Эмилия Обухова

«По небу полуночи ангел летел...»

 
   

...Как мне с этой воздушной могилой

Без руля и крыла совладать.

И за Лермонтова Михаила

Я отдам тебе строгий отчет,

Как сутулого учит могила

И воздушная яма влечет.

 

(Осип Мандельштам)

 

   Писать о Лермонтове трудно. За более чем полтора столетия, прошедшие после его гибели, никто так и не понял, кем был этот странный юноша. Пробыв в нашем мире неполных 27 лет, он быстро достиг вершин в разных областях знания и на военном  поприще. Гениальный поэт, мыслитель, художник, он уже в двадцать лет знал о себе больше, чем  другие могли предполагать, хотя знакомые и критики часто восхищались им и уже начиналась его известность. Именно в двадцать лет он заговорил о своем особом предназначении, повторял это в письмах, в стихах и в романе. Как-то так случилось, что его не услышали и позже не постарались уберечь, да и сам он, как известно, себя не щадил, будто искал смерти. Почему-то Лермонтов приобрел множество врагов, хотя мог бы этого легко избежать, ведь был он тонким психологом и людей знал хорошо. Едва повзрослев, он уже не искал равных или близких. Юношеский максимализм и умудренность старика плохо уживались в нем. Над теми, кто оказывался рядом, он хохотал беспощадно. Один из современников написал о нем: “Этот человек слушает и наблюдает не за тем, что вы ему говорите, а за вами”.

 

   Какая-то неистовая сила разрывала его и принуждала постоянно существовать как бы в двух разных  мирах, мыслить и поступать так, будто мыслит один, а действует другой. Он твердо знал  о своей высокой миссии и о том, что нужен России, но почему-то неистово стремился к самоуничтожению - то в бою, то на дуэли. И другое – так ясно видел он ничтожность и низость многих окружающих его людей, понимал же, что он гигант рядом c ними, но дразнил и донимал насмешками малых сих, будто нарочно вызывая в них ненависть и злобу. И от любви он всегда бежал, хоть любил страстно. Уходил надолго.

   В 9 лет он написал стихотворение «Осень». Если вчитаться в эти строки, войти в них, как в особый мир, то скоро картина, описанная  автором-ребенком начнет представляться совершенно отчетливо. Выписаны такие тонкости, такие детали, что уже с первых строк становится понятно, например, даже то, что осень эта не совсем поздняя, но уже набравшая силу. Слова точны, и музыка хороша, полная природных осенних звуков, шуршанья - до шепота, круженья – до ворожбы. 

 

Осень                                                                            
Листья в поле пожелтели,                                                    
И кружатся и летят;
Лишь в бору поникши ели
                                                    
Зелень мрачную хранят.
                                                       
Под нависшею скалою
                                                         
Уж не любит, меж цветов,
                                                   
Пахарь отдыхать порою
                                                       
От полуденных трудов.
                                                        
Зверь отважный поневоле
                                                    
Скрыться где-нибудь спешит.
                                             
Ночью месяц тускл и поле                                                   
Сквозь туман лишь серебрит

 

   Уже в этих детских стихах виден и Лермонтов-художник (в буквальном смысле – мастерски  работающий красками), и замечательный поэт. А это по-детски удивленное замечание: «Зверь отважный поневоле скрыться… спешит» - вот как, даже отважный бежит, ведь так холодно и жутко. Смысл этой строки может быть и шире: у Лермонтова ведь нет запятых и можно прочитать и так, что зверь, отважный поневоле, скрыться ... То есть, поневоле будешь отважным в такую пору.  Но не ради всех этих размышлений я привожу здесь эти стихи, хоть, правда, их и не грех лишний раз перечитать – они редко публикуются теперь даже в детских хрестоматиях, а раньше - никогда. Если вы всмотритесь еще раз в эти стихи, то возможно заметите, что третья  строфа очевидно указывает на странную позицию автора по отношению к описанной им картине: он, похоже, смотрит на все как бы сверху и оттуда, с высоты, ему видны и убегающий зверь, и поле, которое серебрится сквозь туман. Геометрия, кажется, такая: туман стелется над полем, а выше, над туманом расположена та точка, с позиции которой описана картина. Невероятно, как будто какой-то мощный поток энергии вознес воображение юного поэта ввысь и он описал то, что увидел оттуда.

   Творчество Лермонтова изучают  уже больше, чем полтора столетия, из тысяч статей, монографий, томов воспоминаний современников поэта сложилась гигантская наука – лермонтоведение. И вот несмотря на все это Лермонтов, пожалуй, остается самым загадочным поэтом в России.

Нет, смысл почти всех его произведений вполне доступен даже неискушенному читателю, да и картины Лермонтова - художника, очевидно, загадок не таят, но, кажется, что именно он сам окутан тайной. Тонкий читатель это обязательно почувствует.В работах известных русских мыслителей о Лермонтове, даже только в названиях самих этих работ, часто уже есть указание на загадку или на нечто необъяснимое. Так, программное эссе Дм. Мережковского называется «Лермонтов – поэт сверхчеловечества»,  известная статья С. Ломинадзе в «Вопросах литературы» 1977 года  – «Тайный холод».  «Миссия Лермонтова – одна из глубочайших загадок нашей культуры», - писал Даниил Андреев в «Розе Мира».

Действительно, от многих созданных Лермонтовым вещей остается ощущение, что поэт в им же описанной действительности как будто сам не участвует и никогда ей не принадлежал, он только наблюдает ее со стороны. И здесь вот еще что важно – с какой стороны.

   Помните, в «Выхожу один я на дорогу…», одном из последних стихотворений Лермонтова, там в грандиозном космическом пейзаже, в этой живой объемной картине мироздания

присутствие автора и его положение были зафиксированы с самого начала – вот оно,  его  одинокое Я:

Выхожу один Я на дорогу:

Сквозь туман кремнистый путь блестит.

Ночь тиха.Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит.

Все перечисленное – это то, что видит поэт, этот Я. Дорога, по которой он идет, почти сразу переходит в нечто иное – в «путь», который явно представляется читателю будто бы поднимающимся в гору.

Человек на этом пути как-то невероятно быстро перемещается в пространстве, будто не идет, а уже медленно взлетает, все более набирая высоту. Оттуда, сверху, со этого светящегося «кремнистого пути» видна расстилающаяся пустыня, пространство пустое и потому максимально всему открытое, но, главное, что оно открыто навстречу Богу – обращено вверх. Пустыня Ему «внемлет», ведь это Его поле для божественной деятельности, для творчества Творца, если можно так сказать. А поэта воздушный путь возносит всё выше, он оказывается «в небесах» и описывает это: «В небесах торжественно и чудно».  Именно оттуда  видно, как: «Спит земля в сиянье голубом». Снова, как в детском стихотворении, какая-то необъяснимая сила вознесла поэта на высоту, теперь уже в космические просторы. Что это, только полет воображения или Лермонтов так описал свой действительный полет? Через столетие Джек Лондон подробно расскажет в романе «Межзвездный скиталец» о своей технике перемещения в пространстве. Позднее Марина Цветаева в «Поэме воздуха» проследит этапы своего пути от Земли - по ступеням, по смене ощущений. Но это голубое сиянье от Земли, которое можно видеть из космоса, его только Лермонтов определил -  и безошибочно. Многие помнят, как потрясен был Юрий Гагарин, когда увидел из своего корабля Землю в синеве. Он тогда как-то очень точно определил этот цвет: «…синий цвет, как на полотнах Рериха».

   Это кажущееся ирреальным положение Лермонтова  «над» - в духовном или в пространственном смысле - ощущается и в других его стихотворениях, написанных в 1841-ом, его последнем году. В  пророческом стихотворении «Сон», где Лермонтов невероятно точно описал картину своей гибели, он тоже, и это очевидно, находится «над» той долиной и над самим собой, смотрит на происходящее с огромной высоты. Будто душа его видит, как:

 

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще дымилась рана,

По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;

Уступы скал теснилися кругом,

И солнце жгло их желтые вершины

И жгло меня – но спал я мертвым сном.

Видите, здесь повторение все той же инверсии - «один я». «Выхожу один я на дорогу» – картина одинокой фигуры на пустынной дороге видна другому наблюдателю, тому, кто с небес увидит  «землю в сиянье голубом». «Лежал один я на песке долины» - и снова тот же наблюдатель словно охватывает сверху взглядом всю картину: «Уступы скал теснилися кругом…». Можно предположить, что «один я» у Лермонтова не адекватно простому «один»-  в смысле без кого-то еще, а один - в значении числительного: Я, один, выхожу на дорогу, а Я, другой....(мое другое Я). Здесь, вероятно, что прежде единую субстанцию разводят, разъединяют два разнонаправленных вектора: внизу – в долине, на дороге – один, а в вышине, с небес смотрит другое незримое Я. Помните, как говорит Печорин: "Во мне два человека, один живет в полном смысле слова, другой мыслит и судит его". Это какой-то особый лермонтовский дуализм – его душа может жить лишь в своем закрытом духовном мире, где царствует его Я. Поступки же совершает материальная фигура, такая же, какими являются все остальные люди, каждый из которых и есть тот самый «один».

Получается, что в двух последних стихотворениях, «Выхожу…»  и «Сон», Лермонтов дважды вводит себя в пейзаж. Вот если бы это была его живопись, а не словесные картины, то, возможно, Лермонтов-художник мог бы обозначить на холсте расположение своего духовного центра особым знаком.

Кстати, интересно, что режиссер Дмитрий Крымов в Москве поставил уникальный спектакль «Демон.Вид сверху». Там глазами Демона увиден весь этот «божественно прекрасный мир с подсолнухами, снежками, застольями в пиросманиевском духе и парящими в воздухе любовниками Шагала». В одной критической статье об этом спектакле, которую я уже начала цитировать, дальше написано: «Кажется, это все же взгляд другого летающего существа. Ведь у Лермонтова мир вообще часто увиден сверху, и отнюдь не только глазами Демона. "По небу полуночи Ангел летел,/ И тихую песню он пел", — эти ранние стихи 16-летнего гения подходят спектаклю "Демон" куда больше, чем строчки одноименной поэмы». (Ольга Фукс)

 

      В свой последний год Лермонтов мало занимался живописью, но и те немногие его кавказские пейзажи лишь подтверждают то, что поэту был всегда предпочтительнее верхний ракурс, взгляд сверху, и он, возможно, писал, сидя на вершине горы или с холма. Удивительно, но его картины действительно напоминают горные пейзажи Рериха, но не цветом, конечно, а такой же невероятной духовной мощью.

    Каждый раз, когда перечитываешь Лермонтова, стихи и прозу, особенно, «Морскую царевну», «Княгиню Лиговскую», «Маскарад», чувствуешь, как вновь прикасаешься к его мощной и непостижимой тайне. Это волнует, но потом забывается, а через время приходит снова. И, наконец, наступает понимание того, что это все в конечном счете почему-то важно и для себя самого,  и крепко связано со всеми другими. Философ-мистик Даниил Андреев, завершая  свои размышления о миссии Лермонтова, написал: «… теперь он – одна из ярчайших звезд в Синклите России, … он невидимо проходит между нас и сквозь нас, творит над нами и в нас, и … объем и величие этого творчества непредставимы ни в каких наших предварениях».