Ольга Бешенковская Перечитывая Библию   Это мы-то творцы? Безнадёжные сводники слов, Алкоголики снов и жрецы золотой эйфории... Оркестровый сентябрь торжествует превыше голов, Но латунь как латынь – к ликованию приговорили. Взбаламутить лазурь, - что ещё на крючке карасю... Утопить свою желчь – в желтизне, пораженье – в мажоре, - Вот он, сверхреализм, без ужимок салонного «сю»: Разверзается штрек и пылают зрачки, как мозоли... Это мы-то творцы? – Продолбившие шахты ночей Аритмией сердец... Каторжане, которых не ловят. Но куда убежишь от прожорливых этих печей, Если каждый листок - на осеннем ветру – Могендовид... Если каждая ветвь, распрямясь в ослепительный рост, Осеняет, как миф, и трепещет материя духа; И безумная мысль подрывает Воллопиев мост, В темноте показавшись клочком перелётного пуха... И качнётся земля, как нарядный пасхальный кулич, И над воском садов деревянные руки расправишь, И – плашмя полетишь... – Не успев обрести и постичь Триединства любви, распростёртой от кладбищ до клавиш... Это мы-то – творцы? Мастера, усмехнусь, мастера, Сторговавшись с Хароном, кататься туда – и обратно, - Где в юдоли ржаной плодородна любая дыра И сквозь пористый свет – васильки проступают, как трупные пятна... ххх Когда босые по росе Ступают кони из тумана, Коснись, библейский экстрасенс, Угрюмой язвы Вассермана, - И гной засахарится в мёд, И расцветёт на биополе Гвоздика... Примет – как поймёт Чернь, побелевшая от боли, Любую милость с высоты Как свысока, - на то и чудо... ...Лишь пару тысяч лет – и ты Мудрей, чем Понтий и Иуда: Теперь в провинции любой – Твой дом, как в тихом Назарете (Сентиментальная любовь В неисцелимом лазарете...) Узри, последний гуманист, Как наша участь безголоса, Как вразумляет ветхий лист Планету с кариесом носа... Толпа, лишённая крыла, Ползёт, одежды рвя и воя, Бить языком в колокола И в гулкий кафель – головою... ххх Ни живого огня у печи и свечи, Ни чернильной томительной влаги... И, как дева Мария, уныло пречист Светлый лик одинокой бумаги. Как ты выжило, Слово, до наших имён, Еле слышных в плебейском разврате, Где публичная Муза сосёт микрофон, Пьяный Каин рыдает о брате... Так чудовищно сбылся обещанный хам, - Как не верить насчёт остального... Ничего не добавишь к библейским стихам, Кроме тихого вздоха ночного... Полустёртого между «прощай» и «прости» Полушёпота, рвущего связки! Кроме хруста бессоницы в лобной кости Отмирающе-лунной окраски... АПОКАЛИПСИС Свистел атеист: покажите мне Бога, Признайтесь, кто близко знаком!.. А Бог отвечал: «Поумнеешь немного...», У ног раскрываясь цветком... И снег полинял, и всряхнулась природа, На кончиках ёлок – укроп... Шутил атеист от себя и народа, Что всё же - пустой телеском... И было, как в линзах, прозрачно и чисто, Сиял первомайский наив В испуганно круглых глазах атеиста, Где яблоки – белый налив... Откуда всё это – и адские громы, И проволка трещин в коре?! Себя на планете он чувствовал дома, Как в гулком футбольном дворе... Бахвальные речи, льняные девчонки, И пенсия пенсий – в конце... ...А небо – раскосо. А сумерки – чёрны. И весь – в светоносной руце... (Цикл написан в 1984 г. В Ленинграде) Ольга Бешенковская ИОСИФ И МУТ-В-ПУСТЫНЕ (По мотивам Томаса Манна) 1. МУТ-ЭМ-НЭТ: Иегосиф, солнечный мальчик мой, Плещет штора: приди, приди... Госпожа твоя станет тебе рабой – Утопись в груди! Прикоснись, как дышит ночная грудь – Виноград : через кожу – свет... Пять шагов – какой непосильный путь – К Мут-Эм-Нэт... Языком прикушенным лепечу (Для тебя мне по вкусу боль): Припади, приди, я тебя хочу! Что – любовь... Что удел стыдливых шептать слова, Мой ли, твой ли Бог... Обожгись, как пышет: жива, жива, Как пылает бок... Пусть лелеют лилии, пусть пасут Двух овечек в стране тоски – Нас красоты Библии не спасут... Искусай соски! Образ Родины, солнечный мальчик мой, Что – изгою... Ну, пусть свеча... Я сама зажгу... Ну заплачь: «Домой...» Ну, заплачь, как в маму: «Хочу домой!» Вот я, рядышком, горяча... 2. ИОСИФ: Мут-Эм-Нэт, пойми, нас на свете нет, Станет суше Кожа твоя лунная, Мут-Эм-Нэт, Квёлой груши. Стану стариком я, Мут-Эм-Нэт, Как Иаков... Мут-Эм-Нэт, деревья роняют цвет, Не оплакав. Мут-Эм-Нэт, я скромно тебе служу В блеске чина. Но в любви – рабыню ли? – госпожу Ждёт мужчина. Мут-Эм-Нэт, что нового в страсти двух? Вспомни Еву... Я назначен Богу, и я есьм Дух. Колет слева... Что-то колет слева, щемит, саднит, Чем ты ближе... Жалкий враг твой, варвар, варяг, семит, Я – унижу... Подползу к ногам, поднося сосуд, Гляну сверху... Нет, красоты Родины не спасут, Но – Любовь и Вера. 3. МУТ-ЭМ-НЭТ: Будь ты проклят... А я – я смертельно права! (Мне ли слышать, как шепчутся люди...) Мне твоя окровавленная голова – На десерт на серебряном блюде! Чем страшнее представлю, тем злее дышу И свободней – уже не завишу... Что мне ропот веков и в лакейской шу-шу – Не увижу тебя! Ненавижу! Недоставшийся мне, оставайся ничьим! (О, хотя бы такое блаженство...) И да будет прекрасен и неизлечим Мир вовеки от логики женской... 4. ИОСИФ: Чужой песок десницей смять, А не рукой раба... Когда меня таила мать, Уже взошла судьба! И плачет плоть, и платит плоть, И правят Ра и рок... Благослови меня, Господь, В любую из дорог! Ослепшим нищим по дворам, Прикованным гребцом... Мне будет сниться Авраам Торжественным лицом... Я всё готов начать с азов И в каторжном пути Могучих предков тихий зов До неба донести... ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ Активисты, курчавые дети с живыми глазами, Им потом объяснят, что они для России – евреи... А пока этот мальчик политинформацией занят, Эта девочка учит стихи, прислонясь к батарее... И пойдут в комсомол... Это будет последней ступенью Их короткой карьеры, и слава, наверное, Богу: Поумнеют, начнут понемногу учиться терпенью, Чтоб как влаги в пустыне – на всю остальную дорогу... Только посох и небо... (А что ещё страннику надо?) Страх скользнёт и исчезнет, как лёгкая птица в наклоне... И библейской печалью наполнятся ясные взгляды: Генофонд Моисея и миф о царе Соломоне... 1980 СТИХИ НА ПЕСКЕ (ИЗРАИЛЬСКИЙ ДНЕВНИК) Всем друзьям посвящается +++ И горы облаков, и кактусов отары, Двугорбый божий бомж над папертью песка... Здесь так чисты цвета... И мы ещё не стары. И птица на лету касается виска. О, родина всего! О, пафос Палестины! О, живопись пустынь - причудливей Дали ! Льдовеющая соль. Блаженные крестины в Отеческих руках... Купель. И корабли исчезли. Стёрт прогресс. Ни дыма. Ни детали терновых наших дней. Вернулся в окаём первоначальный смысл. И след Его сандалий впечатан в твердь воды и солнцем напоён... +++ Сколько в компьютере божьем оттенков зелёного - Я никогда ещё в жизни не видела столько! Здесь, в Галилее, спасенье от времени оного, словоубежище... И кислосладкая долька (не леденец химиядный - плоды трудовитые... ) Солнце гончарное, скрипнув, за кадр опускается. Овны библейские, к жертве любовно завитые, так безмятежны, что фотозатвор спотыкается... Патриархальное, ветхозаветное, горнее ширится небо - чем выше тропинка топорщится. Совестно в рифму, - изыди, как бизнес - игорная... Дай надышаться псалмами... (Примолкла, притворщица.) +++ Мой друг опять невыездной - Как много лет тому... И не заполнить обходной В пылающем дому. „Наш дом - Израиль“ - говорит. Бездомный бледный грач... Щебечет весело иврит И прячет вечный плач. Он не банкир, не спекулянт Мой старый добрый друг, Лишь любопытный эмигрант В пески - из белых вьюг. И вот сидит он, весь в долгах, В компьютере сидит... Мешает думать о богах Профуканый кредит. Мой друг ни в чём не виноват, Он - из породы птиц... И если завтра новый ад - Он первый в Аушвиц. Он входит в кнессет, глух к речам, Неловкий как верблюд. И люб Шагал его очам, И скушен прочий люд. Он отвечает невпопад, Но встать „в ружьё“ готов Мой друг - печальный депутат От партии цветов... +++ То ли ломится бешеный яркий ландшафт, то и дело меняясь, в стекло ветровое? То ли фрески Шагала до звона в ушах разрослись, и смыкаются над головою? Всё возможно под куполом этих небес, где в прищуре солдата - печаль Авраама, где пилястрами стройными лепится лес и однажды в столетье скворчит телеграмма. Как лиловы оливки, и как апельсин нестерпимо оранжев, на зависть Манджурий... Над слепящим песком - паруса парусин и араб в неизменном своём абажуре... Все мы родом из этих горчичных земель, что являют прообраз и ада, и рая, где, как в детстве бронхитном, палитровый хмель и восторг сотворенья... И сбылся Израиль! Я намокшую прядь поправляю крылом и не ведаю, сколько веков отмахала... И венчает картину, мелькнув за стеклом, смуглый ангел пустыни, патрульный ЦАХАЛа... +++ На зубах скрипел песок, шла осада. Не висок, а дух высок твой, Масада. Пусть им имя легион, хватит - Рима. Желт песок. И желт огонь. Всё - горимо. Жажду взглядом утолив в Божье небо, знали - больше ни олив и ни хлеба. Ни надежды на побег, ни подмоги. Первый подвиг. Первый век синагоги. Обнимите жён, мужи, - время тризне! Пусть им наши куражи, а не жизни! Лучше гибель, чем клеймо, что - отрепье... ...Поналипло к нам дерьмо раболепья. Не грозит нам дефицит прохиндеев... Но - великий суицид иудеев! Занесло песком года - да не стёрто... Даль как желтая звезда распростёрта. Не для МИДа, не для вида - фасада: Золотая пирамида. Масада. Приходите погордиться, старея, не забывшие традиций, евреи... +++ Дождик. Муторно. Жди гостинца от безумного палестинца... Неужели же всё заране: брань соседей и поле брани?.. Бог - он каждому понемногу: флягу влаги и хлеб в дорогу. Иудею и христьянину. (Износилось бельё в рванину.) И араба арба палима белым солнцем Ерусалима. Что же ты натворил нам, Боже! Что ни век - то одно и то же: кровь и пепел, руины мести... Люди жить не умеют вместе. ...Я вернусь в свои палестины, ребятне раздам апельсины. А родня мне - борща половник: мол, хлебай, отощал, паломник... Шагом-шепотом выйду в город, приподняв - от прохожих - ворот. Тихо-тихо. После террора отдыхает крейсер „Аврора“. А в парадных того построя пьёт народ, разойдясь по трое, пьёт и плачет : „Помилуй, Боже... (И жидовскую морду - тоже...)“ Потому-то и ждать Мессию не куда-нибудь, а в Россию - где бродяга в лохмотьях ищет Книгу Бога на пепелище. Скрипка ль плачет? Скрипит телега? Острый свет над пустыней снега.... +++ ...Земную жизнь пройдя до половины, верней, почти до самого конца, я знаю : в птичьих шапочках раввины не заслонили Божьего лица. Тому, кто нам наказывал: не целься, не обмани, будь страждущему - брат, милей и ближе ряженых процессий поэт, стихи слагающий в шабат... Космополит, что пьёт арабский кофе, смакуя горечь, сжав до синевы осколок моря... Этот на Голгофе Не отшатнет от плахи - головы... Да, не любил катания на танках, чурался пейс, - зато наверняка арабских цифр в швейцарских мутных банках не прикрывала алчная рука... И если все мы, Господи, повинны,- прости тобой придуманный народ... Земную жизнь пройдя до половины, я слышу скрежет Дантовых ворот... +++ Лена, Володя, Наташа и Миша. Над головой - сионисткая крыша. А на столе - православная водка. (Задраны вверх и кадык, и бородка.) Из пенопласта двойник Арафата, он исподлобья следит воровато... Что тебе, чучело? Будешь из банки? Мы никуда не въезжали на танке. Мы согревали пол-жизни в котельной и Могендовид, и крестик нательный. Новый Завет вслед за Ветхим Заветом полнили душу терпения светом... Спали с лодыжек галерные гири. Не потеряться бы в яростном мире! Юра, и Вася, и Боря, и Лена - все мы Петра и арапа колена... И отовсюду спешат катастрофы в наши до слёз петербургские строфы. В мире безумном воинственном этом нет закутка бесприютным поэтам. Всюду бездомна ты, братия наша - Витя, Серёжа, Олежка и Саша. Хоть и пришли заповедные сроки и из юродивых вышли в пророки... Песах ли, Остерн - рванём без закуски... Это по-божески. Это - по-русски. +++ Храни друзей моих, Господь, и в Петербурге, и в Нью-Йорке, и во дворце, и во каморке крепи их дух, щади их плоть. Нам не дано предугадать, где нам даровано свиданье, на Рейне или Иордане окатит светом благодать. Я скрытной верою живу, что вдруг расступится кромешность, как тайна жизни, как промежность и - в звонкий обморок, в Неву! Не оттолкнёт счастливых слёз, сомкнёт утешные объятья... И встретят в белом сёстры, братья... И впереди - Иисус Христос. Да, мы и грешны, и слабы, а всё ж друзей не предавали. Достойны райских кущ едва ли, но - взблеска ангельской трубы. Хотя б за то, что бедовали и были всюду, где бывали, лишь бедуинами судьбы... 18-25 февраля 2001. Штутгарт.