I
Мы родом из Сухолучья.
Сухолучье расположено недалеко от Киева, ниже устья реки
Тетерев. Река в этих местах обмелела и почерневшие бока колод,
бывшие некогда пристанью, выпирают из воды, как спины забытых
утопленников. Двадцать древних курганов, обжитых неолитными
мертвецами вдоль дорог к югу и западу от деревни, снесены и
распаханы. Из достопримечательностей остались рыбалка на
Киевском водохранилище, щедро именуемом здесь морем,
браконьерская охота в заповеднике закрытого типа да грибы в
сосновом лесу неподалёку от Чернобыля. Особенно
хорош в этих местах польский гриб с крупной коричневой шляпкой,
матовой и бархатистой в сухую погоду, блестящей и гладкой в
сырую - незаменимая вещь для охотничьего соуса по-польски.
Обилие польских названий - вот и всё, что сохранилось от
двухсотлетнего правления польских помещиков, в том числе и
графини Анны Мнишек, известной своей черезмерной патриотичностью
и потому повелевшей называть все блюда в имении графа на
польский лад. Даже огромный фаршированный судак, которого
графине на Рош-а-Шана с чувством брезгливого почтения подносила
жена Горностайпольского раввина, назывался здесь “żydowska
ryba po polsku”.
Судака этого раввинша всегда выбирала сама из
тех нескольких, что вылавливали накануне евреи окрестных сел.
Они лежали в тазу, эти огромные рыбины, рядком,
прижавшись друг к другу, и, не мигая, смотрели на хозяйку,
взывая к ее милосердию. Заведенный много лет назад порядок не
нарушался никогда, и служанка, закатав рукава и наточив нож,
ждала свою жертву без особого интереса. Хозяйка, ткнув пальцем в
ту, что покрупнее и с живыми, как она говорила, глазами,
объявляла короткий приговор: “Dos!” Служанка не спеша нагибалась
над тазом и, двумя руками прихватив рыбу, несколько секунд
держала ее в воздухе, давая воде стечь, потом опускала на стол и
прижимала ладонью; другой рукой она брала нож. Оставшиеся в
живых рыбы облегченно вздыхали, выпуская пузыри, а служанка уже
готовила на столе место для следующей.
II
Весна тысяча девятьсот девятнадцатого начиналась постепенно:
сначала вскрылась и разлилась река, потом апрельскоe бездорожьe
удлинило паузы между налётами, а затем и беженцы, кто жил
неподaлеку от причалов, потянулись назад в свои разоренные
погромами гнезда.
Капитан парохода "Барон Гинзбург" нервничал. Ему было сказано,
что он идет в Сухочи за сахаром, без пассажиров и ночью: время
смутное, не знаешь кто встретит на берегу. Отплытие
задерживалось из-за сухочинских евреев, что арендовали пароход.
Торгуются на сходнях с людьми. Люди рвутся из Киева домой.
Наконец собрали деньги. Один из евреев пересчитал, поднялся в
рубку к капитану: "Тут почти семь тысяч. Возьмите людей." Не
глядя, капитан взял деньги: "Біс з вами, oнгейн".
Отшавртовались. На рассвете проходили Сухолучье. Отсюда уже
недолго. Вдруг - выстрелы. Полусонные, хлынули в черноту трюма,
не разбирая, быстро вниз по крутой узкой лестнице в яму, по
рукам, головам, спинам, в братскую могилу. Бодрый голос с
пристани в рупор: "Капитан, давай к берегу, а то потопим твое
корыто ко всем чертям! Атаман Струк говорит!" Причалили. Человек
шесть с ружьями вбежали по трапу. В проеме трюма
- черное на голубом - сапоги. Постояли, помолчали, вдруг как
заорут: "Все наверх! Евреи отдельно, русские отдельно!"
Разошлись. "Цыц! Батько-атаман iде."
На палубу, как на сцену, вышел невысокий
черноглазый парень лет двадцати в военной шинели без погон и в
фуражке. Cнял фуражку, пригладил широкой ладонью коротко
подстриженные волосы, расчесанные на пробор, поправил ремень:
"Капитан, поднимай трап, отходим." Вышли на середину Тетерева.
Все молчат, смотрят на атамана. Тот улыбается: "Всё, дальше
пароход идет без жидов.” Капитан глянул в
голубое весеннее небо, испачканное дымом пароходной трубы,
опустил голову на рулевое колесо и закрыл глаза.
Грабили и топили до обеда. Потом причалили и сошли на берег.
III
Ранним утром седьмого ноября сорок первого года бывший
архитектор Пауль Блобель прибыл в Горностайполь. Дорога из Киева
оказалась короткой и приятной, возможно, благодаря телеграмме,
полученной ночью из Берлина, в которой шеф благодарил его за
хорошую работу. "Meine Juden, они мне сделают карьеру!" -
усмехнулся Пауль, выходя из машины. Прямо скажем, за отлично
выполненную работу уже черeз неделю после взятия Киева он ожидал
большего, чем просто благодарность, да и дубовые листики в
петлицах не казались такими свежими как полгода назад в июне,
когда командующий айнзацгруппы доктор Отто Раш поручил ему
организацию зондеркоманды. "Всё это ерунда,
служебные мелочи. - подумал он, щурясь на случайное осеннее
солнце. - Жизнь продолжается." Штандартенфюрер СС Пауль Блобель
еще раз улыбнулся, хлопнул в ладоши и, оглядевшись по сторонам,
спросил, ни к кому, собственно, не обращаясь: "Ну и где же тут
мои евреи?" Затем он поправил фуражку, чтоб не слепило глаза, и
направился к штабу.
А уже к вечеру, еще до захода солнца, евреи Сухолучья и
окрестных сел перестали существовать. Единственный, кому удалось
обмануть судьбу, был восьмидесятилетний Шмуэль-Зисл по прозвищу
Рыбак. Он рыбачил только на пристани, где между затонувшими
колодами водился самый большой судак, всё еще называемый в этих
местах "графским". Старик умер в день, когда вошли немцы.
|