Владимир Козаровецкий 

А был ли Троцкий?

                                                                                           

 
 

                                                                                                                                                                                                       Бойтесь бездарных, дары приносящих.

                                                                                                                                                                                                                                                                                                                               В.Лукьянов

 

Опубликованная одновременно на портале «Беэр-Шева» и в альманахе «Порт-Фолио» статья Л.Фрейдгейма «А был ли мальчик?» по поводу гипотезы А.Лациса о пушкинском происхождении Льва Троцкого  (http://beer7.net/modules.php?name=Pages&go=page&pid=1031 ) вызывает у меня отнюдь не смешанные, но вполне определенные чувства. Написанная тоном арбитра, выносящего авторитетное суждение, она грешит таким количеством неточностей в пересказе моих статей в периодике, что невольно задаешься вопросом: уж не передергиванье ли это (тем более что автор обходит молчанием самые важные аргументы в пользу этой версии)? Поскольку я не имею права относиться к автору статьи с заведомым предубеждением,  попробую на эти «неточности» отреагировать вполне серьезно.

1.         У гипотезы о родстве Пушкина и Троцкого один, а не «два главных автора», как пишет г-н Фрейдгейм. Автором гипотезы является Александр Лацис, и в своих публикациях я всегда это оговаривал; на ее авторство я не претендую. Другое дело – что я считаю эту гипотезу интересной и убедительной, по этой причине я и занимался ее популяризацией, выступая в данном случае как литературный критик, пишущий о литературе.

2.         Обозначение NN в «Донжуанском списке Пушкина» к гипотезе Лациса непосредственного отношения не имеет. Лацис был настолько увлечен увиденной им связью двух знаменитых людей, что в эту сторону даже не посмотрел. Взгляни он туда, мне бы и здесь делать было нечего – но я решил проверить саму возможность этого пушкинского романа с Анжеликой Дембинской и обнаружил серьезную ошибку в «Летописи жизни и творчества Пушкина» п/р М.Цявловского. На мой взгляд, эта ошибка и стала причиной, по которой инициалы NN не были разгаданы  вплоть до наших дней. Оказалось, что Анжелика Дембинская – единственная женщина, которая подходит под расшифровку NN, исходя из того, что нам сегодня известно о Пушкине. Это и послужило поводом для написания моей статьи «Утаенная любовь Пушкина», опубликованной в «Русском Курьере». Это действительно открытие, хотя и не Бог весть какое; другое дело – что эта расшифровка NN служит еще одним аргументом в пользу гипотезы Лациса: такое тщательное утаивание имени этой женщины (по сравнению с остальными именами в списке, где все женщины названы хотя бы по именам) могло быть вызвано именно той причиной, о которой писал Лацис, – рождением ребенка. Для тех, кто не согласится с моей расшифровкой NN, я предложил ограничиться признанием ошибки в фундаментальном труде М.Цявловского (что, согласимся, немаловажно).

3.         Не кажется ли г-ну Фрейдгейму, что выражение «присваивается имя» (обозначению NN – В.К.) в ироническом контексте его статьи без упоминания того, что полька Анжелика – единственная женщина, у которой был с Пушкиным роман как раз в то время, на которое приходится увлечение NN по «Донжуанскому списку» (как было установлено пушкинистами, он был записан Пушкиным в хронологическом порядке), – мягко говоря, некорректно?

4.         Не кажется ли г-ну Фрейдгейму, что ирония в его словах «идентификация стихотворения «Романс» как отражения  романа Пушкина (возникшего через 4 года после даты написания стихотворения…)» без упоминания аргументированного предположения Лациса, что дата написания стихотворения Пушкиным сознательно мистифицирована, – мягко говоря, некорректна? И отдает ли себе отчет сам г-н Фрейдгейм, что когда он пишет: «В «Романсе» от лица доведенной до отчаяния матери, подбрасывающей в ночи своего младенца к чужому дому, звучит жесткость оценки отца, покинувшего ребенка», - он тем самым подтверждает, что это стихотворение не могло быть написано 15-летним Пушкиным?

5.         Слова г-на Фрейдгейма «Посвящение поэмы «Полтава» не установленному доныне адресату» и некорректны, и никакого отношения к гипотезе Лациса не имеют. Предположение, что адресат этого посвящения – тоже Анжелика Дембинская, высказано мной в той же статье «Утаенная любовь Пушкина», и я от этого предположения отказываюсь (признаюсь, очень уж мне хотелось одним ударом двух зайцев убить). Если меня в такого рода натяжке упрекнут, я этот упрек принимаю, считая его справедливым, и это единственный справедливый упрек в статье г-на Фрейдгейма. Но его слова «не установленному доныне адресату» не соответствуют истине: Щеголев установил адресат посвящения «Полтавы» еще в 1911 году; к сожалению, с его статьей «Утаенная любовь», в которой доказывалось, что посвящение «Полтавы» адресовано Марии Волконской (в девичестве Раевской), я познакомился уже после публикации моей статьи в «Русском Курьере».

6.         Поскольку я считаю для себя обязательным от своих взглядов, высказанных публично, но со временем изменившихся, публично же и отказываться, я написал статью по поводу «утаенной любви Пушкина» под названием «Искать ли женщину?», где это и сделал, сказав, что я думаю сегодня по этому поводу и одновременно подтвердив и усилив аргументацию Щеголева. Статья понравилась редактору журнала «НЛО», но у них «переполнен портфель», а посему, за неимением другого места для публикации статьи, в которой более 60 ссылок на использованную литературу, я ставлю ее в Интернет одновременно с моим ответом г-ну Фрейдгейму.

7.         «Вызывает немалые сомнения» ирония г-на Фрейдгейма по поводу «тесноты связей молодого выпускника лицея с руководителями секретного императорского ведомства». К тому времени, о котором идет речь (письмо к Бенкендорфу с просьбой разрешить съездить в Полтаву, 1830 год), Пушкин уже далеко не молодой выпускник лицея, а в то время, когда он был молодым выпускником лицея, никаких тесных связей с работниками III отделения у него не было (как, впрочем, и впоследствии); биографию Пушкина г-ну Фрейдгейму не мешало бы знать получше. В частности, ему не мешало бы знать, что в июне – августе 1820 года Пушкин путешествовал по Кавказу и Крыму с семейством Раевских, которыми был принят и обласкан, как родной. В письме к брату в сентябре 1820-го, по прибытии в Кишинев, Пушкин писал: «Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посереди семейства почтенного Раевского». А Леонтий Дубельт, к 1930 году ставший вторым человеком после Бенкендорфа в III отделении, как раз в то время, на которое приходится предположительно крещение сына Анжелики Дембинской и Пушкина (1819 год), был адъютантом генерала Раевского и находился с ним в имении Раевских под Полтавой.

8.         Мягко говоря, некорректно было и опускать цитату из того же письма Пушкина к брату, приводившуюся Лацисом, - эти слова, вне гипотезы Лациса, пушкинистами так и не разгаданы; Пушкин пишет ему про Николая Раевского-младшего: «ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные». Вероятнее всего, речь идет об услугах, которые оказал Пушкину его друг, младший сын генерала Раевского, когда пристраивал ребенка в их поместье, в Грамоклее; трудно представить себе, какие еще услуги Пушкин в письме к брату мог бы назвать в то время «вечно незабвенными».

9.         Мягко говоря, некорректны и кавычки, в которые г-н Фрейдгейм берет слово «ясно» в следующем пассаже (как, впрочем, некорректен и весь пассаж): «Завершающим фактором доказательств служит письмо Пушкина в Третье управление с просьбой о разрешении поездки в Полтаву для встречи с Николаем Раевским. Авторам, живущим через полтора столетия после событий, «ясно», что Пушкину незачем было встречаться с Раевским, он хотел встретиться со своим сыном, служащим при Раевском». Здесь переврано все, что только возможно переврать. И «фактор» - не «завершающий»: есть, например, еще и письмо Дубельта генералу Раевскому о паспорте для Дембинского; и Пушкин просил разрешить ему не просто встретиться с Раевским-младшим: “Если Николай Раевский проследует в Полтаву, покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство дозволить мне его там навестить.” Лацис показывает, что без объяснения просьба выглядит странной по той причине, что Пушкин совсем незадолго до этого во время поездки на Кавказ прожил несколько недель в одной палатке с Николаем Раевским. А вот с сыном, который живет под Полтавой, куда едет Николай Раевский-младший, - живет, а не служит, г-н Фрейдгейм, ведь сыну Пушкина 12 лет! – с сыном-то Пушкин и хотел увидеться. Более того, он рассчитывал, что крестный его сына поспособствует получить разрешение на поездку – ведь Дубельт за это время стал правой рукой Бенкендорфа и, стало быть, может объяснить Бенкендорфу, зачем Пушкин хочет поехать с Раевским; письмо написано так, как если бы его получатель (Бенкендорф) был в курсе неназванной причины просьбы. А вот почему Бенкендорф не разрешил ему и в Полтаву поехать (ведь не Европа и не Китай), г-ну Фрейдгейму следовало бы хотя бы задуматься.

10.     «Еще хуже обстоит дело» с рассуждениями г-на Фрейдгейма по поводу «гипотезы, что отец Троцкого приходится сыном Дембинскому». Отвечать на них бессмысленно, ибо, я полагаю, приведенных примеров вполне достаточно, чтобы оценить методику «разоблачений» г-на Фрейдгейма; она та же на протяжении всей его «статьи», написанной с апломбом, никак не поддержанным знаниями и серьезными аргументами.

11.     Поскольку перед глазами читателей статьи г-на Фрейдгейма нет текстов Лациса и моего, он таким искаженным изложением наших взглядов и аргументов вводит этих читателей в заблуждение. У меня создалось впечатление, что он делает это сознательно. Предлагаю читателям самим дать этическую оценку такого способа полемики.

12.     Для тех, кто захочет разобраться в аргументации Лациса и моей и в степени передержек г-на Фрейдгейма в полном объеме, я создал отдельный сайт, где можно будет прочесть статью Лациса «Из-за чего погибали пушкинисты?», мои статьи в «Новых известиях» («За что убивали пушкинистов») и «Русском Курьере» («Утаенная любовь Пушкина»), статью г-на Фрейдгейма (по ссылке на её публикацию) с этим моим ответом и мою статью «Искать ли женщину?» (см. lev-trotski.narod.ru ) .

13.     Чтобы читатели не чувствовали себя обманутыми, а время на чтение этого ответа г-ну Фрейдгейму не считали истраченным впустую, приведу еще один аргумент, не попавший ни в статью Лациса, ни в мою. Лацис писал о картотеке Б.Л.Модзалевского, где были собраны родословные всех людей, имевших хоть какое-то отношение к Пушкину. Эта картотека при советской власти оказалась в спецхране(!?), а когда Лацис обратился в Пушкинский дом с просьбой ознакомиться с ней, ему под благовидным предлогом отказали («не разобрана»!). Лацис умер в 1999-м и картотеку так и не увидел. Года четыре назад по моей просьбе известный пушкинист С.А.Фомичев, работающий в Пушкинском доме, проверил картотеку: карточки на Анжелику там нет. Если не объяснить ее исчезновение изъятием, то такового отсутствия карточки Дембинской в этой уникальной по своей полноте картотеке «нет и не может быть никогда». Но тогда возникают вопросы: кем, когда и почему она изъята? Гипотеза Лациса даёт ответы и на эти вопросы.

14.     Существует три основных тона в полемике: взаимоуважительный, иронический и саркастический; г-н Фрейдгейм выбрал второй. Ирония весьма удобна для полемики, поскольку выглядит убедительной независимо от степени доказательности аргументов: даже при слабости аргументации она оставляет у читателя ощущение правоты пишущего, его несомненной «победы» и исчерпанности темы. Тем не менее ирония – не замена аргументации, а ирония в сочетании с неоправданным апломбом может быть встречена и сарказмом (см. мой эпиграф, симметричный эпиграфу г-на Фрейдгейма «Бойтесь пушкинистов»). Полемисту, во-первых, подобает соблюдать правила этики в споре, а, во-вторых, надо хотя бы быть «в материале». Писать о Пушкине с таким смехотворно низким уровнем знания предмета обсуждения стыдно, а главное – опасно для пишущего. Если я и не довел свой ответ до степени сарказма, ограничившись эпиграфом, то только в качестве предупреждения: я советую г-ну Фрейдгейму впредь быть честнее (аккуратнее) при цитировании статей Лациса и моих.