 |
|
|
Ян Торчинский Переполох
|
|
Ну, ничего не предвещало беду, ничего абсолютно. Так жил он, Серафим Михайлович Найдич, - позавидовать можно. Семья хорошая, даже отличная. Жена Римма - заботливая и нежная, товарищ боевой, испытанный, подруга дней его суровых и не суровых тоже. Дочка - на заглядение, в третьем классе на отлично учится, в школьном хоре поет. Жаль, что сейчас ее видишь редко: дедушка с бабушкой к себе забрали в дачную местноть, пусть свежим воздухом дышит, а не гарью городской, отравой химической. Тоже верно: сад-огород у них, свои фрукты-овощи без всяких пестицидов. А соскучишься, так сядешь в электричку, и через сорок минут: "Здравствуй, доченька!" Квартиру Найдичи получили в хорошем районе и в старом доме - это вам не малометражка современная, где боком ходить приходится, а уж звукоизоляция, что и говорить… Спросил как-то свояка своего (тот как раз в такой малометражке живет): ""Ты как, соседей через стенку слышишь?" и услышал в ответ: "Эх, милый… Я их вижу!" А у Серафима в доме стенки в полтора-два кирпича, криком кричи, музыку на полную мощность заполночь врубай, никто не услышит. А то, что он в своей проектной шараге не пошел дальше старшего инженера - так не всем же руководящими быть, кто-то у кульмана стоять должен, чертежи выпекать… А так все в масть. Нет, сглазили его, не иначе, и вот, пожалуйста, будто подножка предательская, кирпич на голову, удар ниже пояса, еще как ниже, ниже некуда. Конечно, несчастья у всех случаются, никто не застрахован. Однако несчастье несчастью рознь, но у других они какие-то стандартные: ну, сын - хулиган и двоечник, ну, жена-стерва, ну, с работы выгнали или заболел, в крайнем случае… При этом и пожаловаться не грех, тебя поймут и посочувствуют, и успокоят: "Плюнь, брат, с кем не бывает, перемелется - мука будет…" А вот Серафима так хлопнуло, что ни с кем ничего подобного не было и не будет. Потому что невозможно. И он теперь каждое утро просыпается с одной мыслью: "Приснится же такое!" А потом понимает - нет, не приснилось, все наяву. Говорят, утро вечера мудренее. А у него, наоборот, самое тяжелое время - утро, когда лишний раз убеждаешься: еще одим день мучений физических и моральных нужно пережить. А сколько таких дней впереди - хоть в петлю полезай! А все началось с того, что Серафим Михайлович внезапно обнаружил странные изменения в своем организме. Собственно говоря, не так уж и внезапно. Несколько дней ныло в районе лобка и в пах отдавало. Но он внимания не обращал, подумаешь, большое дело, застудил на сквозняке или мышцу потянул… Может, если б раньше спохватился, вышло бы по-другому, но вряд ли, против природы не попрешь. И вообще, если бы я был таким умным "до", как моя теща "после", ходить бы мне в академиках. Но прошляпил, прошляпил, чего уж тут! А той памятной ночью вдруг полоснуло, как бритвой, по низу живот. Вскочил, еще не проснувшись, и чуть не упал от боли. Рукой тронул, а там что-то мокрое липкое. На полусогнутых, почти теряя сознание от ужаса, добрался до ванной и начал себя рассматривать. Так и есть: кровь, а из складки вроде бы лопнувшей кожи торчит какое-то малиновое полушарие с дырочкой посредине, будто глаз со зрачком в центре и, кажется, на Серафима уставился, только что не подмигивает. Полюбовался он несколько минут на это чудо, не зная, что и думать. За руку себя щипал, чтобы проснуться - ничего не помогало. Да и какое там щипание, если то самое место так саднило, что не приведи Господи. Ну, кое-как кровь смыл, прижег перекисью водорода, принял две таблетки пенталгина, хотел водки хлебнуть, да не решился и побрел в спальню. Почти не спал - какой уж там сон! - и только под утро то ли забылся, то ли сознание потерял. Потом Римма, застилая постель, увидела кровь на простыне, на мгновение зарумянилась от ностальгических воспоминаний многолетней давности да сразу же всполошилась: - Сима, что случилось? Откуда кровь? У тебя не гемморой ли часом открылся? - Гемморой, гемморой, ничего особенного, не волнуйся, - ответил ей муж, понимая, что несет чушь. Но сказать правду сил не нашлось, да и чего спешить: может, еще рассосется или обратно втянется, чего ни бывает… Однако нет, не рассосалось, а наоборот, за полусферой, быстро обросшей белесоватой пленкой, появилась цилиндрическая ножка и росла она с пугающей скоростью. Вскоре Серафим Михайлович догадался, что с ним происходит. Кинулся он в медицинскую библиотеку, пересмотрел кучу книг и журналов и, не найдя ничего подходящего, решил: нужно идти к врачу, пусть разберется, недаром же его шесть лет в институте учили… Скаано - сделано. И назавтра отправился Серафим в свою районную поликлинику. А там очередь в регистратуре, человек тридцать стоят, с ноги на ногу переминаются. Но в данном случае она даже лучше: было времени подумать, к какому врачу обратиться. Время-то было, а ясности, наоборот, не было никакой. И вот смотрит на него из окошечка симпатичная девица с мокрым перманентом на голове: - Вас куда записать? - Э-э-э, к хирургу, пожалуйста. - Хирург в отпуске. - Ну, тогда к урологу. - Наш уролог призван военкоматом. Вернется месяца через полтора, не раньше. - Тогда э-э-э… - и задумался. Симпатичная девица начала закипать: - Вы что, не знаете, какой вам врач нужен? Людей задерживаете и меня от работы отвлекаете. А мне здесь целый день сидеть, не то, что вам - записался и ушел. Очередь дружно откликнулась верноподданническим ропотом. - Тут стоишь, стоишь, а он… - Сам не знает, чего у него болит… - Делать им нечего, вот и ходят в поликлинику… - И вообще, не мешайте работать товарищу регистратору! Пристыженный Серафим боком отошел от окошка и остановился, чтобы перевести дыхание. Здесь какая-то сердобольная старушка ухватила его за пуговицу. - Слышь, милок, иди-ка ты в неотложку. Там люди душевные, с большим пониманием. И помогут, и бюллетень выпишут, ты не сомневайся. "Все ясно, - подумал он с горечью, - меня уже начали принимать за алкаша, который хочет оправдать прогул. Дожил, называется…" Однако решил, что совет не так уж плох. В кабинете неотложной помощи сидела женщина лет сорока пяти с комплекцией и глазами пересушенной тарани. - Ну, что там у вас? - буркнула она, не глядя на посетителя. - Раздевайтесь и побыстрее. Серафим покорно разделся и застыл, ожидая своего часа. Наконец, врачиха оторвалась от своих бумаг и взглянула на него. В ее тусклых глазах вспыхнуло бешенства. - Что это значит? - заорала она. - Что вы собираетесь делать? Ее рот в небрежно наляпанной помаде кровавого цвета ощерился, открывая клыкастые зубы, тоже окрашенные помадой. "Просто вурдалак после обеда, " - подумал Серафим. А она не унималась: - Сколько лет здесь работаю, а такого безобразия ни разу не видела! - Ах, безобразия? - вскипел не понявший ее Серафим. - А вообще вы что-нибудь в жизни видели, кроме как в анатомке или на картинках? - и не слушая больше воплей осатаневшей мегеры, натянул штаны и хлопнул на прощанье дверью. А дальше что делать? Подумаешь, большой подвиг, нахамил пожилой женщине, она, наверное, сейчас валерьянку пьет. Куда пойти, куда податься? Кого любить, кому отдаться? - пришли ему на память слова стихотворения, которое он слышал еще во втором классе от второгодника и переростка Леньки Покровского. "А подамся-ка я в кожно-венерический диспансер, " - неожиданно для себя решил Серафим. До нужного места пришлось добираться больше часа: диспансер прилепился на самом краю бесконечного Заречного района, в котором он жил. В этом лечебном заведении очереди не было. Наверное, граждане обоего пола старались обходить сие злачное место десятой дорогой. При регистрации, однако, потребовался паспорт, который Серафим Михайлович по неопытности не захватил. - Без паспорта нельзя, - объяснили ему. - Мы учреждение санитарно-диспансерного типа, гражданин, как вы говорите, Найдич. У нас строгий учет больных венерическими болезнями во избежание распространения остро инфекционных заболеваний. - А как же "кабинеты доверия"? - попробовал торговаться он. - Есть и такие, но это в другой части города, кажется, на улице Маяковского. - А вот в газете писали… - Ну, и обращайтесь в газету. Будет вам полное доверие. Серафим понял бесполезность лобовой атаки и взмолился, что добрался сюда на такси, трешку отстегнул при его-то зарплате инженерной, а завтра он прийти вообще не сможет, кто его с работы отпустит два дня подряд, и вообще такая красивая и добрая девушка не может не посочувствовать ему… Он же больной человек все-таки. Наконец, над ним сжалились. К тому же у Найдича оказалось служебное удостоверение с фотографией и квитанция из прачечной, где были указаны адрес и телефон. Взяв слово, что, придя домой, он сразу же позвонит и продиктует номер и серию паспорта, Серафима направили в кабинет номер восемь. - А врач мужчина? - поинтересовался он, помня свой неудачный визит в неотложку. - Мужчина, мужчина. Если б вы, мужики, раньше такими застенчивыми были, меньше бы вам пришлось по диспансерам ходить. А то, где не надо, так вы штаны снимаете без всяких, только у врачей на вас стыд нападает. Наконец, его принял врач, у которого был вид человека, насмотревшегося за свою жизнь на одну и ту же гадость и давно потерявшего надежду увидеть что-нибудь путное. Начался нудный распрос и заполнение бесконечной анкеты: - Фамилия, имя, отчество… - Где и когда родился… - Пол… - Адрес, домашний телефон… - Где и кем работаете… - Семейное положение… - Когда имели в последний раз половые сношения… - Слушайте, - не выдержал Серафим Михайлович, - я - не мальчик и такие события в календаре красным цветом давно не отмечаю. - Ну, хоть приблизительно. Я не из любопытства спрашиваю. Так когда? Ага, ясно. А с кем? - Как, с кем? С женой, конечно. - С женой? - удивился венеролог. - Хотя бывает. Если не повезет, конечно… Ну, хорошо. На что жалуетесь? Есть рези, сыпь, пятна? Гнойные выделения? - Выделение есть, но вроде не гнойное. - И много? - Хватает, - огрызнулся Серафим. - Уже сантиметра на два выделилось. - Ладно, раздевайтесь. Я вас осмотрю. - Серафим вновь вспомнил свой конфуз в неотложке и робко уточнил: - Э-э-э… Как раздеваться? До пояса или, наоборот, после? - Ясно, после. Вы не к окулисту пришли. Через минуту врач поднял изумленные глаза. - А это что? - изумленно произнес он. - Это и есть мое выделение. Хотел бы я знать, что это такое. За этим и пришел. Венеролог начал прикасаться к Серафиму с такой опаской, будто боялся, что его сейчас хватит удар тока или ужалит ядовитая змея. - Черт знает что… Я этих штук видел больше, чем вы воробьев. Но такое… И в литературе ничего подобного не встречал. На грыжу не похоже. Думаю, у вас, наряду с Первым, растет Второй!.. - Это я и сам вижу. А вы скажите, что мне делать? Живу, как на вулкане… Свет не мил… - И напрасно. Нельзя так распускаться. Оно как - болит? - Раньше болело. А сейчас только ноет. - Все правильно. Когда зубы мудрости режутся, та же клиника: вначале болит, а потом ничего… Проходит… Потерпите немножко. - Вы полагаете, что у меня растет … э-э-э… этот самый мудрости? - Ничего я не полагаю. И вообще, вы не мой больной. Я лечу от гонореи, сифилиса и тому подобного. Если у вас ничего такого нет, вы для меня здоровый человек, будь у вас хоть трижды инфаркт или перелом позвоночника. Ясно? И до свидания, меня пациенты ждут. - Куда же мне обратиться? - Не знаю. А впрочем, попробуйте в мединститут, к доценту Шапиро. Я вам направление выпишу. На третьем этаже медицинского института Серафим с трудом отыскал дверь, на которой висела табличка с надписью: К А Ф Е Д Р А диагностики, лечения и профилактики неустановленных заболеваний. Заведующий Ш А П И Р О Роман Исаакович, доцент, кандидат медицинских наук Заведующий кафедрой доцент Шапиро оказался невысоким плотным человеком с коротко стриженными, явно крашенными в черный цвет волосами и густым протодьяконским басом. - Заходите, заходите, дорогой! Вы Найдич? Мне звонили из диспансера. Ха-ха-ха! - загрохотал он, и стекла окон жалобно задребежали. - Ну, давайте поговорим, а потом все остальное. Вначале разговор был повторением того, что было у венеролога, но потом Шапиро начал задавать вопросы другого рода: - Чем страдали в детстве… - Инфекционные заболевания… - Эпилепсией страдали… - Астмой… - Психические расстройства наблюдались… - Генетические отклонения наблюдались… - Прививки против бешенства делали… - Чем болели родственники… - Дедушка по материнской линии утонул в детстве, а бабка по отцу страдала наследственным бесплодием, - не выдержал Серафим. Доцент строчил за ним со скоростью стенографистки. - Ладно, раздевайтесь. После осмотра Шапиро надолго задумался. - Что у меня, профессор? - спросил Найдич, льстиво повышая собеседника в научном звании. - Вы читали, как моя кафедра называется? Так чего вы от меня хотите? Я ученый, а не знахарь, не гадалка! Так что будем наблюдать, думать, анализировать… Рабочие же версии такие… Первое: это мутация, сами знаете, что мы едим, пьем, чем дышим. А вдобавок, радиация, озонные дыры, стероиды, хронический авитаминоз, да мало ли… Второе: в теле каждого человека скрыты сотни нереализовавшихся эмбрионов, то-есть ваших родных братьев близнецов. Может быть, один из них начал развиваться именно таким образом. Известное дело: дурное дерево в сук растет. Значит, скажите спасибо, что у вас вторая голова не выросла. И, наконец, третье: на вас положили глаз какие-то инопланетяне с целью контактов. И это - совсем не то, что вы думаете, а передающая или принимающая антенна. Хорошо бы пригласить консультанта из Политехнического института. - А может, вообще демонтировать эту антенну к такой-то матери? - Это как? - А так, очень просто, по-инженерному или хирургически. - Вы с ума сошли! Это вам что - гнилой зуб? Вырвали и в тазик? Вы знаете, к чему это приведет? Нет? Вот и я не знаю. Если хотите знать, мы больше умеем, чем знаем. Ха-ха-ха! - А умеете, так сделайте что-нибудь. - Эх, голубчик! Ведь "больше" не значит "много". Это значит, что мы знаем еще меньше, чем умеем. Понятно? - Понятно, понятно. Ученые, называется, доценты, профессора, члены-корреспонденты… Званий нахватали… Железного Феликса с Лаврентием Павловичем на вас нет! - Слушайте, - рассердился Шапиро, - почему вам больше всех надо? Почему все такие мнительные и суетливые? Вам что - плохо? Ну, есть - и есть, растет - и растет. Ведь не болит, не чешет, кушать не просит. Вы же не еврей, и второе обрезание вам не грозит! Ну, и живите себе, как человек с шестым пальцем. Сталин, например, жил - и совсем не плохо жил! - С лишним пальцем да еще в ботинке и я бы жил, - робко перебил его струхнувший Серафим. - А хоть бы и не с пальцем, так что? Человеку, может, счастье привалило, как никому, а он… Да о вас скоро будут стихи писать. Помните, у Юнны Мориц, - термоядерным голосом демонстрировал Шапиро эрудицию доцента и кандидата наук: "…прорезалось крыло, Торчит молочное из мякоти. О, господи, не надо плакати. С крылом не так уж тяжело…" Да в Америке вы бы человеком года сделались, миллионером. А у нас… Да что говорить! Треплются повсюду: перестройка, перестройка… А на поверку, сплошная херня, извините меня за неуместный в данном случае каламбур. - А может, этот Второй … э-э-э … злокачественный? - Нет, не думаю. Хотя, конечно, проверить надо. Вот вам направление на биопсию и прочее. Недельки через три-четыре приходите. Узнаем результаты, тогда и продолжим. - А на энцефалограмму зачем? Где имение, а где наводнение… - Ошибаетесь! В организме человека все взаимосвязано. Системный подход, знаете ли, необходим. Вдруг это у вас из-за неправильной деятельности центральной нервной системы. Согласно учению академика Павлова… Ха-ха-ха! Ну, будьте здоровы! Серафим Михайлович брел из медицинского института и думал: "А что, если и впрямь в Америку рвануть? Стану известным человеком, портреты в пикантных позах в каком-нибудь "Плейбое", репортеры будут донимать, не являюсь ли я жертвой государственного преследования и произвола КГБ, продюссеры кино- и телевидения миллионные контракты начнут предлагать… И, ясное дело, вилла на берегу океана, "Мерседес" или какой-нибудь там "Линкольн", уж что угодно, яхта, приглашение на завтрак в Белый дом… И десятки писем от голливудских звезд и победительниц конкурсов красоты: "Май дарлинг, Ай дрим то мейк лав виз ю!" Чем плохо? Так ведь мне и здесь хорошо! Кажется, прав этот гусь: нет пока никаких проблем, а появятся - будем решать их по мере возникновения. И нечего дергаться." Действительно, проблемы вскоре начали появляться. Например, Второй, быстро догнав в размерах старшего собрата, начал властно предъявлять права. А Первый и не думал чем-нибудь поступиться. Но когда Римма увидела, что в нее нацелено нечто вроде американского двуствольного ружья "Винчестер", она истерически взвизгнула и с тех пор начала стелить мужу на диване. Вот тебе нежная и чуткая… Неужели столько лет заблуждался? Столь грубое нарушение привычного уклада жизни жестоко травмировало из без того измордованного Серафима. По ночам его начали мучить кошмары и эротические сновидения. А однажды приснилось, что он превратился в человека-осьминога, и впереди его тела грозно шевелятся восемь, а может, больше, ног-отростков, но его почему-то называют не головоногим, как положено называть спрута, а членистоногим, и это было обидно до слез. На работе же возникли трудности с посещением общественных туалетов. Чтобы вписаться в писсуар, нужно было собрать Первого и Второго воедино, а как? Это наверняка увидели бы другие посетители, и что делать тогда? Поэтому приходилось пользоваться закрытыми кабинками, дрожа от страха, чтобы кто-нибудь не ворвался. Крючков и задвижек на дверях давно не было: их с мясом вырвали сотрудники, вселившиеся в новые квартиры и устранявшие строительные недоделки за счет института. К тому же этих кабинок было раз-два и обчелся. Значит, вечная очередь. И многие заметили, что Найдич в этой очереди стоит чаще других. Даже сочувствовть начали: - Что с тобой, Серафим Михайлович? Может, хроническое расстройство желудка? - Ага, хроническое, очень даже хроническое. Вот именно, - уныло бубнил он. А Гришка Либис, хохмач и бузотер местного значения, гвалт поднял: - Ты бы, Сим-Сим, к врачу сходил! Может, у тебя дизентерия или холера. Заразишь пол-института на фиг - кто будет план выполнять в свете исторических решений?.. Хотел ответить ему, как следует, да передумал: в конце концов, Гришка не виноват, что дураком родился, вот и шутки у него дурацкие, все правильно. Ко всему, из-за свалившихся на него огорчений, Найдич начал грубо ошибаться в работе. Начальство ругало его и грозило разными санкциями. А как же: лихая беда не приходит одна… * * * Однако жизнь устроена так, что нет худа без добра, а каждая медаль имеет две стороны. И Серафим начал ловить на себе заинтересованные взгляды сотрудниц. Раньше ничего подобного и в помине не было. Да он и не претендовал, понимая, что со своей неказистой внешностью и неумением свободно трепаться на пустопорожние темы, он, старший инженер задрипанного отдела нестандартного оборудования, претендовать на многое не может. И не особенно требовалось, поскольку Римма заменяла ему всех женщин на свете. А вот теперь, когда у него с женой полный кавардак, он явно почувствовал, что отношение к нему со стороны представительниц прекрасного пола изменилось. Возможно, информация какая-то просочилась, а может, они бабьим загадочным инстинктом просекли, что он теперь человек незаурядный. Ну, пока Серафиму Михайловичу строили глазки разные сыроешки из машбюро, оно еще так-сяк, может, показалось или принимается желаемое за действительное. Но вот к нему направила шаги сама неотразимая Вероника Ногишина, ведущий экономист из планового отдела. Вероника была легендой института. Плановый отдел, в котором она числилась, по праву считался гаремом руководящего состава института, за исключением, естественно, главного бухгалтера Эльвиры Афанасьевны Бройды, которая открыто жаловалась на дискриминацию и требовала принять в плановый отдел молодых экономистов, угрожая забастовкой, голодовкой, невыплатой зарплаты, премиальных и командировочных. Сколько раз хотел директор выгнать старую хипешницу - ан, нет, руки коротки! Она - участница войны, награды имеет, к тому же была еще дочерью полка, а в каких родственных отношениях она с этим полком состояла, со всем или выборочно, и за какие такие заслуги получила медаль с тем же названием - кто теперь узнает… Вот и терпели ее со скрежетом зубовным. И стервозная Элъвира, чувствуя полную безнаказность, трепалась вовсю, выдавая, так сказать, военную тайну. Впрочем, об этой тайне в институте и за его пределами только ленивый не знал. А еще знали, что среди всех прелестниц планового отела Вероника выделялась, как великий Пеле на фоне дворовой футбольной команды. Но вот однажды, придя на работу, сотрудники обнаружили на стенах лифта, туалетов и курилок, а также в других местах следующую надпись: НОГИ - ШИНА, НОГИ ШИРЕ ! Здесь же были намалеваны упомянутые ноги в рекомендованной позе и всем хорошо известные директорские усы. Разгорелся скандал. Дело дошло до райкома, да там и кончилось: не терять же хорошего директора из-за каких-то пустяков: подумаешь, большое дело!.. Кроме того, из руководящих партийных и советских органов периодически в институт приходили заявки на двух-трех экономисточек, пусть помогут документацию в срок приготовить, нет, нет, членов партии необязательно, комсомолки тоже годятся, даже лучше: работы много, до поздней ночи вкалывать придется, здесь, знаете ли, молодые и выносливые люди нужны! Все же директор осторожности ради Ногишину от себя временно отстранил, но все равно она осталась первой фавориткой и стукачкой, да еще успешно овладела специальностью сводни. Поэтому от ее расположения или нерасположения в институте зависело многое. Кроме того, прекрасную Веронику с двумя курсами ветеринарного техникума за спиной назначили ведущим экономистом, и, против всех правил, она получила от института двухкомнатную квартиру улучшеной планировки. А некоторые говорят, что у нас не ценят талантливых людей. Еще как ценят! Правда, ходили слухи, что, когда прибывают проверяющие комиссии, в ее двух комнатах, кухне, даже в туалете и ванной творится такое - любому "Декамерону" закрыться, причем Вероника выступает там в роли играющего тренера! И вот неотразимая Вероника направила шаги к старшеку инженеру Найдичу. - Что с вами творится, Серафим? - спросила она, излугая волны материнского участия. - Заболели? Нет - тогда что? Я не могу помочь? Знаете, одна голова хорошо, а две лучше. В последнее время Серафим основательно разочаровался в этой пословице, но не вступать же в споры. Поэтому он забормотал какую-то куртуазную чепуху, что, мол, если голова - то да, конечно… - По-моему, вам необходимо встряхнуться., на людей посмотреть, себя показать, - продолжала она. - Вот что. В субботу мой день рождения. Будут самые близкие друзья, только мужчины. Приходите, не пожалеете. К семи часам, хорошо? Вот мой адрес. … В субботу, видя, как тщательно Серафим вывязывает голстук, Римма спросила: - Ты куда собрался? - На встречу с однокурсниками. - И однокурсницами? - съязвила она. Серафим буркнул что-то под нос. После демаршей жены он считал себя вправе не давать ей отчет. И ровно в семь часов Серафим в последний раз сверил номер квартиры, записанный Вероникой и прибитый к двери, набрал полную грудь воздуха, словно перед прыжком в воду, и дрожащим пальцем нажал кнопку звонка. - Серафим, дорогой, - сладко пропела блистательная Ногишина, сразу открывшая ему. - Какой молодец, что пришли вовремя. Терпеть не могу, если ждать приходится. И вообще, моя профессия требует точность. - Неужели я первый? А где же остальные? - Ах, наши ужасные люди! Они готовы опоздать даже на собственные похороны. Ну, Бог с ними! Мы их накажем, сами начнем. Усадив гостя за стол, именинница налила в объемистые хрустальные рюмки золотистую жидкость из узкогорлого графина. - Что ж, Вероника Сергеевна… Поздравляю вас сердечно. Оставайтесь такой же умницей и красавицей еще сто лет. И дай вам Бог! - Даст, - серьезно сказала Вероника. - Обязательно даст. И мне, и вам. Особенно, если я его попрошу. Ну, выпили. Советую одним глотком. Серафим последовал ее совету, и ему показалось, что он проглотил порцию горящего напалма. У него запылали сожженные гортань, пищевод и желудок. Резкий запах ацетона перехватил дыхание. - Что это? - с трудом прохрипел он. - Это? Балдобой. Эссенция такая. Используется при варке безалкогольных напитков, кажется, десять капель на ведро пойла. А вообще, очень полезная штука. Печет, да? Ах, бедненький! Ну, ничего, сейчас пройдет. И действительно, прошло. Прекратилось жжение, куда-то пропал сапах ацетона. А вместе с этим исчезло напряжение, которое мучило Серафима последнее время. Тело сделалось невесомым. Душу охватило забытое блаженство, и она начала растворяться в нирване. - За что вторую выпьем? - донесся до него, словно из космоса, голос Вероники. - Давайте на брудершафт. Снова выпили, и на этот раз балдобой прошел без осложнений. - Теперь нужно поцеловаться. Не бойтесь, моя помада не пачкается, а духами я не пользуюсь. Ваша жена ничего не заметит. И она целомудренно ткнулась ему в лицо сжатым по-пионерски ртом. Но вдруг он почувствовал, как кончик ее языка, влажный и горячий, затрепетал на его губах. Всего мгновение, но и этого хватило. Незнакомое, неведомое доселе ощущение оглушило Серафима почище балдобоя. Нервы напряглись и сладостно затрепетали. Кровь горячей волной залила все тело от макушки до пяток и принялась пульсировать в сотне точек одновременно. Он смутно сознавал, что нужно что-то сделать или хотя бы сказать, но ничего не получилось, кроме глупого вопроса: - А когда же придут остальные гости? - А никогда. Заблудились, наверное. А может, я даты перепутала. Ты даже не представляешь, какой я бываю рассеянной, - мурлыкала Вероника. Потом они пили за дружбу, за счастье, за здоровье присутствующих и отсутствующих, еще за что-то. И Серафим так и не понял, как они очутились в соседней комнате, на широкой, низкой тахте, покрытой каким-то синтетическим мехом. И он не переставал удивляться, как сумела эта женщина превратить самое простое и естественное человеческое деяние в ослепительный и разнообразный, почти цирковой аттракцион… Серафим Михайлович добрался до дома в третьем часу ночи в полуневменяемом состоянии. Порядком напуганная столь долгим его отсутствием Римма молча завела мужа в спальню, помогла ему раздеться и бережно опустила на супружеское ложе, такое надежное, но такое, как оказалось, незатейливое и пресное. Едва приняв горизонтальное положение, Найдич мгновенно вырубился. А Римма тщательно исследовала его одежду и носовой платок. Но сколько она не приглядывалась и не принюхивалась, ничего подозрительного не обнаружила. Она облегченно вздохнула, юркнула под одеяло и прижалась к мужу. Но он этого даже не почувствовал, потому что спал мертвым сном наломавшегося на тяжелой работе человека, да еще тяпнувшего с устатку хорошую дозу спиртного. …Через неделю Серафима Михайловича вызвали в отдел кадров и дали расписаться под приказом: "Учитывая повышение технической и деловой квалификации, творческую активность, а также участие в общественной жизни коллектива, назначить тов. Найдича С.М. руководителем группы изучения и внедрения передового опыта при техническом отделе, с окладом…" Его поздравляли, желали успеха, и только все тот же ехидный Гришка Либис подпустил шпильку: - Везет людям: такие бабки за то, чего в природе нет и никогда не будет, да еще в отделе тех… Да кто на него теперь вообще внимание станет обращатъ! А еще месяц спустя Серафим вспомнил, что нужно показаться доценту Шапиро. Он записал в журнале, что идет в таинственный ВНИИНТиЭИ (кто в техническом отделе станет его проверять!) и отправился в медицинский институт. - Серафим, голубчик! Сколько лет, сколько зим! Ха-ха-ха! - обрушились на него орудийные раскаты шапировского баса. - Я вам свою последнюю брошюру подарю. В ней доказывается, что люди, подверженные поздним мутациям, обладают большими потенциальными возможностями и могут добиться больших успехов. Вы согласны? - Да… Я, кажется, начинаю… - Ага, а ты, дурочка, боялась! Не обижайтесь, это такой анекдот. Ха-ха-ха! - вновь загрохотал доцент, и трехрожковая люстра под потолком начала раскачиваться, как маятник. - Ну, ладно. Жалоб нет? Тогда приступайте к стриптизу, и займемся делом. Около часа Шапиро осматривал, выстукивал и ощупывал Серафима, измерял кровяное давление, бил молоточком по коленям и запястьям, врезал ребром ладони по почкам, острой палочкой больно чиркал по ребрам… А потом с довольным видом развалился в кресле. - Ну, что ж, Серафим Михайлович, вы совершенно здоровы. И анализы отличные. А еще могу вас поздравить: скоро у вас появится Третий. Серафим равнодушно пожал плечами: Треий так Третий, одним больше, одним меньше, какая разница… Выйдя из кабинета неустановленных заболеваний, Найдич решил сегодня уже не возращаться в институт, чего их баловать… Он пошел в городской парк, выпил кружку пива, сел на скамейку в тени старой липы и закурил сигарету. Блаженно щурясь, Серафим думал: как все же он был прав, что не поторопился и не подался в Америку. Неизвестно, что бы там получилось, в мире жесткой конкуренции, где человек человеку волк. А здесь у него свой Клондайк открылся. На работе он явно вгору пошел. Зарплата неплохая, работа не пыльная. Вчера на совещании его главный инженер хвалил. Раньше-то Найдича вспоминали, только чтобы в колхоз на картошку послать. А недавно ему секретарь партбюро сказал: - По-моему, товарищ Найдич, тебе пора заявление подавать. Я тебе охотно рекомендацию напишу. Уверен, из тебя получится достойный член партии! "Даже два!" - чуть не выпалил Серафим, но спохватился, поблагодарил за доверие и пообещал, что теперь будет работать за двоих. И в семье у него полный порядок. А когда тыл надежный, то и воевать легче. Даже в интимных делах все более-менее наладилось. Кое-чему он Римму подучил, пригодилась ногишинская школа. Жена сначала от удивления только уши прижимала, а потом - ничего, втянулась, заинтересовалась даже. Но, есле честно, далеко Римке при всех ее успехах до Вероники! Тут уж ничего не поделаешь: чем фортуна наделила, то и есть. А Вероника - это да! Суперженщина, высший класс, люкс-торпедо! Как она недавно сказала: - Надо, Симочка, и твой день рождения отметить. А иначе - какое же это равноправие… Дату твоего рождения я сама назначу, а место встречи изменить нельзя. Чем не жизнь! А если еще и Третий появится, то меньше, чем на должность начальника отдела, он не согласится. Потому что правы бессмертные классики марксизма-ленинизма: Количество должно перейти в качество. И никуда не денется - перейдет!
|
 |