисто-серая кожа, запавшие тусклые глаза, заострившийся нос, нервный тик... - Как же вас угораздило? - Знать бы где упасть, соломки бы постелил. Как? Да как все... Мне 36 лет. Я с женой в разводе. Летом отпуск в Крыму проводил. Вот и отдохнул... А может, в нашей поликлинике подхватил: во время диспансеризации кровь из вены брали... - Ну, это вряд ли. Там шприцы одноразовые. - Это для академиков. А для простых смертных, одноразовый шприц – это которым один раз укол делают каждому посетителю во время одного дневного приема. - Ладно, не будем спорить. И что же теперь? - Что – известно. Весь вопрос – когда. Ну, думаю, не задержусь. Чувствую, силы уходят, слабею на глазах. На второй этаж взбираюсь за 10 минут. Это такое мучительное чувство – ожидание... Недаром говорят: лучше ужасный конец, чем ужас без конца. А что впереди... Я хоть не врач, но брошюрки разные почитал. Иногда хочется все разом кончить. Но сын у меня, хотя с женой бывшей живет, и я его вижу редко, а все же сын... – Он судорожно всхлипнул, но сдержался. – Алименты все же больше, чем пенсия. Чего же ему страдать... Я даже не знаю, полагается ли пенсия детям самоубийц... - Перестаньте, Сергей Ильич! – закричал академик – Как вам не стыдно! Я такие глупости слышать не хочу! Будьте мужчиной! - Я уже однажды побывал. На всю оставшуюся жизнь хватит... Академик вздрогнул. Слова «оставшаяся жизнь» в устах Правича приобретали зловещий смысл. - Вот в Америке, – продолжал между тем Правич, – больному точно говорят: «Вам осталось столько-то... Улаживайте свои дела: наследство, то да се...» А у нас крутят: «Медицина эту болезнь еще не изучила. С ней можно годами жить. Избегайте простуд и инфекционных заболеваний. Постарайтесь не нервничать». Выписали кучу таблеток с дикими названиями: тривизор ... бупре... азити... – я и выговорить не могу. Некоторые стоят столько... Особенно импортные. Ну, и всякие оскорбительные предупреждения: за интимные контакты под суд пойдете... Нашли, чем пугать... - Извините, Сергей Ильич, за нескромный вопрос... А в нашем институте вы... - Ну что вы! Никогда, ни до, ни теперь. У меня принцип: где живут, там ... не живут. - Ну, слава Богу. Так что вы хотели? - Я хотел бы защитить докторскую диссертацию. - Так в чем же дело? Готовьтесь, как следует, пропустим без очереди. - Нет у меня времени, чтобы готовиться, как следует! – срывающимся голосом закричал Правич. – Простите меня. Нервы сдают. Помогите мне, Владимир Емельянович. Считайте, что это последняя просьба перед... - Ну, ну, успокойтесь. Давайте о деле. На honoris causa вы не тянете. Книг у вас нет, да и публикаций не так уж много, насколько я помню, 25-30, и большинство в соавторстве. Значит, нужно слепить верблюда из того, что есть. Ну, ничего, не вы первый... Тем более, что ситуация форс-мажорная. Давайте договоримся так: вы готовите диссертацию, верблюда этого самого, а я постараюсь протащить через Ученый совет и ВАК. С Бронштейном я поговорю. Однако, если откровенно, стоит ли все же... Такой груз... Такой труд... При вашем состоянии... - А, понимаю. Вы хотите спросить, зачем мне это нужно? Неужели только для того, чтобы мой докторский диплом за гробом на красной подушке вместо ордена понесли? Я отвечу вам, как на духу. Только не смейтесь. Я со школы мечтал стать доктором наук. Знаете, одни дети мечтают сделаться летчиками, другие – артистами или там астрономами, а я.... Потому что доктор для меня – не просто ученая степень, а вершина познания и нравственности. - Ну, не обольщайтесь, голубчик. Доктора разные бывают. - Верно. Но я об идеале... Я же понимаю, что не чета Бронштейну или Сорокиной, не говоря уже... Но надеялся, добьюсь своего. Терпенье и труд... Переход количества в качество... А получилось так, что мне самому скоро в другое качество переходить. Спасибо вам за понимание. Можно, я пойду? Устал... С трудом переставляя ноги, Правич направился к двери. Вдруг он пошатнулся, но удержался на ногах, вцепившись в косяк. Усилием воли, Сергей Ильич выпрямился и покинул кабинет. Академик с ужасом глядел ему вслед. Неожиданно он вспомнил стихи Лермонтова: «И с этой мыслью я усну и никого не прокляну».
Утром следующего дня Осинников вызвал заведующего отделом профессора Евсея Наумовича Бронштейна и спросил, какого он мнения о работающем у него научном сотруднике Правиче. Евсей на минуту задумался: откуда такой интерес? Не подведет ли он человека неосторожным ответом? Кто знает, зачем директору понадобилась информация о ничем не примечательном кандидате наук. Может, сокращение намечается... Вот жизнь: будто постоянно на вулкане сидишь... Постоянно крутиться нужно... Поэтому он начал осторожно: - Правич, значит... Ну-у-у, что сказать... Исполнителен. Дисциплинирован. Аккуратен. Неконфликтен. Никаких претензий или жалоб. Товарищи его уважают. Я, кстати, тоже. Ну-у-у, что еще? В порочащих связях не замечен. Характер приближающийся к нордическому... Беспощаден к врагам рейха... - Шуточки вам, – перебил его академик. – «В порочащих связях не замечен». Скажите еще: «Беспощаден к врагам рейха»...Только Мюллера мне в институте не хватало. Ладно, о связях поговорим позже. А что Правич представляет как ученый? - Н-у-у, тут с какими мерками подходить... Я же сказал: исполнителен и аккуратен. Все, что ему поручают, выполняет безукоризненно, резины не тянет, знаний и усердия у него хватает. Если срочная работа, после отбоя сидит, выходные прихватывает. А с другой стороны... Великий Ферми, принимая человека на работу, давал ему задание. Так если тот через какое-то время говорил: «Профессор, я закончил. Вот отчет. Чем мне заняться дальше?» – Ферми его тут же выгонял без выходного пособия. Так вот, Правич у Ферми и года бы не продержался. У него инициатива – от и до. То, что посредине, выполняет так, что не придерешься. А дальнейшее его не колышет. Получит новое задание – будет вкалывать. Нет – и не надо. А чтобы свое предложить – ни-ни. Вот моя Сорокина – та наоборот. Ее только зацепи, она может пол-института своими идеями озадачить... - И пол-участка милиции тоже, – проворчал академик. – Я Сорокину сто лет знаю. Вы о Правиче говорите. - Так я о нем, кажется, все сказал. Какой он есть, такой есть. И слава Богу. Исполнители еще как нужны! Думаю, если бы все своими новациями руководителей одолевали, работать было бы невозможно. Владимир Емельянович, могу я поинтересоваться... - Можете. Он хочет докторскую диссертацию защитить. - Так на здоровье. Пусть работает. Но если честно, я не вижу оснований... - Вот именно, что «на здоровье». Поэтому тут не до оснований, знаете ли. Вы о порочащих связях упоминали... Так вот, были связи. Заболел он смертельно. СПИД у него. - Лихо девки пляшут! – ахнул Бронштейн. – То-то я смотрю: от него тень отца Гамлета осталась. – И неожиданно продекламировал: Если дядя с дядей спит, То у дяди будет СПИД. Если дядя с тетей спит, Все равно получит СПИД! - Какой ужас! – ахнул академик. – Где вы такого набрались? - От моего Алешки, сына-шестиклассника. Детский фольклор. Акселерация, как теперь говорят... Я от него еще не то слышу. Но я опять-таки не вижу связи... Вот прицепилось слово. Но так оно и есть. Если бы все тяжело больные претендовали на докторские степени, у ВАКа не хватило бы бланков... Кстати, он уже уходил в докторский отпуск несколько лет назад. Ничего толком не сделал, ему поставили на вид. И мне влетело. Помните? - Так он тогда с женой разводился. Квартиру разменивал. Это, знаете ли, и нервы, и время. Не до диссертации... - Вот и не надо было дурью маяться. Держался бы за жену – глядишь, и диссертацию подготовил бы, и СПИД не подцепил... - Евсей Наумович, откуда такой цинизм? – повысил голос академик. – Наш коллега, наш товарищ попал в беду... Никто, знаете ли, не гарантирован. Конечно, я вас понимаю... Высокие научные принципы и все такое. Но здесь случай особый. И ему нужно помочь, чтобы потом совесть не мучила. Даже перед казнью выполняют последнее желание преступника. Сигара там, рюмка виски... («Докторский диплом», – ехидно вставил Бронштейн.) Или как это у вас называется – мицва? Короче, я прошу оказать ему помощь. - Не знаю, чем и как, но попробую. Правда, Шекспир писал: «Из ничего и выйдет ничего». Боюсь, это как раз тот случай. - Совсем не тот. Какие-то наработки у него есть. Иначе он и разговора бы не затевал. А вот придать этим наработкам пристойный вид – наша задача. Можно даже подарить ему что-нибудь из своих закромов, пожертвовать, так сказать. Поделиться с неимущим и болезным... И еще я хочу, чтобы вы были его официальным научным консультантом. - Нет, – отрезал Бронштейн. – При всем уважении к вам, нет. Владимир Емельянович, мы же своими руками провоцируем конфликт в коллективе. Даже скандал. Мину замедленного действия под закладываем... Конечно, вам Ученый совет не откажет, проголосует, как надо. И с ВАКом вы договоритесь. Но всем рот не заткнете. В самом здоровом коллективе есть и правдолюбцы, и обиженные, и просто притаившиеся кляузники... И посыплются письма в ВАК, Комитет по науке, в газеты... Журналисты в нас вцепятся. Фельетоны напишут с заглавиями «СПИДоктор наук» или «Неприятное с полезным»... Комиссии повадятся ходить... Ну, что вам объяснять... Поэтому я в качестве официального лица фигурировать не буду. Не с моей фамилией в таких играх участвовать. А помочь, предоставить, так сказать, условия наибольшего благоприятствования, не перегружать с работой, насчет макияжа подсказать, – пожалуйста. - Ну, и на том спасибо. Уж, постарайтесь, голубчик. И еще... Пусть до поры, до времени о его болезни никто не знает. - Это само собой. Медицинская тайна и все такое. Но с другой стороны... Мы не врачи, клятву Гиппократа не давали. Можно ли такое скрывать от людей? Не насморк все же. Вы бы посоветовались с нашим юрисконсультом. - Все же повезло нам в молодости, – добавил он, помолчав. – Чего мы только ни боялись... А СПИДа – нет. Не было тогда СПИДа...
Но советоваться с юрисконсультом не потребовалось, потому что слух о заболевании Правича вспыхнул, неизвестно откуда, и распространился по институту со скоростью степного пожара. И в кабинет Бронштейна, как шаровая молния, шипя и разбрасывая огненные брызги, ворвалась Эмилия Степановна Сорокина. Она была одним из ведущих сотрудников отдела и одновременно выдающейся скандалисткой и ругательницей. Наработавшись до одури, она для разрядки затевала дебош, где попадало правому и виноватому. Поводом могло стать, что угодно: от неисправного прибора до рассыпанных скрепок или справочника, который она сама засунула, забыв куда. К ней давно привыкли и терпеливо ждали, когда она успокоится. Тем более, что такие проявление «солнечной активности» возникали редко, продолжались недолго, и Эмилия, извергнув все свои протуберанцы, возвращалась к работе и сразу же забывала обо всем на свете, в том числе, о своих недавних скандалах. Зато в работе она проявляла не только недюжинные способности, но и редкую напористость и бесстрашие. Поэтому за глаза Сорокину называли Эскамилией. Но в данном случае причина гнева Эмилии была очевидной. И когда Евсей Наумович увидел горящие бешенством глаза своей сотрудницы, стоящие дыбом рыжие, круто вьющиеся волосы и криво застегнутый рабочий халат, то понял, что ему предстоит тяжелый разговор. И не ошибся. Эскамилия Степановна набросилась на заведующего отделом с решительностью своего оперного тезки. - Евсей Наумович! – заорала она с порога. – Я! Требую! Чтобы! Меня! И Правича! Рассадили! По разным! Комнатам! Я! Ни одной минуты!.. - Успокойтесь, Эмилия. Присядьте, пожалуйста. В чем дело? Откуда такая экспрессия? Чем вам Правич не угодил? Столько лет сидели вместе – и вдруг... - Вдруг!! – взвилась возмущенная женщина. – Вы что – ничего не знаете? Что он опасен для окружающих – не понимаете? - Да никому он не опасен. Это не грипп, не капельная инфекция, по воздуху не летает. Надеюсь, вы с ним из одного стакана не пьете и во время перерыва не целуетесь. А все остальное не опасно. - Да как вы смеете! – задохнулась от негодования Сорокина. – Я с ним!.. Я не эскулап и не знаю, что опасно, а что нет! А у меня дети! Короче, или вы нас рассаживаете, или я подаю заявление тут же об уходе! - Да будет вам дурака валять! Ну, подадите заявление – так после этого придется два месяца отработать. А за это время можно три СПИДа подцепить. При желании, конечно. А если самовольно работу бросите, будете уволены за прогул. - Хоть по 58-й статье увольняйте! Мне здоровье дороже! И мои дети тоже! Она нацарапала на листке бумаги несколько слов и выскочила, разбросав стулья и хлопнув напоследок дверью. Бронштейн прочитал несвязный текст, больше похожий на выписку из протокола Святейшего трибунала. Он удивился, насколько это не похоже на изящные статьи и доклады Сорокиной. А потом аккуратно разорвал ее заявление на мелкие кусочки, бросил их в мусорную корзину и задумался. Заведующий отделом понимал, что визит Эмилии – это лишь первая ласточка. Вслед за ней придут и другие сотрудники и потребуют убрать Правича с глаз долой. А куда он его денет? Теснота в институте ужасная. И объяснять, что больной СПИДом угрозы для окружающих не представляет, бесполезно. Предрассудки сильнее всякой логики, и сам он, Евсей, если честно, не так уж уверен, что все так, как об этом пишут. А вдруг еще кто-нибудь заболеет... Подхватит где-то на стороне, а скажет, что из-за контактов с Правичем. Что тогда? Здесь и до уголовной ответственности недалеко: заведующий отделом заставил находиться в одном помещении с заразным больным... Ох, тяжко жить бронштейнам на белом свете! Может быть, уступить Правичу свой кабинет, а самому перебраться в одну из лабораторий... Но это не выход, и для дела вредно. Мало ли какие конфиденциальные разговоры приходится вести руководителю подразделения... А вдруг завтра еще кто-нибудь заболеет – что тогда? Всех в одной комнате усаживать, домашний лепрозорий создавать?.. На помощь Евсею Наумовичу неожиданно пришел сам Правич. - Я понимаю, в каком вы положении... Вопли Сорокиной слышал весь институт. Ее можно понять. И других тоже. Если вы не против, сделаем так. Я ухожу в отпуск. А потом месяц-другой поработаю дома. Телефон у меня есть. Если что срочное, я всегда на месте. В институт буду приходить по мере необходимости. Над диссертацией работать и ваши задания выполнять буду одновременно. Все же за счет дороги в два конца и перерыва мой рабочий день увеличится вдвое. И уставать я буду меньше. Думаю, месяца за три управлюсь. А там что Бог даст...
Наступил день защиты. Диссертация Правича была объявлена засекреченной, поэтому, кроме членов Ученого совета и основных фигурантов, было лишь несколько специально приглашенных человек. Все шло по давно заведенному ритуалу, но вначале ученый секретарь объявил: - Учитывая состояние здоровья диссертанта и в соответствии с разрешением ВАКа, доклад будет озвучен при помощи магнитофона. Двадцатипятиминутный доклад, прочтенный бархатным баритоном, произвел приятное впечатление. Более того, создавалось впечатление, что защищается серьезная научная работа. На немногочисленные вопросы отвечал сам диссертант. Он говорил толково и по существу, но очень тихо и судорожно вцепившись в спинку стула. Было видно, что Правич едва держится на ногах. И говорит, напрягая изо всех сил голосовые связки и преодолевая спазмы горла. И официальные оппоненты оценили не только качество проведенных исследований, но и человеческое мужество соискателя. Кто-то даже сказал про подвиг ученого. Потом огласили результаты голосования: 12 голосов «за», 3 – «против», один бюллетень признан недействительным. Переждав аплодисменты и поздравления, Сергей Ильич произнес: - Я никогда не забуду вашего милосердия и вашей доброты. И на этом и том свете я буду молить Бога за вас, за ваше здоровье и благополучие. Я бы с удовольствием расцеловал бы каждого, но не могу, не имею права. Он заплакал и бессильно опустился на стул. Расходились молча, на цыпочках. А академик Осинников собрал все необходимые материалы и сам отвез их в ВАК. Это было, конечно, не по правилам, но одним нарушением больше, одним меньше... А еще через четыре месяца Правича пригласили в кабинет директора, где ему был торжественно вручен диплом доктора технических наук. Но когда новоиспеченный доктор остался один на один с Осинниковым, то неожиданно положил ему на стол заявление об увольнении в связи с переездом. - Зачем же, Сергей Ильич? – удивился академик. – Вас никто не гонит. Работайте, как работали, пока силы есть. - Вот именно, пока... А их все меньше и меньше. Поймите меня, Владимир Емельянович... Не хочу я вас в ложное положение ставить. И умирать на глазах коллектива не хочу. Лучше так. У меня двоюродный брат в Сибири в небольшом городке живет, в деревне, можно сказать. Поеду к нему. У меня последняя просьба: выдайте мне характеристику. Пока меня на инвалидность переводят. Но кто знает, как карта ляжет в дальнейшем.... Может, я еще где-то пригожусь. А без характеристики – сами понимаете... - А на чье имя? - На ничье. Напишите «Предъявлять по требованию». Есть такая формулировка.
Прошло восемь одновременно неощутимо коротких и бесконечно длинных лет. В институте почти ничего не изменилось. Хотя, разумеется, люди приходили и уходили, нанимались и увольнялись, защищали диссертации, писали монографии, делали доклады на конференциях и симпозиумах. По-прежнему работала на износ и дебоширила, стравляя лишний адреналин, трудоголичка и скандалистка Эмилия Степановна Сорокина. И только академик Осинников не менялся. Он как будто врос в директорское кресло и даже несколько посвежел за последнее время. Наверное, привык к неприятным ощущениям, примирился и перестал из-за них нервничать. А от нервов все неприятности. Ну, почти все... Или скорее всего осознал, что старость, при всех ее издержках и неприятностях, единственный способ жить долго. И, как всегда, директор заботился о своих сотрудниках. А те искренне желали ему долголетия и называли академическим Агасфером. И побаивались: в наше время даже Агасферы не вечны, а вот придет на смену ему новый руководитель, молодой и энергичный, со своей командой, своей тематикой, своими причудами – пока еще к нему приспособишься... Да и приспособишься ли... Но вот однажды вернулся из командировки в город Новокузнецк Евсей Наумович Бронштейн. Доложив директору о результатах, он сказал: - А теперь, Владимир Емельянович, держитесь крепче за поручни! Знаете, кого я в Новокузнецке встретил? Правича! Клянусь вам! Я его сначала и не узнал, он еще ко всему очки носить начал. Модные такие, с тонированными стеклами... - При СПИДе зрение, возможно, тоже страдает, – высказал предположение академик. – И что, совсем плох? - Представьте, нет. Наоборот, вид у Правича, можно сказать, цветущий: килограмм двадцать набрал, не меньше. А он сразу ко мне кинулся: «Евсей Кимович, дорогой! Это я, я, Правич. Честное слово, не привидение и не галлюцинация! Можете потрогать или перекрестить. Очень рад вас видеть. Я, – говорит, – когда-то докторский банкет замотал, так пошли в ресторан. Позвольте реабилитироваться с вашей помощью». Ну, пошли. А когда по третьей-четвертой приняли, расслабились, оковы цивилизации и бонтона сбросили, я его спросил: «Слушай, Сережа! Ты же собирался коньки вскоре откидывать. Как же так?» А он смеется: «Да я передумал!» Но потом серьезным стал, даже грустным. «Нет, не в этом дело. Тут не передумаешь. Уж что есть, то есть. На всю оставшуюся жизнь. Однако черт его знает, но обстоятельства сложились удачно, одно к одному. После стресса в нашем институте я полгода у брата растительный образ жизни вел, нервы лечил. Никто мне в лицо моей болезнью не тыкал, от меня не шарахался. Ну, и климат сибирский... И привык, знаете ли. Ну, болен, ну, серьезно. Живут же люди с туберкулезом или диабетом. Знают же, чем кончится, а живут. А еще новые лекарства, особенно, импортные, просто чудодейственные. Словом, наступила стойкая ремиссия. Окреп, желание работать появилось. Переехал я в Новокузнецк, в металлургический институт устроился. Работаю. Вроде, неплохо. И ежедневно за всех вас Богу молюсь, даже за тех, кто мне черные шары бросил. А за Владимира Емельяновича так вообще – по три раза на дню». Я не стал спрашивать – кем он работает, может, дворником или вахтером вкалывает, каково ему, доктору наук, в этом признаться... А еще я заметил: у него на пальце обручальное кольцо. Этим спидоносцам, вроде, запрещено жениться... - Ну, почему же... Может, его жена тоже инфицирована. Так им обоим терять нечего. Кроме своих цепей... - Верно. Точно по Марксу. А я как-то не подумал. Забыл, что на свете сообщающиеся сосуды существуют! Кстати, знаете, как на Украине таких мамзелей называют? СПИДныцями!** - Это тоже от сына-шестиклассника узнали? – съязвил директор. - Ну, вспомнили... Тот бывший шестиклассник уже институт заканчивает. А это – от Катеньки, внучки-первоклашки, дочки моего старшего сына Олега. Что вы хотите – акселерация на марше! - Да-а-а, интересно, знаете ли, – задумчиво произнес Осинников – До чего судьбы людские непредсказуемы... - Погодите! Самое интересное впереди. Я в Новокузнецк командировался оппонентом выступить как раз в Металлургическом институте. А руководитель диссертанта – доктор Субботин Михаил Михайлович. Он у нас когда-то в аспирантуре учился. Может, помните: высоченный такой и лысый, как колено. Вот он меня к себе пригласил – чайку попить, того-сего, и обсудить некоторые аспекты защиты, там не все просто было. Вот я его и спросил: «Миша, а у вас Правич работает?» – «Какой Правич? Сергей Ильич? Конечно! Он – декан лучшего факультета, по всем показателям лучшего. И все благодаря его деканским заслугам: с утра до вечера колотится, как рыба об лед. Молодежь наша: студенты, аспиранты, ассистенты – не него вообще молятся, как на святую икону, столько он для них делает. Ну, и сам преуспевает. Книжку неплохую издал, недавно профессора получил. А скромница – поискать таких! Если кто ему спасибо скажет, он сразу: не меня благодарите, а моих учителей и благодетелей; я им по гроб обязан, теперь долги возвращаю понемногу, до конца жизни хватит. А какой Правич общественник! Где только силы и время берет! Он – бессменный руководитель студенческого театра. Спектакли ставит и сам играет. На Всесоюзном конкурсе молодежных коллективов второе место заняли! Правда, к театру у него всегда тяга была. Он, когда в университете учился, трижды на каникулах в Москву срывался. В какое-нибудь театральное училище пытался поступить. Но не взяли... Может, и зря. Вдруг в нем второй Товстоногов или Завадский погиб». И знаете, Владимир Емельянович, я подумал: а что, если вся эта история со СПИДом и липовой защитой спектаклем была? Ну, тогда он настоящий театральный гений: ведь все его: и сценарий, и режиссура, а игра какая – мимика, голос, сценическое движение... Даже грим и костюмы! На нем же пиджак болтался, как на пугале огородном! Тут бы сам Станиславский поверил! Виктюк мог бы отдыхать! А, может, наоборот, все так и было. СПИД и прочее... Может, все по гамбургскому счету? И зря я его подозреваю? Чего только не бывает на свете... Просто теряюсь в догадках. Так, может, лучше об этом помалкивать? О чем задумались, Владимир Емельянович? О том же самом?
Но академик Осинников думал о другом. Неужели он, умудренный годами и опытом человек, мог оказаться простаком, который решился поиграть с наперсточником? И мог ли Правич оказаться таким наперсточником? Он много лет проработал в институте и никогда не подозревался в склонности к авантюрам. Наоборот, ему не хватало инициативы, так сказать, творческой активности, научной дерзости, можно сказать. И мог ли он так отчаянно сыграть ва-банк? Ведь не мог не понимать, что, в случае провала, его мгновенно вышибут из института, и еще дай Бог, чтобы с формулировкой «по собственному желанию». А насчет хорошей характеристики и думать нечего! И слушок вдогонку потянется. Да не слушок, скандал бы разразился на всю научную общественность. Попробуй после этого найти пристойную работу... И зачем ему было так рисковать? Чтобы доктором стать? Так в академическом институте это не так уж трудно. Ну, поработал бы еще лет пять-шесть, поусердствовал бы, это всегда ценится. Нацарапал бы на диссертацию. Нет, что-то здесь не так. Честно говоря, у него иногда возникало чувство, будто попахивает чем-то таким... Но к тому времени он уже втянулся в игру настолько, что было поздно идти на попятную. Да, возможно, он взял грех на душу и ввел в грех других. Но опять же, Правич не употребил оказанное ему снисхождение во зло – никому и никогда. Не начал требовать себе докторских привилегий, должности старшего научного сотрудника, например. Наоборот, он тут же ушел из института, с глаз долой, и подался в глубинку, подальше от сих благодатных мест... Ну, положим, Новокузнецк – не такая уж глубинка, большой промышленный город, но даже не областной центр. И там сделался хорошим администратором. Можно сказать, нашел себя. А иначе тянул бы научную лямку. Именно тянул бы. Потому что при всех его знаний и добросовестности, не было у Правича творческой жилки, а без нее – какой настоящий ученый... И получается, что он, академик Осинников сделал очередное доброе дело. Выходит, благие намерения не всегда в ад приводят. Нет, не всегда. Вот Правич за него трижды в день Богу молится. Может, когда-нибудь на Страшном Суде и это зачтется. А еще Владимир Емельянович подумал, что и его когда-то сделали администратором. Правда, он к этому не очень стремился, потому что был тогда в зените своей научной деятельности. Он что-то выиграл, но что-то, знаете ли, проиграл, наверное, все же больше выиграл. Спасибо кому-то... Зато Правич выиграл по крупному. И благодаря ему, Осинникову, пусть даже одураченному. Получается, он снова сделал доброе дело, снова отдал кому-то давний долг. И вдруг академик почувствовал, что он полностью рассчитался со всеми кредиторами и свободен от любых обязательств, и теперь никто уже не предъявит ему неоплаченных векселей! Значит, можно с чистой совестью уходить на заслуженный отдых. Или, наоборот, спокойно досиживать в своем директорском кресле, пока их вместе не вынесут из кабинета... Он еще не принял решения, как ему быть дальше. С возрастом развивается синдром дефицита решительности, ну, что делать... Этому и Нобелевские лауреаты подвластны, не то, что рядовые академики.
........................................................................................................... *) Сохранена орфография оригинала.
**) Спiдниця (укр.) – юбка. |
 |