1. Ованес Туманян и национальная миротворческая доктрина

Литературное наследие Ованеса Туманяна, его жизнь, национально-общественная деятельность своими многогранными и многослойными проявлениями являются поистине неисчерпаемым явлением, и ни один исследователь не вправе утверждать, что он сказал завершенное, исчерпывающее и всеохватное слово о самом народном поэте Армении.

            Хотя тема миротворческой деятельности Туманяна неоднократно затрагивалась в армянском литературоведении, многие важные подробности, проливающие новый свет на национальную и общественную деятельность поэта все еще остаются недостаточно известными, продолжают оставаться в архивах и воспоминаниях современников, в периодике, в материалах так называемого «Дашнакского» судебного дела.

            История знает очень немного личностей, которые становились национальными героями еще при жизни, поскольку именно в них народ видит выразителей своих чаяний и стремлений, носителей своих сокровенных идей, в особенности если этой личностью является писатель или поэт. Такой уникальной личностью был Ованес Туманян, который в начале ХХ столетия, в самый трагический период истории армянского народа стал символом и олицетворением его национально-освободительной борьбы, как Давид Сасунский в армянских народных сказаниях. Насущная необходимость, судьбоносные события повели поэта туда, где он был нужнее всего. Вокруг гремели пушки, и ему было не до Музы, не до творчества. Слова Брюсова «Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза» перестали восприниматься как поэтическая метафора и превратились в обычную констатацию факта.

            Одним из таких судьбоносных событий были армяно-турецкие столкновения 1905-1906 гг., в самой гуще которых поневоле оказался Туманян. Он с присущей ему самоиронией описывает себя – вооруженного, стоящего во главе русского отряда и при этом держащего белый миротворческий флаг. В одном из его писем читаем: «Что бы вы сказали, как бы вы смеялись, если бы увидели меня в горах – обернутого в патронташи, вооруженного с ног до головы, окруженного сотнями всадников и с белым флагом». Он выполнял высокую миссию судьи-миротворца, был глашатаем мира, выступал мудрым и рассудительным человеком, осознающим, что худой мир лучше доброй войны. Он призывал обе враждующие стороны к прекращению насилия и кровопролития, органически отвергал любые формы провокаций со стороны властей и национальных партий, противился низменных человеческим инстинктам и атавистической ненависти, боролся с получившим поистине угрожающее распространение воровством и грабежами, строго наказывал зло и насаждал добро.

            Великий поэт и мыслитель, с полным на то правом сказавший о себе: «Душа моя Вселенную объяла», был лишен возможности заниматься творческой деятельностью и был поставлен перед необходимостью предотвращать межэтнические столкновения, гасить пламя взаимной ненависти, становиться буфером, посредником в спорах, интригах, распрях и склоках.

            Армяно-турецкие столкновения начала ХХ века имели несколько причин, одной из которых, быть может, первостепенной и основной была Первая Русская революция, потрясшая основы империи Романовых. В числе других причин историки и политики, публицисты эпохи указывали «родовую неприязнь и ненависть, звериный, варварский инстинкт турецких кочевых племен, их природную склонность к разрушению, грабежу и уничтожению, постоянную межэтническую агрессивность и полную неспособность к цивилизации, экономическое неравенство, социальные притеснения со стороны армянских богачей, подстрекательства правительства и т.д.».

            На политическом небосводе Южного Кавказа все более усиливалось недовольство армянского, татарского и грузинского населения действиями властей, собственным жалким и беспросветным социальным положением и, как водится в таких случаях, все искали виновных во всем этом. В условиях экономической разрухи, тотальной безграмотности и правовой необразованности невежественная толпа легко поддается на провокации. Царское правительство, руководствовавшееся пресловутым принципом «Разделяй и властвуй», проводившее великоимперскую шовинистическую политику, умело использовало особенности характера пришлых кавказких татар в своих низменных целях. Напомним, что непосредственным исполнителем и проводником этой политики был царский наместник на Кавказе князь Голицын.

            Историк и очевидец тех событий А-До (Ованес Тер-Мартиросян) в написанной по свежим следам книге свидетельствует: «Невежественную, темную турецкую массу уверили, что причиной его бедности и убожества, его угнетателями являются армяне..., что можно сразу же завладеть имуществом армян, чем будет положен конец их бедности. Провокация была сильна... турецкая масса двинулась, но не на своих угнетателей, не на русскую бюрократию и беков, а на такой же угнетенный армянский народ, оказанное сопротивление которого естественно повернуло его в сторону родовой вражды, в сторону звериных инстинктов» (А-До, «Армяно-турецкие столкновения на Кавказе (1905-1906 гг.) с фактическими, статистическими топографическими комментариями», Ер., 1907, с. 7). По его убеждению, «несознательная турецкая масса стала оружием в руках русских и турецких консервативных сил, открыла позорную страницу кровавых и черных фактов и летописи Кавказа». Такого же мнения придерживается и Ованес Туманян. Имея в виду события февраля и марта 1905-го г., он пишет: «Мы за эти два месяца пережили века, времена Чингис-хана и Ленк Темура. Увидели их бесчинства в ХХ веке»(О.Туманян, собр. Соч. в 10 тт., т. 10, с. 7).

            Понятно, что Туманян не мог оставаться в стороне, когда, по его же признанию, «...такой уродливой, такой жестокой, такой омерзительной, чудовищной войны, как армяно-турецкая – навряд ли было когда-либо. Возможно, в доисторические времена, когда люди поедали друг друга» (Там же, с. 15).

            Туманяна ужасало пробуждение живущего в человеке зверя, его духовная порядочность и благородство требовали незамедлительного прекращения бойни и восстановления мира, чтобы человеческая сущность «не стала варварской... Мы просто превращаемся в дикарей» (Там же).

            Столкновения начались в Баку 6 февраля, в воскресенье, когда какой-то турок по фамилии Бабаев около армянской церкви пистолетным выстрелом смертельно ранил армянского солдата – за то, что тот вынужденно застрелил при попытке к бегству турецкого преступника Ашур-бека, которого препровождал из суда в тюрьму. Армяне передали убийцу полицейскому. Но увидев, что он выпрыгнул из кареты и стал убегать с пистолетом в руках, они нагнали его и убили. Турки, уложив труп своего единоверца на телегу, стали объезжать все турецкие кварталы, возбуждая толпу. Именно это и стало поводом и сигналом для начала ужасной резни. Она началась в 4 часа пополудни, длилась до полуночи. За это время было убито 35 армян. На следующее утро с 10 часов резня возобновилась с еще большим размахом и ожесточенностью. Она продолжалась три дня и три ночи. Сотни турков на Базарной улице грабили магазины армян, перешли на Губернскую, Торговую, Николаевскую, Армянскую улицы. Группа подростков-турков, вооруженная пистолетами, с диким улюлюканьем бесчинствовала на улицах, близлежащих к армянскому кладбищу, громила и крушила все вокруг, разбивала окна, угрожала расправой. И все это творилось средь бела дня и на глазах у русских солдат, которые спокойно наблюдали за всем происходящим. А когда к ним обращались с мольбой о помощи, отвечали заученной фразой: «Нам не велено вмешиваться».

            Такое же демонстративное безразличие проявлял и прокурор города Воронов, городские власти, полиция. И это при том, что, по свидетельству очевидцев «Кровавые ужасы, происходящие на улицах, в буквальном смысле парализовывали человеческую волю и мысль»(А-До, ук. соч., с. 17). Как правило, турки избегали открытых столкновений, не рисковали, предпочитали иметь дело с невооруженными и беззащитными людьми, часто действовали исподтишка: «Турки стреляли в спину» (Там же).

            Факты свидетельствуют, что эта резня и погромы осуществлялись не только при попустительстве, но и при содействии губернатора Баку князя Накашидзе, начальника полиции Деминского, пристава-капитана Мамедбекова, его помощника Султанова и участковых уполномоченных князя Микеладзе и Шахтахтинского, которые открыто поощряли турков и препятствовали организации самообороны армян (Там же). Забегая вперед, скажем, что партия «Дашнакцутюн»  впоследствии наказала некоторых из них, организовав покушение на пристава Мамедбекова, убив участкового уполномоченного Микеладзе и генерала-губернатора Накашидзе, этого «подлого, наихудшего представителя голицынского режима» (Там же, с.6). Акты мести за пролитую кровь безвинных людей были совершены под руководством Драстамата Канаяна (Дро). После этого «армянский народ Кавказа почувствовал безграничное облегчение» (Там же, с.31).

            Нефтяные скважины превратились в человеческую бойню. Очевидец описывает убийство «какого-то несчастного, худого, малорослого старика, в которого выстрелили три раза, затем искромсали тело саблями и отделили голову от тела» (Там же). На холмиках из человеческих тел можно было увидеть беременных женщин, с распоротыми животами и с истерзанными младенцами возле них. «Знакомая картина, которую мы сотни раз читали на кровавых страницах истории» (Там же). Как видим, почерк у турецкого отребья не меняется. Такой же подлый и малодушный способ убийства беззащитных людей, в том числе детей, женщин и стариков, взяли на вооружение современные турки-азеры в наши дни – во время погромов и резни армян в Сумгаите, Баку, Гандзаке...

            Вести об этих ужасах доходят до Тифлиса. 9 февраля в здании Национального Собрания Тифлиса проходит собрание с участием Туманяна – с целью предотвратить дальнейшее распространение резни. Собрание решает обратиться к Католикосу Всех Армян Хримяну Айрику с просьбой отправиться в Баку, куда с такой же миротворческой миссией должен был поехать тифлисский шейх Уль Ислам. В Эчмиадзин делегируют Ов. Туманяна и врача М.Мурадяна.

            Приехав в Эчмиадзин 10-го февраля, Туманян рассказывает больному Католикосу о событиях в Баку. «Мы застали бедного старика лежащим в постели, - рассказывает Туманян о своей встрече. – Когда я рассказал, он воскликнул: «Достаточно!.. Достаточно!..», и уронил голову. Я не забываю этого возгласа. Это был словно возглас всего нашего народа, измученного, разбитого, усталого, обессиленного народа – довольно!.. довольно!.. довольно!..» (Ов. Туманян, т. 10, с. 8).

            Несмотря на недомогание и на свой преклонный возраст (Хримяну Айрику тогда было 85 лет), Католикос соглашается поехать в Баку. Однако Туманян решает, что будет правильнее, если Католикос поедет с миротворческой миссией в Тифлис.

            12 февраля Хримян Айрик в сопровождении Туманяна прибывает в Тифлис и уже на следующий день принимает участие в большом совместном армяно-турецком митинге мира и дружбы. А еще через день такой же митинг проводят армяне и грузины.

            «В Тифлисе прошли невиданные мероприятия, - пишет Туманян, - и центром, конечно, был Католикос. На этих мероприятих самым лучшим было то, что полицию попросили, чтобы она не появлялась в округе Армянской церкви, и оба дня этот многотысячный народ чудесно вел себя, не было ни одного правонарушения» (Там же, с. 8).

            В эти дни власти посредством цензоров вызвали редакторов всех газет и попытались заставить их публично заявить, что в резне виноваты дашнакские комитеты, следовательно нужно обвинять их и писать против них. Однако, как отмечает Туманян, «конечно, вся периодика отказалась» (Там же).

            Большое впечатление на собравшихся и на Туманяна произвела проникновенная речь Муфтия, который уверял, что погромы – «дело рук шейтана, а не турков».

            Несмотря на все прилагаемые усилия, Туманяна ни на минуту не покидало чувство беспокойства. Как известно, он был наделен несомненным даром ясновидения. По заверению Дереника Демирчяна, Туманян еще задолго до начала кровавых событий 1905-1906 гг. был чем-то обеспокоен и озабочен. «Еще в то время, когда никто не думал об армяно-турецких столкновениях, и даже не подозревал, - Туманян обращал свой омраченный взгляд на эту проблему» (Сб. «Туманян в воспоминаниях современников», Е., 1969, с. 31).

            Туманян оказался прав и в своем убеждении, что несмотря на все свои миролюбивые заверения и клятвы турки в скором времени снова проявят свой варварский норов. «Но должен признаться, - пишет он, - все это меня мало утешило. Когда человек знает, что находится внутри, слова и признания теряют свое значение» (Т. 10, с. 8).

            И действительно, всего несколько дней спустя после тифлисских мирных митингов и заверений в дружбе, 20 февраля начались первые столкновения в Ереване, причем с большими наложениями и сходством с бакинским «сценарием». Во время столкновений начальник Ереванской полиции Балуев демонстративно бездействовал, а просьбы представителей армянской и турецкой общин о его смещении были отвергнуты губернатором.

            Туманян сетовал и переживал по поводу того, что из-за разгоревшихся армяно-турецких столкновений у него не было возможности более активно откликнуться на Первую Русскую Революцию. Конечно, это относилось не только к нему, но и ко всему армянскому народу. Он пишет: «Мы из-за этой низкой и бесчеловечной войны остались совершенно отстраненными от великой освободительной борьбы России. Теперь нам остается одна лишь благородная возможность: постараться восстановить и сохранить мир» (Соб. соч., т. 10, с. 15).

            Эту «благородную возможность» Туманян реализовал сполна, тем более что к тому времени армяно-турецкие отношения резко обострились также в Тифлисе, где беспорядки начались после 17-го октября.

            22 ноября в Тифлисе началась настоящая паника. Закрылись школы, магазины, перестали выходить газеты. Было обстреляно здание гимназии Нерсисян. Повсеместное варварство, грабежи и погромы, мародерство, насилия и убийства. Турки захватывали армян в плен, замучивали, подвергали истязаниям. С 22-го по 30-е ноября в городе было объявлено военное положение.

            В ноябре Туманян переправляет свою семью в Шулавер, а оттуда – в Дсех. Это не было бегством, это было стремление помочь оказавшимся в опасности односельчанам – дсехцам. Об этом свидетельствует письменное признание поэта: «Я хорошо знал, что предстоят смуты, знал, что в нашем уезде могут произойти любые бесправные действия и правонарушения, и я буду очень нужен, но события превзошли все мои ожидания» (Соб. соч., т. 10, с. 14).

            Таким образом, зимой и особенно весной 1906-го г. Туманян начинает свою миротворческую миссию в уездах Лори, Казаха и Борчалу. Вначале он сформировал небольшую группу всадников из сельчан и обходил с нею армянские села Марц, Кариндж, Лорут, Шамут, Ахнидзор, Атан, которые находились неподалеку от населенных турками гор. На протяжении трех дней он беседовал с крестьянами, разъяснял им, что нужно делать, предупреждал о возможной опасности и заодно пополнял ряды своей «конницы». Число его всадников к тому времени перевалило за сто.

            27 ноября 1905-го г. в Алаверды армяне напали на работающих в медных рудниках рабочих-турков, чтобы отомстить за варварские действия, убийства и грабежи, за все зло, причиненное их соотечественниками. Армяне созвали в Дсехе большой митинг протеста, в котором приняли участие крестьяне 13-и сел, и среди них не было никаких разногласий –крестьяне решили найти и наказать виновных, а все похищенные вещи – деньги, скотину, оружие французской фабрики - вернуть. В нападении на турков принимал участие один грек. Его тоже заставили вернуть награбленное. И вновь дашнаки проявили себя решительными поборниками объективного и непредвзятого рассмотрения случившегося.

            Туманян лично прибывает на фабрику, беседует с участниками инцидента, конфискует украденные вещи и передает их пострадавшим. По-видимому, именно в связи с этим событием Туманян пишет свое воззвание «Братья-гарибы», которое было своеобразной миротворческой заповедью и залогом дружбы, обращенным к ираноподданным туркам, которые, оставив свои семьи и родину, приехали в Алаверды, чтобы заработать на жизнь.

С болью в сердце описывает Туманян произошедшее, сожалеет о пролитой крови безвинных людей, но и пытается объяснить, что переполнилась чаша терпения армян, в особенности, «вспыльчивых и недальновидных юнцов», однако знающие законы и традиции гостеприимства лорийцы, разгневанные и опечаленные, готовы наказать виновных: «...Мы не можем держать в своих домах краденое, а в сердцах – вражду. ...Будьте уверены, что мы – наш народ – всегда будет стоять за вас... за ваших оставленных вдали детей и ваши семьи» (Соб. соч., т. 6, с. 420).

            А Туманян тем временем старался подключить к миротворческой деятельности как можно больше крестьян. Его усилиями формируется группа самообороны, которая защищает жизнь и имущество турков, проживающих на железнодорожной станции Шаали. И начиная с ноября Туманян направляется то в Лори, то в Шулавер, где в это время находилась его семья.

            Из девяти провинций Тифлиса самая неспокойная ситуация сложилась в уезде Борчалу. И это было не случайно, поскольку здесь было наибольшее скопление кавказских татар. Борчалинский уезд граничил с Казахом гандзакской провинции, где армяно-турецкие столкновения носили особенно ожесточенный и масштабный характер. И хотя число армян в борчалинском уезде доходило до 45.000, это не стало препятствием для турецких погромщиков и грабителей. 26 ноября турки напали армянских торговцев из сел Башкечет и Караклис. А из села Бослеп турецкие головорезы вынесли практически все, что были в состоянии унести. Однако несколько дней спустя, 30-го ноября, у того же села они столкнулись с регулярными войсками и были разгромлены. Неудача постигла турков и в окрестностях Шулавера. Несколько дней осады ни к чему не привели, и турки отступили.

            В это время Туманян с сыновьями находился в Дсехе, а жена Ольга с дочерьми – в Шулавере. Туманян посылает своего брата Ваана в Шулавер, чтобы переправить семью в Дсех. От Шулавера до станции Ахаха Сарал (впоследствии Шаумян) было 7-8 километров. Отправляются ночью. Начальник Борчалинского уезда предоставляет 12 стражников, чтобы защитить семью Туманяна от возможных нападений. До станции Колагеран добрались глубокой ночью, там их поджидал Туманян. Он возглавил этот караван с 15-ю всадниками, темной и холодной ночью перейдя глубокое Лорийское ущелье. Добираются домой только на рассвете. В это время из Джалалоглы для Туманяна привозят темно-рыжую лошадь, по кличке Марс. Неразлучный с Марсом, Туманян начинает обходить по очереди все села уезда, все железнодорожные станции, населенные армянами и турками горые и населенные пункты.

            В советскую эпоху, представляя эти страницы национально-общественной деятельности Туманяна, исследователи отмечали только его миротворческую миссию, стремление к миру, поднятый поэтом белый флаг перемирия. Конечно, это непреложная истина. Однако вместе с этим по соображениям идеологического характера нарочно умалчивалось то большое значение, которое поэт придавал вооруженной борьбе, организации самообороны. Замалчивались его действия, предпринимаемые в этом направлении. Туманян был великим гуманистом и смотрел с высоты своего гения на любые человеческие отношения, на все явления вообще. И он вовсе не был настолько наивным, чтобы не понимать, что если ты слаб и безоружен, то не добьешься ни мира, ни согласия. Именно поэтому он посылает из Колагерана телеграмму армянскому Католикосу и просит его поднять вопрос о размещении в Лори русских вооруженных отрядов. В телеграмме, в частности, говорилось: «Прошу передать святейшему Католикосу, что в районе Лори появилась большая группа турков, которая грабит, убивает. Народ умоляет о незамедлительной помощи» (Соб. соч., т. 10, с. 10).

            Посредничество Католикоса не запаздывает. Из александропольского Северского полка в полное распоряжение Туманяна выделяется вооруженный эскадрон. Туманян лично встречает его на станции Колагеран с 5-го на 6-е декабря.

Предавалось молчанию также то, что Туманян в случае необходимости прибегал к силе оружия. Исходя из требований ситуации проповедующий христианское терпение, сдержанность и миролюбие Католикос Всех Армян предоставил в распоряжение Поэта Всех Армян русское оружие и русских воинов. Северский полк, руководство которым принял Туманян, направил свою артиллерию против кавказских татар, одновременно преследуя местные преступные группировки, в частности, бандитские отряды Зубинова, Симона и Давида Шавердова. Таким образом, под командованием Туманяна оказалось русское оружие и русские солдаты, и поэт использовал этот ресурс исключительно для того, чтобы организовать и упрочить вооруженную самооборону армян (Соб.соч., т.8, с. 333).

            Однако Туманян прекрасно понимал, что вожделенного мира можно добиться только при условии взаимного доверия. Для этого необходимо было создать соответствующую обстановку, доказать на деле заинтересованность армян в мире. Зимой 1905-го г. Туманян получает из Джалалоглы информацию, что армянские богачи арестовали своих работнико-турков, чтобы те не сбежали. Туманян через своего брата Ваана посылает письмо инспектору школы Серги Ханзадяну и распоряжается, чтобы армянские работодатели проявляли больше доброты, внимания и обходительности к своим турецким слугам. Затем он лично едет в Джалалоглы и в сопровождении охранников, выданных в его распоряжение начальником уезда Василием Золотаревым, возвращает турков в их селенья (Туманян в воспоминаниях современников, Ер., 1969, с. 240-241). После этого он собирает местное турецкое население и разъясняет, что война и столкновения принесут большой урон всем. Арест турецких слуг вызвал недоверие и страх в округе села Барана, поэтому когда Туманян посылает депутацию к крестьянам, предлагая им встретиться с армянами в селе Кохб и в ходе переговоров развеять все сомнения и выяснить недоразумения, они не соглашаются и просят Туманяна прибыть в назначенное место лично со своими людьми. Уже на следующий день Туманян направляется в Кохб - село, граничащее с армянскими и турецкими селами. Впереди следовали жителя Казаха, замыкали шествие лорийцы, а предводительствовал всеми Туманян. Когда они почти дошли до границы, с турецкой стороны послышались выстрелы. И поскольку турки сами пригласили армян на мирные переговоры, все оказались в замешательстве и недоумении. Это могло быть одно из двух: либо это были случайные выстрелы местных пастухов, либо предупреждающие выстрелы, с целью понять и выяснить подлинные намерения пришедших армян.

            Лорийцы еще не вышли из ущелья, а предводитель казахцев, перепугавшись, отступает, оставив Туманяна в одиночестве. Вот что пишет в этой связи один из очевидцев: «Поэт остался совсем один, невозмутимый, на своем коне. Момент был решающий. Стоило начать с нашей стороны ответную перестрелку, и уже началась бы кровопролитная схватка. Мы упрашивали его вернуться назад и спуститься в долину. Однако он остался непреклонен и решителен. Я был ошарашен. Он в этом положении поазался мне величественным великаном» (Туманян в воспоминаниях современников, с. 302).

            Несколько бесконечно долгих, показавшихся целой вечностью минут стоял Туманян на вершине ущелья, лицом к лицу со смертельной опасностью, являясь отличной мишенью. Затем спокойно обернулся и сказал своим людям, чтобы не боялись и подошли. И его приказу подчиняются и выполняют вначале лорийцы, а затем и казахцы. «Наша группа бегранично любила его и с точностью выполняла все его приказы», - думаем, что это мнение очевидца безоговорочно подтвердил бы каждый лориец (Там же, с. 302).

            Те турки, которые также стремились к миру, относились к поэту в высшей степени уважительно и подобострастно, называли его «несущим мир ангелом», «великим миротворцем». Один турок преклонного возраста, чем-то ассоциирующийся со старцем вражеской армии, беседующим с туманяновским Давидом Сасунским, называет поэта человеком, который «омывает кровь водой» и выражает пожелание, чтобы дорога, которой он пришел, «была устлана  розами, фиалками, лилиями, ковылью, алыми цветами...» (Там же, с. 303).

            После этого армяне приглашают турков в село Барана – с тем, чтобы окончательно доработать и подписать мирное соглашение. И хотя на протяжении двух дней в этом селе армяне и турки устроили большое и торжественное совместное пиршество, Туманяна не покидало чувство тревоги и озабоченности, предчувствие надвигающейся беды. Он не терял бдительности. Возвратившись на родину, в Дсех, он в восточной стороне ущелья, напротив полуразрушенного монастыря Сурб Григор, созывает совещательное собрание представителей лорийских сел с целью организации самообороны Лори, при этом он рассматривает как возможность «найти общий язык» с турками, сесть с ними за стол мирных переговоров, так и возможность вооруженной борьбы. Во время собрания принимается решение разделить Лори на три района самообороны, включающие три самых крупных села уезда – Дсех, Узунлар и Джалалоглы. Туманян всем дает подробные инструкции и наставления, а сам принимает на себя руководство округой Дсеха.

            Турки Казаха, боясь армян, просят Туманяна помочь им подняться в горы. Туманян незамедлительно откликается на их просьбу. 2-го января 1906 г. он из села Барана посылает туркам-кочевникам Казахского уезда свой ответ – о согласии начать с ними мирные переговоры. Прежде чем поехать на переговоры, Туманян формирует из крестьян отряд всадников. С этой целью он сперва посещает армянские села – Марц, Кариндж, Лорут, Шамут, Ахнидзор и Атан, которые находились на границе населенных турками гор. На протяжении трех дней он встречается с крестьянами, разъясняет им всю серьезность ситуации и грозящей опасности, уговаривает и убеждает, предупреждает их... В свой отряд он принимает как молодых парней, так и пожилых людей из всех деревень, доведя общую численность отряда до двухсот всадников. Прежде чем отправиться в путь, поэт приглашает весь свой отряд к себе домой. Его дочь Нвард запомнила и описала этот день со всеми подробностями. «Сад нашего дома, кровля и балкон были переполнены местными и пришлыми крестьянами. Для обеда мы собрали у соседей подносы, приготовили на больших подносах яичницу и устроили обед прямо в саду. Многие устроились на камнях садовой ограды, некоторые взобрались на деревья, чтобы услышать речь отца перед тем как отправиться в путь» (Нвард Туманян, Воспоминания и беседы, Е., 1987, с. 85). В это же самое время сестра поэта Астхик шила два флага – белый флаг мира и красный флаг – на случай войны (Там же). То, что Туманян принял решение кроме белого флага взять с собой еще и красный, еще раз подтверждает четкую и принципиальную позицию, ориентированность великого поэта и общественного деятеля – во имя достижения мира необходимо всегда быть готовым к войне.

            В то самое время, когда во дворе его дома готовилось угощение для двухсот крестьян-ополченцев, когда в одной из комнат вышивались флаги, Туманян писал свое знаменитое обращение-воззвание, которое он поручил переписать в нескольких экземплярах и передал как своим соотечественникам-лорийцам, так и туркам Казахского уезда. Его «Воззвание» («Îáã») было взвешенным и сдержанным, было преисполнено большого достоинства и гордости, доброжелательности и мудрости. Туманян заявлял, что его соотечественники не хотят войны, потому что «Если мы сильны, это бесчестно, а если слабы, то глупо... и если мир окажется невозможен, мы сами выйдем против них и будем преисполнены решимости» (Соб.соч., т.6, с.146).

            В ответ на присланных армянами трех парламентеров, турки высылают трех глашатаев-вестников и приглашают Туманяна с его отрядом. 15-го мая, когда отряд Туманяна отошел на несколько километров от армянских угодий, ему навстречу выходят около 150 всадников, двадцать из которых были пожилые женщины. Заметив женщин и седовласого старика-знаменосца, Туманян, в свою очередь, берет белое знамя у армянского знаменосца и идет им навстречу. Турки не дают поэту сойти с лошади и препровождают его в подготоврленный специально для него шатер. Одна пожилая турчанка, именуемая Дурсун Алахверан-кызы, приветствует Туманяна, обращаясь к нему «Ага». Поэт сразу же поправляет ее: «Никакой я не ага». Тогда турчанка называет его «сыном», а ее замужняя дочь – Хала Ибрагим-кызы, подбегает к Туманяну, обнимает его за шею и объявляет его своим братом. Очевидец Арменак Туманян пишет: «Сцена была впечатляющей, большая часть народа плакала от радости. Несколько минут никто не был в состоянии говорить: все словно окаменели, а сам Туманян и плакал, и ликовал от радости» (Туманян в воспоминаниях современников, с. 577). Во время организованного пира роль тамады берет на себя Туманян, и поскольку для этого его познания в турецком языке были недостаточны, его тосты переводит армяноязычный турок Исмаил Мустафаев.

            Примечателен и еще один факт. Среди турков был провокатор и шпик охранки по имени Махмад Векилов. Именно он подал знак для начала музыки для танцев. Под звуки зурны армяне и турки плясали почти два часа. Но это не помешало тому же Векилову впоследствии выдать Туманяна, в рассказанной басне которого царские прислужники усмотрели отчетливый политический подтекст и обвинили поэта. В этой басне говорилось о трех быках и волке. Волк, хитростью и обманом вносит раздор среди быков и съедает их одного за другим.

            Туманян умел находить общий язык не только с турецкими националистами, но и с русскими должностными лицами. Туманяна связывала искренняя дружба с начальником уезда Николаем Резановым, который сыграл большую роль в обеспечении безопасности лорийских армян. Они вместе выявляли грабителей и погромщиков уезда и посылали в Тифлис, в Метехскую тюрьму. Туманян время от времени то в устной, то в письменной форме выражал Резанову и его заместителю Д.Бакрадзе благодарность от имени всех лорийцев (Соб. соч., т.10, с. 10, 11).

            Туманян считал предотвращение надвигающегося бедствия делом и долгом каждого, и придавал большое значение человеческому фактору, личным качествам людей, природной человеческой доброте. «В такое время каждый хороший человек представляет большую ценность, кем бы он ни был» (Там же, с. 445).

            В определенной степени Туманян был прав: возможно, столкновения и погромы в Баку не обрели бы столь жестокого и кровавого характера, если бы Накашидзе не был таким омерзительным человеком и бездарным управителем. И наоборот, в Лори не сохранилась бы столь хрупкая мирная ситуация, если бы Резанов не был столь добрым и высокопорядочным человеком. Политика – политикой, чиновники – чиновниками, однако человеческая доброта и здравая, трезвая оценка явлений жизни и действительности могут превратить даже отдельного наделенного властью человека важным участником исторических событий. Туманян был доволен позицией и действиями Резанова, Бакрадзе, урядника, однако равнодушие и бездействие пристава считал неприемлемым. А между тем все они представляли интересы одной и той же страны, России, и осуществляли ее политику, были исполнителями одних и тех же указаний.

            Да, Туманян был крупным национальным деятелем, но прежде всего он был поэтом, великим гуманистом и всегда, при любых обстоятельствах считал человеческий фактор если не главным и решающим, то, во всяком случае, исключительно важным. Отношение Василия Золотарева к крестьянам он определяет как «отеческое», а его самого называет «сердечным другом».

            Каждый день, каждый час Туманян сталкивался лицом к лицу с человеческой подлостью и низостью, с завистью и озлобленностью. Ему приходилось бороться одновременно и со злоречивыми подстрекателями и провокаторами, и с турецкими грабителями и погромщиками, и с представителями властей, вооруживших и направляющих темные и невежественные массы турков-кочевников. «Эти люди в своей подлости не знают границ», - пишет поэт (Соб. соч., т.10, с.448).

            Для поэта, преследуемого шпиками, людьми, сеющими вокруг себя зло и подлость, было очень трудно противостоять надвигающейся опасности, которую необходимо было любой ценой остановить и предотвратить. По признанию поэта, «...с обеих сторон смуту наводят хулиганствующие элементы. И делают это так просто, что диву даешься. Если есть что-то трудное, то это борьба со смутьянами» (Там же, т. 6, с.147-148).

            Для борьбы со смутьянами и провокаторами Туманян проводит разъяснительную работу с обеими враждующими сторонами, не ставя никаких разграничений, квалифицируя случившееся как постыдную и бессмысленную войну, обвиняя всех инициаторов, первонападающих – независимо от национальной принадлежности. В поэте говорили беспокойство и боль не только за судьбы армян, но и за судьбы человека как общественного существа. Он призывает бежавших из Лори турков вернуться в свои дома и жить без страха. Туманян пишет: «Что вы делаете, глупцы, чего вы хотите друг от друга? Неужели вам не жаль ваших жен и детей, неужели вам не жаль ваших праведных трудов, что вы их разрушаете? Неужели вам не стыдно, ведь вы же мужчины!» (Там же, т. 6, с. 149). И каждый раз, обращаясь к мусульманам Казаха, напоминал, что лорийцы всегда отличались храбростью, просто они хотят мира.

            В то самое время, когда Туманян осуществлял свою патриотическую деятельность, делал все возможное и невозможное, чтобы облегчить участь лорийцев и установить в регионе мир, среди его соотечественников находились злонамеренные люди, клевещущие на него, пишущие совершенно неправдоподобные, насквозь пропитанные тенденциозной ложью доносы. В одном из них Туманян обвинялся в том, что якобы убил лесника. В результате этого доноса помощник начальника полиции при Кавказском наместнике Ширинков выносит постановление об аресте Туманяна. Поэт был уверен, что знающие его и дружески к нему расположенные русские должностные лица и, в частности, начальник уезда Золотарев, не только не поверят в эту чушь, но и засмеются, когда «приведут к нему поэта и скажут, что он в лесу убил несчастного лесника – с целью ограбления» (Там же, т. 10, с. 448).

            К чести высокопоставленных русских чиновников, никто из них не выказывал недоверия к Туманяну. Более того, его уважали, всячески содействовали ему, а при необходимости сами обращались к нему за помощью. Так, когда Резанов должен был навестить находящегося в Джалалоглы Золотарева, а для этого было необходимо проехать через Башкечет, он просит Туманяна помочь ему избежать возможных нападений и нежелательных встреч «с темными и ущербными личностями».

            В эти же дни в секретном послании жандармского управления Туманян характеризуется следующим образом: «Он в Лорийском уезде  словно генерал-губернатор, ему подчиняется все местное руководство и полиция. Он разъезжает по селам, вершит суд и управу, штрафует деревни до 500 рублей» (Музей Туманяна, з.ф., 50).

            И действительно, Туманян в Лори был наделен правами и полномочиями «генерал-губернатора». Хотя он и согласовывал все свои действия с уездным руководством – К.Шаншиевым, Н.Резановым, П.Бакрадзе, временно исполняющим обязанности генерал-губернатора уезда В.Золотаревым, тем не менее, зачастую ему приходилось принимать решения и действовать самостоятельно. Учитывая огромный авторитет Туманяна среди обоих враждующих народов, высшие сановники уезда очень часто в связи с тем или иным обстоятельством предоставляли в распоряжение поэта вооруженные сторожевые отряды. В одном из своих писем другу П.Вардазаряну Туманян пишет: «В сказках встречаешь, что такой-то человек заснул, затем открыл глаза и увидел, что стоящие вокруг него войска ждут его приказаний... короче, человек вдруг становится царем. Так же случилось и со мной» (Соб. соч., т.10, с. 14). Это подтверждает и Дереник Демирчян: «Туманян рассказывал, что под его начальством столько силы, что можно было бы не только обороняться, но и нападать» (Туманян в воспоминаниях современников, с. 34).

            Однако Туманян никогда не злоупотреблял своим поистине всенародным авторитетом и доверием. «Оказавшись внезапно на такой большой должности и располагая такой силой, я всегда стремился сохранять мир в наших уездах и предотвращать резню» (Соб. соч., т.10, с. 14).

            Туманяну была предоставлена определенная свобода действий. Ему позволяли собирать совещания, организовывать митинги, использовать русское оружие и войска для решения больших и малых задач миротворческого характера. Поэтому ему удавалось освобождать турецких заложников и возвращать их по родным селам, поэтому он бесстрашно навещал татарские населенные пункты.

            К этому времени относятся также утверждения Аршака Джамаляна о принадлежности Туманяна к партии Дашнакцутюн (Газета «Аршалуйс», 1906, № 8). Известно, что в телеграмме, текст которой, к сожаленью, до сих пор не обнаружен, Туманян просит бюро Дашнакцутюн об оказании содействия в наказании виновных за беспорядки на Алавердских медных рудниках. Впоследствии Туманян признавался, что если он и был связан с какой-то политической партией, то не идеологией и не программой, а чисто дружескими отношениями, да и то «вокруг конкретного дела» (Соб. соч., т.8, с.451).

            Самоочевидно, что в 1905-1906 гг. этим «конкретным делом» были армяно-турецкие столкновения и вопросы организации самообороны армян. Следовательно, в апреле 1905 г. вполне вероятно участие Туманяна в Первом Кавказском региональном собрании Дашнакцутюн в качестве члена тифлисского центрального комитета.

            Только с ведома и согласия руководства Дашнакцутюн наказывал Туманян тех армянских помещиков, которые, пользуясь смутным временем, пытались поймать рыбу в мутной воде. Так, помещик Павел Бажбеук-Меликов выкрал у проходящих по дороге турков-кочевников несколько десятков овец и баранов. Туманян выражает свое негодование, беспокойство и озабоченность по этому поводу: «Турки скажут... армяне нас ограбили – и начнется... Из-за какого-то «идальго», из-за нерыцарского, неблагородного поступка этого рыцаря в кавычках» (Там же, т. 10, с. 449). Но поскольку Бажбеук-Меликов действовал при непосредственном содействии русских казаков, размещенных в Куртике, Туманян ставит в известность и Резанова и просит его наказать казаков, которые снискали себе дурную славу своими жестокими, бесчеловечными действиями и поступками. Туманян требует возратить хозяевам украденный скот, а Меликову разъяснить, что его «знакомство с начальником уезда или то обстоятельство, что у него проживают офицеры и казаки, не дает ему права совершать подобные «бандитские» подвиги» (Там же, т. 10, с. 450).

            Туманян был уверен, что если русские помогают какому-то армянину грабить и притеснять, то тем самым оказывают «медвежью услугу», что это чистой воды провокация именно против армян, что это не может привести ни к чему хорошему.

            Непреложная истина, что в смутное, переходное время революционных переворотов, межнациональных столкновений, когда жизнь выбивается из своего нормального русла, поднимает голову человеческое отребье, пена, авантюрные, преступные элементы, разного рода мошенники и преступники, провокаторы и смутьяны. Для них нет ничего святого, для достижения своих целей они не ограничивают себя в выборе средств, без колебаний поступаются национальными задачами, интересами народа. «В это смутное время, - свидетельствует Туманян, - начали действовать все темные силы, все преступники» (Соб.соч., т.8, с.346-347). Туманян ведет с преступниками, мошенниками каждодневную непримиримую борьбу. «Борчалинский уезд, - пишет он, - известен убийствами, грабежами, разбойничеством, воровством. ...Народ не хочет молчать, народ требует судей, требует борцов против грабителей и разбойников. Из-за воровства и разбоев наш уезд разрушен...» (Там же, т.10, с. 453). Видя, что к его голосу не прислушиваются руководители уезда, поэт решает перейти к действиям собственноручно. Он заявляет: «Мы не позволим прятать в каком-то селе воров и грабителей» (Там же).

            В своим известном «Тюремном дневнике» поэт признается: «Я открыто действовал против провокаторов, против тех, кто накалял страсти, кто занимался грабежом, вымогательством» (Там же, т.8, с.332). В этих тюремных записках Туманян признается, что лично раскрыл два убийства, одно воровство и пытался положить конец деятельности двух бандитских группировок. Более чем вероятно, что Туманян пытался найти и убийцу своего брата Арутюна Шавердова, нашедшего пристанище у казахских татар. Шавердов был одним из шпиков охранного отделения, и его нелепые обвинения против Туманяна были обусловлены стремлением навести тень на плетень, спасти свою шкуру от справедливого возмездия.

            Подобная сверхзанятость, конечно же, не давала Туманяну возможности заниматься поэтическим творчеством, литературной деятельностью. И если он брал в руки перо, то только для того, чтобы писать публицистические статьи, воззвания, то есть творил только как публицист, руководствовался только интересами народа, нации, выступал в качесте журналиста, озабоченного первоочередными, животрепещущими, судьбоносными задачами и проблемами. 6-го августа 1906 г. Туманян публикует статью «Новая провокация», в которой он предупреждает о «таинственных приготовлениях» возвращающегося из сезонного кочевья турецкого населения, говорит о сговоре и взаимосотрудничестве между преступными беками и властями, пытается поднять самосознание армян и турков, призывает их объединиться и совместными силами бороться против насилия и эксплуатации (Газета «Алик», Тифлис, 1906, №82).

            Ожидания Туманяна, связанные с новоназначенным царским наместником Воронцовым-Дашковым, не оправдались. 12-16-го мая 1906 г. начинается новая волна столкновений и армянских погромов в Баку, в Гандзаке, в уезде Казах-Борчалу и других местах. Появляются отряды вооруженных казаков, которые якобы стараются прекратить межэтническую войну, однако на самом деле только вредят делу (См. Лео, «Из прошлого», с.188).

            К Туманяну обращались все, обращались по любому вопросу, по каждому поводу, он был нужен всем, у него просили помощи и содействия, у него узнавали последние новости, поскольку он был в эпицентре всех событий и был самым осведомленным человеком. Так, 16 декабря 1906 г. он получает письмо из Еревана, в котором автор от имени Симона Заваряна просит поэта сообщить подробные сведения об армяно-турецких столкновениях в Борчалинском уезде в 1905-1906 гг., о нападениях на армян, о нанесенном ущербе, человеческих жертвах, о том, насколько армяне способствовали столкновениям, какую роль сыграло в этих столкновениях экономическое положение армян и турков, насколько повлияло на турков более высокое благосостояние армян, в какой степени способствовали этим столкновениям беки и правительственные чиновники? (Музей литературы и искусства, ф.Туманяна, №1156).

            Смутное время, межнациональные столкновения, а также отклики происходящих в России кровопролитных событий, принесли народу новые лишения, в воздухе замаячил и начал обретать реальные очертания призрак голода, и Туманяна стал беспокоить вопрос обеспечения односельчан хлебом. Зимой 1905 г. он посылает своего брата Ваана Туманяна в Александрополь к Аветику Исаакяну, чтобы тот помог изыскать муку для всех крестьян Дсеха.

            Муку должны были закупить и доставить в Дсех специально отобранные для этой целью люди. Исаакян договаривается о муке и условиях ее доставки в Дсех. В итоге в Дсех прибывает два вагона муки, при этом часть ее продают состоятельным людям, «а неимущим семьям раздали бесплатно» (Туманян в воспоминаниях современников, с. 243).

            Туманян как личность и как национально-общественный деятель всегда отличался удивительной человеческой скромностью. Своим творчеством он обеспечил себе бессмертие в истории армянской литературы и культуры, однако нередко высказывал неудовлетворенность собой и своей деятельностью. Объясняется это тем, что он чувствовал и понимал, что не сумел, не успел реализовать всех своих творческих планов, не передал бумаге многочисленные поэтические сокровища. В этом контексте очень важным  представляется нам беспристрастная и вместе с тем высокая оценка, которую дал поэт своей национальной миротворческой деятельности в 1905-1906 гг. «И сегодня я не настолько доволен тем, что я сделал кое-что в литературе, насколько доволен, что с очевидностью сумел заставить вложить в ножны мечи двух вставших друг против друга народов и спасти очень и очень многих невинных людей от этой звериной резни» (Соб. соч., т.10, с.14-15).

            Всего этого Туманян добился и своим белым миротворческим флагом, и русским оружием и войском, которое он сумел оптимально использовать для организации и упрочения вооруженной самообороны армян.

            Безо всякого преувеличения и переоценки роли Туманяна, с полной убежденностью можно сказать, что благодаря поэту в уездах Лори и Борчалу вместо армяно-турецких столкновений состоялись мирные встречи армян и турков, и хотя и те и другие были вооружены, встречи эти проходили бескровно и свидетельствовали о возможности установления добрососедских отношений между этими народами. Примечательно, что Туманяну удалось сохранить относительный мир и покой в тех регионах, где турецкое население значительно преобладало над армянским. Из 131 села в Лори и Борчалу армянонаселенными были только 48.

            К сожаленью, все попытки установления прочного мира оказались безуспешными, все совещания и многотысячные митинги были не в состоянии прекратить армяно-турецкие столкновения.

            Конечно же, Туманяну было непросто разъезжать по деревням с белым флагом мира, спасать жизнь и имущество самих турков, когда именно они в подавляющем большинстве случаев являлись зачинщиками и инициаторами столкновений, сеятелями мрака, варварства. В истории человеческой цивилизации ни один народ не причинил другому столько зла, не принес столько горя, сколько принесли турки армянам.

            Да, Туманяну было непросто обмениваться рукопожатиями и обниматься с врагом. «И мы, словно тяжкую божье наказание, вынуждены выносить, целовать, называть братьями. ...Я совершенно подавлен. Размышляя об этом, я сразу же теряю силы», - с горечью признается Туманян и добавляет, что наше кровавое прошлое, наше мучительное настоящее, наше мрачное, беспросветное и безнадежное будущее, словно тяжелый камень, ложится ему на сердце. «Жалею нас» (Соб. соч., т. 10, с.7).

            Вот почему, будучи занят своей миротворческой деятельностью среди полыхающих пожаров и повседневных убийств, Туманян, по его же словам, выполнял «не обязанности партийного человека, и даже не обязанности армянина, а назначение человека» (Там же, т.8, с.332).

            В 1905-1906 гг. поэт своей национально-общественной и миротворческой деятельностью оставался солдатом как армянского народа, так и всего человечества. Во все трудные моменты своей жизни, в моменты все тревог, волнений и страданий Туманян всегда сохранял в своей душе какую-то внутреннюю умиротворенность, гармонию, веру в добро и в торжество справедливости.

              В этой чудовищной преисподней, когда открылась лазейка для всех варварских, изуверских инстинктов человека, которые проявились в неимоверных масштабах и объемах, Туманян был убежден, что в это же самое время «наверняка, добрые души также вышли на площадь во всем своем блеске» (Там же, т.10, с. 22). Туманян был именно такой «доброй душой», который умел видеть, искать и находить хорошее даже в плохом. И он любил и лелеял это хорошее.

            Армяно-турецкие столкновения 1905-1906 гг. обрекли как армянское, так и турецкое население двенадцати уездов Восточной         Армении на бесконечные страдания и нищету. Были разрушены и разгромлены 252 деревни и 7 городов, призрак голода стал обходить одну деревню за другой, резко возросло число бандитских группировок и формировани   й, активизировалась их деятельность. Пролитая кровь тысяч невинных жертв превратила Южный Кавказ в самый настоящий ад. Счастливым исключением, островком относительного мира и спокойствия можно считать Лори – исключительно благодаря национально-патриотической, миротворческой деятельности Ованеса Туманяна.

            1905-1906 годы стали в жизни Туманяна поворотным явлением. Тридцатишестилетний поэт оказался вынужден взвалить на свои плечи всю ответственность за судьбы армянского народа, за его настоящее и будущее. И он сделал это не задумываясь, потому что не видел иного выхода, потому что кто-то должен был взять на себя эту ношу, эту миссию. Он стал для армянского народа Предводителем, Патриархом, Наапетом, он стал душой и собирательной совестью армянского народа, неукоснительным авторитетом, квинтэссенцией его воли, символом его мудрости. Именно в эти суровые, жестокие, судьбоносные для армянского народа дни, ставшие для него испытанием на прочность и жизнестойкость, Ованес Туманян провозгласил национальную миротворческую доктрину, объявив «Городу и Миру», что армянский народ никогда не хотел войны, не стремился к ней, всячески избегал ее, но если силой обстоятельств ему все же будет навязана война, он спрячет белый флаг мира и поднимет красный флаг войны, сумеет мобилизовать все свои жизненные силы и ресурсы, чтобы дать решительный отпор и охладить воинственный пыл врага.  

            ...А впереди была разрушительная Первая мировая война. Впереди был черный для армян 1915 год, Геноцид армян. Более двух миллионов жертв, десятки и сотни тысяч сирот, чудом спасшихся от турецких ятаганов. И Туманян снова поедет в Эчмиадзин, чтобы организовать их быт, хоть как-то облегчить их страдания, определить их в детские приюты. И к его народным «званиям» прибавится еще одно: Отец Всех Армянских Сирот. И уже не Хримян Айрик, а другой Католикос, Геворг Пятый, выслушивая жуткие рассказы о резне, не выдержит и скажет: «Довольно!.. Довольно!..».

И Ованес Туманян, Поэт Всех Армян, скажет полководцу Андранику, что тот может распоряжаться жизнью всех его сыновей, что все они – солдаты его армии.

А в 1918 г. турки убьют 24-летнего сына Туманяна Артавазда, Артика, бесспорно самого талантливого из детей поэта, человека, которому Мартирос Сарьян прочил будущее великого художника, а Александр Ширванзаде – великого драматурга. Артавазд сам, добровольно поехал в Западную Армению, в полыхающие огнем турецкие вилайеты и на протяжении трех бесконечно долгих лет организовывал переселение оставшихся в живых армянских детей, женщин и стариков в Восточную Армению.

В ноябре того же черного 1918 г. Туманян выплеснет на бумагу свое отчаяние и боль:

                                    Стал много совершенней белый свет:

                                    Стал лишь убийцей бывший людоед.

                                    Он – полузверь, ему до Человека

                                    Еще не меньше миллиона лет.

Пройдет еще несколько десятков лет, и на закате второго тысячелетия государство, возникшее из ничего и построенное на лжи и высосанной из пальца «древней истории», станет снова бряцать оружием, еще раз покажет, что турки-азеры в жестокости и коварстве не уступают туркам-османам. И на это воинственное кликушество Армения вновь предложит на выбор два флага – белый и красный, и останется верной своей выстраданной позиции, своей доктрине – стремиться к миру, но при этом не дать застать себя врасплох.   

2. Ованес Туманян в Петербурге

«Так уж устроен мир – добро тоже наказывается, и даже еще больше. Но ничего: всему есть конец, а праведность и невиновность всегда побеждали в мире и должны побеждать, и я вовсе не обижаюсь, что это происходит не скоро».

                                                                                                                        Ованес Туманян

            Туманян как личность и как национально-общественный деятель всегда отличался удивительной человеческой скромностью. Своим творчеством он обеспечил себе бессмертие в истории армянской литературы и культуры, однако нередко высказывал неудовлетворенность собой и своей деятельностью. Объясняется это тем, что он чувствовал и понимал, что не сумел, не успел реализовать всех своих творческих планов, не передал бумаге многочисленные поэтические сокровища. В этом контексте очень важным  представляется нам беспристрастная и вместе с тем высокая оценка, которую дал поэт своей национальной миротворческой деятельности в 1905-1906 гг. «И сегодня я не настолько доволен тем, что я сделал кое-что в литературе, насколько доволен, что с очевидностью сумел заставить вложить в ножны мечи двух вставших друг против друга народов и спасти очень и очень многих невинных людей от этой звериной резни»¹.

            Но, как это нередко бывает в жизни, эта его благородная инициатива оказалась наказуемой, повлекла за собой преследования и привела к тому, что против поэта было  возбуждено уголовное дело и его привлекли к ответственности и, как преступника, посадили на скамью подсудимых.

            Личность и творческая деятельность Ованеса Туманяна всегда  находилась под «колпаком» пристального внимания царской охранки, в документальных материалах которой имя Туманяна впервые упоминается в самом начале 1900-х годов. Однако настоящие политические преследования Туманяна начались непосредственно после армяно-турецких межнациональных столкновений 1905-1906 гг. и поражения Первой русской революции.

             В этот период армянские национальные партии, и, в первую очередь, «Дашнакцутюн» и «Гнчакян», выступили в качестве политических сил, решительно вставших на защиту своего народа и организовавших его вооруженную самооборону. Они настолько преуспели в этом и дали такой отпор погромщикам.ю что кавказские татары были вынуждены предложить заключение мира. Межнациональная война наконец-то закончилась. Между тем, дашнакская партия не оказалась безучастной и в событиях русской революции, организовывала антимонархические демонстрации, политические забастовки, митинги протеста.

            В 1905-1906 гг. партия «Дашнакцутюн» была исключительно сильной организацией на всей территории южного Кавказа, однако начиная с весны 1907 г., в связи с поражением революции и начавшегося периода реакции, силы партии значительно убавились, и она стала подвергаться всеболее и более усилиливающимся гонениям и преследованиям. Царское правительство приняло решение организовать большой судебный процесс против дашнакской партии – с целью дискредитации ее деятельности.

            И вот в 1907-1908 гг. в Тифлисе, Баку, Москве, Новом Нахиджеване (Ростове), Гандзаке, Ереване полиция стала арестовывать всех тех, кто каким-то образом, так или иначе соотносился с деятельностью дашнаков. Этот терров распространился на всю армянскую интеллигенцию. Как пишет историк Лео, «омерзительная царская бюрократия сама устроила армяно-татарскую резню и теперь стала преследовать армян – из-за организованной ими самообороны»². Историк повторяет и передает эту же мысль в более развернутом виде: «Казалось, это было каким-то всеобщим преследованием армянской интеллигенции, потому что вместе с дашнаками арестовывали также многих недашнаксиких оппозиционеров...

Противо татар никаких преследований не началось, преследовали только армян, мол, почему они взяли оружие и стали защищать сами себя»³.

Разумеется, что один из основных организаторов дела самообороны армян в Лори, Ованес Туманян, не мог остаться в стороне от этой большой расправы над передовой армянской интеллигенцией.

Туманян арестовывался дважды. В первый раз – в ночь на 24 декабря 1908 года, вместе со старшим сыном Мушегом, который в то время был учеником восьмого класса Тифлисской третьей мужской гимназии. В этот день по приказу начальника жандармского управления Тифлисской губернии полицейские под руководством судебного исполнителя Пятого региона Давида Александровича Дашкова устроили обыск в квартире поэта на улице Бейбутян, 44 и хотя не обнаружили ни одного доказательства его революционной деятельности или принадлежности к партии «Дашнакцутюн», не нашли ни оружия, ни запрещенной политической литературы, тем не менее, конфисковали и забрали в жандармское управление ценные рукописи поэта – два больших мешка его незавершенных литературных произведений и набросков, большая часть которых, в частности, отрывки поэмы «Старая борьба», так и не была возвращена.

Проведя затем пять с половиной месяцев в камере №15 Метехской тюрьмы, Туманян года благодаря заплаченному Пилипосом Вардазаряном (Филипом) залогу в 5000 рублей 13 июня 1909 выпускается из тюрьмы. Заметим, что Вардазаряна очень удивило и возмутило, что освобождение поэта было «оценено так дешево»: за других арестантов требовали 20-25000 рублей. Вероятной причиной этого было то, что у Туманяна было десять детей, и он навряд ли бросил бы семью, чтобы бежать за границу.

Личного обвинительного дела на имя Ованеса Туманяна не сохранилось ни в Центральном Государственном архиве Грузии, ни в фондах специального отдела жандармского отделения Петербурга. Все имеющиеся материалы обобщены в папках обвинительного дела с общим названием «Дашнакское дело». В марте 1905 г. следствие по «Дашнакскому делу» было поручено следователю по особо важным делам Новочеркасского областного суда Николаю Лыжину, который прославился своей исключительной необъективностью, жестокостью и бесчеловечностью. Лыжин обвинял чуть ли не всех арестованных, а с ними и Туманяна, в соврешении «антиправительственных действий», подпадающих под 102 статью уголовного кодекса. Это означало, что в случае доказательства этих обвинений всем подследственным угрожала ссылка в Сибирь, на каторжные работы. Допросы обвиняемых по этому делу продолжались четыре с половиной года – с 10 июня 1907 года до конца 1911 года.

Допрос Туманяна состоялся 26 мая 1909 г. Согласно протоколу допроса, в 1906 г. в селе Барана Казахского уезда Туманян вместе с лорийцами и казахцами предложил нагнетающему страсти Шихали и его приспешникам незамедлительно покинуть регион, а сам сумел предотвратить армяно-татарскую резню. До судебного разбирательства было составлено более тысячи уголовных дел. Партия «Дашнацутюн», согласно судебному делу, имела два органа – идеолого-пропагандистский и террористический. Имя Туманяна был включено в списке террористов. В другом следственном протоколе напротив имени Туманяна было записано – «Известный член дашнакской партии, который участвовал во всех комитетах»⁴. Как видим, теперь уже Туманян также оказался в центре внимания царских властей, тем более что с лета 1911 г. он являлся главным редактором газеты «Оризон», являвшейся печатным органом дашнаков. 28 апреля 1911 г. в послании начальника тифлисского жандармского управления своему ереванскому коллеге под грифом «Совершенно секретно» упоминается также имя Туманяна. «Согласно агентурным сведениям, - сообщает полковник Пастрюлин, - летом текущего года предполагается созвать съезд представителей закавказской организации Армянской революционной партии дашнакцутюн. В настоящее время к этому вопросу имеют тесное отношение проживающий в Тифлисе Ованес Туманян, Аветик Исаакян и бывший студент Харьковского университета Геворг Александрович Минасян»⁵.

            В июне 1911 г. Аветис Агаронян и Аветик Исаакян приходят к Туманяну домой и уговаривают его бежать вместе с ними за границу: через Карс в Полис, а оттуда в Европу. Однако Туманян не соглашается. Понимая серьезность нависшей угрозы, поэт, тем не менее,  не тушуется перед реальной перспективой ссылки и каторги. Во время беседы с братом Вааном, Туманян говорит: «Аво также рассуждает, как Газарос, - мол, агенты правительства могут нанести мне вред; я тоже много чего думаю, но если все мы будем бояться и останемся в стороне, в каком положении окажется наш народ? Резня примет еще большую остроту, и наша жизнь для народа не будет стоить ни гроша»(ТВС, 243).

            По специальному распоряжению Петербургского сената Туманяна арестовывают второй раз – 31 октября 1911 г. Пробыв в тюрьме около сорока дней, Туманян 14 декабря 1911 года вместе с большой группой остальных обвиняемых по «Дашнакскому делу» отправляется в Петербург. Вот как описывает этот день дочь поэта Нвард: «Все мы, мама и дети, с нетерпением ждали, когда выведут арестантов.

День уже темнел, когда двери тюрьмы со скрипом отворились...

На нас произвело очень тяжелое впечатление бряцание цепей на ногах арестантов: шли рядами, окруженные вооруженными ружьями полицейскими. Отец и еще два-три человека были без цепей. Говорили, что их, как имеющих благородное происхождение, освободили от цепей»⁶.

До Петербурга добираются пять-шесть дней и прибывают 20 декабря, в 4 часа утра. Несмотря на то, что вагон был товарным, но, по словам Туманяна, «было настолько тепло, что все мы сидели без пиджаков» (10, 530).

Начиная с Ростова, арестантов сопровождает лично начальник охраны. И вновь поэту удается находить и видеть в своих мучителях положительные стороны. Начальник стражи также удостаивается его искренней симпатии. В письме к дочери Туманян характеризует его как «замечательного человека, очень доброго, любезного, одним словом, русского человека» (10, 530).

Петербург встретил поэта мрачной, пасмурной погодой, «какая изредка бывает осенью... в Лори» (10, 531). Это время года, конечно же, не радовало поэта, и он несколько удивленно пишет: «Солнца нет, но при этом люди, как видно, живут без солнца» (10, 531).

По «Дашнакскому делу» проходили и были вызваны в суд 159 человек – вот почему это дело, рассматривавшееся в специальной инстанции Петербургского сената, получило известность не только как «Дашнакское дело», но и как «процесс о 159». Однако из общего числа обвиняемых в Петербург были доставлены и предстали перед судом 146 человек.

В тюрьме разрешалось писать письма только по-русски. Поэтому первые письма поэта родным написаны по-русски. Арестанты имели право получать письма каждый день, но сами могли писать раз в неделю.

Дом предварительного заключения находился в здании Сената – на углу улицы Шпалярная и Литейного проспекта. Туманяну отводится камера за номером 121. И вновь поэт не спешит унывать и старается увидеть в своем незавидном положении положительные моменты. Он пишет дочери: «Моя камера чистая, это маленькая комната со всеми удобствами» (10, 530).

В отличие от Метехской тюрьмы в Тифлисе, где можно были получать продовольственные передачи «с воли», в Петербурге это воспрещалось. Поэт пишет: «Еду (передача) не принимают, но все, что дают, дают, конечно, за деньги» (10, 530). В одном из писем Туманян отмечает список обедов, которые предлагались за плату заключенным.

«Воскресенье – 1. Бульон с кулебякой 2. Кура с рисом.

Понедельник – 1. Борщ. 2. Котлеты телячьи, отбивные с горошком.

Вторник – 1. Суп перловый. 2. Рагу из баранины, с жареным картофелем и огурцами.

Среда – 1. Щи кислые. 2. Рыба жареная.

И так далее. И этот обед стои 40 копеек ежедневно. Также и любую другую еду, какую захочешь, можешь получить за деньги» (10, 140).

В доме предварительного заключения 4-5 раз в день выдавали кипяченую воду. Туманян каждый раз выпивал подряд по три стакана чая. Он заверял родных, что питается хорошо: ежедневно получает вкусный и сытный обед, пастеризованное молоко и сливки, пьет молоко с какао. Писатель по этому поводу замечает: «Такого молока в Тифлисе нет» (5, 532).

А 29 февраля 1912 г. поэт пишет: «Начиная с сегодняшнего утра я стал заквашивать мацун» (10, 142).

Когда приносили список обедов, предлагали делать заказы сразу на четыре дня (10, 142).

23 декабря Туманян ожидал своего старшего сына Мушега, который в это время был студентом отделения естествознания Петербургского факультета и жил на Васильевском острове. Он приходил на свидания к отцу, приносил белье.

Слабое здоровье давало о себе знать в тюрьме, хотя поэт то и дело успокаивал родных: «Я здоров» (10, 532); «Я, кажется, даже выздоровел. Каждый год в это время, если не ошибаюсь, я болел» (10, 140). Конечно, это были только слова, всего лишь успокаивающие заверения, поскольку петербургская холодная и суровая зима с тридцатиградусными морозами и беспросветно мрачное, серое небо были просто невыносимы для Туманяна. «Нет ни солнца, ни даже солнечного луча» (10, 532). На самом же деле морозными зимними ночами поэту не удавалось согреться. Он вскользь упоминает об этом в письме: «Ночью я мерз под одеалом, попросил второе - казенное» (10, 532).

Уже в течение первой недели Мушег встретился с прокурором. У нас нет точных сведений о том, удалось или нет Мушегу заполучить обнадеживающие сведения от прокурора, однако он всячески ободрял отца, передавал ему «хорошие вести». А старшая дочь Туманяна, Ашхен, вместе со своим мужем адвокатом Геворгом Хатисяном 26-го декабря 1911 года из Тифлиса отправилась в Петербург. Они решили поехать окружным путем через Москву, чтобы встретиться с адвокатами Туманяна. До Москвы добрались в канун Нового года, 31 декабря, провели там чуть более суток и 2 января отправились в Петербург, где их встретил и устроил на ночлег Мушег. На следующий день Ашхен с мужем устраиваются в частной гостинице на углу Невского проспекта и Надеждинской улицы, где оставались до завершения судебного разбирательства.

Адвокат Туманяна Грузенберг впервые встетился со своим подзащитным 11 января. Сведения о встрече находим в письме поэта, датированного этим числом: «У меня был Грузенберг – мой защитник. Я рассказал и разъяснил дело. Он изумился и очень обрадовался» (10, 535).

В судебном разбирательстве по «Дашнакскому делу» принимали участие известные адвокоты своего времени: Александр Керенский (впоследствии – премьер Временного правительства), Карабчиевский, Маклаков, Муравьев, Оскар Грузенберг, Зарудный, Тесленко, Николай Соколов, князь Андроников, Волькенштейн и другие. Делом занимались в общей сложности около шестидесяти адвокатов вместе со своими помощниками. Подавляющая часть адвокатов была из Москвы и Петербурга. Партия «Дашнакцутюн» не пожалела средств для привлечения к делу лучших адвокатов, и все они добросовестно взялись отстаивать права своих подзащитных. Александр Керенский, которому предстояло защищать 14 подсудимых, для лучшей подготовки к процессу специально изучил историю армянского народа и по ходу процесса сблизился со многими дашнакскими деятелями.

Судебное разбирательство по общему делу началось 17 января, во вторник. Слушания проходили ежедневно с 12-и до 15-и и с 16-и до 19-и часов. Заседания были закрытыми. В зале могли находиться только самые близкие родственники – родители, жены и дети подсудимых. Из близких Туманяна на суде были дочь Ашхен и сын Мушег.

Группа обвиняемых, в которую входил Ованес Туманян, состояла из 13 человек. Ее защищал Оскар Осипович Грузенберг. Ему было 45 лет, он был по национальности евреем. По его мнению, изо всей группы его подзащитных «самым главным и самым трудным» был Туманян.

Слушание дела Туманяна было назначено на 8 февраля, но Мушег и Ашхен приходили также на все другие заседания.

Каждого обвиняемого, в том числе и Туманяна, вводили в зал в сопровождении одного «прикрепленного» жандарма, «с высоко поднятой обнаженной шашкой». Обвиняемые были не в тюремной, а своей, гражданской одежде. «Отец, - вспоминает Туманян, - вошел, держа левую руку в кармане, сразу посмотрел наверх, кивнул нам головой, улыбнулся. Мы ответили. Внешне он выглядел неплохо, держался спокойно и не нервничал. Говорили, что во время допроса он много шутил и острил» (ТВС, 637).

Как нетрудно догадаться, это внешнее спокойствие было рассчитано на «внешний мир», на недоброжелателей и на родных. В действительности же поэт был очень напряжен.

В день начала судебного процесса Туманян впервые знакомится с составом суда – председателем специальной инстанции Кривцовым, пятью сенаторами, градоначальником и обвинителями. Кривцов подтверждает, что пресловутая 102 статья распространяется на всех обвиняемых.

С первых же минут разбирательства выясняется, что между обвинительными заключениями и показаниями свидетелей есть большие и серьезные расхождения. Из тысячи свидетелей, опрошенных во время предварительного следствия, на суд в Петербурге явились только сто человек. Это могло очень осложнить дело выяснения истины. Исходя из этого, адвокат Николай Соколов вносит ходатайство о переносе суда на Кавказ. Однако после десятиминутного совещания председательствующий Кривцов отклоняет ходатайство, заявив: «Нет такого центрального города для этого злостного преступления, поскольку оно распространило свою деятельность очень широко» (ТВС, 638).

По всей вероятности, Туманян и его адвокаты решили построить защиту на том, что он был поэтом, в том числе и детским писателем, что он широко сотрудничал с русскими должностными лицами, а также на тех его публицистических выступлениях, которые доказывали его миротворческую деятельность и прорусскую ориентацию. С этой целью он в письме к Нвард просил прислать в Петербург те его статьи, которые наглядно показывали, что он занимался мирным литературным трудом.

Перед началом заседаний и по их окончании Туманян делал очень интересные записи в своем дневнике. В результате до нас дошел чрезвычайно важный документ, имеющий большое историческое значение, который проливает свет на целый ряд подробностей, связанных как с миротворческой деятельностью поэта в 1905-1906 гг., так и с его литературными интересами в этот период времени.

В тюрьме, как выясняется изаписей в тюремном дневнике, Туманяну предоставляется возможность ознакомиться с обвинительными материалами, составленными (а еще вернее - состряпанными) следователем по особо важным делам Н. Лыжиным. Поэт отмечает в дневнике те страницы, где напечатаны данные против него обвинительные свидетельские показания, протоколы допросов.

В этих протоколах Туманян то и дело обнаруживает многочисленные фальсификации, искажения и подтасовки фактов, совершенные следователем. Он с удовлетворением отмечает в дневнике, как на суде выявляются массовые фальсификации и, в частности, манипуляции со свидетельскими показаниями. Ознакомившись в составленных Лыжиным томах уголовного дела с показаниями своих свидетелей, поэт записал конкретные предъявляемые ему обвинения и выразил свои соображения на этот счет. В тюрьме Туманян понял, что авторы нелепых обвинений против него – это долгие годы преследующие его агенты царской охранки «Шмаков» и «Манасянц Стальной». Он выясняет также, что под шпиковскими кличками скрывался житель села Айгехат Арутюн (Шахбаз) Шахвердов. Туманян хорошо знал его как отпетого негодяя и мерзавца, способного на любую подлость и низость и имевшего свои личные счеты с поэтом. Этот самый Шахбаз из-за клочка неподеленной земли убил родного брата и стал агентом царского охранного отделения. Он настолько «блестяще» развернул свою деятельность шпика и соглядатая, что удостоился от жандармского руководства особых почестей и медали.
            Адвокат Грузенберг также предупредил своего подзащитного, что среди свидетелей есть люди, которые специально приехали на процесс, «чтобы потопить его» (ТВС, 639). Грузенберг был уверен, что Шахбаз ни за что не согласится изменить свои показания против поэта. И он оказался прав. Поэт пишет: «Некоторых удастся отговорить от предварительных показаний, а вот Шахабаза...» (ТВС, 639).

Однако Туманяну было известно и то, что о шпионской деятельности Шахбаза Шахвердова знали его земляки, лорийцы. Они натерпелись от Шахбаза, устали от его бесконечных интриг и провокаций и обратились к Туманяну с просьбой выслать его из села. И при этом сообщали, что готовятся расправиться с Шахбазом, рассчитаться за все его подлости и грязные делишки. Поэт решительно воспротивился этому и запретил своим землякам наказывать или изгонять Шахбаза из Лори. Спасая жизнь своему заклятому врагу, Туманян при этом заверял односельчан, что более важным является нравственное наказание. «Пусть он останется в живых, и пусть люди говорят: это он предал Туманяна» (ТВС, 244).

Уже летом 1909 г., после выхода из Метехской тюрьмы, Туманян знал о клеветнических показаниях Шахбаза. Однако в Дсехе он снова берет его под свою защиту, на этот раз спасая осведомителя от расправы со стороны своих родных и родственников. Брат поэта Ваан Туманян пишет: «Ованес думал, что мы можем причинить зло Шахбазу, и всячески старался предотвратить это» (ТВС, 244).

Таким образом, в 1909 г. Туманян проявлял беспокойство о судьбе Шахбаза и неоднократно спасал его от физической расправы, а Шахбаз во время допроса 27 августа 1910 г. утверждал, что Туманян возглавлял дело сбора денег у  населения для покупки оружия. В своих показаниях он заявлял: «В 1905-1907 гг. в нашем селе Игахат Ованес Туманян и Артем (Артуш) Степанович Кочарян создали дашнакское подразделение. Руководителем был Ованес Туманян, а Кочарян был помощником. Они создали вооруженную дружину... Туманян держал себя, как губернатор. Приезжал с вооруженным отрядом из 30 человек... Это бойцы по поручению Туманяна и Кочаряна собирали деньги для вооружения партии «Дашнакцутюн». Кто не платил, сажали в подвалы, в тюрьмы, заставляя продавать последних кур. Ованес Туманян разъезжал с флагом (какого цвета – не знаю), как только подъезжал до русской деревни, прятал флаг»⁷.

На суде, в протоколе допроса Туманяна от 2 мая 1911 г., в ответ на это лжесвидетельство, отмечается, что поэт боролся против тех, кто от имени дашнакской партии угрозами вымогал у населения деньги. То есть действительность была не просто переиначена Шахбазом, а поставлена с ног на голову, была представлена с точностью до наоборот. Все показания провокатора были злоумышленной ложью. Так, он утверждал, что вооруженный отряд под предводительством Туманяна пытался его убить, однако эта попытка не удалась. Другим столь же нелепым утверждением было то, что якобы Туманян взял 300 или 400 рублей у некоего Григора Шахвердова, который пожаловался начальнику уезда, и Туманян, перепугавшись, вернул часть суммы.

Туманян в своем тюремном дневнике дословно выписывает все эти обвинения и пытается с помощью логически поставленных вопросов показать всю их несостоятельность и абсурдность.

Выстраивая в дневнике тезисы своей защиты, Туманян по ходу представлял личность доносчика и провокатора Шахбаза, приводил эпизоды из его жизни. Поэту очень хотелось обратиться к прокурору и председателю суда с призывом не верить показаниям этого вероломного и коварного человека. Он записывает в дневнике заготовки своего предполагаемого обращения. «Вы же знаете, что он убил своего брата и сам же признался в этом», - читаем в дневнике поэта (8, 630).

Значительное место в тюремном дневнике занимают размышления поэта о предъявлении убедительных доказательств своей невиновности. Он приводит факты, имена, документы, которые могли бы оказаться полезными в деле его оправдания. Несколько раз упоминает имена начальников лорийского и борчалинского уездов Константина Шаншиева и Николая Резанова, поскольку был уверен, что письменные свидетельсвта его переговоров с ними, безусловно, сохранились и непременно сыграли бы положительную роль в  деле его оправдания.

23 января 1912 г. был день расследования дела Туманяна, и он впервые в одиночестве занимает место обвинияемого. Поэта вводят в зал суда и в соответствии с установленным порядком, с обоих сторон его обступают жандармы с обнаженными саблями. По впечатлению Ашхен, «отец спокойно облокотился на спинку сиденья» (ТВС, 640).

Из числа свидетелей, проходящих по делу Туманяна, в суд явились пятеро: два начальника лорийского уезда – Николай Резанов и Василий Золотарев, турок Махмад Векилов, Шахбаз Шахвердов и градоначальник Тифлиса Александр Хатисян. До вызова свидетелей были зачитаны три телеграммы, якобы обосновывающие виновность Туманяна. Первая телеграмма относилась к объявлению об издании «Лусабера». Ее, кроме Туманяна, подписали также Степан Лисицян и Левон Шант. Вторую «подозрительную» телеграмму поэт получил 23 июля 1907 г., находясь в Манглисе. В телеграмме говорилсь: «Где Заргарянц, срок Баграма кончается. Отвечай Харисху. Артюша» (10, 550). Кто такие Артюша и Баграм, нам выяснить не удалось, а Заргарянц был не только одним из близких друзей Туманяна, но и довольно известным врачом, уважаемым во дворце русского императора Николая Второго и лечащим царевича Алексея. Эта телеграмма вызвала подозрения, вероятно, потому что в ней упоминалась редакция дашнакского печатного органа «Харисх», который находился под постоянным и пристальным наблюдением жандармерии. Третья телеграмма касалась полученного поэтом банковского векселя. Полиция предположила, что деньги были получены из банка для покупки оружия или других революционных целей. С такой же подоплекой на суде был упомянут полученный поэтом из разных литературных изданий гонорар в двести рублей. «Вы видите какие пустые обвинения предъявляют мне? – пишет Туманян несколько  месяцев спустя княгине Мариам Туманян, - телеграммы просто смехотворны, а то, что я поличил от газет 200 или не знаю сколько рублей гонорара – да, получил... и что с того? Если это касается только газет, то я отвечаю только за написанное мною... А написанное – пожалуйте, а какая была газета – какое мне до этого дело, вы ее разрешили, она издавалась, а мне заплатили, я сотрудничал» (10, 155). Речь шла о гонорарах, полученных из дашнакских газет «Арач», «Харисх», «Втак» и других периодических изданий, с которыми сотрудничал Туманян в 1906-1908 гг.

Бывший начальник лорийского уезда, назначенный впоследствии ротмистром одного из белорусских городов, Николай Резанов ввиду своей большой занятости был опрошен первым. На вопросы Грузенберга о деятельности Туманяна во время армяно-турецких столкновений 1905-1906 гг., он представил поэта с самой лучшей стороны, как убежденного миротворца, который добровольно взвалил на себя тяжелое бремя по прекращению кровопролития и установлению мира в регионе. Сам Николай Резанов также принимал деятельное участие в прекращении войны и распрей, за что и попал в опалу и поплатился своей должностью. 

Свидетель обвинения Махмад Векилов на суде отказался от всех своих показаний, данных против Туманяна на предварительном следствии, заявив, что эти показания он был вынужден дать из-за оказываемого следователем откровенного и сильного давления. Векилов утверждал, что явился в суд по собственной воле и инициативе, чтобы успокоить совесть и свидетельствовать, что Туманян «разъезжал в Казахе в миротворческих целях» (ТВС, 641).

Третьим допрашиваемым свидетелем был Шахбаз Шахвердов. Этот «лучший агент» царского охранного отделения был фактически единственным свидетелем, на показаниях которого строилось обвинение Туманяна в антиправительственной и революционной деятельности. Он не скрывал своего злорадства и своей личной заинтересованности в исходе дела, и всеми правдами и неправдами стремился отомстить Туманяну, послать его в Сибирь на каторжные работы.
            Туманян в тюремном дневнике записал, что после убийства брата Шахбаз два года скрывался у турков-азеров, и что он, Туманян, приложил руку к тому, чтобы преступник был найден и передан властям.
            Шахбаз, смело войдя в зал суда, склонился перед портретом Николая Второго, перекрестился и начал давать свои показания. Он, разумеется, не забыл подчеркнуть, что это именно Туманян организовал армяно-турецкие столкновения, что поэт, разъезжая по селам, в присутствии армян и татар произносил антиправительственные речи, настраивал народ против царя и властей предержащих, повсюду предлагал населению турецких деревень объединяться с армянами, чтобы свергнуть русское правительство, что Туманян везде и всюду угнетал крестьян и пытался убить его самого. Шахбах не владел русским языком, и его показания переводил некто Чарихов, который, в свою очередь, плохо знал армянскую диалектную речь. В результате то и дело получались забавные недоразумения и казусы. Об одном таком казусе рассказывает Ашхен Туманян. «Шахбаз рассказывал, как он переправлял скотину  на пастбище (§Û³ÛɳÕáõÙ ï³í³ñÁ ùß»ó ٻ߻ݦ). Чарихов сразу же перевел: «Товар положил в мешок». Обвиняемые, они были армяне, прыснули от смеха. Шахбах понял в чем дело, протянул руку к переводчику, восклицая: «Скатына, скатына», то есть, что это был не «товар», а «скотина», «скот». Смех еще больше усилился, а участники процесса, решив, что он оскорбляет переводчика, рассердились. Председатель позвонил, поднялся шум, он стал угрожать, что прекратит слушание дела. Когда страсти улеглись, адвокат Геворг Хатисян попросил слова, чтобы разъяснить недоразумение. Когда недоразумение выяснилось, теперь уже стали смеяться участники процесса. Шахбаз еще продолжал бы давать свои клеветнические показания, если бы председатель не приказал жандармам вывести его» (ТВС, 642).

Таким образом, среди свидетелей – армян, русских и татар по национальности – только один человек, армянин и к тому же земляк Туманяна Шахбаз Шахвердов так до конца и не отказался от своих обвинительных показаний, сделанных во время предварительного следствия. И он был единственным, который дал эти показания не под давлением следователя либо по недоразумению, а добровольно, с большим удовольствием, осознанно.

23 января 1912 года было знаменательным днем в жизни Шахбаза, потому что он наконец-то получил возможность обрести славу Герострата, увидеть воочию результаты своего подлого малодушия. Как и всякое ничтожество, он ликовал, что сумел причинить столько горя и неприятностей известному поэту, и от одной этом мысли чувствовал свою значительность.

После Шахбаза свидетельские показания давал Василий Золотарев, который в 1906 году был генерал-губернатором Борчалу. Золотарев не только представляет миротворческую деятельность Туманяна, его лояльность в отношении к русскому правительству, но и считает необходимым остановиться на показаниях Шахбаза Шахвердова, одно за другим опровергает все его нелепые обвинения, а самого лжесвидетеля и провокатора характеризует как «бесчестного человека, братоубийцу» и как заурядного душевнобольного человека, страдающего манией преследования. Туманян в своей тюремной тетради также характеризует показания Шахбаза как надуманную чушь ненормального человека.

Последним свидетелем, выступившим на суде по делу Туманяна, был градоначальник Тифлиса, юрист по специальности Александр Хатисян. Хотя он и приходился Туманяну родственником (был братом мужа Ашхен Туманян), однако ему не могли запретить выступить, поскольку его речь относилась не только к Туманяну, но и ко всему «Дашнакскому делу» в целом. По всей вероятности, его выступление состоялось 4 февраля или позднее. Об этом можно судить по записи Туманяна в тюремном дневнике, сделанной 4 февраля. Поэт пишет: «В эту самую минуту вернулся из Сената и мое дело, теперь осталось незавершенным» (10, 138). Это означает, что правовые действия по делу Туманяна продолжались и после 4 февраля.

Александр Хатисян, будущий премьер-министр Первой Республики Армения, выступил на суде с такой убедительной и аргументрированной трехчасовой речью, что русские адвокаты, выражавшие во время перерывов между заседаниями свое искреннее восхищение, при этом выражали пожелание: «...Вот такой градоначальник нужен Петербургу»⁸.  

Хатисян настолько проникновенно и ярко представил Туманяна как выдающегося лирика, знаменитого национального поэта, что предстедатель суда Кривцов потребовал предоставить в его распоряжение сборник избранных произведений Туманяна. Хатисян отметил также, что когда Тифлису угрожала реальная опасность нападения со стороны турков борчалинского уезда, городские власти обратились к Туманяну с просьбой придти к ним на помощь и как человеку, прекрасно знающему эти районы, предложили успокоить народ, дело, с которым поэт справился «самым блестящим образом» (ТВС, 642).

Несколько дней спустя председатель суда Кривцов протянул сборник Туманяна 1903 года прокурору и сказал, что ознакомился с сочинениями обвиняемого Туманяна и не нашел в них ничего революционного и антиправительственного.

Как правило, после завершения свидетельских показаний обвиняемые давали свои пояснения. Кроме нескольких предложений, записанных Ашхен Туманян, текст этого выступления поэта не сохранился. Однако с помощью сопоставления писем Туманяна и его записей, сделанных в «Тюремном дневнике», нетрудно с большой долей точности воспроизвести содержание речи Туманяна. Поэт держался достаточно спокойно и смело и, в частности, говорил следующее: «...Я говорю вам, что вы защищаете шантажистов, убийц и воров и руководствуетесь их словами: они тогда были заняты шантажом и убийствами, а сегодня, когда видят, что времена изменились, заняты доносами и шпионством и пытаются отомстить мне, потому что в свое время я преследовал их. Теперь вы придаете им силы и защищаете их: если я не покажу и не докажу свою невиновность, буду отвечать своей жизнью. А если будет доказан хотя бы самый маленький из выдвинутых против меня фактов, в этом случае я признаю все, что они написали. Откройте, пусть будет открыто и ясно» (10, 155).

По всей вероятности, Туманян в своей речи напомнил о том, что борьба для него «не была задачей федерации или республики, а задачей сохранения жизни родного народа и родины» (8, 328). И непременно подчеркнул, что не мог спокойно сидеть за письменным столом и заниматься литературой, когда изе его родного Лори приходили «тревожные вести» (8, 327).

Свое выступление Туманян завершил столь характерными для него жизнеутверждающими словами: «Я нахожусь в тюрьме, но хорошо осознавая свою невиновность, очень спокоен. Я спокойно сплю, будучи уверен, что справедливость восторжествует и меня оправдают» (ТВС, 643).

Эти свои слова поэт адресовал всем – и участникам процесса, судьям и обвинителям, и всем обвиняемым и свидетелям, и своим детям – Мушегу и Ашхен, которых он уподоблял птицам, высовывающим свои головы из гнезда. Туманяну придавало силы и то, что он чувствовал большую и искреннюю симпатию как к своей личности, так и к своей деятельности. «А защищали меня почти все должностные лица империи – начиная со стражников и городовых, несколько приставов, начальники уездов, генерал-губернатор, Северский полк, главный штаб, насколько мне известно,  наместник царя и другие» (10, 148). Кроме того, изо дня в день он становился очевидцем благоприятного для себя течения процесса, положительных показаний свидетелей, и это не могло не вселять в него оптимизма. «И чем больше раскрылось, тем лучше для меня. Получается, что я десятилетиями спасал людей и огня и все время был занят, борясь со злом. Фактов – сколько хотите, случаев, свидетелей – бессчетное число»(10, 155).

Вне стен суда для доказательства невиновности Туманяна определенные шаги предпринимали также наместник царя Воронцов-Дашков и его супруга. Об этом поэт узнал несколько позднее, когда уже был оправдан и вернулся в Тифлис. В июле 1912 года он пишет: «Вчера я из достоверного источника узнал, что наместник царя был уверен в моей невиновности и о том, что он для меня сделал, если расскажу, - удивитесь, то же – его жена» (10, 156).

Между тем, адвокаты обвиняемых ежедневно обнаруживали все новые и новые вопиющие факты фальсификаций и подлогов со стороны следователя Лыжина. Здесь были и подлоги с подписями, и нарочно пролитые чернила на важных свидетельских показаниях. Об одной такой фальсификации пишет Ашхен: «В написанном в документе выражении «он не давал оружие» «не» превращено в «же», получилось «он же давал оружие»» (ТВС, 640). Огромное количество фальсификаций вынудило судью пригласить нового эксперта. Последний не только подтвердил уже выявленные искажения, но и сам обнаружил новые. Выяснилось, что была подделана даже подпись старшего прокурора Астраханцева.

В ходе суда материалы уголовного дело одного из обвиняемых исчезли из той комнаты, котораяя находилась под присмотром жандармов и куда заходил только судья. Не желая мириться с наличием такого количества правонарушений, суд выносит постановление об утере документов и Лыжина удаляют из зала заседаний⁹.

Председательствующий Кривцов больше не доверял материалам предварительного расследования, особенно показаниям, полученным Лыжиным, и всегда осведомлялся, кто брал показания.

3 марта 1912 г. адвокаты А. Зарудный, А. Керенский, Соколов, Г. Скарятин, П. Переверзев, Б. Барт обратились к председателю суда с официальной жалобой на Лыжина. Они обвиняли свидетеля в фальсификации и искажении фактов и требовали привлечь его к ответственности. Эта жалоба получила большой резонанс. Очевидные противозаконные действия следователя осуждали практически все влиятельные газеты Петербурга и Москвы. Публиковались призывы не довольствоваться отстранением, увольнением Лыжина, а строго наказать его. Суровее всех других после отставки Лыжина о нем высказалась газета «Речь», посвятившая разразившемуся скандалу несколько номеров¹⁰.

Учитывая огромный общественный резонанс, сопровождающий весь ход судебного разбирательства и сформировавшееся о нем мнение, председательствующий Кривцов дает распоряжение апелляционному суду обсудить на объединенном заседании поведение Лыжина. Заседание это состоялось и приняло предложение предать Лыжина суду, обвиняя его по статье 362 уголовного кодекса¹¹.

 Против Лыжина было возбуждено уголовное дело, однако не по 362-ой, а по 303-ей статье. Забегая вперед, скажем, что Лыжин так и не был осужден, поскольку приглашенные из Тифлиса в Петербург пятеро свидетелей, в том числе и Туманян, на суд не явились, дело Лыжина все время затягивалось и откладывалось, и, как это нередко бывает в таких случаях, в конечном счете было закрыто. Касаясь вопроса о возбуждении уголовного дела против Лыжина, Туманян записывает в «Тюремном дневнике»: «Весь суд строился на выявлении фальсификаций. Адвокаты тоже совершали фальсификации.. Лыжин тоже совершал фальсификации; когда фальсификации обоих сторон были раскрыты, следствием стало то, что нас оспустили, их наказали» (8, 338).

Листая страницы «Тюремного дневника», нельзя не почувствовать, что арестованный Туманян не был обычным, заурядным политическим обвиняемым или неправомерно, беспричинно преследуемым деятелем. Это был именно писатель, поэт, переводчик, языковед и автор филологических исследований. Находясь в тюремной камере, Туманян не переставал ни писать, ни переводить, ни, тем более, читать, причем не только художественную, но и научную литературу. Дневниковые записи писателя и написанные в тюрьме письма позволяют получить достаточно полное представление о его переживаниях и размышлениях. Будучи безвинно обвиняемым, на неопределенное и довольно длительное время изолированным от общества, беспричинно подвергаясь неимоверным нравственным страданиям и мучениям, пройдя через все круги ада, Туманян, тем не менее, не перестал оставаться светлой, лучезарной личностью, оставался по-прежнему добрым и жизнерадостным. Он ни не секунду не переставал верить в торжество добра, в то, что все поколения людей должны учиться на примерах и героических образам мировой классической литературы. Он продолжал безоговорочно верить в силу положительного, благотворного воздейстия праведных деяний великих людей и произведений искусства. Поэт, над которым дамоклововым мечом нависла угроза ссылки и каторги, обращается к сыновьм Артику и Амлику с советом: «Читайте, и читайте хорошие книги, слава богу, в нашем доме есть много хороших книг. Читайте и для детей, рассказывайте им о жизни хороших, великих людей, о жизни добрых людей» (10, 134, 536).

Туманян с философской умиротворенностью рассуждал о человеческой подлости и неблагодарности, из-за которых он оказался в тюрьме. Какими бы историко-политическими ни были причины его осуждения, уголовное дело против писателя создавалось с помощью и при участии конкретных людей, которые были обязаны ему своей жизнью. Однако поэт находил в себе силы для того, чтобы смотреть на все это свысока и прощать своих мучителей и врагов. 1 февраля 1912 года поэт записывает в «Тюремном дневнике»: «Столь безбожным образом подвергнуться клевете со стороны людей, в отношении которых ты был благодетелем, - в этом, кроме страдания, есть и какое-то утешение, и я даже не испытываю к этим несчастным никакой злобы. Господь с ними» (10, 540). Ни на мгновенье душу поэта не омрачали чувства озлобления и мести, хотя после выхода из тюрьмы он с горечью должен будет признаться: «Большей несправедливости, чем это было по отношению ко мне, - трудно представить» (10, 152).

Позднее, уже находясь на свободе, Туманян выскажется о человеческой неблагодарности более определенно: «Странно то, что против меня свидетельствовали один армянин, который своей жизнью обязан только мне, и несколько турков, с которыми я обращался настолько хорошо, что они сами теперь кричат об этом, и мир это знает» (10, 147).

Будучи отлично знаком с обвинениями в адрес Туманяна и с решительным настроем участников процесса и прокурора, которые жаждали сурово наказать армянскую интеллигенцию, адвокат Оскар Грузенберг каждый раз приходил в замешательство, сталкиваясь с созерцательно-философским спокойствием своего подзащитного. Это спокойствие он принимал за апатию и безразличие к делу. Он то и дело жаловался дочери поэта: «...Я просто отчаиваюсь: дело вашего отца очень серьезное, обвинение – тяжкое, а он не хочет этого понять, я иду к нему, чтобы ознакомиться с делом, подготовить его... а он – никакого внимания, очень ловко переводит разговор на обсуждение литературных и философских вопросов, и обидно то, что ему удается меня увлечь этими темами. Пробыв с ним два часа, выхожу на улицу, и тогда только прихожу в себя и понимаю, что относительно дела я от него по существу ничего не узнал» (ТВС, 639). С таким же впечатлением уходит от Туманяна и помощник Грузенберга Зерахович. Об этом узнаем из следующей записи Туманяна: «Зерахович – очень обаятельный молодой человек, больше интересовался моими стихами, чем моим делом» (10, 533).

Конечно, такое спокойствие Туманяно было следствием не безразличия и апатии, а внутренней убежденности, что его полная невиновность настолько очевидна, что способна сама себя защитить. Ашхен по этому поводу пишет: «...Отец уверен, что он невиновен, что его не смогут оклеветать, и что правда победит» (ТВС, 639). Многоопытный Грузенберг, будучи куда более информированным и видевший на своем веку значительно более абсурдные процессы, вовсе не разделят подобного оптимизма. Он был убежден, что этот большой и показательный процесс является самым настоящим террором со стороны государства, расправой над армянской интеллигенцией и армянским народом, и неоднократно заявлял, что это «уничтожение интеллигенции» и что «обвинят по меньшей мере 50 процентов» (ТВС, 643).

К началу марта закончились допросы всех обвиняемых. 8 марта начал выступать с обвинительной речью прокурор В.С.Сергеев. Его речь продолжалась три дня, до 9 марта. Он предложил признать невиновными 15 обвиняемых, в том числе и Туманяна. Произошел беспрецедентный в юриспруденции и судопроизводстве случай: обвинитель стал рьяно защищать обвиняемого. Причем он не просто защищал и признавал поэта невиновным, но и выражал свое искреннее восхищение и симпатии. Примечательно, что «неисправимый и безнадежный оптимист» Туманян предвидел и такую возможность. В «Тюремном дневнике» находим такую запись: «Странное дело – один армянин и несколько турков ложными показаниями обвиняют меня и якобы защищают государственные интересы, а русские и вся администрация защищают меня против них. И грустно, и смешно, и трогательно. Мы этого не забудем. Остается только, чтобы и прокурор стал меня защищать»(10, 540).

Туманян записывает свое впечатление об обвинителе Сергееве: «Прокурор – замечательный человек, и не знал, что делать – он был так взволнован, увидев селанное мною и мое положение, то, что произошло со мной» (10, 153).

Однако этот «замечательный человек», конечно же, выполнял «государственный заказ», и его личные симпатии распространялись только на Туманяна. Обвинитель Сергеев инкриминировал членам партии «Дашнакцутюн» попытку вооруженного захвата власти и смещения законного правительства и в осуществлении «террора против государственных должностных лиц». Вся его речь была выдержана в строгой обвинительной тональности.

В дни выступления прокурора, 7 марта, председатель суда, сенатор А. Н. Кривцов получает аудиенцию у Императора России Николая Второго, чтобы доложить о ходе этого громкого судебного разбирательства и получить дальнейшие инструкции. По свидетельству Лео, царь в июне 1912 года принял новоназначенного Католикоса Всех Армян Геворга Пятого и пообещал ему: «Пока вы вернетесь к себе, все уже будут выпущены»¹².

«Дашнакское дело» было настолько важным событием в армянской действительности, что вызвало большие волнения во всех армянских колониях. За процессом пристально следили не только родные обвиняемых и не только в Петербурге и Тифлисе. С ходатайством о гуманном отношении осужденных представителей армянской интеллигенции армянский патриарх Турции обратился к послу России. В Костанднуполисе собрание армянских депутатов, на котором единогласно была принята резолюция, составленная Григором Зограбом¹³.

С 11 марта приступили к выполнению своих обязанностей адвокаты подсудимых. Их выступления заняли неделю. Свою защитную речь на суде Грузенберг построил на выявлении просчетов и недостатков, имевшихся в материалах предварительного следствия,  и опровержении предъявленных обвинений. Утверждая, что фальсификация документов носила умышленный характер, Грузенберг сказал: «...Дайте нам чистое, не вызывающее сомнений предварительное следствие, чтобы мы могли с чистой совестью опираться на него» (ТВС, 643).

Конечно, в деле оправдания Туманяна большую роль сыграла не только его полная невиновность, но и высокопрофессиональная работа его адвокатов, в особенности, старания Грузенберга, его блестящая и убедительная речь, после которой никто в зале не сомневался в миротворческой и патриотической деятельности поэта, в его большом личном вкладе в дело прекращения кровопролития и установления вожделенного мира между народами южного Кавказа. 

Между тем, суд уже приближался к концу. Осужденные (131 человек) связывали какие-то иллюзорные надежды со своим последним словом, однако им велели говорить с места, что по существу было лишением этого права. Подавляющее большинство отказалось выступить.

До оглашения приговора ходили слухи, что некоторые из министров, Сазанов и Коковцев, настаивали на вынесении мягких приговоров, а Щегловитов и Сухомлинов, наоборот, требовали сурового наказания. Эти слухи беспокоили детей поэта, авдокатов и особенно подсудимых. Ашхен пишет: «Хотя прокурор признал отца невиновным, но мы не были уверены в благоприятном исходе дела» (ТВС, 644).

20 марта 1912 года было последним днем судебного процесса. Приговор зачитывался в зале заседания специальной инстанции в 2 часа пополудни. В соответствии с законом заседание было открытым и охрана была удвоена. Приговор зачитывался в условиях «мертвой тишины», тяжкого ожидания и исключительного напряжения. Примечательно, что случай потери сознания был не среди обвиняемых или их родных, а среди адвокатов. Речь идет о Луарсабе Андроникове, который лишился сознания во время чтения приговора.

По свидетельству Ашхен Туманян, судья А.Н.Кривцов предложил освободить  94 человека, в том числе и Туманяна (ТВС, 645). В отношении 52 осужденных были применены различные меры наказания, а четверо должны были пойти на каторжные работы. Для многих суд неожиданно завершился значительно удачнее ожидаемого. Самоочевидно, что освобождение почти ста обвиняемых в процессе, получившем скандальную известность во всей России, потребовало от группы адвокатов титанических усилий. Тем не менее, осуждение пятидесяти двух по существу невиновных людей, которые оказались на каторге или за тюремной решеткой только из-за своих политических взглядов, производило на всех угнетающее и удручающее впечатление.

В общей же сложности исход «Дашнакского дела», проходящие по которому обвинялись в очень тяжких преступлениях, в частности, в антиправительственных и антигосударственных действиях, можно считать благоприятным, а приговоры – относительно мягкими. Это объяснялось несколькими обстоятельствами. Первое, вероятно, первостепенное, наиболее важное и определяющее обстоятельство – это привлечение лучших адвокатов того времени, их высочайший профессионализм. Второе обстоятельство – выявление с помощью свидетелей, экспертов и юристов многочисленных просчетов, фальсификаций и ошибок, допущенных предварительным следствием, доказательство предвзятости, тенденциозности следователей и надуманности предъявленных ими обвинений. Третье, столь же немаловажное обстоятельство – откровенно благосклонное отношение к необоснованно обвиняемым со стороны председателя суда Кривцова, который информировал самые высокие инстанции власти, включая императора Николая Второго, о ходе процесса и сумел заручиться их согласием для объективного и беспристрастного разбирательства дела. Наконец, четвертое, и тоже довольно существенное обстоятельство – это подробное освещение процесса влиятельными и передовыми российскими газетами. В них публиковались правдивые статьи, обзоры и материалы с правильно расставленными акцентами и проармянскими публикациями, которые сопровождали все течение «Дашнакского дела».

Оправдание и освобождение из под стражи 94 обвиняемых адвокаты закономерно считали своей большой победой. Они решили отметить успешное завершение процесса ужином в одном из самых роскошных и престижных ресторанов Петербурга – «Донон». Число приглашенных участников процесса приближалось к сотне. С особенным нетерпением и интересом ожидалось участие Ованеса Туманяна. Подружившийся с поэтом и его родными адвокат О.Грузенберг занял для Туманяна место рядом с собой.

Туманяна должны были освободить к 8 – 9 часам вечера, но дело задержалось из-за бюрократических формальностей, которыми занимался Г. Хатисян. В это время с поэтом неразлучно находился его сын Мушег.

В ресторане Туманян впервые прочитал написанное в тюрьме и посвященное Грузенбергу стихотворение «Двое». «Некоторые из адвокатов, - пишет Ашхен, - завидовали Грузенбергу из-за того, что дело отца попало к нему. Во время судопроизводства говорили то же самое: какое благородное и благодарное дела, жаль, что не мое» (ТВС, 645).

И это вполне естественно: каждый из авдокатов был бы несказанно рад защищать правое дело выдающегося поэта, был бы счастлив победить, доказав его невиновность, хотел бы, чтобы именно ему были посвящены проникновенные строки самого Туманяна. Но всего этого – и вполне заслуженно и закономерно – удостоился Осип Грузенберг.

Туманян после освобождения проводит несколько дней в Петербурге, устроившись в той же самой гостинице на углу Невского проспекта и Надеждинской улицы, в которой остановились Ашхен с супругом Г.Хатисяном. И начинается нескончаемое паломничество визитеров и гостей к знаменитому поэту.

О днях, проведенных в Петербурге, Мушег Туманян пишет: «Каждый день мы бываем где-нибудь: теарт, выставка, детское литературное мероприятие, застолье, визиты и т.д. Отец породнился со всей колонией, со всеми сблизился» (Нвард Туманян, Воспоминания и беседы, стр. 97).

Туманян облюбовал какую-то подвальную таверну (Маккаева), в которой по вечерам ужинал вместе с Мушегом, Ашхен и зятем Г. Хатисяном. Поэт очень часто наведывался в букинистические магазины и покупал книги.

Позднее, уже вернувшись через Москву в родной Тифлис, поэт делится своими размышлениями о выпавших на его долю испытаниях с княгиней Мариам Туманян. Он пишет: «Я с самого начала, хорошо зная не только свою невиновность, но и – не сочтите за нескромность – свою праведность, которую проявил в смутные годы, чувствовал себя очень сильным, и как это замечательно, когда человек прав и вооружен своими добрыми делами» (10, 153).

Поэт-русофил, безгранично и искренне преданный России и русской культуре,  имеющий четко выраженную прорусскую ориентацию, удостоился чудовищно несправедливым гонениям и преследованиям со стороны русских властей, русского правительства. У него, как и у всей армянской интеллигенции и армянского народа, были все основания для недовольства царской великодержавной политикой, однако никакая сила не могла бы заставить поэта каким-либо действием или неосторожным словом повредить армяно-русским отношениям, потому что он был убежден, что органичное и естественное развитие этих отношений в конечном счете приведет к положительным результатам для армянского народа.

Конечно, столь длительные и суровые гонения и преследования, которым подвергся армянский поэт, не могли не отразиться на его здоровье, на его физическом состоянии. Для многих он был все тем же Туманяном, таким же добрым и улыбчивым, жизнерадостным, деятельным, отзывчивым и неунывающим. Он по-прежнему, нисколько не жалея себя, включился в осуществление своих национально-патриотических и общественных планов и программ, всгда являясь одновременно их инициатором и главным исполнителем. Но это было только внешнее выражение его внутреннего мира. От самых родных и близких ему людей не моглы укрыться те серьезные изменения, которые произошли с ним за это время. Нвард Туманян замечает: «Признаки разрушения здоровья отца и заметной старости появились весной 1912 года, когда он освободился и вернулся в Тифлис. Ему было сорок два года, однако выражение лица и цвет уже изменились. Не было уже той бодрости, здорового розового цвета кожи. Походка также изменилась, спина согнулась» (НТ, 100).

Продолжавшиеся несколько лет преследования поэта, тюремное заключение, продолжавшееся в общей сложности около года, серьезно помешали также творческой деятельности Туманяна. Во время обысков были изъяты и безвозвратно утеряны многочисленные бесценные рукописи, черновики и наброски.

Еще одно печальное, но показательное обстоятельство: только политические преследования, реальная угроза ссылки и каторги и товарный вагон дали возможность крупнейшему национальному поэту Армении впервые выехать за пределы Кавказа, побывать в Петербурге, увидеть Москву.

В Петербурге и Москве Туманян накупил пять ящиков книг. И Петербург, и Москва понравились поэту, однако самое большое впечатление на него произвели букинистические магазины. Он мечтал снова побывать в этих больших городах, «особенно для покупки книг» (НТ, 99).

Да, чересчур дорого обошлось Ованесу Туманяну его неуемное стремление прекратить межнациональные столкновения на родной кавказской земле, его благородная инициатива в этом трудном и опасном деле. Но так уж он был устроен: всегда руководствовался национальными интересами своего народа, на фоне которых все остальное не имело для него большой важности и значения.

Так завершилась еще одна важная и знаменательная страница биографии Ованеса Туманяна.

Примечания:

¹  См. Ованес Туманян, Соб. соч. в десяти тт., т.10, Ер., 1998, с.14-15 (на арм. яз.). Далее в ссылках на это издание том и страница будут указываться в тексте.

² См. сб. «Туманян в воспоминаниях современников», Ер., 1969, стр. 64-65 (на арм. яз.). Далее в ссылках ТВС и страница будут указываться в тексте.

³ Лео, «Из прошлого», Тифлис, 1925, стр. 225-226 (на арм. яз.).

⁴ См. Центральный государственный исторический архив РА, Следственные материалы по делу партии «Дашнакцутюн», сборник допросов в 7 тт., Новочеркасск, 1912, т. 5, стр. 3842.

⁵Архив института политических исследований, ф. 4047, оп. 1, д. 99, л. 4.

⁶ Нвард Туманян, Воспоминания и беседы, Ер., 1987, стр. 95 (на арм. яз.). Далее в ссылках НТ и страница будут указываться в тексте.

⁷См. Центральный государственный исторический архив РА, Следственные материалы по делу партии «Дашнакцутюн», сборник допросов в 7 тт., т. 1, стр. 428.

⁸ См. Л. Ахвердян, «Туманян и время», Ер., 1995, стр. 33. В воспоминаниях Ашхен Туманян эти слова отсутствуют. Судя по всему, литературовед опирается на свои устные беседы с семьей поэта.

⁹ Подробнее о подделке материалов и об исчезновении некоторых документов см. газету «Закавказская речь», Тифлис, 1912, №№ 23, 42, 44, 57, 68.

¹⁰ «Речь», Петербург, 1912, №№ 44, 61, 62, 80.

¹¹ «Оризон», 1912, №№ 49, 51.

¹² Лео, «Из прошлого», Тифлис, 1925, стр. 226.

¹³ См. Л. Ахвердян, «Туманян и время», Ер., 1995, стр. 34.