...Как мне с этой воздушной
могилой
Без руля
и крыла совладать.
И за
Лермонтова Михаила
Я отдам
тебе строгий отчет,
Как
сутулого учит могила
И
воздушная яма влечет.
(Осип
Мандельштам)
Писать о
Лермонтове трудно. За более чем полтора столетия, прошедшие
после его гибели, никто так и не понял, кем был этот странный
юноша. Пробыв в нашем мире неполных 27 лет, он быстро достиг
вершин в разных областях знания и на военном поприще.
Гениальный поэт, мыслитель, художник, он уже в двадцать лет знал
о себе больше, чем другие могли предполагать, хотя знакомые и
критики часто восхищались им и уже начиналась его известность.
Именно в двадцать лет он заговорил о своем особом
предназначении, повторял это в письмах, в стихах и в романе.
Как-то так случилось, что его не услышали и позже не постарались
уберечь, да и сам он, как известно, себя не щадил, будто искал
смерти. Почему-то Лермонтов приобрел множество врагов, хотя мог
бы этого легко избежать, ведь был он тонким психологом и людей
знал хорошо. Едва повзрослев, он уже не искал равных или
близких. Юношеский максимализм и умудренность старика плохо
уживались в нем. Над теми, кто оказывался рядом, он хохотал
беспощадно. Один из современников написал о нем: “Этот человек
слушает и наблюдает не за тем, что вы ему говорите, а за вами”.
Какая-то
неистовая сила разрывала его и принуждала постоянно существовать
как бы в двух разных мирах, мыслить и поступать так, будто
мыслит один, а действует другой. Он твердо знал о своей высокой
миссии и о том, что нужен России, но почему-то неистово
стремился к самоуничтожению - то в бою, то на дуэли. И другое –
так ясно видел он ничтожность и низость многих окружающих его
людей, понимал же, что он гигант рядом c ними, но дразнил и
донимал насмешками малых сих, будто нарочно вызывая в них
ненависть и злобу. И от любви он всегда бежал, хоть любил
страстно. Уходил надолго.
В 9 лет
он написал стихотворение «Осень». Если вчитаться в эти строки,
войти в них, как в особый мир, то скоро картина, описанная
автором-ребенком начнет представляться совершенно отчетливо.
Выписаны такие тонкости, такие детали, что уже с первых строк
становится понятно, например, даже то, что осень эта не совсем
поздняя, но уже набравшая силу. Слова точны, и музыка хороша,
полная природных осенних звуков, шуршанья - до шепота, круженья
– до ворожбы.
Осень
Листья в поле пожелтели,
И кружатся и летят;
Лишь в бору поникши ели
Зелень мрачную хранят.
Под нависшею скалою
Уж не любит, меж цветов,
Пахарь отдыхать порою
От полуденных трудов.
Зверь отважный поневоле
Скрыться где-нибудь спешит.
Ночью
месяц тускл и
поле
Сквозь туман лишь серебрит
Уже в
этих детских стихах виден и Лермонтов-художник (в буквальном
смысле – мастерски работающий красками), и замечательный поэт.
А это по-детски удивленное замечание: «Зверь отважный поневоле
скрыться… спешит» - вот как, даже отважный бежит, ведь так
холодно и жутко. Смысл этой строки может быть и шире: у
Лермонтова ведь нет запятых и можно прочитать и так, что зверь,
отважный поневоле, скрыться ... То есть, поневоле будешь
отважным в такую пору. Но не ради всех этих размышлений я
привожу здесь эти стихи, хоть, правда, их и не грех лишний раз
перечитать – они редко публикуются теперь даже в детских
хрестоматиях, а раньше - никогда. Если вы всмотритесь еще раз в
эти стихи, то возможно заметите, что третья строфа очевидно
указывает на странную позицию автора по отношению к описанной им
картине: он, похоже, смотрит на все как бы сверху и оттуда, с
высоты, ему видны и убегающий зверь, и поле, которое серебрится
сквозь туман. Геометрия, кажется, такая: туман стелется над
полем, а выше, над туманом расположена та точка, с позиции
которой описана картина. Невероятно, как будто какой-то мощный
поток энергии вознес воображение юного поэта ввысь и он описал
то, что увидел оттуда.
Творчество Лермонтова изучают уже больше, чем полтора столетия,
из тысяч статей, монографий, томов воспоминаний современников
поэта сложилась гигантская наука – лермонтоведение. И вот
несмотря на все это Лермонтов, пожалуй, остается самым
загадочным поэтом в России.
Нет, смысл
почти всех его произведений вполне доступен даже неискушенному
читателю, да и картины Лермонтова - художника, очевидно, загадок
не таят, но, кажется, что именно он сам окутан тайной. Тонкий
читатель это обязательно почувствует.В работах известных русских
мыслителей о Лермонтове, даже только в названиях самих этих
работ, часто уже есть указание на загадку или на нечто
необъяснимое. Так, программное эссе Дм. Мережковского называется
«Лермонтов – поэт сверхчеловечества», известная статья С.
Ломинадзе в «Вопросах литературы» 1977 года – «Тайный холод».
«Миссия Лермонтова – одна из глубочайших загадок нашей
культуры», - писал Даниил Андреев в «Розе Мира».
Действительно, от многих созданных Лермонтовым вещей остается
ощущение, что поэт в им же описанной действительности как будто
сам не участвует и никогда ей не принадлежал, он только
наблюдает ее со стороны. И здесь вот еще что важно – с какой
стороны.
Помните,
в «Выхожу один я на дорогу…», одном из последних стихотворений
Лермонтова, там в грандиозном космическом пейзаже, в этой живой
объемной картине мироздания
присутствие
автора и его положение были зафиксированы с самого начала – вот
оно, его одинокое Я:
Выхожу один
Я на дорогу:
Сквозь туман
кремнистый путь блестит.
Ночь
тиха.Пустыня внемлет Богу,
И звезда с
звездою говорит.
Все
перечисленное – это то, что видит поэт, этот Я. Дорога, по
которой он идет, почти сразу переходит в нечто иное – в «путь»,
который явно представляется читателю будто бы поднимающимся в
гору.
Человек на
этом пути как-то невероятно быстро перемещается в пространстве,
будто не идет, а уже медленно взлетает, все более набирая
высоту. Оттуда, сверху, со этого светящегося «кремнистого пути»
видна расстилающаяся пустыня, пространство пустое и потому
максимально всему открытое, но, главное, что оно открыто
навстречу Богу – обращено вверх. Пустыня Ему «внемлет», ведь это
Его поле для божественной деятельности, для творчества Творца,
если можно так сказать. А поэта воздушный путь возносит всё
выше, он оказывается «в небесах» и описывает это: «В небесах
торжественно и чудно». Именно оттуда видно, как: «Спит земля в
сиянье голубом». Снова, как в детском стихотворении, какая-то
необъяснимая сила вознесла поэта на высоту, теперь уже в
космические просторы. Что это, только полет воображения или
Лермонтов так описал свой действительный полет? Через столетие
Джек Лондон подробно расскажет в романе «Межзвездный скиталец» о
своей технике перемещения в пространстве. Позднее Марина
Цветаева в «Поэме воздуха» проследит этапы своего пути от Земли
- по ступеням, по смене ощущений. Но это голубое сиянье от
Земли, которое можно видеть из космоса, его только Лермонтов
определил - и безошибочно. Многие помнят, как потрясен был Юрий
Гагарин, когда увидел из своего корабля Землю в синеве. Он тогда
как-то очень точно определил этот цвет: «…синий цвет, как на
полотнах Рериха».
Это
кажущееся ирреальным положение Лермонтова «над» - в духовном
или в пространственном смысле - ощущается и в других его
стихотворениях, написанных в 1841-ом, его последнем году. В
пророческом стихотворении «Сон», где Лермонтов невероятно точно
описал картину своей гибели, он тоже, и это очевидно, находится
«над» той долиной и над самим собой, смотрит на происходящее с
огромной высоты. Будто душа его видит, как:
В полдневный
жар в долине Дагестана
С свинцом в
груди лежал недвижим я;
Глубокая еще
дымилась рана,
По капле
кровь точилася моя.
Лежал один я
на песке долины;
Уступы скал
теснилися кругом,
И солнце
жгло их желтые вершины
И жгло меня
– но спал я мертвым сном.
Видите,
здесь повторение все той же инверсии - «один я». «Выхожу один я
на дорогу» – картина одинокой фигуры на пустынной дороге видна
другому наблюдателю, тому, кто с небес увидит «землю в сиянье
голубом». «Лежал один я на песке долины» - и снова тот же
наблюдатель словно охватывает сверху взглядом всю картину:
«Уступы скал теснилися кругом…». Можно предположить, что «один
я» у Лермонтова не адекватно простому «один»- в смысле без
кого-то еще, а один - в значении числительного: Я, один, выхожу
на дорогу, а Я, другой....(мое другое Я). Здесь, вероятно, что
прежде единую субстанцию разводят, разъединяют два
разнонаправленных вектора: внизу – в долине, на дороге – один, а
в вышине, с небес смотрит другое незримое Я. Помните, как
говорит Печорин: "Во мне два
человека, один живет в полном смысле слова, другой
мыслит и судит его". Это какой-то особый
лермонтовский дуализм – его душа может жить лишь в своем
закрытом духовном мире, где царствует его Я. Поступки же
совершает материальная фигура, такая же, какими являются все
остальные люди, каждый из которых и есть тот самый «один».
Получается,
что в двух последних стихотворениях, «Выхожу…» и «Сон»,
Лермонтов дважды вводит себя в пейзаж. Вот если бы это была его
живопись, а не словесные картины, то, возможно,
Лермонтов-художник мог бы обозначить на холсте расположение
своего духовного центра особым знаком.
Кстати,
интересно, что режиссер Дмитрий Крымов в Москве поставил
уникальный спектакль «Демон.Вид сверху». Там глазами Демона
увиден весь этот «божественно прекрасный мир с подсолнухами,
снежками, застольями в пиросманиевском духе и парящими в воздухе
любовниками Шагала». В одной критической статье об этом
спектакле, которую я уже начала цитировать, дальше написано:
«Кажется, это все же взгляд другого летающего существа. Ведь у
Лермонтова мир вообще часто увиден сверху, и отнюдь не только
глазами Демона. "По небу полуночи Ангел летел,/ И тихую песню он
пел", — эти ранние стихи 16-летнего гения подходят спектаклю
"Демон" куда больше, чем строчки одноименной поэмы». (Ольга
Фукс)
В свой
последний год Лермонтов мало занимался живописью, но и те
немногие его кавказские пейзажи лишь подтверждают то, что поэту
был всегда предпочтительнее верхний ракурс, взгляд
сверху, и он, возможно, писал, сидя на вершине горы или с холма.
Удивительно, но его картины действительно напоминают горные
пейзажи Рериха, но не цветом, конечно, а такой же невероятной
духовной мощью.
Каждый
раз, когда перечитываешь Лермонтова, стихи и прозу, особенно,
«Морскую царевну», «Княгиню Лиговскую», «Маскарад», чувствуешь,
как вновь прикасаешься к его мощной и непостижимой тайне. Это
волнует, но потом забывается, а через время приходит снова. И,
наконец, наступает понимание того, что это все в конечном счете
почему-то важно и для себя самого, и крепко связано со всеми
другими. Философ-мистик Даниил Андреев, завершая свои
размышления о миссии Лермонтова, написал: «… теперь он – одна из
ярчайших звезд в Синклите России, … он невидимо проходит между
нас и сквозь нас, творит над нами и в нас, и … объем и величие
этого творчества непредставимы ни в каких наших предварениях».
|