Татьяна Игнатьева

Слышишь.
  

Слышишь – воркующим эхом призыв тишины.
Помнишь, она приходила всегда на рассвете
В платье из мяты, смывая остатки сурьмы
С зелени глаз, постоянно грустивших о лете.

Там, где тугой чистотой утоляли печаль
Знойного дня, и осенними снами гуляли –
Ходит теперь тишина, зябко кутаясь в шаль
Зимнего кружева, выметя хмурые дали.

В тонких ладонях её поселилась судьба
Росчерком линий изломанных странной игрою.
Так тишина, не касаясь горячего лба,
Знает всегда, что творится на свете с тобою.

Выбелит время ей волосы в пагубный срок,
Платье увянет с уходом короткого лета.
Мы, просыпаясь из рук её в вечный песок,
Снова услышим воркующим эхом рассветы.

И прикоснемся к щекам, что нежней лепестков
Райских беспечных цветов из долины забвенья.
Помнишь, ведь ей не нужны были сонмища слов.
Слышишь – как тают её вековые мгновенья…

***

Не поле перейти – воды глотнуть.
И кто сказал, что жизнь всегда полна!
Она, как истончённая струна
Готова лопнуть, разрывая грудь.

Порхать беспечным тонким мотыльком,
Стучаться о стекло вчерашних дней –
Что может быть забавней, что больней!
Ведь с каждым обжигающим витком

Всё ближе вечность ростом – с василёк.
А ты – легчайшим крылышком в траве,
Не колыхнётся мысль о волшебстве –
Как близок мир – и как же он далёк!

Ладонь прикроет – нет его. А ты,
Беспечная душа, всё хочешь жить!
И дразнит изнуряющая прыть…
А над тобой ведь столько высоты!

***

«Однажды утром горько и светло
Прочертит солнце тонким клином стая»
Инна Ф.


Они однажды утром улетят.
Однажды утром…не успеешь охнуть –
По инеем засахаренной охре
Застукает немилосердный град.
И зарядят промозглые дожди,
И ветер будет мысли рвать и путать.
А ты – слезу сглотнув, всё плечи кутать,
Одна – пустой вселенной посреди.
Скуёт слепой бездушный хрупкий лёд
Остывшие заброшенные гнёзда.
И свитками промокшая берёста
Доверчиво в ладони упадёт.
И небо упадёт… Своих утят
Крылом в трудах полёта опекая,
Поднимется родная сердцу стая.
И с ними вдаль надежды улетят.
А ты… а что ты можешь, боже мой,
Здесь на болоте Серой Шейкой биться!
Ты выживи к весне, и – может сбыться
Надежды возвращение домой…

***

«Станет Солнце в огненном притине.»
Максимилиан Волошин.


Станет Солнце в огненном притине.
В наивысшей точке полудня.
Тепловым ударом на мякине
Подловив так запросто меня.

Пальцами, намасленными лаской,
Протанцует по моим плечам.
И под ворожбою без опаски
Распахнусь я пламенным речам.

Угольным размазанным наброском
Наследят в душе моей слова.
И растаю я текучим воском,
Затекая Солнцу в рукава.

***

Апрель.

Апрель. Дожди.
Без сна и перерыва.
И торопливый птичий взмах крыла.
Тоска по солнцу слёзно доняла,
Что хочется, порой, самой с обрыва
Спорхнуть синицей. Но дела, дела…

Глотаю день
Тягучим белым ромом,
Бегу, лечу сквозь вешнюю росу.
А в заповедном сумрачном лесу
Открыл глазок подснежник. Влажным комом
Крадётся туча к солнца колесу.

И застит свет.
И мир рожден ab ovo.*
Так бережно в крестильную купель
Кладёт его Весна. Но неужель?...
По ком же ты, хоть намекни мне, снова
Все плачешь так безудержно, апрель?


*ab ovo – от яйца, сначала.

***

Бедный Гамлет.

Все роли расхватаны, я остаюсь не у дел.
Опять собираю пожитки и в дождь выхожу.
Мой вечно кочующий странный актёрский удел –
К барьеру брести – к бенефису, сиречь – рубежу.

Я Гамлета плащ, как заветный штандарт, берегу,
И шпаги обломок таскаю – смешной амулет.
С мальчишеской страстью бросаясь навстречу врагу,
Всё мню себя принцем, которого, в сущности, нет.

Разгул балаганный – термитник нелепых утех.
Навек околпачен, улыбки помадной не смыть.
Банально и приторно – слёзы в подушку и смех.
Твержу до икоты задёрганной – «быть, иль не быть».

И буду! Утопчется жизни дорога в пыли,
Зачтётся однажды, казавшийся вечным, урок.
Куда бы коварные дни меня ни завели,
Я Гамлета плащ поднимаю всегда на флагшток.

И ливни оваций из лопнувших туч полетят,
Биение сердца развеяв в хмельной суете.
Какой бенефис! – это лучше, ей-богу, стократ –
Со сцены меня унесут на победном щите.

Потом по прошествии многих неиграннных лет,
Наткнувшись на череп средь старых разрытых могил,
Актёрствуя, скажет безвестный бродяга-поэт:
О, бедный мой Гамлет! Кого же ты, друг, удивил…

***

Сегодня ты нещадно далека,
Лодчонка полустёртых детских снов.
Через дожди пытается рука
Дотронуться до прежних берегов.
Не дотянуться до знакомых дюн,
До рыжих слёз янтарных, кораблей
На мёртвых пляжах. Вянут всплески лун
Узорчатых весёлых фонарей.
Привольно ночь гуляет кошкой там,
Где флюгер на загривке крыши спит,
На зависть беспризорникам-котам,
Роскошно-лунно-томный сибарит.
И вьётся по стене душистый хмель,
Под утро растворив во мне печаль,
И заправляет звёздную постель
Улыбчивая солнечная даль.
Я маленькой девчушкой из окна
Слежу за милованьем голубей.
И гнёздышком огромная страна
В ладошке умещается моей.

***

Край ты мой (триптих).

«Край ты мой заброшенный…»
Сергей Есенин.


Потемневший забор прислонился к сосне.
Осыпаются слёзы-иголки
Вопреки всем законам. По стылой весне
Как-то даже наведались волки.
Эта улица в пять обветшалых домов
В забытьи беспросветном томится.
Все мерещится ей – из-за крайних углов
Вдруг появятся близкие лица.
Поросли непролазным душистым быльём
Огороды, размытые речкой.
Только ветер тут носится с эхом вдвоём,
Да грустит домовой на крылечке.
------
Разнотравье душистым волненьем,
И щебечущий пёстрый хорал.
Неожиданным утренним пеньем
Зачарованный мир расцветал.
Лёгкой птахой неслось к поднебесью –
«Ах ты степь…» И над степью родной
Задушевную русскую песню
Разливало широкой волной.
Видно, путь у поющего долог.
Помоги ему Бог в небесах.
С посошком восходил на пригорок
Молодой светлоокий монах.
------
В заповедном дремучем раю,
Вдоль заблудшей в крапиве тропинки,
Ягод мелкие стынут кровинки
У оврага на самом краю.
Прячет личико влажный листок
От луча, и росой перламутра
Умывается томное утро,
Косы ивы макая в проток.
Залюбуюсь, вовек не уйду
Из-под крыл обретённого рая.
Здесь звезда моя спит, догорая,
И не важно – на счастье ль, беду.

***

Августовское.

Мой месяц августейший
По бронзовой траве
Скользит неслышной гейшей,
Скрыв звёзды в рукаве.
Жмут сердце швы сквозные,
Печали – малахит,
На ночи кружевные
Сон долгий моросит.
А месяц нежным тюлем
В подлунном серебре –
Аукнется июлем,
Вернётся в сентябре.
Шалфеи и пачули
Окутают теплом.
И обовьют, врачуя
Мир ангельским крылом.

***

А звёздные слёзы стекают на землю дождями,
На травчатый саван дремотный под утренним вдохом,
Где вышиты шёлком восторги июльскими днями,
Где спрятаны клады под девственным бархатным мохом.

И там, в нескончаемых недрах кипящей купели,
Они прорастают в несметные заросли истин.
И выносив семя в питательном бронзовом хмеле,
Роняют по осени долгие сирые листья.

И рвутся сквозь вечность тягучую в пламенный омут,
К неведомым диким полям, прорастающим ночью
Небесными астрами, что в предрассветности тонут,
А в лунности плачут пронзительно, истово, сочно.

И вновь, освещая просторы вселенских всеверий,
Рассыплются бисером непересчётных галактик.
Желаний несбывшихся наших смешные потери
Растают до времени в сонме стратегий и тактик.

***

Самсон, раздирающий пасть Льва.*

Могучий Лев, ты был непревзойдён,
Пока России дух дремал, измучен.
Так под рукой Далилы спал Самсон,
Коварный подпуская близко случай.
Но, рыкая в небесный окоём,
Ты будешь схвачен властною рукою.
Ведь сердце, полыхавшее огнём,
Не выстудить фонтанною струею.
Замрешь в изломе пасти навсегда,
В озлобленном бессильном трепыханье.
И двадцатиметровая бразда
Прервет твоё последнее дыханье.
Мир ахнет, к небесам взлетит Vivat!
Прошепчет Карл кому-то: «Будь неладен!»
И эхо возвратит ему стократ!
А, в сущности, Самсон не кровожаден.
Ведь нам необходимо просто знать –
Утихли! И не только в поле шведы…
И блещет вечной радуги печать –
Как знамя прирастающей Победы!**


*Создан в честь победы под Полтавой, одержанной в день Св. Самсона.
Самсон олицетворяет Россию, лев – могучую, но поверженную Швецию.
**Здесь всегда можно увидеть радугу при ясной погоде.

***

Ave Maria.

У нотоносца по тонким струнам скрипичных нервов
Рассыплют зёрна бутоны звуков, слезинок перлы.
Проклюнут почки терновых жизней, и в мир вибраций
Взметнутся строчки, плеская волны аллитераций.
Зажжётся солнце от искры малой, растопит свечи.
Со взором бога взойдет усталый сын человечий
По бесконечным крутым ступеням судьбы опальной
К вершинам млечным, глубинам сочным зари астральной.
С уставших клавиш не вымыть пятен солёно-бурых.
Но смысл будет ему лишь внятен той сигнатуры.
Печать запрета срывая напрочь, откинет крышку.
За гранью пульса зайдётся сердце без передышки.
А он кистями взмахнёт певуче, смежит ресницы.
И в вечном храме земли и неба притихнут птицы.
И только выдох горячий – слушай, и ностальгия
Прольётся жаждой дождя по душам – Ave Maria.

***

Кому ты, Гварнери, подаришь кусочек души,
Рождённый сегодня? В тягучем изгиба томленье
Таят обечайки немое надрывное пенье
Отчаянной жизни. И ты заклинаешь: «Дыши!»

В чьи властные руки, под чей покровительный кров,
Каких городов и дорог твоё чадо коснётся?
Безудержным эхом вдруг сердце твоё отзовётся
В груди генуэзца, взрывая кипящую кровь!

Мечта ли, предчувствие... Пусть высыхает слеза,
Пробившись нечаянно сквозь потаённость надежды.
Дель Джезу Канноне ждёт славная жизнь. Только прежде –
Вглядись через время в бездонные эти глаза.

Там след твоей ночи, тугой неусыпной поры,
Когда проклиная и славя свой дар, свою долю,
Ты вырвался птицей из вечного плена на волю.
Там чадо твоё и его неземные миры.

***

Аз Бога Ведаю.

Три светлых капли на ладонь.
А сердце рвётся добровольно
В незатухающий огонь –
Аз Бога Ведаю…но больно.
Аз – белый коршун, алый снег.
Истоки – сумрачные слоги.
И давит плечи оберег,
И не кончаются дороги.
Бог – исчезающая высь.
Поют ли, плачут ли рассветы.
В его руках свечой зажглись
Необъяснимые ответы.
И Ведаю – не зная как,
Но видя сердцем и сгорая.
Ни смерть, ни рана и ни знак –
Ключ от покинутого рая.
Боль сердца – слишком щедрый дар.
А без неё – ну, что я значу!
И вновь в груди моей пожар.
Аз Бога Ведаю…и плачу.

***

Любовь.

Я её собирала с цветами в поле,
Дорожила любым из её соцветий.
Я творила любовь неземной Ассоли,
Ждать готова была миллион столетий.

Дикой ягодой горькой у губ горячих,
Истекавшим меж пальцев вишнёвым соком –
Мне казалась любовь и слепой, и зрячей,
До травинки – земной, до звёзды – высокой.

Может быть, со слезами – но без истерик,
Может, с кровью потерь – но без ран саднящих.
А она вдруг, с петель обрывая двери,
Ураганом обрушилась настоящим!

За спиною мосты запылали рьяно,
Заблудилась душа в кутерьме метельной.
Слаще ягоды спелой пылала рана.
Только вот оказалась она – смертельной.

***

О вечном.


Простоя радость бытия –
Слагать азы сермяжной сути.
Ловить беспечно по минуте,
В морилку отправлять ея.

Но та булавка, что должна
Пронзить рождённое начало,
Так беспощадна. Воли мало,
Нужны рука и времена –

Себя поймать и пригвоздить.
А быль и небыль вечно вкупе.
Как соли пуд в насущном супе –
И не отъять, и не вкусить.

И постигать азы опять,
Вчерашний опыт забывая.
Смешная вера мировая –
Что всё на свете можно знать.

Печаль простая бытия –
Как рыжий клоун на арене.
Помечется, побьёт колени.
И вновь – на круги на своя.

Дождём под землю, в небеса…
В библейской глине откровенно
Восстать опять новоявленно.
…Как вечен обод колеса.

***

Я за тобой – летящей птицей.


«Я откажусь от родины, Ваше величество!»
Из прошения о «милости разрешения разделить ссылку её гражданского супруга» Полины Гебль (Анненковой).

И мать, и родина, и воля –
Всё в прошлой жизни, всё во тьме…
Крестом тяжёлое «доколе…»
Тобою брошено в тюрьме.
Я за тобой – летящей птицей
Через нехоженность путей!
Я буду воздухом, водицей –
Дыши, любимый, вволю пей!
Я буду тенью, буду ветром,
Твоей лампадой и лучом,
Звездой в тумане предрассветном
И защищающим мечом.
У государева престола,
У божьей правящей руки –
Я не услышу приговора
Безумствам нашим вопреки.
Когда не ласкова фортуна,
Когда не верит даже мать –
«Не обещайте деве юной…»
Но мне не нужно обещать…

***

«Одиночество, питающее прозу…»
Марина Лёйшель.


Одиночество, питающее прозу,
Рифму вычурную вычеркнув, строча
Строки длинные, ты будто бы занозу
В сердце вкалываешь страстью палача.
Одиночество, глаза на мокром месте,
Что ты знаешь про безумие идей,
Сладость жертвы, силу страха, радость мести
В тихом омуте издёрганных людей.
Раствориться беспристрастно миражами
Не удастся, я везде тебя найду.
Обескровленными жадными губами
На последнем издыханье припаду.
И уже нас будет двое. Только к слову
Тут о жертвах, откровенно, не тая –
Одиночество, ты слышишь, я готова,
Выпускай из клетки тигров, я твоя.

***

«Уходит в ночь мой траурный трамвай»
Борис Чичибабин.

Уходит в ночь мой траурный трамвай
По улицам с летящими тенями.
И сколько душ теперь ни одевай,
Всё холодно под ветра простынями.
По длинным перегонам пустоты,
По скользким, облепившим рельсы, росам,
Всё падают увядшие цветы
Под гулкие нещадные колеса.
Нет провожатых, и никто не ждет.
Так странно, ведь другое ожидалось.
И тает под рукой шипящий лёд,
Зализывая, словно раны, жалость.
С прощальным поцелуем стылых губ
Проявятся в небесном мониторе
Два ангела без крыльев и без труб,
Уснувшие в больничном коридоре.

***

«Дождь стоит, как живая дрожащая лестница»
Вегин Пётр


Дождь стоит, как живая дрожащая лестница,
Эскалаторы в небо запущены в ливнях.
Человечество всё постепенно уместится
В ускользающих дебрях путей рецидивных.
Поднимаются молча, промокшими душами
Уносящие радуг живое свеченье.
А навстречу текут – кто еще не дослушали
Под капелью весеннее звонкое пенье.
Эту лестницу в небо давно приспособили –
Как еще человечество было в пелёнках.
И работает Ангел перпетуум мобиле –
И устал уже, бедный, крутить шестерёнки.

***

Мы уходим. Так суетно, долго и громко
По истоптанным тропам засохших лесов.
Заметает следы наши звёздной позёмкой,
Что вихрится от лап неземных Гончих Псов.
Что осталось за нами – не вспомним отныне,
Всё равно не свернуть нам с пути своего.
И снега упадут, чтобы выбелить имя,
И прольются дожди, размывая его.
Выбираем созвездья, расходимся молча,
Одинокие волки на Млечном Пути.
То ли звёздная жизнь, то ли, попросту, волчья
Неизвестным пожаром горит впереди.
А потом…
По сыпучим созвездьям, стихиям
Приземлённая выдумка нас поведёт…
Но однажды очнётся змея-ностальгия.
Через сотни веков, иль всего через год?
И звездой опалённой мы скатимся с тучи,
Принимая на плечи всю тяжесть земли.
И опять мы забудем, где нам было лучше,
Возвращаясь на сбитые тропы свои…
А сейчас, в луноликую ночь Водолея,
Голубым фонарём подо мною Земля.
И ветра по вискам. Ни о чём не жалея,
Я волчицей вступаю во взлёт февраля


***
Валаам.

Нескончаемой гладью озёрный разостланный сон.
Острова каменистые стайками высятся мглисто
И отрадно горят нам в глаза куполами лучисто,
И ложится на головы долгий малиновый звон.
Крылья чаек развеют в лазурной святой тишине
Суету и тревогу, и мысли в осколки разбиты.
К возрождённому храму, святыни Смоленского скита,
Подхожу и немею, ладонь прижимаю к стене.
Вперемешку с молитвою-жалобой льётся печаль.
А ответным накатом – тепло по души закоулкам…
Окрылённое лето под куполом облачно-гулким.
Отдыхаем в траве, глядя в синюю чистую даль.
Где-то рубят дрова, сочным эхом разносится стук,
И корова мычит. Вот какие здесь звуки бывают!
И монах проходящий неспешно крестом осеняет:
«Православные, деточки, вы не боитесь гадюк?»

***

Тихвин.

Здесь по северной стылой дороге
Только морось и мгла круглый год.
Вязнут елей промокшие ноги
В окоемах безбрежных болот.
Гарнизон был поставлен на сгибе
Говорливой коварной реки,
И незваным врагам на погибель,
И суровым годам вопреки.
На гербе золотая корона
По червлёному полю щита.
И плывут бесконечные звоны,
Как по речке Вселенной лета.
Позабытый, казалось бы, всеми
В хороводе дымящих болот.
Здесь неспешной походкою время
Вдоль стены монастырской бредёт.
Как слезинка печальный и тихий
У России на впалой щеке
Вечным стражем мой маленький Тихвин
С Чудотворной иконой в руке.

***