 |
|
|
Николай Губин
|
|
В донесении Санкт-Петербургского военного губернатора Эссена, адресованном в Синод, среди других сведений о нарушениях упоминалось незаконное венчание, совершенное священником Федором Опольским. Тайно венчались корнет конногвардейского полка Николай Николаевич Васильчиков и Мария Петровна Глинка, жена капельмейстера придворной Певческой капеллы. Разбор дела затянулся на несколько лет, и Глинка, не дожидаясь решения, выехал за границу. Через два года его известили письмом, что Синод признал жену виновной в нарушении супружеской верности и наложил на нее церковную епитимью, подвергнув безбрачию сроком на семь лет. Разжалованный в прапорщики Васильчиков был выслан в Вятку, где и скончался , оставив Марии Петровне значительное наследство, после чего она на всегда покинула Петербург. «Этакий романтический сюжет! Пожалуй, похлеще, чем у Александра Сергеевича в «Метели», — подумал композитор, откладывая письмо. Многолетняя судебная нервотрепка научила его выдержке и спокойствию, однако сейчас сдержать движение души ему было трудно. Наконец-то он cвободен и честь его не запятнана грязными подозрениями, выносить которые было свыше его сил. Но какова цена? Впрочем, Пушкин в подобной ситуации заплатил значительно дороже… Однажды в Смольном жена с пренебрежением сказала Глинке: «Все поэты и артисты дурно кончают, как например, Пушкин, которого убили на дуэли». Он отвечал, что хотя и не думает быть умнее Пушкина, но из-за жены лба под пулю не подставит. С этого дня отношения у них испортились совсем, но каким взглядом, полным благодарной нежности, наградила его бывшая при этом Екатерина Керн! Этот взгляд, протянувшийся из пушкинской любви, надолго связал их судьбы теплым взаимным чувством. Глинка вновь придвинул к себе письмо, но перечитывать не стал, а взял со стола сборник романсов, привычно раскрыл «Я помню чудное мгновение» и заложил страницу конвертом. «Вот ведь как причудливо! У Пушкина над прекрасными строками обозначено «К А. П. Керн». Для её дочери я положил эти стихи на музыку, и теперь все переплелось, и мы все вместе на века»... Окончательно взволнованный, Глинка встал из-за стола и,положив ноты, принялся расхаживать по комнате, сложив па груди руки. Думы о Пушкине не оставляли его, и по мере того, как вызревали его собственные принципы и замыслы, он все глубже и глубже проникал в творческую лабораторию поэта. В ту зиму в салонах много злословили: «Мишель Глинка и в этом от Пушкина ни на шаг! Не только мысли, но и чувства у него копирует, поскольку своего разумения ему явно недостает». Ответом было создание вдохновенного «Вальса-фантазии», навеянного пушкинианой и адресованного Керн. Глинка посмотрел на большие старинные часы, украшенные деревянной резьбой, и позвонил одеваться. Сегодня он намеревался познакомить французов с музыкой оперы «Руслан и Людмила» на сюжет поэмы Александра Сергеевича. Помнится, на одном из вечеров у Жуковского Пушкин сильно заинтересовался идеей оперы и даже обещал подумать над переделками для либретто, но вскоре выстрел Дантеса оборвал эти намерения. После посмертного суда над поэтом за участие в дуэли всякое сочувствие к нему сделалось невозможным. Глинке хорошо запомнился и холодный, колючий взгляд императора, сразу и безошибочно угадавшего в образе Баяна черты опального поэта, и злорадное шиканье публики, покидавшей премьеру вслед за императорской фамилией, не дослушавшей оперы до конца. Подали лошадей, и за окнами кареты мягко закачался желтый свет уличных фонарей Парижа. Глинка закрыл глаза, и мысли его привычно устремились к музыке. Мелодии приходили к нему одна за другой, знакомые и не знакомые, но всякий раз точно соответствующие дорожному настроению. Вот так, в веселом цоканье лошадиных копыт и перезвоне бубенчиков, услышал он однажды первые такты увертюры к « Руслану и Людмиле» на ночном Белорусском тракте. С мягким толчком карета остановилась возле театра Герца. К парадному съезжались экипажи, а в зале стоял сдержанный гул ожидания и любопытства. В оркестре произошла настройка, затем все смолкло, и русского маэстро пригласили выходить. Глинка поправил манжеты, перекрестился и легкой походкой прошел сквозь оркестр к дирижерскому пульту. Театр сиял великолепием обнаженных плеч, украшенных драгоценностями, и блеском любопытных глаз. Раскланявшись с публикой и с оркестром, композитор поднял палочку, и в зал полились светлые, проникновенные звуки солируюшего кларнета, наполненные легкой чарующей грустью. Звучал «Вальс-фантазия»…
1997 г
|
 |