“Возлюбленные! Не всякому духу верьте,
но испытывайте духов, от Бога ли они”.
(1 Иоанна 4:1)
Говоря о музыке, которая звучит «за кадром»
последнего романа Михаила Булгакова, чаще всего проводят
параллели с «Фаустом» Гуно. Возможно, этот стереотип сложился
из-за того, что литературоведы ориентируются больше по либретто,
а с произведениями симфоническими малознакомы. Но если в «Белой
гвардии» действительно присутствуют нотки этой любимой
Булгаковым оперы (даже партитура, всю зиму сиротливо простоявшая
на пианино, ведь ей пока звучать «не время»), последний его
роман, похоже, сопровождают иные мелодии – «Фантастическая
симфония. Эпизод из жизни художника» Гектора Берлиоза, за
столетие до написания «Мастера и Маргариты» предвосхитившая все
основные коллизии его сюжета…
В самых ранних черновиках «романа о дьяволе» с
еще не утвержденным названием (то ли «Черный маг», то ли «Копыто
инженера») не было ни Мастера, ни Маргариты, а несчастливый
однофамилец композитора присутствовал с первых строк. Остается
лишь догадываться, что с помощью такой неожиданной
аллюзии (бунтарь – приспособленец) хотел сказать автор. Гектор
Берлиоз, проклятый родной матерью за упорное желание стать
композитором, так и не получивший признания парижской публики
при жизни, оставленный своей рыжеволосой музой Гариэттой (какое
созвучие с Маргаритой!), умерший в нужде и одиночестве…
Этот трагический образ скорее отвечает неприкаянному Мастеру, а
не председателю «МАССОЛИТа», погибшему под колесами трамвая, но
возможно, композитор, любивший пошутить (порой неудачно – что
непростительно в рассуждениях о свете и тьме), оценил бы
насмешку Булгакова. В любом случае, Гектор вполне заслужил такую
карикатуру за злые шутки своего «музыкального романа». Позже был
Скрябин с черной мессой «Девятой симфонии» и сонмы мелких бесов,
рокеров всех мастей, но Берлиоз – основоположник демонизма в
европейской музыке.
«Фантастическая симфония» не только программна,
но и автобиографична. Молодой, безнадежно влюбленный музыкант
решил отравиться, но, не рассчитав дозу опиума, вместо смерти
впадает в тяжелое забытье. Даже во сне его преследует idee fixe
– лейтмотив любимой, красной нитью связующий все пять частей
симфонии. Еще до знакомства она уже видится ему в грезах (I
часть, «Мечтания. Страсти»), а после встречи образ любимой не
оставляет его ни среди людей (II ч., «Бал»), ни на природе (III
ч., «Сцена в полях»). Необходимо отметить, что в сцене бала
Г.Берлиоз впервые симфонизирует бытовой вальс, а Булгаков,
описывая подготовку Маргариты к празднику весеннего полнолуния,
упоминает «громовой виртуозный вальс», «обезумевший вальс»,
сопровождающий ее сборы и полет, на самом же балу играет оркестр
под руководством Иоганна Штрауса, «короля вальсов».
Музыка симфонии становится тревожной –
прозрачные краски оркестровки сгущаются, чувствуется приближение
грозы, соло литавр имитируют отдаленные раскаты грома… Может,
«тьма пришедшая с востока накрыла ненавидимый прокуратором
город», или это нечисть кружит над златоглавой некогда, ныне же
потемневшей Москвой…
Звучит марш – ему снится, что он убил свою
возлюбленную и теперь его ведут на казнь под крики толпы (IV ч.,
«Шествие на казнь»), но и среди плакатных революционных мотивов
последний раз появляется ее нежная мелодия, оборванная страшным
«tutti» оркестра – ударом гильотины.
«Покатилась» – отметил в партитуре Берлиоз. «Голова подскакивала
по мостовой» – напишет Булгаков…
Смертью героя история не заканчивается.
«Маргарита провожала глазами шествие, прислушиваясь к тому, как
затихает вдали унылый турецкий барабан, выделывающий одно и то
же "Бумс, бумс, бумс", и думала: "Какие странные похороны... И
какая тоска от этого "бумса"!» Под траурные звуки на похоронах
Берлиоза (V ч., «Ночь на шабаше ведьм») среди нечисти появляется
Гариэтта-Маргарита в своем истинном облике ведьмы. Мелодия
любимой исказилась, стала почти неузнаваемой – от благородства
не осталось и следа, кларнет-пикколо звучит гнусаво, она вместе
с нечистью кружится в пошлом танце. Однако композитор не
ограничивается развенчанием любимой, он теряет не только любовь,
но и веру. Слышны колокола и напев «Dies irae» (католической
заупокойной гимн), который при повторном проведении со
смещенными акцентами деформируется в оргию, окарикатурено
повторяется нечистью и растворяется во всеобщем шабаше… Симфония
завершается черной мессой и торжеством зла.
Когда Воланд в традициях гностического дуализма
утверждает, что добро не самодостаточно («что бы делало твое
добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля,
если бы с нее исчезли тени?»), он, конечно, лжет, ведь дьявол
«лжец и отец лжи». Согласно святоотеческому учению, зла, как
бытийной сущности, вообще нет. Точно так же, как тьма –
отсутствие света, зло не является самостоятельной величиной, это
всего лишь отсутствие добра, и тот, кто творит зло, по
определению свт. Григория Нисского «существует в
несуществующем». Итак, зло, будучи неполноценным, может лишь
паразитировать, искажая существующее творение Божье, которое
«добро есть». В таком свете откровенное зло советского безбожия
не так опасно, как тонкий соблазн зла, «творящего благо» на фоне
пассивного, безвольного добра (Иешуа Га-Ноцри).
М.Булгаков, как и его музыкальный предтеча, не
просто отрицает, а переворачивает учение Церкви, смещая акценты
(вставные главы – «евангелие от Воланда») и, как кульминация,
откровенно пародируя Литургию. Литургическим центром церковной
жизни является таинство Евхаристии, когда под видом хлеба и вина
верующие причащаются Тела и Крови Христовых. Вместо бескровной
жертвы на черной мессе приносят в жертву сатане животное или
человека и пьют его кровь. На балу у Воланда Маргарита участвует
в убийстве барона Майгеля и ритуально пьет кровь жертвы из
черепа ранее убитого Берлиоза-«не композитора».
После всего происшедшего слова ведьмы «а
прогнать меня ты уже не сумеешь» звучат зловещим приговором
(вспомним навязчивый лейтмотив симфонии, от которого невозможно
избавиться). С точки зрения ортодоксального богословия, такой
«покой», заслуженный Мастером, и есть ад, но в обществе
постатеизма этот «рай без Бога» воспринимается положительно…
Нельзя не согласиться со словами С.Аверинцева о том, что это
«гораздо страшнее, чем атеизм»
.
«Радикальный
релятивизм и прагматизм в сочетании с практикой модного
образа жизни порождают весьма специфическое состояние
души, при котором вопрос о бытии Божием, не получая
отрицательного ответа, утрачивает — заодно со всеми
остальными «последними» — всякую серьезность. В
перспективе феноменологии человеческих типов это гораздо
страшнее, нежели атеизм.»
(Сергей Аверинцев, «Несколько
соображений о настоящем и будущем христианства в
Европе»)
Дарья Кучинскайте
|