 |
|
|
Виктория Андреева Поэтические переводы |
|
Андреева Виктория Алексеевна (1942–2002) выросла в Москве. Окончила филологический факультет МГУ (1960-1965). В 1974 эмигрировала в США; училась в Нью-Йоркском университете на кафедре сравнительной литературы. Была одним из двух редакторов журнала 'Гнозис' (совместно с Аркадием Ровнером) и одним из четырёх редакторов 'Антологии Гнозиса современной русской и американской литературы и искусства' (Нью-Йорк, 1982). Стихи начала писать с 1960-х годов. Примыкала к подпольным, неофициальным литературным кругам Москвы 1960-х и 1970-х годов. Стихи публиковались во многих эмигрантских сборниках и журналах, а с 1989 и в российских журналах. Автор поэтического сборника «Сон тверди» (1987, Нью-Йорк, «Гнозис пресс»; переиздана в 1989 там же с параллельными переводами английского поэта Ричарда Маккейна и в 2002 в дополненном виде – в Москве). В 1989 вместе с Аркадием Ровнером написала театральную пьесу Чаадаев (1989, Нью-Йорк). Автор многих статей о литературе и религиозной философии (Вл. Соловьёв, Блок и Белый, Бердяев, Киреевский и Чаадаев, Толстой и Фет), которые публиковались в эмигрантских журналах, а с 1989года и в российских. В 1985-1991 гг. написала «Телефонный роман» – новаторский роман, состоящий из телефонных монологов одинокой русской писательницы в Нью-Йорке (напечатан в 1997 в Литве). С 1994 жила в Москве. Работала над проектом публикации Отцов церкви (Ориген, Климент Александрийский, Иероним Стридонский) в серии 'Учители неразделённой церкви'. В предлагаемый вашему вниманию сборник вошли сделанные Викторией Андреевой переводы стихотворений западноевропейских и американских поэтов 19 – 20 веков. Здесь помещены как произведения широко известных авторов, начиная с варианта перевода классического «Аннабель Ли» Эдгара По и заканчивая строками Эзры Паунда и Райнера Рильке, так и стихи поэтов, почти совершенно неизвестных российскому читателю. Надеемся, что эта небольшая поэтическая подборка послужит опровержению распространенного мнения об упадке и никчемности современной поэзии, и даст ориентиры желающему окунуться в еще лишенное жесткого и устоявшегося деления на «великих» и «малых» море современной литературы.
Переводы собраны и обработаны Антоном Ровнером.
*** Эдгар Аллан По (1809-1849)
Пожалуй, самый известный представитель американской литературы начала 19 века, автор многочисленных философских притч и эссе, один из основателей жанров детектива и «страшного рассказа». Оставил также значительный след в истории поэзии.
Аннабел Ли
Когда-то – давно, Много тому назад – В королевстве прибрежных скал девушку с тихим загадочным взглядом каждый, наверно, встречал. Это имя – И сейчас я твержу его, – Если б вы слышать могли, – Тихий и нежный звон: Аннабел Ли.
Я был мальчик, ребенком была она, В королевстве на берегу, Мы любили любовью, что выше любви – Я и Аннабел Ли, В серафимах крылатых мы зависть зажгли, Я и Аннабел Ли.
Это было причиною – много лет тому, – В королевстве прибрежных скал Ветер с воем пригнал облака Из чужих и далеких стран. С этим ветром и прибыл высокий гость, – Если б мы знать могли, – И увел в беспросветную ночь Мою Аннабел Ли, И запер – поверить еще не могу – В склепе на берегу.
Зависть была причиной всему, Да, – каждый об этом знал – Вот почему был и ветра шквал, И облака кто-то ночью пригнал, Те облака, что убить смогли Прекрасную Аннабел Ли.
Но наша любовь крепнет от часу час, Чем у тех, кто старше, чем мы, Чем даже у тех, кто мудрее нас, И ни ангелы на небесах, Ни духи подземной мглы До сих пор разлучить не смогли Меня и Аннабел Ли.
И каждую ночь навевает луна Мысли о ней, словно сны, И светлые звезды глядят без сна, Кротким взглядом Аннабел Ли. И всю ночь напролет Провожу рядом с ней, С нею – с жизнью, невестой моей У могилы, у края земли, Где лежит Аннабел Ли.
*** Кэтлин Рейн (1908-2003)
Английская поэтесса, автор нескольких стихотворных сборников, а также трудов по истории литературы в ее связи с духовными и мистическими течениями своего времени («Блейк и Традиция», «Йейтс – посвященный», «Внутреннее странствие Поэта» и другие).
В какие знаки, в музыку какую нас ввергли хоры Странствующего света, Каким крутым водоворотом Затягивал нас звездный зикр, И мощным взмахом крыл какого ветра Кружило нас поверх холмов и впадин, Каким потоком мощным нас сносило И вверх вздымало перехлестом волн, Расплавленные жилы камней древних Сжимали цепко нас в своих пещерах, Причудливые корни наши вгрызались жадно в тьму могил, Каким покровом памяти Слоями, слой за слоем Земля нас пеленала нежно В изменчивые фазы, лики Луны ущербной, только что рожденной, входящей в силу, В сплетенье солнечное дней Нашего прибытья, В предзаданные нам Срок и место – В святилище любовных встреч и расставаний, Разрывов, рубцеваний, новых ран, рыданий и трансфигураций?
***
За веками сна
За веками сна В каких чистых водах Калеки и уроды Моют худые ноги? С каких небес и гор Спадают эти воды Смывая ржавый след Земных страданий?
В какие странствия Уходит странник ночью Ища следы утраченных сокровищ? В какой святой земле Мистерии вершатся За гранью слов и мер В пещере иль В пшеничном ушке Колоска?
За веками пропущенными ниц Блуждают изможденные в пути В полях несеянных – С дитем в руках бездетных Бесплотный признак Онемевши внемлет Гармонии, недоступной Для боли оглушенных чувств.
Неисповедан путь К оставленному дому Дверь распахнет туда Где тот, кто мертв, вновь юн И вскормит сны Неведомые возвращающимся.
Так каждого судьба ведет туда Куда заказан путь Ущербу и болезням Нас бедных странников Чьи бодрствованья дни – Изгнанья дни Чей спящий облик – Измученный и серый Покров души Ни глиной не испачкан, Ни обезличен временем.
*** Мир
В бездне пылает Совсем без опоры Но движется.
Двигаясь бездна С горящим ничто Неподвижна.
Пылая, движется, Держится бездной. Все же – ничто.
Ничто движется Горящая бездна Поддерживается покоем.
*** Спуск в Гадес
Мгновенно оказавшись рядом, явившись Во множество, невидимые, они окружают, подступают К сердцу «Скажи, скажи им», говорят «скажи Не сказанное о погребенных сердцах, которым нет покоя Пока у них не выйдет всё, что тёмной кровью бурлило И слезами бледными лилось Наша печаль живёт в тебе, печаль и любовь Невыразимое, несказанное, скажи, скажи им» они говорят Раскрой секрет тех, кто, страждущие, Живут сейчас в новом сердце И ты должна выразить Любовь, которую мы рождаем Любовь, которую мы храним в тебе, В тебе, кто должен помнить нас, помнить за нас, Которая на ведала наших сердец, в то время, Когда ещё дни были, когда могли мы Тебе дать нашу любовь, Той, кто не знал нашу тайную истину, теперь твою, Наша жизнь твоя жизнь, Печаль неутешную и любовь невыраженную; И должна нас теперь любить ты С нашей отринутой любовью, которая теперь определилися в тебе, Что больно сплетена узами Боли, которую мы причиняем, Причина той боли, которая открыта только мертвым, Кто мирит нас, кто в милости твоей, Как в нашей ты.»
Теперь они безмолвны: они теперь внутри В писаниях странницы этой жизни для них в крови, Которая дает им речь: моя кровь, моя речь Я вливаю в их раскрытые впадины Мое хроническое сердце. Их плоть удалена, я знаю их жизнь к жизни Кто я в их жизни, они мои до времен конца Моё время, которое они мне завещали населить Чьи растянутые годы сворачиваются в полный круг Вспять к сердцу, где ожидают
Я бы молила моих мертвых о милости Благословить со всей их немощной мудростью, бессловесной благодатью, Быть благословенной ими и найти благодать Для них и для себя и для моих детей, Кто дети их и их предки Но, увы, еще сердца их не полны печали Чьи мучительные вены связывают нас, мертвых и живых, боль к боли.
*** Жалоба
Где те холмы в слепящих пятнах солнца, Исхоженные каменистые уступы детства? Скрыты, скрыты в тумане те горы Спрятаны в сердце. Исчезли, заросли в долинах.
День облачный, и жизнь меж нами, Исчезли те поляны с чистыми ручьями Заросшие луга исчезли в долинах с чистыми ручьями Исчезли скалы, травы Скрыты, скрыты печалью те отдаленные горы
О реки и потоки слез слепым экраном горя Слепящие глаза и снежною волною Глаза закрыли, и развивающиеся, Окутавшие горные высоты, Мне явленные в прошлом, Всё скрыто в сердце.
*** Весть
Взгляни, любимое дитя, в мои глаза, увидишь там Свой лик, мерцающий в живой воде Глубоких водоёмов, рождающих земные миражи. Открой во взгляде любящем Всё, чем ты был, что есть и чем ты будешь вечно За гранью времени и за спиной обличья узнавая Любовь провидит то лицо души, что ищет неба.
*** Печально причудливы Старые сны, Безрадостно холодны Их катакомбы. И тень меж теней В подземельях ума Среди них я блуждаю. Не находя, не ища, Без смеха, без плача.
*** Где знание до знания? Тень молчит Лишь зелень беспокойная кричит
Штрихуя голубую россыпь дней Вороний крик рассек молчанья плен И ветра порыв аполлонический Сад Гесперид Восходящий Танец ветвей и кружение Неба бездонный призыв
*** Брак Психеи
1.Дом
В доме моего возлюбленного Холмы и пастбища затканные цветами Крыша его – синее небо, лампа его – звезда вечерняя Двери его дома – ветры, и дождь – его занавеска В доме его – горные цепи – каждая гора сама по себе И острова, заселенные морскими птицами
В доме моего возлюбленного Водопад, струящийся всю ночь Вниз с вершины горы, покрытой снегом Белый в мерцающей синеве бесконечного лета Вниз с высокой скалы где летают орлы У его порога вздымаются волны морского прилива И дельфины преследуют косяки рыб в тихих заливах Где морская звезда мерцает на коричневой водоросли в неподвижной воде.
В моем сне я была рождена здесь И проснувшись, увидела моих слуг: реки и волны, Солнце и облако, и ветры, и вестники-птицы, И все стада на его холмах, и косяки рыб в его морях. В разгар зноя я отдыхаю в тени листьев И слышу голоса воздуха и воды, обращенные ко мне Всё это дал мне тот, чьего лица я никогда не видела Но в чьи объятья я ныряю во сне.
2.Кольцо
Он обвенчался со мной кольцом, кольцом сверкающей воды Чьи струи путешествуют от сердца моря Он обвенчался со мной кольцом света, вспышкой, мелькнувшей в быстрой реке Он обвенчался со мной солнечным кругом Слишком ярким, чтобы видеть его, прочерченным в летнем небе. Он короновал меня цепью белых облаков Собранных на смежных вершинах гор. Закутал меня в кружащиеся ветры Закутал меня смерчом Он обвенчался со мной орбитой луны И бесконечными кольцами звезд Орбитой отмеряющей годы, месяцы, и ибис дней Заставил приливам подниматься Приказал ветрам скитаться без отдыха. И в центре кольца Дух, или ангел, возмущающий тихие воды, Причинность не в природе Прикосновение пальца, взывающее к прорыву времени Звездам и планетам, жизни и свету Или собирающее облако к оси холода Преобразующее прикосновение любви, возводящее мой мир к бытию.
*** Эмили Дикинсон (1830–1886)
Первая поэтесса США. Традиционная – для человека, получившего пуританское воспитание – религиозность содержания сочетается в ее стихах с новаторской формой.
И потому, что я не остановилась для смерти, Она любезно остановилась для меня; В экипаже были только мы И бессмертие.
Мы медленно катились, Мы не знали спешки, И я оставила в сторону Мой труд и мой досуг. Ради ее хороших манер.
Мы проехали школу, где играли дети, Едва ли сделав уроки, Мы проехали поля, С пристально глядящими колосками, Мы проехали садящееся солнце.
Мы проехали перед домом, Который казался возвышением земли; Крыша едва была видна, Но лишь карниз выступал холмом.
С тех пор прошли века, Но каждый кажется короче, чем день, Когда я впервые заподозрила, что головы лошадей Были обращены в вечность.
*** Дорогой март, входи! Как я рада! Я искала тебя, ждала раньше. Снимай свою шляпу. Ты, наверное, много ходил Как ты запыхался. Дорогой март, как ты поживаешь? И как всё другое? Ты оставил природу благополучно? О март, пойдем прямо наверх ко мне, Мне так много надо сказать тебе!
*** Я почувствовала погребение в моём мозгу, Плакальщики туда и сюда Всё ходили-ходили, пока не показалось, Что во все это прорывается какой-то смысл. И когда все они были усажены, Служба как барабан Всё била-била, пока я не почувствовала Что мои мозги немеют.
И тогда я услышала, что они поднимают ящик, И скрипя через мою душу Теми самыми свинцовыми ботинками снова. Зачем пространство начало удлиняться.
Как будто все небеса были колоколом А бытие стало ухом, И я, и молчание – некие странные скачки, Потерпевшие крушение, одиночество, здесь.
*** На пути к небу!
Я не знаю когда, Прошу, не спрашивай меня как, - Воистину я слишком потрясена, Чтобы думать об ответе тебе! По пути к небу! – Как туманно, это звучит! И всё же это случится, Как стада возвращаются домой ночью Под кров пастуха.
Может быть, ты тоже возвращаешься! Кто знает? Если ты первый придёшь туда, Прибереги для меня местечко Поближе к тем двум, кого я потеряла! Даже самая скромная "мантия" подойдет мне, Или лишь кусочек "короны"; Ибо ты знаешь, что мы не заботимся о нашей одежде, Когда мы идем домой
Я счастлива, что я в это не верю, Ибо это остановило бы мое дыхание, Я бы хотела посмотреть ещё немного На такую любопытную землю! Я счастлива, что они верили этому, Те, кого я не могла ни разу найти, С того мощного осеннего дня, Когда я оставила их в земле.
*** Розанна Вассерман (р. 1952), США
Голубика
У подножья горы вблизи беспорядочных гор Стебли ягод глядят на меня и светло, и темно. Листья их старые женщины сушат на чай. Я опустилась на корточки в бархатный мох, На коленях моих балансирует белый дуршлаг. Я плыву над травой еще влажной от первого ливня. То, чего я касаюсь, тихо падает мне на ладонь.
*** Юджин Ричи (р. 1951), Розанна Вассерман (р. 1952), США
Из книги “Place de la Caroussel”
В Брильянтовом парке
Ты хотел бы услышать снова тот рассказ, Когда ночь была теплой и деревья тихи Так что даже мальчикам нашлось место За банкетным столом под тихими звездами?
Когда ночь была теплой и деревья тихи, Мы пускали по кругу свой вечный рассказ За банкетным столом под тихими звездами, О влюбленных, танцующих на лугу.
Мы кругами вели свой любовный рассказ Потому что, рассказывая, мы вспоминали, Как они танцевали на цветистом лугу И их ноги касались земли сквозь траву.
Потому что, рассказывая, мы вспоминали, Что сводило их вместе на душистом лугу, И их ноги касались земли сквозь траву И кружили наш шар от тьмы до рассвета.
Что сводило их вместе на цветочном лугу, И кружило тела в Бриллиантовом парке, И вращало наш шар от тьмы до рассвета, и затягивая нас в свой волшебный танец.
Их тела кружили в Бриллиантовом парке и что даже мальчикам нашлись места заставляли нас начинать с ними танцевать ты хотел бы услышать этот рассказ?
*** Ты помнишь ли, что чувствовали мы, Когда парадом тешился свой взгляд? То был ли розыгрыш случайных карт, Иль маскарад в послеполуденной шараде?
Храня лица серьезность сквозь масленичную кутерьму, И тихо за руку держав при солнцепеке и в пургу, Как будто был запрет на проявленье чувств Смотрели мы невозмутимо На беснованье пестрой мишуры,
Потом с тобой ловили листки конфетти, Мелькающие над перилами балконов, И посылали вниз извилистые хоры Бумажных спагетти вдоль реки в южные моря.
Читая на воде вилами в этом письмена пророчества По поводу рожденья сына или дочери.
*** Так, будто б город золотой уснул бы в нас, Тот юноша читал под фонарем слепящим. И это столкновенье нужды и счастья, Забросило нас в цирка круглый зал.
Ты помнишь, как, когда ты диктовал Ту книгу, что читает он под фонарем слепящим? Ты был объектом всех несчастий, Пока всезнающий глупец все объяснил.
Пунктиры линий чертят букву Х за именем твоим, И О – над ним восторг свой излучает, И эти буквы тесно вензелем так вплелись, Что только вензель листьев вмещают.
Тот город золотой разбуди, что дремлет в нас, И дух возникнет, спрятавшись под маской.
*** Ричард Маккейн (р. 1947)
Современный английский поэт, переводчик произведений русской поэзии (наиболее известны его переводы Ахматовой, Гумилева, Мандельштама, Леонида Аронзона). Кроме того, переводит поэтов Турции, в которой прожил шесть лет. Был сопредседателем Пушкинского клуба в Лондоне.
Скалы восточного озера дышали угрозой серым холодным знаменьем явились с потоку утра упрёки бессмысленным силам заботы скалы задумавшей эти приблизить к морю.
День, запылившись, бредёт раскалённой дорогой, ночь взгромоздила над нами скалистые глыбы каменный тёмный мешок захлестнулся над нами волосы наши, блеснув, запутались в звёздах вот мы спустились к шуршащей прохладе потока к пойме, хранящей в извивах задумчивых темень там и настигла меня бесконечность дурная лунного ужаса до серых красок рассвета.
*** Камни острова Пасхи холодно серо влажно смотрят в потоки утра упрёки знаменье бессмысленным силам заботы, камни вгоняющим в море.
День запылённый бредёт по дороге Ночь громоздит пирамиду над нами своды сомкнула в чистом потоке внизу волосы наши в звездах растрепаны в омуте тьма распласталась. Бесконечность дурная Ночь лунного ужаса длилась холодно серо влажно явился рассвет.
*** Роза Мира
Мне давалось и я брал Мне было дано и я отдавался Каждое утро я думал: меня разбудили чтобы проснуться Для этого истинного пробуждения Я и видел сны: я был в снах других Словами о женщинах я плел интриги Вкушал восторги – Эгоцентрическая карусель Часто когда я видел сны, другие бодрствовали Затем лобальные и глобальные полушария Были часами вне – по ту сторону времени Я не отдавал себе отчета Что это будет длиться так долго Как много инкарнаций я должен пройти Пока колыбель моего детства Станет колыбелью твоих объятий Пока лава моей страсти Не обрушится к подножью постели И не погрузиться глубоко в брозды плуга Проплуженные на твоем теле Пестик твоего цветка раскроется И я скажу, что я посадил, Но не сорвал розу мира.
*** Заполночь
Над миром безмолвие Только поскрипывание карандаша Царапающего эти строки Под аккомпанемент и шипение газового огня И ночного радио Глубоко в нас запрятано наше кредо Глубоко в этой ночи Мой дух стремится назад Чтобы побыть с тобой наедине
*** Я странник в другом мире
Я странник в другом мире Бредущий ночи и дни Мой верный друг черная земля В которую я вернусь, когда умру Могу ли я увидеть слова произнесенные мной Не больше, чем души мертвых Я ухожу, но мой сад остается Струны его будут петь без меня Небо и ад – это вопросы, Которые стоят передо мной Но из этого закрытого мира Не приходят ответы Путники не возвращаются За своими узлами И в моем мире тьмы Я жду смерти дома Птицы, которых я никогда не видел Моя обнаженная жена Окруженная голосами и отрывистыми звуками Шум крыльев Мягким пошаркиванием сторожа Совершающего свой круг От рождения в Ибриолане До смерти в Сибриолане Ослепленный в девять Последние годы страданий По замыслу Аллаха И по моему хотению И моему голосу Я одолел все страхи У порога смерти Друзья, вспоминайте обо мне
*** Я гулок, как амфора С двумя маленькими ушками И пустой головой Новые стихи должны быть как молодое вино, Свежими терпкими И пахнуть сосной. В глубоких сырых затхлых погребах Долгие годы они аккумулируют мудрость.
*** Асфоделии
“Пойди усни средь асфоделий Там на холмах Это облегчит тебе душу”
Я взобрался на холм и заснул. А подо мной равнина обдувалась ветром. Я бросил камень вниз. Деревья шуршали как волны моря Солнце светило вертикально вниз, Не щадя никого и ничто. Река внизу перекатывала гравель. И мальчик пробовал распутать Запутанные узлы бумажного змея.
Змей порхал по ветру, Вытягивая длинноты плюща И мальчик со змеем оба были в плену.
*** Из сонетов, написанных при ожидании сна
1. Молчи, молчи, моя душа как день на переломе к ночи. душа мигает и не хочет погаснуть. Простынью бледна. И словно птица при полете Кружит над светом зимних хлопьев и вот уже почти ушла античным профилем шурша. Часы. Немолчен циферблат. Момент сей заперт. и назад не выйти. То слово не вместить лишь над ним скользить.
2. Устал и не могу писать природа требует покоя блеск поэтических Плеяд ночным сменяется обзором
и духи леса нимфы вод всплывают темным сновиденьем крик петухов собачий вой дань музыкальности мгновенья
я погружаюсь в пропасть снов оранжевые ливни нитей сплетают сонные событья наматываясь на челнок
узор рождается из цинний ливня каштановых волос и чаепития в гостиной.
*** Сонет отсутствия
стакан вина закат сосна чьи корни корчатся в песке ты просишь написать сонет ответ пульсирует в виске
но кто ты и откуда ты огонь горит хоть день погас усталость схватывает нас вечерняя в вечерний час что значит дня погасший свет тебе ответа не дано ты вьешься словно мертвый снег вокруг флагштока своего ты не свободна вязнешь ты в тягучей паутине лжи боль прячется в корнях глухих. Бумага ты закатный свет и тот кого здесь с нами нет не оставляет нас одних.
*** Икона моего ума
Кетти и Хенрику
«Когда мы обнаружили икону, она была в лишаях, мы ее почистили и были вознаграждены».
То был триптих – трехчастный знак в мансарде скупо освященной иконография впотьмах мне облик свой являла новый огонь дремавший в очаге дрожал в иконе алым бликом таинственным являясь ликом луна не ластилась к окну мерцая снизу мертвым светом камней – там где прошел слуга отметив путь его кремнистый – зола полуостывши переливалась звездным пламенем напоминая о реальности печальной. Икона радировала смерть ее присутствие неотвратимо близкое и задыхаясь я ловил короткое дыхание прохлады из окна. Я был встревожен ватной глухотой к голосу канона – мне прежде вовсе незнакомой – но ведь пронизан элементом света превоплощеньем хлеба и вина в плоть немощи моей во двор меня погнавшей в изнеможенье бросив к фонарю. Недолговечен род людской приходят и уходят поколенья но остаются вечные знаменья: луна огонь кремнистый путь – бесстрастные свидетели былого столь же далекие и бледные как это небо звездное и вездесущие как Тот с иконы с лицом страданием изломанным с мучительным огнем за гранью глаз что неотступно следует за мной теперь я знаю облик человека на пороге смерти когда свобода умалив претензии смиренная склоняется перед судьбой и царства произвола ненависти Иуда возвращает поцелуем.
*** Эзра Паунд (1885-1972)
Родился в США. В 1908 г. он переехал в Лондон, где познакомился с У. Йейтсом и какое-то время был его секретарем. Вскоре он начал публиковать свои первые книги стихов и переводов из итальянских (Гвидо Кавальканти), китайских и японских поэтов. Паунд — один из главных представителей поэтического направления, называемого имажизмом. Начиная с 1920-х гг. Паунд много переводил поэзию с разных языков, одновременно до предела насыщая собственные стихи (соединяемые в грандиозный модернистский эпос «Кантос» («Песни») С 1920 г. Паунд жил в Париже, c 1925 в итальянском городе Рапалло. Увлекшись личностью диктатора Б. Муссолини, сотрудничал с итальянским фашистским режимом, за что после окончания Второй моровой войны подвергался преследованиям. В 1949 г. Паунд был удостоен престижной Боллингеновской премии библиотеки Конгресса, что вызвало настоящий раскол в американской литературной элите.
Когда, когда опустит наши веки смерть, Мы обнаженные все на одном плоту по Ахерону, Вместе завоеватель и плененные все вместе, Мариус и Иогурта – один клубок теней.
Цезарь плетет заговоры против Индии, Тигр и Евфрат отныне да слушают его приказа, Пусть Тибет наполнится римскими полицейскими, Пусть парфяне привыкнут к нашим статуям Усвоят религию римлян. Один плот через туманный попик Ахерона, – Мариус и Иогурта вместе.
И на моих похоронах не будет длинных процессий, Несущих лары и изображения предков; Ни труб, наполненных моей пустотой, Не будет этого на ложе Аталика; И без надуманных одежд. Маленькая плебейская процессия Больше чем достаточно и даже слишком много…
*** Озерный остров
О Бог, О Венера, О Меркурий, покровитель воров, Дай мне в текущее время, я молю тебя, маленькую табачную лавку, С маленькими яркими коробками, аккуратно громоздящимися на полках. И рыхлый ароматный подслащенный полночный табак и махорку, И яркий Вирджинский табак, рассыпной в ярких стеклянных ящичках И пару весов, не очень засаленных, И проституток заходящих на пару слов мимоходом, И для того, чтобы поправить волосы немного.
О Бог, О Венера, О Меркурий – покровитель воров, Одолжи мне маленькую табачную лавку, или пристрой меня к любому делу, Кроме этой проклятой профессии писания, где всё время приходится работать мозгами.
*** 8 ноября у Паганини
Неожиданное обнаружение в глазах чрезвычайно прекрасной норманнской кокотки глаза очень ученого ассистента Британского музея.
*** Верджинал
Нет, нет! Уйди от меня. Я покинул её недавно. Я не испорчу мой футляр меньшей яркостью, Ибо окружающий меня воздух имеет новое свечение; Слабы её руки, но они связали меня крепко И оставили меня окутанным вуалью эфира: Как сладкими листьями, как тихой, нежной ясностью О, я взял магизм из её близости Чтобы укрыться тем, чем укрыта она. Нет, нет! Уходи от меня. У меня еще есть аромат, Мягкий как весна ветер, который пришел из березовой тени. Зелеными выходят почки, вечный апрель в ветвях тени, Как зима завитая с лёгкой рукой она стойкая Шапки деревьев – подобье привкуса: Как бела их кора, так белы часы этой дамы
*** Кристина Россетти (1830-1894)
Английская поэтесса, член знаменитого общества «прерафаэлитов», автор стихов и поэм, проникнутых христианскими чувствами.
Где воды сумрака Свергаются в пучину, Спит, зачарованная сном – Ты не буди её. Ведомая звездой, Пришла туда, где тени Теперь её блаженною судьбой. Она оставила нам розовое утро, И шелестящие поля вдали, Для холода звенящего безлюдья. Сквозь сон как сквозь вуаль Впивает негу неба, И грустные призывы соловьев. Вокруг неё покой Безмолвным ореолом И совершенство вечного покоя, Она глядит, в безмолвии плывя. Она не видит зорь пшеничный шелк, Желтеющих полей, Шуршание дождя, Не слышит по руке. Покой, покой навек, Покой, глубокий в сердце На мшистом берегу До полноты времен Глубокой болью не прервется И ночи темнота, что Не разгонит день. Все будет длиться так, Пока ликующая Радость не ворвется, И не спалит В невозмутимость сна, В молчание времен.
*** Елизавета Ричи (США)
Эта заря голубая, Как шепот волны. Эта волна настигает, Словно дары. В этом малиновом всплеске Огненно-крылый тюльпан. Красное чадное нечто, Нежный обман Ласково ластятся лики, Будто ковыль Солнечно-светлые нити И золотая пыль.
*** Распев
Камень звучащий. Продираюсь сквозь пыль Кругами жизни. Кругами распевов.
Голос снега. Тону в белизне Мой черновик в орнаменте хлопьев.
Лепет дождя. В непогоду слова выбираю среди Звонко-упругих отметин Ливня.
Солнца потоки Падают в песни мои. Ты появился – Возникло преданье. Читаю стихи я потопу.
Слушатель снов. Прошлое ты обойди – Сторонись моих одиноких распевов.
Собиратель. Сшей на живую их нить. Спряди из них пряжу для савана, что нас обоих покроет.
*** Райнер Мария Рильке (1875 – 1926)
Родившийся в Чехии, живший в Германии и находившийся под сильным влиянием русской культуры поэт, безусловно хорошо известный всем любителям современной литературы.
Господин! настало время лето длилось очень долго пусть гуляет в поле ветер пусть падет на солнце тень чтоб в садах дозрели фрукты подари два дня им южных да свершится воплощенье горькой сладости последней в терпко-пряное вино но у кого теперь нет дома дом тому уж не построить кто один тому не скоро обрести покой и сон будет он ходить к знакомым по ночам читать запоем письма длинные писать и по парку беспокойно вслед за листьями мелькать
*** Сущность роз
О чем все это? Для кого? Чьи раны чтоб прикрыть? Иль это рубище дано чтоб чью-то боль смягчить? Какое небо смотрит в глубь их внутренних озер? И чью замалчивает грусть их кроткий взор? Смотри – беспечны и стройны, как разметались здесь они причудливо и вольно, как будто им не больно. Как будто никогда рука, дрожа, их не срывала. И голову едва держа, и зноем солнечным дыша, цветы затаивают тень, тягуче проливаясь в день, пространства изнутри сместив, все лето в комнату вместив, дрожащую истомой, окутанную дремой.
*** О Музыке
музыка: ты – дыхание статуи и молчание картины ты – язык когда безмолвствуют слова время ты, стремящееся к сердцу чувство – но к кому? ты – то неуловимое, во что преобразилось чувство ты – ландшафт звучаний ты – иное перерастающее как пространство сердца ты – наша глубина в глубинах сокровенных прощания святого расстоянья, перемены другого воздуха безбрежные пленеры иного берега святая чистота
*** Стивен Сартарелли (р. 1953)
Современный американский поэт и переводчик с французского и итальянского, ныне живущий в Париже. Один из редакторов «Антологии гнозиса современной русской и американской литературы и искусства» и постоянный автор журнала «Гнозис».
Жалоба (Слишком много вопросов)
I Я не так стар, чтобы всё ещё не видеть за немедленными ответами высокопарные утешения, которые укрепляют мои ноги и поддерживают голову поверх земли и неверно бредущих ступеней.
Я долго сопротивлялся ветру, настигающему из старого истока, расщепляя зерна на цифры, не спрашивая больше об основаниях такого желания или надежды.
Невелика нужда озираться на комфорт, означающий мой конец, размещая свои слезы и раны в стольких планах, сколько нужно, человеку, порывающему с истиной былых выводов.
Если случаю дано изменить те несколько причитающихся мне планов, я не уступлю его напору, и не пожалею о своем незнании предлагаемых доводов, возможных ответов на невозможные вопросы, которых от нас уже не ждут. Достаточно моих собственных оснований, чтобы подтолкнуть день к достойному завершению безразличных снов, где приход и уход, гордо вскинутая голова (хотя и несколько набок), я иду среди лиц, чьи черты и голоса – моя единственная забота мое единственное беспокойство – страх в их глазах и слепота кожи, безмолвные крики, которые населяют темень – обычным злом, беззубую дыру, повторяющую их мольбы – их мысли – мои мысли они отвечают на нужду задавать вопросы, разрешая отсутствие смысла моих первых дневных шагов в хрупкости утра.
II Но прежде всех вопросов – до всех безмолвных ответов на вопросы, которые умолчали, единственные ответы, которые можно услышать за тишиной – до всего этого и всего остального, было ли иначе?
Я вскарабкался на алтарь испытывая лезвие ножа отсутствием у меня требований; я был лошадью в упряжке, уносящейся в ночь; я был формой, чей свет растворился с наступлением дня.
Как бронза, ставшая зеленой из коричневой, последние мечи сокрушили последние надежды для старых иллюзий, чтобы они могут сопротивляться огню батарей вопросов, поставленных, чтобы извлечь сны из молчания,
оплотить их формулами уловляющих новых солнцестояний и древних уравнений в адском танце вопросов и ответов, питаемых надеждой, что в какой-то точке, по ту сторону всех шансов, мы не будем больше связаны нуждой нераспаханной земли.
III Но теперь если опустить заинтересованный взгляд на хрюкающую над усталым старым грунтом жизнь, я только различаю в тишине сухой ветер: простой призыв прозвучал бы провокацией, его мотив затерян в былых ошибках, алчность и благородство порождают соперничество среди сохнущих зерен того же самого растения.
Я не буду просить ни силы изменить мои планы за пределами дня, когда ответы не будут больше касаться моих снов или что-то менять, ни шанса оглянуться на старые вопросы как форма надежды или желания . от меня не ждут больше вопросов о таких вещах. Я должен стремиться к тишине растений – но их стоны заглушили моё утопание. Ответы заставили нас забыть. Борьба заглушает ответы. Я попрошу о помощи – но отдаленная рука редко выглядит, как рука.
Мы не можем позволить себе спрашивать о мотивах утешения, похлопывание по плечу или подмигивание в последнюю минуту, когда день вздымается к последнему эллипсу…
Я видел решения, торчащие, как головы побежденных на пиках неразрешимых ответов. Их гул истерзал мои уши.
*** Мне внятно молчанье откинутых голов и плеч содрогающихся в темноте, в паузе между словами утешения подаренными нашими снами,
тишина, что не говорит никому о началах и концах, но стоит с распростертыми руками, воздетыми словно для выстрела, пока мы не услышим её присутствия не потребуем возмездия.
*** Крик сирены погружает усталый ум в сон или безразличие драгоценного дома, подвешенного на тонком волоске на окраине города.
Мягкие ладони слушаются рук, умудренных опытом, превращающих глину в крепости доверия к месту и бережливости.
Восставшие состояния отдаленного ума не участвуют в необходимых битвах, ведущихся в диапазоне подаренного взгляда и ожидания,
Но тайные глаза в клетках взращенные с учетом Преемственности, могут возникнуть в один прекрасный день С силой слепоты, которая смотрит еще куда-то.
*** Жалоба №1 (Путник)
Я полагал, что я один средь обездоленной толпы, и поворот лишь в движении головы, и шаг слепой вперед спасенье от всех бед.
Но теперь я вижу семьи, и детей, и отцов семейства под кровом и почти всех их кругом круто развернулись на своих каблуках, теперь они спешат за мной с опустошенной свободой волка.
Что за земля теперь? Какая остановка, где гори, где лишь мне дано сетовать на неудачу?
Я не уверен больше, что мною выбран тот ли, этот путь на этом старом корабле, где старые глупцы бормочут все те же истории, выковыривая песчинки из коктейльных зубов.
И временами я все еще взываю к моей возлюбленной, Ожидая её совсем неподалёку.
*** Искушение
Под упавшими потолками, желанием Вспыхнувшее однажды между сажей и копотью, Затем разделённое блеском, в награду за изголодавшихся, Прославленных за обжорство и вскормленных снизу вверх, Кирпич на кирпич, добавляя балки, Вскоре не способные двигаться, добродетель Теперь неколебимое, искушение предстоит остаться Снизу, где нетронутая пыль рассыпается среди самой себя, Приманка для силы сломанного ветра, кровь пепла, Невыраженная и потерянная для воздуха перемен Без замерзшего роста новизны, Руки, трясущиеся посреди кучи, Которая в пространстве между дрожаниями Стягивает вниз другую волну обезличенной плоти для вопрошания.
Продолжение следует
|
 |