По одним документам Муся Гольдберг
была расстреляна во владимирской «крытке» седьмого апреля 1939
года, и нет нужды пересказывать, отчего голубоглазый аптекарь
Эфраим Яковлевич Гольдберг умер прямо на улице от внезапной
остановки сердца, - вскрикнув коротко и глухо, он неловко
повалился вбок, - скорее, обвалился, как неустойчивый карточный
домик, - никто так и не узнал, какое странное видение посетило
Эфраима Яковлевича в этот день, по-весеннему сырой и ветреный, -
эту тайну маленький аптекарь унёс в могилу, вырытую мрачным
дождливым утром тремя круглоголовыми брахицефалами, - некрасивую
девочку, стоящую босыми ножками на цементном полу, в сползающей
с худого плеча бумазейной рубашечке, - с тем обычным плаксивым
выражением, с которым восьмилетняя Муся пила железо и рыбий жир
и подставляла покрытый испариной лоб, - уже падая аптекарь
Гольдберг успел содрогнуться от жалости,- ножки, Муся, ножки, -
и жалость эта оказалась столь необычных размеров, что просто не
уместилась во впалой аптекарской груди.
По другим источникам – седьмого апреля
1939 года расстреляна была вовсе не Муся, а другая девушка,
возможно тоже с фамилией Гольдберг, - а сама Муся вернулась в
свой дом, постаревший на много лет, помаргивающий подслеповатыми
окнами и заселенный незнакомыми людьми.
Из полуоткрытых дверей выплывали желтоватые
пятна лиц, похожие на пёсьи и лисьи морды, - со скошенными
лбами, мелкозубые, - вам кого? – Гольдбергов? – Фима, там
Гольдбергов каких-то, - нет, не живут, - и только старуха
Левинских, озираясь по сторонам, прошелестела в Мусино ухо, -
гоим, гоим, уходи… - и Муся в страхе отшатнулась – сквозь мутную
пелену белесоватых глаз проглядывало вполне осмысленное, даже
хитроватое выражение, - крошечная голова была плотно ввинчена в
туловище, - мелкими шажками старуха продвигалась вдоль стены,
напоминая медленно ползущую жирную гусеницу.
Мусина улыбка по-прежнему была ослепительной,
хоть и поблёскивала металлом, - за долгие годы Муся научилась
держать удар и вовремя уворачиваться; даже в сползающих чулках и
старом пальто дочь рыжего аптекаря всё ещё производила некоторое
впечатление на утомлённых нескончаемым человеческим конвейером
мужчин, - её сипловатый голос завораживал, а небольшая
картавинка только усиливала очарование, - в пыльном кабинете,
сидя перед настороженным лысоватым человечком Муся нервно
закурила, и человечку ничего не оставалось как придвинуть
пепельницу, а после - закурить самому, подавляя странное
волнение и дрожь в пальцах.
Следствием этой беседы в прокуренном
кабинете стал выписанный ордер на желтоватом клочке бумаги, и
новая жизнь, правда, Муся так и не научилась варить борщи и
другие национальные блюда для человечка в расшитой косоворотке,
- ужинали они скудно, по-холостяцки, чаще молча, - пока молодая
жена с хриплым смешком не гасила окурок в переполненной
пепельнице, и тогда большая кровать с никелированными шишечками
прогибалась под двумя телами с протяжным вздохом.
После небольшой увертюры и не всегда
удачного завершающего аккорда к звуку громко тикающих ходиков
прибавлялся негромкий храп с тоненьким присвистом, - Муся
удивлённо примеряла на себя эту чужую размеренную жизнь, - может
быть, ей даже казалось, что она счастлива.
- Ёня, лисапед, Ёня – два круглоголовых
пацанёнка в матросских костюмчиках, обгоняя друг друга на
новеньких велосипедах, несутся по проспекту Славы среди
трепещущих на ветру знамён, - примерно так выглядело счастье
маленького человечка в косоворотке, о котором, впрочем, он
никогда не говорил, - только по вечерам, в выходные, после
стопки беленькой и блюда жареной картошки неясная картинка
оформлялась во что-то почти осязаемое, - за стенкой слева
гундосила пьяненькая соседка,а из комнаты напротив заходился в
надсадном кашле Герой Советского Союза, – Рымма, Рымма, - он
выкатывался в коридор, - в накинутом на голый торс пиджаке с
болтающимися орденами, - отталкиваясь сильными руками от пола,
наворачивал круги, производя много шума, давясь и захлёбываясь
жёсткими слезами, - Рымма, - на шее его двигался острый кадык,
но Рымма была далеко, в какой-то другой жизни, похожей на парад
весело марширующих мужчин и женщин, – левой-правой –
левой-правой – с ясными лицами, - левой-правой, - левой-правой –
ну, Колян, давай, - в разжатые зубы вливалась еще стопка, и еще
одна, - и круги становились не такими острыми, - обхватив
подушку в нечистой наволочке, Герой Советского Союза забывался
до самого утра, и снились ему новые хромовые сапоги, и весёлые
девушки на танцплощадке, и среди них – его Рымма, в
раздувающемся крепдешине, со смуглыми коленками и гадкой
ухмылкой, - сука она, твоя Рымма, - чьи-то губы вплотную
придвигались к его уху, - обдавая ржавым перегаром, и тут уже
деваться было некуда, - надо было просто жить, и прикупить на
вечер, и стрельнуть папироску, а если повезёт, разжиться маслом
у соседей и сварганить яишенку из четырёх яиц.
Близняшки на красных велосипедах
продолжали весело мчаться наперегонки, но видение становилось
всё более размытым, - они уже не неслись навстречу в раскинутые
руки, а нерешительно останавливались на полпути, и тогда
маленький лысоватый человечек доставал аккордеон, и влажной
тряпочкой смахивал пылинки, - застывшая у окна Муся закидывала
руки за рыжую голову, - Рымма, Рымма – странно, голос был почти
детский, с петушиными переливами, а за окном плакал майский
вечер, и шуршал по крыше мелкий дождь, аккордеон стоял в углу и
время от времени сквозь звенящую тишину пробивался тоненький
плач, - не женский, а мужской, - у маленького человечка был
высокий, неожиданно высокий голос, и крепкое нестарое еще тело,
и ласковые маленькие руки, но его женщина куда-то уходила, она
всё время уходила от него, - хоть и была рядом.
Хоронили маленького человечка торжественно, было
много венков, и музыка, всё как положено, и влажные комья земли
легко поддавались, - у идущих за гробом товарищей были красные
обветренные лица, за столом не чокались, но заметно повеселели,
и непонятно откуда взявшиеся женщины в повязанных платочках
вносили еду, крупно порезанную сельдь, и громадные пирожки,
кажется, с ливером и капустой;
Муся молча сидела за столом, - вы
кушайте, что вы не кушаете, - чья-то рука подкладывала ей
винегрет и серые ломти хлеба, - надо кушать, - лицо женщины
напротив расплывалось блином, - головы раскачивались, звенела
посуда, - долго еще пили и ели, а расходились шумно, как со
свадьбы, и галдели на лестнице, - мужчины в распахнутых
пиджаках, возбуждённые, хмельные, и их жёны, с высокими
причёсками под повязанными газовыми косыночками.
Наутро Муся обнаружила себя у газовой
плиты, - она чиркала спичками, - одну за другой, быстро-быстро,
- они ломались и крошились в её руках, - она натыкалась на
столы, хватала чайник и удивлённо смотрела на льющуюся воду, -
какие-то люди входили, спрашивали, трясли её за плечи, - но Муся
смотрела мимо, - у стены, выкрашенной ядовито-зелёной масляной
краской, стоял её отец, маленький аптекарь, Эфраим Яковлевич
Гольдберг, - прижав ладонь к груди, - он молча смотрел на неё, -
тихо папа, - ей мешали все эти странные люди, - ей хотелось
услышать знакомый голос, - Мусенька, мейделе, - но отец только
молча стоял у стены, и рыжие волоски поблёскивали на его
пальцах, и Муся не могла сдвинуться с места.
С тех пор отец часто приходил к ней, и даже
присаживался на краешек незаправленной кровати, - Муся совсем
опустилась, волосы стали тусклыми, на руках появилось много
незаживающих болячек, - она с трудом доживала до вечера,
слоняясь по неприбранной комнате, а потом долго сидела в темноте
и смотрела на дверь, и всё повторялась, - отец и дочь, смеясь и
соприкасаясь руками, рассказывали друг другу странные истории, -
из комнаты доносился счастливый смех, - а утром всё возвращалось
на круги своя, - спички, чайник, вода, спички.
******
По странному стечению обстоятельств, жизнь моя
пересеклась с Мусиной в салоне авиалайнера компании «Эль-Аль», -
седую женщину с документами на имя Марии Эфраимовны Гольдберг
сопровождали две немолодые сиделки, - вполголоса они
переговаривались о чём-то за моей спиной, время от времени
хватая разбушевавшуюся старуху за тощие руки, - с разительным
упорством обтянутые крапчатой кожей кисти появлялись по обеим
сторонам моего кресла, не давая насладиться первым путешествием
в страну «молока и мёда».
Мой первый сохнутовский паёк был
проглочен наспех и долго стоял комом в горле, - а за спиной моей
на каком-то птичьем языке чирикала маленькая седовласая девочка
с плаксивым лицом.
Мне хотелось рвануть на себя наглухо
задраенное окошко и оказаться где-нибудь на Крите, но самолёт
благополучно долетел до места назначения, потому что история
Муси Гольдберг должна была завершиться на земле предков, - в
глухом ближневосточном городишке на севере страны, среди таких
же, как она, плаксивых мальчиков и девочек её года рождения, -
так было записано в одной таинственной Книге, которой никто
никогда не видел, - уверена, там есть и моё имя, - может, именно
вам посчастливится найти его, как знать, как знать, - куда бы ни
вели следы, они приведут вас туда, где вы должны оказаться, - и
никто не сможет встать на вашем пути.
|