Ян  Торчинский 

Дети и взрослые

(Из цикла "Невыдуманные  истории")

Мы ожидали трамвая, которого, как назло, не было и не было. Среди ожидающих обращали на себя внимание две женщины: одна молодая с годовалым мальчиком на руках, а вторая -  значительно старше, видимо, бабушка малыша. Она, единственная из всех, проявляла нетерпенье и каждый раз бегала на угол - посмотреть, не показался ли из-за поворота головной вагон. Убедившись, что трамвая все еще нет, она стремительно бросалась обратно, с нежностью смотрела на ребенка и громко, так, что все слышали, вскрикивала:

  - Уй, глазки мои!

  Или:

  - Уй, щечки мои! - и сочно целовала названный предмет.

  И так далее. Очевидно, у нее была творческая натура, не терпящая повторений и трафарета, поскольку всякий раз она называла какую-то новую "деталь", будто инвентаризацию на складе проводила. Но вот, после очередного челночного броска на угол и обратно, старуха остановилась в растерянности: она исчерпала свои возможности, все было перечислено,  повторяться  было свыше ее сил, а уж молчать и подавно. И вдруг она заметила на щеках внука красные пятнышки диатеза.

  - Уй, вавы мои! - взвизгнула бабушка, обрадованная своей находчивостью.

  А тут  трамвай подошел, и все кинулись на посадку. Мы оказались в разных вагонах, и я не знаю, как она выкручивалась дальше.

Латынь

  Пятилетний мальчик игрался в песочнице. К нему подошли ребята постарше.

  - Слышь, пацан… Хочешь, мы тебя латыни научим? Это такой язык, на нем все врачи разговаривают…

  Через час он вернулся домой и сказал бабушке:

  - А я знаю латынь! На ней все врачи разговаривают. Вот послушай!

  И бабушка услышала, ну, вы сами понимаете - что.

  - Кто тебя научил такой гадости? - в ужасе закричала она. - Чтоб ты не смел повторять! Погоди, я папе расскажу, он из тебя быстро эту "латынь" выбьет!

   Мальчик терпеливо выслушал все, что ему причиталось, и пошел в свой угол с игрушками, бормоча под нос:

  - Что бы ни говорили, а латынь я изучать буду. И врачом стану!

Презумпция  виновности

  Наша семья проводила лето в Крыму. Однажды мы возвращались домой поздно вечером и увидели огромную оранжевую, совершенно круглую луну. Она висела так низко, что казалось, с крыши нашего дома ее можно достать рукой. Полнолуние…

  - Вот это да! - восхищенно ахнул мой трехлетний Толя.

  В следующий раз мы увидели луну только через несколько дней. Она была такой же огромной, но уже не имела прежнего циркульного очертания, сделавшись меньше на треть. Как бы примятая с одной стороны, спутница Земли потеряла свое величие и выглядела как-то… Я умудрился забыть определение "луна на ущербе" и подыскивал про себя нужное слово, но Толя опередил меня:

  - Луну поломали, -  сказал он, искренне огорчившись, что так получилось.

  А потом вспомнил, что дома ему попадает за каждую разбитую чашку или поломанную игрушку, причем, видимо, не всегда за дело, и безнадежно прошептал:

  - Все равно скажут, что Толя поломал…

Детская  логика

История первая

  В первом классе я сидел за одной партой с мальчиком  с удивительной фамилией Берс. Не Барс и не Бес, хотя многие путали, а именно Берс. Зато имя у него было самое простое - Марик.

  Как я сейчас понимаю, Берс был эмоциональным и экспансивным ребенком, а к тому же неудержимым выдумщиком и фантазером, способным увлеченно развивать самые невероятные идеи. Мы дружили, и он частенько бывал у нас, а моя мама подкармливала его, как могла.

  Это было не лишним, потому что семья Берса очень нуждалась, чтобы не сказать бедствовала; в школу он ходил в старой женской кофте с подвернутыми рукавами и до поздних заморозков носил сандалии на деревянном ходу, которые при ходьбе щелкали, как кастаньеты. В те суровые годы таких детей было немало.

  И вот однажды наша учительница Евдокия Мокеевна сказала нам, что местный Театр Юного Зрителя предлагает купить абонементы ("Это такой один билет на пять спектаклей сразу."), причем по совсем низкой цене, и к тому же деньги можно принести в конце месяца и даже платить по частям (слов "рассрочка" или "кредит" тогда в обиходной речи не было).

  Мама сказала, что это очень хорошо и даже замечательно: казалось бы, идет такая война, а театр о детях заботится…

  - А ты, Марик, возьмешь абонемент? - спросила она Берса.

  - Ну, что вы, тетя Рая… Куда мне, - печально ответил он и отвернулся, а потом быстро ушел.

  - Вот что, - сказала мне мама. - Завтра передашь Евдокии Мокеевне, что мы берем два абонемента. Понимаешь, зачем? Вот и молодец! Только ей ничего не объясняй. Два - и все. И ему не говори, пусть будет сюрприз.

   Я не берусь описать, каким счастьем осветилось лицо Берса, когда он прижал к груди абонемент - кусочек голубоватого картона, на котором было напечатано название театра, а ниже - резиновым штампом оттиснуты номера ряда и места, а еще ниже - отделенные перфорацией пять квадратиков, и на каждом - дата и наименование спектакля! Бесценное сокровище, нежданно-негаданно свалившееся в руки счастье, как во сне или в сказке, будто по щучьему велению…

  А еще через несколько дней Берс пришел к нам и смущенно сказал:

  - Тетя  Рая, я потерял абонемент.

  - Что же теперь делать? - ахнула мама.

  - А очень просто: вы же им деньги за абонемент  еще не платили? Да? Ну, и не платите совсем.

  - Ты с ума сошел! Да разве так можно?

  - Конечно, можно. Вы абонемент купили для меня? Да? А я теперь в театр не пойду. Да? Так за что вы должны деньги отдавать? Вот если кто-то его найдет и пойдет в театр - пусть он и платит. Верно? А если никто не найдет, то в театре увидят, что место не занято, и продадут билет. Кто купит, тот и заплатит! Да? А иначе получится, что за одно и то же два раза платили. Верно?

  Берс был в восторге от своей изобретательности и уже ничуть не жалел о своей потере.

  Ах, как  хотелось бы мне написать, что я отдал ему свой абонемент или что мама, умилившись наивности Берса, купила ему новый… Но чего не было, того не было, а невыдуманные истории - не место для авторской фантазии.

  Но все же, до чего прекрасная и неожиданная штука эта детская логика!

История вторая

  В детской музыкальной школе состоялся большой выпускной концерт.

  Директор школы был хорошим организатором, а сейчас решил вообще удивить всех. Для этого он пригласил из филармонии или Укрконцерта профессионального ведущего, как сейчас сказали бы, диск-жокея. В школе, между прочим, было немало педагогов, которые смогли бы провести концерт на высоком уровне, но директору, конечно, виднее.

  Ведущий сначала произвел хорошее впечатление прекрасно поставленным голосом, пиджаком в серебряных блестках и красивой набриолиненной прической с кинжальным косым прибором.

  Но вскоре мы убедились, что он, как говорится, не тянет: детей совершенно не чувствует  и вообще, кажется, несколько под хмельком. А вся его работа заключалась в том, что после окончания очередного номера, он подходил к выступавшему и спрашивал:

  - Ты, конечно, хочешь стать военным? Или металлургом? Или космонавтом?

  Одному Богу известно, по какому признаку ведущий угадывал их будущие профессии, но ни разу не ошибся: учащиеся, на которых давно положили глаз преподаватели не только специальной музыкальной школы-интерната, но и консерватории, послушно отвечали: "Да. Военным, так военным. Металлургом, так металлургом…" Они твердо знали, что такой ответ избавит их от дальнейших дурацких расспросов и можно будет скорее уйти со сцены.

  Наконец, очередь дошла до моего сына.

  - Ты, конечно, хочешь стать моряком? - прозвучал уверенный вопрос.

  - Нет! - не менее уверенно ответил сын.

  - Кем же ты хочешь стать? - приготовился к дискуссии ведущий.

  - Не моряком!

  Ведущий опешил. Он не знал формальной логики, и ему было невдомек, что "А" и "не А" покрывают весь круг событий, относящихся  к тому или иному явлению.

  Мой сын тоже не знал таких мудреных вещей, он интуитивно руководствовался своей детской логикой, которая, честное слово, богаче взрослой, и уж тем более формальной! 

Мороженое

  Трое парнишек лет десяти шли по своим детским делам и наслаждались мороженым. А поскольку у них было всего одно эскимо на троих, то каждый откусывал по разу и передавал лакомый цилиндрик на палочке идущему рядом товарищу. Но я заметил, что по разу откусывали мальчики, находящиеся на правом и левом фланге их небольшой шеренги, а тот, который шел в центре, лакомился дважды, передавая мороженное сначала справа налево и потом слева направо. Уж не знаю, рассчитал ли он свой маневр и умышленно затесался в середину или так само собой получилось… Хотя насчет "само собой" сомневаюсь.

  Наверное, из него вырастет хороший бизнесмен! Или жулик! Или тот и другой сразу.

Две "ленинские" истории

История первая

  Мой сын, как всегда, не вошел в дом, а ворвался, громко хлопнув дверью. И закричал с порога:

  - Завтра день рождения дедушки Ленина! Весь наш садик идет к нему в гости в этот … как его … в Малвозей!

  - Во-первых, не Малвозей, а Мавзолей. А во-вторых, ленинский Мавзолей в Москве, а мы живем в Киеве. Ты что-то перепутал, - строго сказал я.

  - Ну, не в Малво…, не в Мавзолей… А в этот … как его … я забыл…

  - Может, в музей ? - пришла, как всегда, на помощь бабушка.

  - Во, точно, в музей!

  А до этого в детском саду малышам долго морочили голову, что дедушка Ленин вечно живой, что он постоянно с каждым из нас, и тому подобными глупостями. Я, конечно, помалкивал, чтобы не войти в конфликт с воспитателями: мой сын вполне мог сообщить им, что папа говорит иначе - о возможных последствиях таких идеологических разногласий можете судить сами.

  - Значит, на день рождения идете? - не удержался я. - И что ты ему подаришь?

  - Мы будем петь и читать стихи! Целый месяц готовились. А с собой ничего брать нельзя, даже бублик или конфету. Наверное, там дадут.

  - Будем надеяться… Желаю тебе приятно провести время.

  Назавтра он вернулся из детского сада порядком уставший, но довольный.

  - Ну что, понравилось?

  - Еще как! Только странный какой-то получился день рождения: нас ничем не угостили, и он к нам не вышел…

  - Кто не вышел?

  - Дедушка Ленин. Мы же к нему на день рождения пришли…

  Значит, не проявил должного уважения виновник торжества, вечно живой всесоюзный дедушка,  к своим маленьким гостям…

История вторая

  Чтобы не участвовать в так называемом ленинском субботнике, я заранее выхлопотал себе командировку и сбежал в Москву.

  Ненавижу это мероприятие и не потому, что времени жалко. Если было необходимо, мы  работали по субботам и по воскресениям, и в праздничные дни. А в этих субботниках угнетала бессмысленность и бесполезность мероприятия, предписанного каким-то кретином. Кому это нужно? Ну, придем к 9-и часам, проболтаемся до 12-и, имитируя бурную деятельность, а потом начнем пить водку и ругать последними словами и субботник, и тех, кто нам его навязал:

                             "Спасибо партии  родной,

                             Что отменила выходной!"

  И вот в этот партийный престольный праздник я гулял по Москве. И забрел на Красную площадь. А там тоже проходило торжественное мероприятие, которое, слава Богу, ко мне отношения не имело: детей принимали в пионеры.

  Несмотря на конец апреля, в Москве стояла холодная погода. И я, одетый в костюм и китайский плащ с подстежкой, от перегрева не страдал. А юные неофиты были в праздничной пионерской форме: белые рубашки с распахнутым воротом, синие коротенькие штаны или юбочки, белые носочки… Они сбились в тесные кучи и, приплясывая, шептали что-то посиневшими губами, наверное, повторяли слова Торжественного обещания. Здесь же вертелись грудастые девахи-пионервожатые, все в пальто, из-под которых пламенели пионерские галстуки - с нашим знаменем цвета одного…

  - Выше голову, ребята! - призывали они. И заботливо спрашивали: - Слова не забыли?

  Отобрав группу ребят в 15-20 человек, пионервожатые отводили их поближе к Мавзолею, где и совершался обряд посвящения.

  Наконец, в пионеры приняли всех. Я думал, что их сразу же оденут потеплее и распустят по домам, но ничуть не бывало: детей согнали на митинг.

  На трибуну взгромоздился какой-то мордоворот в наглухо застегнутом макинтоше.

  - Дорогие ребята! - закричал он в микрофон. - Сегодня вас приняли в славную орденоносную организацию юных пионеров-ленинцев. Это важнейшее и торжественное событие в вашей жизни! И вы запомните этот великий день надолго, может быть, на всю оставшуюся жизнь!

  Он что-то говорил и говорил, поминая Павлика Морозова и Олега Кошевого, а я думал, что многие из этих юных пионеров уже к вечеру свалятся с высокой температурой, а потом проваляются в постели неделю или больше и спознаются с противными микстурами, пекучими горчичниками, ужасными масляными компрессами  и тому подобными радостями, а поэтому, действительно, запомнят этот день надолго. А если у кого-то будет вдобавок осложнение на сердце, почки или суставы, то, как правильно предвидел мордоворот с Красной площади, и на всю оставшуюся  жизнь…

"Кузница  кадров"

  Дипломированный педагог-дефектолог, Лиля Моргулина, работала в школе-интернате для детей, пораженных болезнью Дауна. Слабоумных, другими словами.

  Однажды она пришла к нам, сильно расстроенная.

  - Беллочка, - обратилась она к моей жене, - вы хорошо рисуете, может, подскажете что-нибудь. Мне нужно для моих дурачков выпустить стенную газету - к 50-й годовщине революции. А они не знают, что такое революция и годовщина, и до пятидесяти считать не умеют, хорошо если до десяти… 

  - А зачем это нужно?

  - Начальство из райздрава требует.

  - Что они не знают, какой у вас контингент?

  - Знают, конечно. Там же врачи работают. Только у них свое руководство есть. А у него - свое…

  Я думал, что такой идиотизм - единичное явление, так сказать, плод местной инициативы. И, представьте, ошибся.

  Находясь в Саратове, я навестил свою знакомую Екатерину Никитичну. Она, в силу чистой случайности, работала в таком же интернате, что и Лиля. Катя с гордостью рассказала, что на областных смотрах специнтернатов их изделия постоянно занимают первое место.

  - А что это за изделия?

  - Ну-у-у, скамеечки разные, лопатки маленькие, игрушки…

  Зная от Лили об умственных и практических возможностях "даунов", я поразился успехам саратовской дефектологии.

  - Нет, - смутилась Катя. – Какие там успехи... Если честно, то все это на выставку делает Василий Петрович, наш инструктор по труду.

  - А как же другие интернаты?

  - Там свои инструктора  есть. Только наш, наверное, самый лучший.

  Вам не кажется, что этими специнтернатами руководили бывшие их воспитанники? А над ними стояли руководители тех же кондиций? И вообще над всеми нами тоже: специнтернаты для олигофренов - кузница высших руководящих кадров Советского Союза!

Концерт

  Концерт учащихся детских музыкальных школ состоялся  весенним праздничным днем в киевском Первомайском парке. Начало концерта было назначено на 12 часов, но участникам велели собраться к 10-и. Может, и правильно: мало ли какая накладка бывает…

  Вскоре перед эстрадой собралось множество народа: в основном, участники концерта, дети от семи до пятнадцати лет и их родители. Знающие по опыту, что мероприятие может затянуться надолго, мамы и бабушки принесли разную снедь: бутерброды, крутые яйца, чай или кофе в термосах, бутылки с лимонадом и минералкой. Это уплеталось  с аппетитом, на открытом воздухе все казалось вкуснее. К тому же погода стояла великолепная: благодатная и зеленая киевская весна была в разгаре, ярко светило солнце, откуда-то тянул легкий освежающий ветерок.

  Концерт удался на славу. С воодушевлением выступали юные артисты: пианисты, скрипачи, бандуристы… Хор малышей спел песни, сочиненные их же товарищами, начинающими композиторами. Всеобщий восторг вызвало выступление гостей: девочки из балетного училища исполнили бессмертный танец маленьких лебедей. А зрителями и слушателями, кроме участников концерта и их родителей, были многочисленные киевляне, взрослые и дети, гуляющие с утра по одному из  лучших парков столицы Украины.

  Концерт продолжался почти до 4-х часов. И никто не заметил, что ветер все усиливался и усиливался, хотя по-прежнему был теплым и ласковым. Страшный северо-западный чернобыльский ветер.

  Это происходило 2 мая 1986 года. 

Вопрос без ответа

  Мой сотрудник Леня Крючков был человеком в общем-то не вредным, но вспыльчивым и не слишком умным. Из тех, которые сначала говорят, а после думают. Или не думают никогда. Взрывался он по малейшему поводу. И не отдавая отчета в своих словах, мог наорать на своего собеседника: "Я тебя убью! Я тебя  уничтожу! Я тебя закопаю!" - совсем как Никита Сергеевич в Соединенных Штатах. Мы привыкли к этому и обращали  на его угрозы еще меньше внимания, чем американские империалисты на обещания советского лидера. Большое дело: поорет и остынет, может, ему для здоровья необходимо…Только иногда кто-нибудь задавал риторический вопрос: "И как его в семье выносят?" Впрочем, поговаривали, что  жена Лени по части темперамента и стиля поведения не уступала своему мужу. И наверное, тишина и благолепие были у них не частыми гостями…

  И однажды в наэлектризованной семье  Крючковых произошло вот что.

 Как-то Леня распекал своего сына-шестиклассника за хроническую неуспеваемость и в своей обычной манере вопил:

  - Если еще хоть одну двойку принесешь, так лучше тебе не жить! Я тебе своими руками голову оторву!

  А на следующий день, вернувшись с работы, он вынул окоченевшее тело мальчика из петли. На столе лежал открытый дневник с тремя "свежими" двойками. И записка: "Если папа меня убьет, его посадят в тюрьму. А я не хочу. Мне жалко".

  Об этом, год спустя, рассказал мне он сам, находясь в сильном подпитии.

  - Знаешь, сколько у нас женой неприятностей  было… Куда нас только ни таскали… И в милицию, и в прокуратуру. Всю душу вымотали. Ну, почему он так сделал? Накормлен, напоен, одет… Если в кино или еще что-нибудь - пожалуйста! Ну, чего ему не хватало?

  Правильный вопрос, но, к сожалению, запоздалый, и ответить на него по существу было уже некому.

Подарок

Валентину Петровну в классе не любили. Поэтому и проканителились до последнего дня. Сначала многие отказывались сдавать деньги:

  - Что? Валентропе на подарок и цветы? Только на венок!

  - Нельзя так, ребята! - увещевали сознательные. - Все же 8-е марта. Всем подарки делают…

  Ну, кое-как собрали, и сразу же начался базар: кому идти по магазинам - никто не соглашался. Наконец, обязали вечных козлов отпущения: старосту класса и комсорга. А когда узнали, что они пойдут, с уроков отпросившись, - за ними увязался еще один их одноклассник, отпетый прогульщик-и-двоечник.

  Мальчики  понятия не имели, что купить. Зная нрав Валентины Петровны, они побаивались: еще  не угодишь ей, так запомнит,  потом  век не расхлебаешь, к тому же контрольные за третью четверть на носу и до экзаменов недалеко.  И денег у них было не густо, и в магазинах к празднику уже успели разобрать все, что получше да подешевле.

  Наконец, прогулъщик-и-двоечник сказал:

  - Вот то, что надо! Самое то. - И показал на полку, где стояли гипсовые бюсты Сталина, позолоченные и посеребренные. - Пусть даже не понравится, так она и пикнуть не посмеет, а не только оценку снизить.

  Через пять минут  они шли в школу, по очереди неся красиво упакованный и перевязанный красной шелковой лентой пакет. Вдруг староста  забежал шагов на пять вперед и крикнул комсоргу:

  - Пасуй!

  - С ума сошел, - ответил комсорг, бережно прижимая к груди завернутого вождя. - Уронишь, разобьется… Знаешь, что за это будет?

  - Я уроню?! У меня второй разряд по баскетболу. А ну, давай! - И ловко поймал брошенный пакет.

  Отпетый прогульщик-и-двоечник тоже занял выгодную позицию и хлопнул в ладоши:

  - Пасуй мне! Опля! Держи!

  Заигравшись, они опоздали на урок и вломились в класс, когда Валентропа уже делала перекличку.

  - Уважаемая Валентина Петровна! - сходу зачастил еще неостывший от импровизированного баскетбола староста. - Разрешите от имени класса поздравить вас с Международным женским днем и пожелать здоровья, счастья и больших творческих успехов в школе и личной жизни. А еще мы хотим подарить вам самое дорогое для советского человека, а особенно, для коммунистов и комсомольцев: скульптуру нашего дорогого вождя и учителя товарища Сталина!

  Учительница деловито прослезилась:

  - Дорогие ребята! Я не знаю, как благодарить вас. Никогда не забуду этот счастливый день. Скульптура великого Сталина будет всегда вдохновлять меня и напоминать мне…

  С этими словами она развязала бант на ленте и благоговейно развернула бумагу. И вдруг позолоченная голова вождя отделилась от туловища и покатилась к краю стола. А потом, при всеобщем оцепенении,  свалилась на пол и разлетелась вдребезги.

  Наступила тишина, которой еще не знала школа со дня своего основания. Учительница стояла, бледная, как мел. И мальчики порядком струхнули.

  Наконец, Валентропа сдавленным голосом сказала:

  - Ребята, идите домой. Только тихо. Очень тихо. Вы меня понимаете?

  Расходились на цыпочках, стараясь не дышать и не смотреть друг на друга.

  И потом еще долго, очень долго, вплоть до  ХХ-го съезда КПСС, Валентина Петровна вздрагивала от каждого стука в дверь и от визга тормозов за окнами. Но, слава Богу, все обошлось. Так что счастливые концы не только в сказках бывают.

Урок

  Учительница украинского языка и литературы Нонна Петровна шла домой в скверном расположении духа. Завтра ей предстоял урок в десятом классе с разбором стихотворения Владимира Сосюры "Люби Україну", в котором, как считалось, были проявления украинского буржуазного национализма.

  Нонна читала это стихотворение раньше, и оно ей не понравилось своей ходульностью, так не свойственной тонкому лирику Сосюре. Так ведь от неудач даже классики не застрахованы. Но вдруг началось черт знает что. Сегодня с  утра всех словесников собрали  в кабинете директора, и парторг долго и невразумительно объяснял им  реакционную сущность самостийников, а также их вольных и невольных пособников, вроде ставшего опальным поэта. А потом всем раздали листки папиросной бумаги с методологическими указаниями горкома - такими же бестолковыми, как и выступление парторга.

  Что ж, задание есть задание, идеологическая установка - это, можно сказать, директива, и ее нужно выполнять, весь вопрос - как. Десятый класс - не третий, не пятый или седьмой. Там серьезные люди учатся, школу заканчивают, а поэтому нужно готовиться  по-настоящему.

  Нонна дождалась, когда все пойдут спать, зажгла настольную лампу и принялась за работу. Она без конца перечитывала стихотворение Сосюры и не могла сообразить, о чем говорить своим ученикам. Главное - где в этих стихах хоть намек на буржуазный национализм. Из строфы в строфу поэт заклинал любить Украину и объяснял, почему это нужно делать. Ну, и что? Ведь не в ущерб другим странам и народам, ведь ни одного худого слова в их адрес не сказано. Конечно, сам призыв выглядит нелепо: любовь - это такое чувство, оно или есть, или нет, его никакими убеждениями не раскочегаришь. Кстати, Сосюра предлагает любить Украину за синее небо и золотое солнце. Чушь несусветная! Если так, то Италию, Испанию или Аргентину нужно любить еще больше, там климат получше. И наоборот, разве голландцы или шведы не любят свою пасмурную родину… А чего стоит  наказ девушке не любить своего парня, если он не любит Украину! Это, значит, парень говорит: "Оксана, серденько, я тебе кохаю!", а она: "А як щодо України?" - "Та не дуже…" - "Тодi геть вiд мене!" Глупость, конечно, но причем тут национализм? Наконец, она кое-что начала понимать. Не в том дело, что в стихах было что-то порочное - в стихах кое-чего не было: ни единого упоминания о советской власти, о партии, о Сталине... Ну, можно при желании пришить безыдейность, так не национализм же!

  Ни до чего толком не додумавшись, она решила, что утро вечера  мудренее, уж как Бог даст…

Однако то, что случилось, превзошло самые скверные ожидания. Оказалось, что многие ученики это стихотворение читали и подготовились к уроку не хуже ее. Поэтому сразу же посыпались вопросы: "Почему? Ну, и что? Что в этом плохого? Так что, нельзя Украину любить?"  А что она могла им ответить?

  - Понимаете, ребята, любить свой народ, свою республику можно и нужно. Но мы живем в семье братских народов, в семье республик-сестер, и должны всех любить одинаково, - говорила Нонна Петровна, удивляясь своим словам.

  Тогда поднялся Женя Музыченко и, слегка заикаясь от волнения, сказал:

  - Извините, Н-н-нонна Петровна… Я что скажу… Когда мы при немцах ж-ж-жили и мама заболела, так я ходил н-н-на базар и воровал. Маму надо было кормить. А немцы за это, знаете, что могли сделать… Так я больше всего боялся… если они меня схватят, что с мамой будет… Помрет она… А надо будет, так опять воровать п-п-пойду… Потому что это моя м-м-мама… А для вашей мамы, извините меня, не пойду, н-н-нет… Как же можно - всех одинаково… Что свою маму, что вашу или еще чью-то?

  Она хотела ему возразить, но вдруг услышала чей-то голос с "Камчатки":

  - Ну, чего ты ей объяснить хочешь? Что она дурней тебя и сама не понимает? Она лицемерит. Зато нас  честности учит.

  Так сказал ее ученик, будто грязной половой тряпкой при всех по лицу ударил. Она не разобрала, кто это сказал, да и какая разница, если класс угрюмым молчанием подтвердил вынесенный учительнице приговор.

  Нонна Петровна молча вышла из класса. На следующий день на стол изумленного директора школы легло ее заявление об увольнении "по собственному желанию". А еще через две недели она поступила на бухгалтерские курсы.

Aлька и профессор

  В 1941-м году семилетний задохлик Алька, кожа да косточки, попал в больницу с двусторонним воспалением легких.

  Болезнь протекала неровно, и палатный врач Борис Иванович  сокрушенно вздыхал, разглядывая температурные графики и рентгеновские снимки.

  Время было военное, и над  городом все чаще и чаще кружили немецкие самолеты. Поэтому дети и взрослые по несколько раз в день спускались в больничное бомбоубежище.

  Однажды утром к Борису Ивановичу пришла алькина мама.

  - Доктор, пожалуйста, выпишите сына. Уж как будет… Я дам расписку, если нужно. Мы эвакуируемся с последним эшелоном. А остаться нам нельзя, сами понимаете. - Она сделала мучительное усилие и спросила: - Я довезу его?

  - Ну-у-у, - протянул Борис Иванович. - Лекарства в дорогу я вам дам, рекомендации  напишу. Но главное, режим и питание: куриный бульон, яйца всмятку, свежий творог… Избегайте сквозняков… И никаких контактов с детьми, чтобы не подцепить корь или коклюш. А еще…

  - Послушайте, - перебила его мама. - Вы отдаете отчет в своих словах? Мы будем в пути недели две или больше. Едем товарняком. В каждой  теплушке по 10 - 12 семей, детей навалом. А вы мне даете какие-то дикие советы…

  - Я даю правильные советы и отвечаю за них, - окрысился доктор. - А сможете вы ими воспользоваться или нет … - Он взглянул на маму, осекся и прошептал: - Извините меня ради Бога. Но что другое я могу сказать… Думаете, у меня  душа не болит, я же детский врач. И еще - знаете что… Не забирайте  сына до вечера. К нам приедет профессор Будкевич, крупнейший специалист. Что он скажет…

  Будкевич оказался шумным пожилым человеком с огромными, не по росту, руками. Он вертел Альку, как куклу, выслушивал, ощупывал и выстукивал его и при этом хитро подмигивал малышу. И Алька тоже подмигивал профессору в ответ. Кажется, они очень нравились друг другу.

  Наконец, профессор спросил:

  - А как он вообще себя ведет? Лекарства, процедуры, дисциплина, словом?

  - Процедуры - нормально. Правда, не любит масляные компрессы, но терпит. А насчет дисциплины - лучше не спрашивать. Болтает целыми днями, язык без костей… А ему вредно.

  - Вот что, молодой человек, - нахмурился профессор - я тебе разрешаю говорить два часа утром и два часа вечером. А все остальное время - рот на замок. Понял?

  - Понял. Но лучше я с утра буду четыре часа разговаривать, а потом уже молчать до отбоя. Только если Борис Иванович попросит что-нибудь ему рассказать - тогда, конечно…

  Профессор Буткевич на мгновение застыл с открытым ртом, а потом поднял палец и многозначительно сказал:

  - Поверьте моему опыту, коллеги, этот парень будет жить!

  И профессор не ошибся. Как видите - живу.