Эмилия Обухова

Виктор Юхт 

Куда ведет метель...

И перелетная метель
Блестит и вьется…

 (А. Пушкин «Евгений Онегин»)

Часть первая

 

В нашей литературе известно явление повторения названий. Так, например, Тютчев написал «Silentium», а потом создал свой «Silentium» Мандельштам, вспомним еще "Демона" и "Кармен" Блока. У Марины Цветаевой роман в письмах «Флорентийские ночи» назван так, как новелла у Гейне. Заимствование названия - это отнюдь не традиция, такое вообще нечасто случается и всегда по какой-либо причине. Вот именно эту-то причину и важно понять, ведь тогда оба произведения становятся ясней.

Название «Метель» в русской литературе в разное время повторили несколько раз - такой удивительный факт.  Кроме Пушкина, «Метель» была еще у Вяземского, у Льва Толстого и у Соллогуба, у Есенина и Пастернака. В самом деле, наша литература буквально перенасыщена метелями, уже не только названиями, но и самой ее темой. Есть, на мой взгляд, даже лишние метели – рассказ «Метель» у Льва Толстого, например. О снеге, буране, морозе, о разнопогодной зиме поэты писали с 18-го века. Пишут и теперь. Отчего это? Возможно, это потому, что зима в России такая долгая и снежная, и так случается, что большинство событий и переживаний в жизни русского человека выпадает именно на это время. О страсти (Мело, мело по всей земле...) или  душевной гармонии (Мороз и солнце.), о революции (Черный ветер, белый снег, на ногах не стоит человек...) создавались гениальные зимние стихи. Правда, об этом, лет 30 тому назад уже была написана прекрасная статья Е.Юкиной и М.Эпштейна «Поэтика зимы», сейчас ее можно прочитать в интернете, и в ней есть почти что все об этом.

Метель давно уже перестала быть в литературе только погодной реалией, она превратилась в некую метафизическую сущность, в знак могучей таинственной силы. Ведь издавна само слово "метель" в сознании русского человека воспринималось как некий символ. Вспомнить хотя бы «Метель» Свиридова.

Пушкинская "Метель" из "Повестей Белкина" известна любому школьнику, есть и фильм по этому произведению – старый и добрый, как волшебная сказка. Но вот драма Цветаевой "Метель", увы, мало кому известна, это вещь, так сказать, редкая. Между тем, к повести Пушкина она имеет прямое отношение – уже сразу,  в первых ремарках автора к персонажам внимательный читатель услышит начало переклички с Пушкиным:

ДАМА В ПЛАЩЕ, 20 лет, чуть юношественна.

ГОСПОДИН В ПЛАЩЕ, 30 лет, светлый.

СТАРУХА, весь XVIII век.

ТРАКТИРЩИК

ТОРГОВЕЦ  

ОХОТНИК -

каждый — олицетворение своего рода занятий.

Действие происходит в ночь на 1830 год, в харчевне, в лесах Богемии, в метель.

О Даме и Господине речь пойдет впереди, а вот Старуха, как описала ее

               Цветаева, - "весь ХVШ век», чем-то похожа на пушкинскую "Пиковую даму", она погружена в былое. В нее Цветаева вложила еще несколько пушкинских меток. Так, Старуха замечает:

Как неучтиво!

Пиво! – При дамах!

               И это почему-то сразу напоминает известную историю одного несостоявшегося сватовства Пушкина. Там гостям подали пиво. Пушкин потом в письмах друзьям подшучивал над дурным воспитанием и грубыми нравами хозяев.

В другой сцене Старуха проходит «шагом ожившего памятника»,  словно пушкинский «каменный гость». Кроме того, действие пьесы происходит в том же 1830 году, когда Пушкин писал свою «Метель». Таким образом, Цветаева сразу настраивает читателя (или зрителя) на смысловой диалог двух "Метелей», разделенных столетием.

Марина Цветаева написала свою "Метель" в декабре 1918 года – и определила жанр - "драматические сцены в стихах".  Сюжет ее драмы, кажется, незамысловат: представьте себе, как вечером под новый 1830-й год в придорожной харчевне, затерявшейся в лесах Богемии, вьюга сталкивает нескольких одиноких путешественников: Даму, Господина и Старуху. Тут же и местные герои, возможно, завсегдатаи харчевни - Торговец и  Охотник, может быть, это знакомые хозяина Трактирщика. Всего шесть персонажей, равно разделенных на две группы. В начале пьесы ни у кого из героев нет даже имени, каждый назван автором либо по его основной функции, либо по его месту в структуре драмы.

Эти трое, скажем, обыкновенных мужчин - Охотник и Торговец вместе с Трактирщиком - они и ведут себя как обыкновенные, их разговоры касаются только вещей материальных: деньги, еда и пиво. Они восхваляют своих пышных жен в противовес Даме, стоящей у окна и глядящей на метель, о ней автор замечает: «чуть юношественна» - смотрите, какое удивительное краткое прилагательное, в нем как-то сразу открылся весь портрет - и видится Дама, почти подросток, стройна и чуть угловата – у Пушкина такой уж точно нет!  Возможно, тут и есть сходство с Гончаровой, но эта другая.  На самом деле, это единственный портрет  в драме. Цветаева не дает себе труда подробно описывать других персонажей, и особенно невнимательна она к простолюдинам. Смотрит на них глазами своей Дамы. Потому их речь и портреты - все однозначны и схематичны. Интересно только, что персонажи из группы Трактирщика произносят иногда такие странные для них слова, как бы не из своего словаря, вроде того, что Торговец пьет «За достоверность!», потом еще «За полнокровье!»  - и очевидно, что слова эти очень уж книжные для этой компании. Понятно, конечно, что имеется в виду, но это его «За достоверность!» достоверным вовсе не кажется: и  можно ли представить даже нынешнего тридцатилетнего из той же примерно социальной среды человека, произносящего такие тосты, такие слова? Что ж, Цветаева и не заметила этого очевидного неправдоподобия.

Фигуры, олицетворяющие грубый  материальный мир, потом довольно быстро исчезают, буквально после первой сцены, ведь роль их проста и скоро оказывается исчерпанной. Таких лиц и в жизни  достаточно, а в пьесе у Цветаевой их даже слишком много – половина!

На земном уровне отношений они представлены как фигуры, традиционно, по-земному, противопоставленные друг другу (мужчина - женщина) и друг для друга закрытые, – такова их встреча в мире реальном. В небесно-духовном мире - это вечная пара - на все времена. Видно, как Цветаева здесь «пишет и в то же время размышляет» (помните, как Пушкин, работая над Онегиным, говорил: «Я пишу и размышляю)». Так вот и Цветаева размышляет в своей пьесе на тему для нее самой большую и  важную, прошедшую через всю ее жизнь.

В ее драме Дама и Господин - родные люди -  но не в этом реальном потоке времени, а в вечности. Прежде незнакомые, они здесь узнали друг друга. Между ними возникло доверие и полная откровенность, в их диалогах - ответы с полувопроса.

Итак, в трактире шестеро, трое из которых, исполнив свою роль, со сцены уходят. Вскоре и Старуха перестанет подавать реплики, направленные в основном на то, чтобы создавать вокруг Дамы столь памятный ей самой любовно-куртуазный антураж:  молодость, красота, высокое происхождение и сиятельные кавалеры – вот в чем был смысл ее жизни. Но как только начался важный диалог между Дамой и Господином, Старуха, не покидая комнаты, исчезла – застыла.. Цветаева просто забыла  о ней,. Правда, Старуха еще успевает подарить Даме кольцо Короля, акт символической преемственности поколений светских красавиц и знак непрерывности любовного потока, но Дама к подарку холодна. Кроме того, Старуха, видно, до определенного момента была нужна в действии пьесы еще и для того, чтобы задать вошедшему Господину несколько нужных вопросов, которые строгий этикет не позволил произнести Даме. Но дальше уже Цветаева оставляет на сцене только этих двоих  – Даму и Господина.

Как видно, Цветаева схематизировала в драме все, даже разделение мужского и женского. Женское воплощено в образах Дамы и Старухи, это два варианта, причем, Старуха – как бы зеркальное отражение Дамы, но как в кривом зеркале. Неважно, что Старуха тоже происхождения высокого, но в ней есть именно то женское, что столь ненавистно было в женщинах для самой Цветаевой: кокетство, ложь.. И Дама тоже могла бы стать такой, если б осталась, как все, с этими «бальными» хлопотами, так сказать, "у времени в плену". Но цветаевская Дама – это другое: возможно, для Цветаевой это был идеал вечной женственности, вечной юности, неподвластной губительному бегу времени, только одна душа – так, как для Пушкина в его Татьяне воплощена мечта об  идеале верности и чистоты. Ясно только, что Дама так же далека от Старухи, как таинственный Господин - от конкретных воплощений в пьесе деятельного, активного мужского начала, т.е. от Трактирщика, Торговца и Охотника.

И как помешали бы ходу действия более определенные характеры и портреты? А тут такая сдержанность, предельный лаконизм – но тогда при чем здесь метель? Видно, для нее важней всего была идея, пушкинская идея Метели.

И вот тут постараемся разглядеть действительно самое, может быть, главное в этом произведении  –  то, что, пьеса Цветаевой до краев полна Пушкиным и многое им созданное в ней учтено и помечено. Здесь не только внешние знаки, вроде 1830 года, года Болдинской осени, или образа глуховатой Пиковой дамы. Всмотритесь, вот он  пушкинский неповторимо  лаконичный жанр «маленьких трагедий», который Пушкин определил как «драматические изучения» - в действительности, никто, кроме Цветаевой, так и не попытался повторить его, развить, продолжить.. А какова ее Дама!  И эти ее размышления о верности мужу-воину, они, конечно, тоже напоминают о Татьяне Лариной (кстати, и имя Дамы в пьесе, как позже выясняется,  - графиня Ланска, что тоже отсылает к Пушкину).

Позже Цветаева в своих стихах к Блоку,  уже после смерти поэта, написала:

Не полог – а птица

Раскрыла два белых крыла!

- И снова родиться,

Чтоб снова метель замела?!

Думаем, что именно отсюда, от этих цветаевских строк следует продвигаться к разгадке сути ее драмы.

Известно, что у Цветаевой есть несколько произведений, связанных с размышлениями о перевоплощении души после смерти человека и о сути кармических законов. А здесь она предчувствует, что в новом воплощении Блок снова отдаст себя стихии, то есть останется в плену своей прежней кармы.

Цветаева хорошо понимала и чувствовала Блока, но сама она никогда не могла бы так сказать о своей душе, что она «праздная». Так, известна ее запись, когда, поздравляя саму себя с днем рождения, она отметила: «Сорок семь лет непрерывной души...» «Непрерывной души» – всю жизнь ее вела душа, и только душа  управляла всем, что происходило в ее жизни.

Часть вторая

Цветаевская драма "Метель" - едва ли не единственная попытка во всей «метельной» литературе понять, изучить и осмыслить те могучие невидимые силы, которые сбивают человека с верного пути и потом могут снова возвратить его на тот путь, которые ему предназначен.

Так и в пушкинской ''Метели" есть, на самом деле, одно ведущее, действующее лицо – это  Метель 1. Остальные же персонажи оказываются лицами "страдательными", метели подвластными. Ведь именно метель навеки разлучила Владимира и Машу: его, отчаявшегося и рыдающего, закружила и запутала; ее же, с трудом решившуюся войти в чуждую ей роль преступницы, метель сперва останавливала, рождая в ней  дурные предчувствия: "Метель не утихала; ветер дул навстречу, как будто силясь остановить молодую преступницу", а потом именно метель не дала ей заблудиться на том же пути, который не осилил Владимир, и привела ее в церковь. Ни Маша, ни Владимир не понимали, конечно, какая сила ими движет. Смутно осознавал это, кажется, один лишь Бурмин (может быть и фамилия его от Бури, ведь другого имени у него в повести нет, хотя Пушкин обычно дает полные имена своим героям)), вот как он рассказывает Маше о происшедшем с ним: "... вдруг поднялась ужасная метель, и смотритель и ямщики советовали мне переждать. Я их послушался, но непонятное беспокойство овладело мною". Строение последнего предложения отражает появившуюся в подсознании героя мысль о зависимости его поступков от какой-то мощной, надчеловеческой силы. В первой части предложения еще действует его "я", но уже во второй части  это"я" превращается в зависимый субъект: «но непонятное беспокойство овладело мною". Это как в безличном предложении, выражающем лишь состояние. Однако здесь мы имеем дело не с безличной структурой, действующий субъект присутствует, он есть – это то самое оно, "непонятное беспокойство", нечто, существующее вне героя и управляющее им помимо его воли. Бурмин много лет подряд будет помнить это свое давнее ощущение – ведомого ( "... казалось, кто-то меня так и толкал") и тот миг, когда таинственный вожатый окончательно победил его волю: "я не вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю».

Ведущая роль метели у Пушкина и у Цветаевой подчеркивается не только тем, что это слово вынесено в заглавие, а еще и многократным повторением таких слов как "вихрь", "буря", "вьюга", "ветер". Цветаева даже один раз в пьесе написала слово Метель с большой буквы, как будто имя:

Мне захотелось в путь – туда – в Метель... - говорит Дама.

И так все реплики, в которых речь заходит о метели или ее аналогах, наполняются в пьесе таким глубоким смыслом.

Простите за досужий мой вопрос:

Куда? Откуда?

- обращается Старуха к Господину, который отвечает:

Вихрь меня принес,

Вихрь унесет.

Эти слова мог бы повторить и Бурмин, которого тоже привела к Маше вьюга. В отличие от Пушкина, Цветаева уже напрямую говорит об этической силе, которой наделена ее метель.

Дама:

Сегодня утром, распахнув окно,

Где гневным ангелом металась вьюга...

Вы будете смеяться, - все равно!

Я поняла - что не люблю супруга.

Мне захотелось в путь - туда - в Метель...

- так неожиданно открывает героиня свою душу таинственному незнакомцу, а тот, словно читая ее мысли и зная наперед высшее объяснение ее поступкам, продолжает:

И вот графиня, отослав в постель

Докучную служанку, - лоб горячий

К прозрачным орденам прижав в последний раз...

В атласных туфельках – как тень – смеясь и плача...

Заметно, что стихи в начале пьесы, пока еще присутствовали те  «прозаические» герои, были  как-то больше похожи на прозу. Но только начался главный диалог драмы и хлынули великолепные цветаевские мелодии, страстные и трепетные, а многие отдельные строфы - действительно шедевры.

Дама и Господин знакомятся, он задает ей вопросы, вежливые, светские, игривые  – и это происходит в той атмосфере, какая бывает в начале флирта, ну как у всех. Помнится, и пушкинский Бурмин тоже был насмешлив и известен, как опытный ловелас. А Господин - как он легок в беседе с Дамой, как умел!

Но вот Дама открывается ему.

Я замужем, - но я несчастна!

А Господин

(чуть улыбаясь):

Очаровательное «но»... – Давно?

Но Дама не желает поддерживать атмосферу тех связей, о которых так тосковала Старуха. Дама уже на другом уровне – она во власти Метели. И Господин тут же переходит на другой уровень - вслед за ней. В этот момент он начинает описывать ее побег так, как будто он присутствовал при этом:

...В мужском плаще – царицею опальной –

В бешеную метель – из вьюги бальной!

 (Это «царицею опальной» напоминает любимый цветаевский образ - Марину Мнишек из «Бориса Годунова» - вот еще Пушкин!)

Дальше «Молчание» - пауза необходима, чтобы перейти на другой уровень отношений...

Вся Ложь звала тебя назад,

Вся Вьюга за тебя боролась.

И теперь Дама, влекомая Господином в таинственный мир духовной близости, неожиданно, «как во сне»,  произносит:

Я где-то видела ваш взгляд,

Я где-то слышала ваш голос...

"Ложь" и "Вьюга", по Цветаевой, противоположные этические силы, и это значит, что метель ведет человека от ложного к истинному, хотя сам человек и не может сознавать до конца истинности этого пути. Именно на верном пути и происходят судьбоносные встречи, предназначенные высшей волей.

Две любови героев «Метели» Пушкина, одна метелью разрушенная, а другая ею созданная, - это, назовем их так, «покорные» любови. Пусть это будет вроде термина, так как покорность понимается здесь лишь как умение услышать подсказку высшей, надчеловеческой силы и способность человека последовать за ней.

В центре повести  Пушкина «Метель» - два события: венчание и встреча, но повесть построена на хронологической инверсии, ведь христианский брак считается состоявшимся, если двое соединились любовью на земле, а их союз был скреплен небом. Обычно же земное предшествует небесному, а встреча - венчанию. В повести всё вышло наоборот: героев сначала связало венчание, и лишь годы спустя они встретились и по-настоящему узнали друг друга. Но все эти годы оба были верны брачному таинству.

В драме Цветаевой брак героини оказался за рамками действия. Неизвестно, сколько недель, месяцев или лет "юная женщина" пробыла замужем к тому моменту, когда метель толкнула ее к бунту, внезапно заставила покинуть замок и броситься навстречу неизвестной или давно забытой любви. Но бунт героини – отнюдь не прихоть, это, по Цветаевой, лишь точное выполнение высшей воли. Из диалога Дамы и Господина с каждой фразой становится все яснее, что их встреча вовсе не первая в череде воплощений и  что они когда-то, в других, предшествующих жизнях уже были связаны. Помните:

Я где-то видела ваш взгляд,

Я где-то слышала ваш голос...

Их нынешняя встреча - лишь счастливое узнавание – метель свела. И теперь память, разбуженная метелью, зовет к прежней любви. В пьесе вступают в конфликт две любови: любовь, состоявшаяся в пространстве и во времени, и любовь, оставшаяся в вечности. Если бы графиня бежала от нелюбимого мужа, она бы не прижимала в последний раз «лоб горячий к прохладным орденам", и, вообще, это произошло внезапно для нее самой - "в атласных туфельках - как тень - смеясь и плача". Героиня разрывается между нынешней любовью и любовью прежней, вернее, памятью о ней, прапамятью, которую безжалостно оживила метель.

Здесь столкнулись две правды: пушкинская мысль о счастье в покорной любви, о ясной цельности героев, верных обету венчания (Татьяна Ларина, Маша из «Дубровского»), и правота стихии - метели, возвращающей к былой страсти. Эта чреватая трагедией ситуация странно разрешается таинственным Господином... Но кто он? Уже в  первой его реплике подсказка заинтригованному читателю: "Я, кажется, вношу сюда - всю бурю?" Господин, явившийся с метелью, ассоциируется, однако, не только с бурей, но и с лунным светом: недаром же он сам называет себя Князем Луны. В пушкинской "Метели" луна не упоминается, но она есть в "Бесах", другой его метели: то "невидимкою", то мутным фоном, на котором «закружились бесы разны":

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.

В этом стихотворении, написанном той же Болдинской осенью 1830-го года, что и повесть "Метель", предчувствие трагедии, ощущение ужаса перед неотвратимым. Можно предположить, что с образом метели у Пушкина связывались противоречивые размышления о своей судьбе. Прочитайте об этом  старинную статью М.Гершензона «Метель», она опубликована в интернете. С одной стороны, метель останавливает заключение тайного и преступного (без родительского благословения) брака и приводит героев к гармонии «покорной» любви. С другой же, она может быть и бесовской, путающей, кружащей, насылающей слепую страсть и толкающей к краю бездны. И "Метель", и "Бесы" написаны Пушкиным накануне собственного венчания.

Луна, в мутном свете которой бушует метель в «Бесах», - симптом нарушенной гармонии, предчувствие будущего разлада. Годы спустя поэт будет втянут в интригу, его ослепят ненависть и ревность, столь чуждые пушкинской натуре. Его повесть «Метель» и стихотворение «Бесы» - два противоречивых предчувствия, две дороги, которые чудились поэту сквозь вьюгу.

Итак, князь Луны появляется в драме Цветаевой, чтобы разрешить ситуацию разлада в душе Дамы. Это он заставляет Даму вспомнить, что все это уже было когда-то, в неизмеримой дали времен:

Так же головкой к плечу...

Так же над бездною темной

Плащ наклонился к плащу...

- Юная женщина, вспомни!

               Беседа Дамы и Господина напоминает не совсем обычный разговор  и не на равных: «Дама с его появлением перешла на низкую скамеечку» и дальше Цветаева уточняет: «Дама на скамеечке, все, что она говорит, — снизу. Господин. Все, что он говорит, — сверху. Оба не сняли плащей».Цветаева таким образом показывает, что Господин старше Дамы по числу жизней, он мудрей, такой, каких называют индийские мудрецы, - посвященный. Так Цветаева писала о себе и Рильке: «Я не меньше его (в будущем), но я моложе его. На много жизней. Глубина наклона – мерило высоты. Он глубоко наклонился ко мне...»

Беседа  Дамы и Господина может показаться похожей на психоаналитический сеанс. Господин буквально погружает Даму в гипнотический сон, чтобы раскрыть не осознаваемые ею причины ее же поступков, чтобы полностью пробудить память, затаившуюся в глубинах ее души. Его жесты, несколько странные для обычного диалога, вполне соответствуют сцене сеанса гипноза: он начинает говорить, положив ей обе руки на голову, словно вводя ее в избавляющее забвение, а когда Дама засыпает, он, «тихонечко освободившись от нее, встает».

Но самое интересное заключено в том, что Князь Луны не только исцелитель больной памяти, избавитель от навязчивых сновидений, но он и герой этих сновидений:

 

Это не сон и не грех,

Это – последняя встреча.

- заключает он.

Дама и Господин столкнулись в новогоднюю ночь .Через много лет она напишет свой шедевр «Новогоднее», посвященное памяти Рильке. «Метель» - предчувствие «Новогоднего»!

Из текста драмы, по замыслу Цветаевой, видно, что кармический закон не раз соединял героев в других воплощениях. Возможно, нынешней встрече предшествовал длинный ряд узнаваний, затянувшийся на столетия. Теперь этот ряд завершен.

Та же сила, что оживила в памяти Дамы вереницу прошлых встреч, заставляет ее и забыть их, а значит усмирить бунтующую метельную стихию. И восстановить гармонию ее нынешнего существования.

 

Господин:

Освободи! Укрепи!

Дай ей Свободу и Силу!

-          Юная женщина, спи!

Сеанс гипноза, обрамленный двумя взаимоисключающими приказами Господина «вспомни» и «спи», освободил Даму от внезапной необъяснимой страсти. Она забывается мирным сном, проснется на следующее утро, уже в новом году, и память, не нарушит больше ее покой. Она вернется к покорной любви-верности.

Что же касается замечания автора, что убегая из графского дома, Дама напоследок прижимала «лоб горячий к прохладным орденам», то оно вдвойне символично. Быть может, ее муж - герой войны, «в сраженьях изувечен», как муж Татьяны Лариной. Потом ведь и Бурмин  из «Метели» возвращается с войны героем. Эта пушкинская деталь – верность мужу-воину, герою – воcпринималась Цветаевой и романтически, и глубоко лично. Ведь Марина Ивановна проецировала отблеск славы юных генералов 1812 года, старинного рыцарства на своего мужа, Сергея Эфрона. А в смутные осенние дни 1917 года, страшась за его судьбу, Цветаева писала ему: «Если Бог сделает это чудо – оставит Вас в живых, я буду ходить за вами как собака!» А эти строки датированы мартом 1919 года:

Пока легион гигантов

Редел на донском песке,

Я с бандой комедиантов

Браталась в чумной Москве.

«Легион гигантов» - это Добровольческая армия, в рядах которой сражался муж Цветаевой, а «банда комедиантов» - молодые студийцы Вахтангова, для которых и была написана драма «Метель» и им впервые прочитана.

В «Метели» Пушкина развязка действительно похожа на чудо: покорная любовь совпала с выбором стихии. И в «Метели» Цветаевой спасение происходит чудесным образом: Князь Луны освобождает Даму от фатальной власти метели.

Подобные чудесные избавления, увы, не случились в жизни самих поэтов, Пушкина и Цветаевой, не предотвратили их личных трагедий. «Метель» Цветаевой создавалась в ту пору, когда над Россией заметались иные вьюги, пострашнее той, что некогда свела и надолго разлучила Бурмина с Машей.

Расплясались, разгуделись бесы

По России вдоль и поперек,

Рвет и кружит снежные завесы

Выстуженный северо-восток.

(М. Волошин. "Северо-восток")

И когда человеческая жизнь стала мельчайшей крупинкой, бесследно исчезающей в снежной мгле, многим вспоминалась другая пушкинская метель: "Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло.

- Ну, барин, - закричал ямщик, - беда: буран !"

Эти строки из "Капитанской дочки" стали эпиграфом к "Белой гвардии". На последних же страницах романа Булгакова появляется библейская цитата: "... и увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали...".

В "чумной", холодной и голодной Москве, на рубеже 19-го года, Цветаева писала пьесу о целях таинственной «метели» и о силах  человеческой души, она размышляла таким образом и о Пушкине, и о Блоке, и о себе, а метель тем временем разрушала все вокруг и кое-как пыталась возвести новое. Несомненно, что Марина Цветаева глубоко сознавала факт произошедшей в России катастрофы. Возможно, что именно это горькое понимание завершенности прошлого и подтолкнуло Цветаеву к созданию философской драмы, в которой на сцене театра перед продрогшими зрителями  воплощался сюжет, где торжествовала гармония.