 |
|
|
Апокриф Михаил Блехман
|
|
Навязчивый стук не прекращается… «Что-то меня потянуло на чёрный юмор…» «Твой юмор, как бы чёрен он ни был, меня не раздражает. Цвет острот выбирает острящий, мне остаётся принимать твой выбор как должное». «Ну хоть что-то должно же тебя раздражать? Вот и хлопнула бы дверью, и ушла бы себе куда глаза глядят!» «Было бы чем хлопать…» Название на месте. А вот последняя фраза в моём рассказе осталась недописанной – рука устала выводить точку. Точка отказывалась выводиться, хотя до неё в рассказе был целый выводок этих самых точек. Последняя точка сопротивляется дольше и упорнее других, только внешне похожих на неё. Потому, я думаю, что последняя – это и впрямь точка, а остальные – лишь разновидности запятой… Охотнее всего возникает первая, нетерпеливая и легкомысленная, будто… ну, не знаю, - будто любовь с первого взгляда, если не задумываться о более удачном сравнении. А вот последнюю приходится искать немыслимо долго, как ищешь невесть куда задевавшуюся старинную монетку из не имеющей без неё смысла нумизматической коллекции. И ведёт она себя не как последняя точка, а точь-в-точь наипервейшее слово… Я вышел из дому, как водится, захватив книгу, - да-да, разумеется, вышли - мы. Мы решили подышать воздухом - нейтральным, не то что вечный чернильный аромат моего нескончаемого рассказа. Мы - означает вдвоём. Но, конечно же, решил я… Решаю-то я!.. «Решаешь, решаешь, не горячись». «Ладно, не хочешь уходить – оставайся, пойдём вместе... Только не мешай мне, пожалуйста! Не мешай мне своим присутствием!» И отсутствием – тоже не мешай… Без этих прогулок моя жизнь превратилась бы в пустую квартиру без двери, куда входят, не постучавшись. «Квартира с зияющим входом ничем не лучше рассказа без точки, согласна?…» «Не отвлекайся и ответь: итак, ты решаешь, - ну, и что же тебе удалось решить?» Не буду отвечать на колкости… Сконцентрируюсь на более существенном. Книга была тяжёлой, но я всё равно всегда брал её с собой: ей одной под силу заглушить не оставляющий меня в покое стук. Для этого её, к счастью, не обязательно открывать, да я обычно и не открываю… «Буду думать, что стучит дятел. Тогда можно помечтать, что навязчивый стук оставит меня в покое, когда, рано или поздно, закончится затянувшаяся весна…» Весна в моём северном крае длится круглый год, даже после того, как птицам – стучащим ли, поющим ли - становится неуютно на деревьях. И сейчас, летом, весна по-прежнему продолжается – ну чем не мой рассказ? Дятлу некуда деться от своего дерева, на дереве всё равно уютнее, чем в неприветливом небе… И стучать в небе не во что… А куда мне деваться от привычного стука – «который ты игриво называешь навязчивым». «Очень остроумно. Ты разве не поняла – это дятел стучит». Луч – не отвлечённо геометрический, а всего лишь простецкий, солнечный, – старой учительской указкой показал мне на скамейку под деревом. Я положил неподъёмную книгу рядом, отпустил галстук - или затянул его – для не дописавшего рассказ это практически одно и то же – и прислушался. Подумал, что бы сказать, и единственное, что нашлось, было довольно резкое: «Вот найду потерянную монетку, и ты уйдёшь. Договорились?» «Мы с тобой далеко ещё не договорили, так что время договариваться не пришло… А начали давненько, когда я торжественно числилась первой из точек». «Лучше бы ты попробовала стать последней… Впрочем, это у тебя вполне получилось: ты оказалась обеими по совместительству». «Бурчишь, значит, предпочитаешь числить меня последней, пусть и наиболее своенравной. А ведь моя покладистость так же бесконечна. В знак её демонстрации подыграю тебе: я согласна считать заканчивающееся лето незаконченной весной. Когда выведешь искомую точку – попробуем договориться. Точнее говоря – если выведешь. Я тебе, как у нас с тобой принято, ничего не обещаю - только обнадёживаю. А разве быть обнадёженным – недостаточно?» Стук возвышался и учащался. Наверно, высокие широты заставляют его звучать бесконечно высокой нотой, не имеющей определённого содержания, словно рассказ без последней точки. «Или роль без актёра… Не написать ли об этом – когда, наконец, закроется дверь?..» Со скамейки мне было едва слышно ржание детских коней и туманно видны непреодолимые ржаные заросли. Вероятно, весна даже поздним летом искала свою монетку… Ах, была - не была, скажу всё, что думаю: «В наших северных краях несжатая рожь напоминает твои волосы, не сжатые обручем, не отягощённые лентой, не стиснутые платком, - твои волосы, пропахшие ржаным ароматом моих чернил…» До кого-то же он пытается достучаться, этот дятел? Или помогает мне найти мою монету? «Знаешь, почему ты пристрастился к деталям?» Я промолчал. Книга лежала рядом, это успокаивало, но и чуть тревожило. Её тяжело носить с собой повсюду, ещё труднее перелистывать тяжёлые страницы. Время от времени хочется перевести дух, лучше всего – на этой скамейке, окружённой растрёпанной рожью, колышущейся в такт непреходящему стуку. Ну, хорошо, отвечу: «Твои вопросы становятся всё более детальными… Ты пристрастилась к деталям ничуть не меньше моего, только, боюсь, нас интересуют разные детали… Хорошо, раз ты настаиваешь, я отвечу: когда нет целого, цепляешься за частности, наивно надеясь, что они составят целое, или хотя бы заменят его. И знаешь - иногда заменяют». «Видишь ли, я не интересуюсь тем, что ты называешь заменяющими целое деталями. И, разумеется, не интересуюсь этим твоим целым, просто потому, что оно для меня – самая незначительная из деталей. Для меня важнее обобщение, оно заменяет необходимость в подробностях...» Дятел так дятел… Правила давно и полностью приняты. Стоит стуку прекратиться – и рожь никогда уже больше не заколышется … Снова чёрный юмор, привычно многовато на сегодня. Не перехватить ли мне инициативу: «Интересуешься. Возможно, не так болезненно, как я… Между прочим, «не так» вовсе не означает «менее». «Нашёл время переходить в контратаку. Обобщение важнее для меня любой из фраз, и всех точек, вместе взятых, - проставленных и потерянных». Удивительно, что её не раздражает постоянный стук. Поэтому-то она не хочет уходить. Когда же придёт её время и она оставит меня в покое? «Ты хочешь, чтобы время пришло само собой, так же, как тебе пришло в голову постоянно приходить на эту скамейку? Не кажется ли тебе, что с твоей стороны подобная тривиальная самоуверенность граничит с тривиальным же отчаянием?» Прихожу, но мой рассказ остаётся дома один, без точки… Обесточенная, прохудившаяся сеть, годная разве что на безрыбье… А ей, видишь ли, подавай обобщение. «Я постоянно прошу тебя уйти, но ты беспардонно остаёшься…» «Да, остаюсь, и даже горжусь этим, хотя упорно стремлюсь оставить тебя, пользуясь твоей терминологией, в покое. Не ухожу потому, что ты ещё упорнее не отпускаешь меня. Ну, предположим, отпустишь: кого же тебе тогда останется умолять и удерживать? Ты любишь меня за то, что у тебя для уговоров есть я, и опасаешься расстаться со мной, чтобы вместо меня не пришлось упрашивать кого-то другого, согласен? Я имею в виду - другую». Дождь разговорился в такт нашей беседе. Его фразы безобидно обрушились на ржаную промокашку, отпечатываясь на ней расплывчатой, неразборчивой, хотя и многословной рукописью. Я узнал среди этих фраз свои – самые сырые из выпадавших. Рука или ветер – мне никогда не было видно со скамейки – провели по волосам, чтобы они растрепались ещё сильнее. «Твои волосы не укладываются ни в какую причёску». Неукладывающиеся ржаные волосы насмешливо бросались мне в глаза, я отводил их – и глаза, и волосы, но ржаная копна не слушалась и рассыпалась вокруг скамейки и дерева, в ветвях которого невидимо и учащённо старался до кого-то достучаться дятел. «Так почему всё-таки тебя не раздражает постоянный стук?» «Послушай, я тебе ни в чём не отказываю, но – или и? – ты не можешь помешать мне существовать вне зависимости от несущественных частностей, даже если мы согласимся назвать их не уничижительно – частностями, а нейтральнее – факторами, что ли. Опережаю твой вопрос: существенных факторов для меня не существует». «Почему же ты не хочешь оставить меня в покое и реализовать свою независимость в полной мере?» «Потому, что ты слишком безнадёжно сильно этого хочешь. Твои настойчивые требования уйти - сильнее любых вялых просьб остаться». Ну да, мы договорились, что это будет дятел, не станем вносить запоздалые коррективы… «Ты постоянно твердишь мне это, словно повторяется одна и та же запись, которую я обречён проигрывать с тех пор, как чернила впервые промакнулись на моей первой, наименее сырой из фраз… На моей первой фразе, увенчанной послушной, игривой точкой…» «Ты проигрываешь её, но она остаётся беспроигрышной: других слушателей у неё и соперников у тебя – нет». Кто способен обнадёжить лучше, чем обнадёживаешь себя сам?.. «Возможно, ты исчезнешь, если я допишу недописанную фразу?» Решиться и отыскать последнюю точку? «Я решусь, но - пообещай, - хотя ты никогда ничего мне не обещала…» «Попробуй, тебе же не впервой пробовать, - а мне не впервой ожидать счастливого краха, - хорошо, хорошо, не нужно кусать губы и конец ручки, - последней точки в твоём рассказе. Согласна, готова признать: нашего рассказа. Или, ввиду нескончаемости, - нашего романа – хотя роману-то как раз и положено закончиться. Поставь последнюю точку – и посмотри, окажется ли твоя фраза последней. Прислушайся к непрекращающемуся стуку на этом своём дереве: прекратился ли он?» «Получается, тебя не волнует этот дятел, не отличающий ни одного времени года от весны?» Вопрос без ответа – разве это не ответ?.. Учительская указка спряталась в тёмном шкафу. Ржаные волосы потемнели - их закрыл от меня занавес безнадёжно высотных зданий, и дятлу не нашлось места на безлиственном дереве, а дереву не было места у скамейки… Дятел так дятел, - подумал я и спрятал нечитаную книгу в шкаф. Дятел как дятел… «Ты по-прежнему не хочешь уйти? Тогда давай поговорим совсем уж откровенно. Мой, как ты говоришь, рассказ-роман, к деталям которого ты безразлична, весь - в твою честь. Тебя это не вдохновляет? Тебе не интересно узнать, что всё в нём – от названия до последней фразы – ты и о тебе? От последней фразы, какой бы незаконченной она ни казалась, до быстро и легко возникшего названия, ставшего наиглавнейшей фразой». «Совсем уж откровенно? Тогда вот что: честь чересчур велика для меня одной. Хотелось бы, если позволишь, разделить её с твоей промокшей промокашкой, с твоим ищущим последнюю точку дятлом, с твоей скамейкой, откуда видна весна и слышно ржание коней в ржаном поле. Всем нам - не самое ли место под вот этим выцветшим названием - словно под деревом, из-под которого раздаётся сбивчивый, учащённый стук, словно пригоршни монет падают на пол?» «Ты и раньше умела формулировать и обобщать. Тогда добавь сюда и ветер, и дождь…» На месте были все слова, и последняя фраза, по-моему, тоже. «Ах да, чуть не забыла: дождь, высохший над моими волосами, не успев намочить их. И ветер, неспособный их растрепать». Я устал от безответных вопросов. «Послушай, тебя ведь не может не раздражать мой пульс, похожий на учащённый стук падающих на пол монет? Ты была вынуждена слушать его всё наше время – неужели это не повод уйти?» «Имеет ли смысл упрашивать меня в надежде, что я проигнорирую твою просьбу? Лучше бы ты поставил точку в этом своём – нашем с тобою - романе и начал новый – а вдруг начнётся? Первая точка придёт легко и весело, сама собою, как любовь с первого взгляда. Разве что название… – опасаюсь, как бы оно не повторилось». Проблема в том, что первый взгляд никогда не оказывается последним… Достать книгу из шкафа сегодня снова и уже не было сил: руки устали держать ручку и тетрадь, промакать непросыхающие чернила, и тем более - перелистывать страницы. Я сделал усилие и вчитался. Приютившее нас название на месте… И последняя фраза вроде бы тоже... Вот только квартира – как была, так и осталась, без двери.
Монреаль Май 2008 г.
|
 |