Каринэ Арутюнова (Мерче)

Часть манускрипта писана кровью

Голубь на паперти

Вечной мелодией Вечного города
Крик муэдзина. Голубь на крыше.
Глазом вращая, стонет юродивый.
 Реки осушены. Тропы исхожены.
Будто напалмом выжжена. Выпита.
Выбита вязью. Миррой сочится.
Нежностью-плачем к запястью стекает
Линия жизни. Живая водица.
Холодно, холодно, плачет юродивый.
Голубь в ладони. Счастье в кармане.
Чем бесконечней, тем безнадёжней слова
упованья. Слова  расставанья.
В дырявом кармане горчица и перец.
Вексель фальшивый кружит над домами.
Чем безупречней, тем безнадёжнее.
Горькой водицею брагу разбавлю.
Миррой сочится сердце в ладони.
В город надежд не спеши возвратиться.
Холодно, холодно, шепчет юродивый.
Чем белоснежней, тем обездоленней.
Голубь на паперти. Крик муэдзина.


Иерусалим. 2009

Неспешная беседа с Господом

  Здравствуй, Боже…
Говорят, здесь Ты ближе.
В этих широтах от вины до возмездия  шаг.
От молитвы до воплощения – тоже.
Минул год с небольшим. Я не стала строже, солидней,
Мудрей. Увы, не моложе...
Стала чуточку тяжелей ноша.
Стало больней постигать суть явлений.
Примирить место со временем.
Слово и жест.
Кажется миг падением в бездну,
а не вознесением.
Таинство цвета и формулу звука
Отождествлять с жизнью извне.
А та, что струится во мне, утекает бесследно, -
Боже, какая мука – необратимость минут,
Слов, действий, сюжетов, снов.
В прокрустово ложе уже не вписаться двоим.
Очерчена грань,
Замыкается круг.
Помоги мне, Боже..


Иерусалим 2009

Маршрут 426

  Ты обитаешь
в том самом городе,
где ветер восточный
соседствует с южным,
мешая гортанную речь
с наречием русых племён.
Где на пыльных подмостках
пробует голос новый мессия.
Где звон колокольный
вторит мечети.
Где одиночество
следует тенью,
столь беспредельно и
столь неизбежно.
Где брадобреи с утра и до вечера
ловко фехтуют мечами острыми.
Где совершенно и где белокаменно,
будто ковчег, уплывающий в вечность,
за тающей дымкой амфитеатром
тонет твой город в облаке снежном.
Мне, отбывающей в дальнее странствие,
веки смыкает вселенская нежность...


Иерусалим 2009

I Like It Like That

Можно плакать,
Нужно жить,
Надевать светлое,
Ложиться к рассвету, -
Желательно избегать
Блеклых тонов и
Громоздких предметов.
Утро начинать в полдень,
С прогулки по несуществующим
Городам, помечая зелёным цветом
Места, где уже не ждут,
И уже не встречают
где «потом» уже не с тобой,
где бульдозер рвёт на куски
асфальт, и лето начнётся
в девять часов пятнадцать минут
неважно какого дня, пробивая
безжалостным светом безоружность
зрачка и век, где пальцев пустОты
играют в игру «обними», «дотронься»,
«дай», где над разрытой канавой
 оголённым сопрано поют провода,
где слово «прощай» неуместно.

Можно  любить, можно жить,
Устроив пробег по карнизу
С разлётом обеих рук,
в торжественном марше пройтись
вдоль стены и обратно, а с крыши
запустить фейерверк из конвертов и букв,
пасьянс разложить, навеки
рассорив даму с валетом ..

Можно жить не спеша
И не спеша заниматься любовью
На шатком столе,
Оголённым меццо-сопрано взрывая
Полночную тишь,
А после ракетою взмыть
И не вернуться к обеду…

ещё о снах

Cлова
позабытой нежности
шепчу из вещего сна.
Касаний неспешность.
Из утренней смежности, -
 пульса под пальцем биение
остро.

сквозь брызги оконной
замазки осколок
размером с птенца, -
будто младенец в подоле.
Тренье виска о запястье.
Сплетение.
Медленней..
Смеженней.

Неважность времени.
Места.
Ноль декораций. Имён.
Перспектив.

Всё бренно.
Всё временно.
Только, пожалуй
одно неизменно, -
вот это, из вещего сна,
вечное.

Ты мой Мужчина.
Я твоя Женщина.

....

 

пусть вынесут вещи

В этом городе
каждый Бог,
и всякий один.
Божественное
переплетается
с суетным,
мирское - с великим.
у трефного кошерный вкус,
а ангелы плачут низкими голосами.
У порока - детский прикус
и спущенные чулки.
Кайма под ногтями
и запах сгущённого молока
густой и вязкий,
с раздачи
 второго блюда
начинаются сумерки
пахнет гречкой и
чем-то свекольным.
У поварихи за стойкой
синие вены на полных ногах
и набрякшие веки.
тряпкой елозит по полу
нечто бесполое.
в цинковом блюдце
плевок.
Антисанитария.

Ангелы плачут
низкими голосами.
Для чего ты пришёл сюда?
чтобы вычленить корень в квадрате,
снять комнату с видом на море
наблюдая с тоской из окна
за праздником жизни, -
объектом тоски может быть солнце
а дождь - сигналом тревоги и
смешанной грусти..
Зноем распаренный
спешу под навесом
укрыться.
Слова позабытой
нежности
шепчу из вещего сна.
Из дому вещи выносят.
Вполне приличные вещи.
Диваны и этажерки,
письменный стол,
ворох жёлтых газет,
жгутом перевитый.
из дому выходя
не забудь прихватить
некий предмет,
который напомнит
о жизни

об этом дожде
о сумерках
о чём-то еще
возможно,
о лодке, об острове,
о расстоянье,
которое не превозмочь,
об утерянных вёслах
и путаных снах
без компаса.
О пробужденье.

О том, что грешно.
о том, что пролившись
дождём,
уйдёт навсегда.
странное время суток
уходя, не забудь
обернуться, -

еще можно успеть..

я не верю в вещие сны
раздирая пальцами тьму
я пытаюсь проснуться

От камня - круги по воде

Ты говоришь – рассвет.
А небо такое тёмное.
От камня – круги по воде.
И месяц с губами острыми.

Ты говоришь – постой.
А нА сердце скука смертная.
Здесь ночи такие свинцовые..
И за окном всё белое.

Ты говоришь – пускай.
Я ставлю давно  на чёрное.
Здесь ночи такие долгие.
Здесь воды такие пресные.

Рассвета рваная нить
На шее узлом затянута.
Ты ещё не ступил за порог,
Но уже всё случилось, кажется.
И вина за расплатою тащится,
У витрин желтолицых греется.
Здесь ночи такие напрасные,
Здесь дни такие поспешные...

Пунктиром оборван крик.
О мёрзлую землю заступом
Стучат от зари до зари.
И месяц губами поджатыми
вместо пылкой луны ухмыляется.
Косолазой голодной дрянью
По улицам тёмным мечется.
Он не просит, не плачет, не кается.
Сгребает окурки веничком.

Ты еще не ступил за порог,
Но уже всё случилось, кажется.
За окном то ли дождь, то ли снег,
За окном двадцать первый век.
Рождество. Ночь на двадцать пятое..

еще лето

Еще лето.
Танец сверчков босоногих
на остывшей веранде.
Но уже кармин подсыхает,
свернувшись пеплом и сажей.
Еще жгут костры
на окраине города,
тянет дымком и свободой,
но бульонная чашка
 вздыхает протяжно
орошая
каплей янтарной
нёбо..

Уже плечи тоскуют по пледу
и короток день, а после обеда
шаги сообщают об осени в этих широтах,
чей-то кашель и смех за окном,
и прохожий,
из июля попавший в конец сентября,
домой поспешит, сражаясь с зонтом,
а в прихожей
станет тесно от туфель и ног,
и мокрая кисть суми-ё
растянет по небу
контур птичьей
печали.

Когда-то давно