Давид Гуревич

Чёрная быль

Впервые в жизни мне посчастливилось попасть в Киев в конце июля 1986 года, через два месяца после аварии на ЧАЭС. До этого много ездил по Союзу, но как-то всё не туда, не в те концы: в Заполярье, в Казахстан, на Урал, в Сибирь, на Кавказ, в Крым, наконец. Согласитесь, более экзотично было было из Питера заехать половить карасей в размером с тёщину сковородку в речке Онон, на берегу которой родился и вырос хан Чингиз. Или полюбоваться полярным сиянием в местечке Петсамо, где Союз нерушимый «отфарцевал» у зарвавшейся Финляндии никелевые рудники. Или один раз в жизни, но своими глазами, увидеть степную антилопу – сайгака, - бегущую со скоростью курьерского поезда на восходе ослепительного азиатского солнца по-над обрывом безводного плато Устюрт, в сторону солёного озера Барса-Кельмес, что в переводе с тарабарского значит просто: «Пойдёшь – не вернёшься».

А такие цивилизованные местности, камк Одесса, Киев, Париж, Запарижье – мы оставляли «на потом», «на после-пенсию». Довольствуясь их изучением по Бабелю, Паустовскому и Булгакову.

 Но в тот год мне повезло. Повезло попасть в минсредмашевскую больничку с пневмонийкой в конце апреля, аккуратно накануне Аварии – поэтому я не попал в аварийную зону в мае и июне, когда там было гораздо горячее. А ведь некоторые сотрудники нашего института были разбужены посреди апрельской ночи и чуть ли не на парашютах вместе со своей аппаратурой сброшены в чернобыльское пекло – для измерения радиации. Потому что, когда Это случилось – вдруг выяснилось, что нигде в стране, кроме нашего Радиевого института им. В.Г. Хлопина, нет достаточно продвинутой аппаратуры и специалистов. И то сказать – где ж ей ещё быть, как не в колыбели отечественной ядерной технологии.

Повезло выздороветь. Повезло, что наш завотделом, - видный специалист по радиохимии океана,- организовал экспедицию для изучения состояния водного бассейна в пределах 30-ти километровой Зоны. Повезло, что, когда все специалисты по радиационному мониторингу внешней среды уже съездили в эту экспедицию (она работала в Зоне вахтовым методом – по две недели), и Зав в поисках подходящего дилетанта пошёл по коридору вверенного ему отдела, - первым на его пути попался я со своим еврейским счастьем.

Повезло, что я никогда, ни до, ни после, не работал в области радиационного мониторинга внешней среды. И значит, никаких шансов попасть в мониторинговую экспедицию у меня не было, зато были большие шансы попасть на дезактивацию станции. Повезло, что шансов не было, но была подготовленная к защите диссертация.

Надо признаться, что у меня были возможности «закосить» от этой командировки: взять отпуск после болезни, снова заболеть, уйти в запой, наконец. А у Зава было только одно: моя предстоящая защита – но в двух вариантах: или «не-предстоящая» или «не-защита». Только и всего. Но этот козырь оказался самым сильным. Зато теперь, через двадцать лет, я с гордостью могу сказать: «И я там был». Но, если серьёзно – то, что я там увидел, не может сравниться ни с чем. Возможно, это была «машина времени», показавшая нам, ныне живущим, что ждёт наших потомков. Возможно… Те несколько фотоплёнок, которые я отснял в зоне – они все оказались ЗАСВЕЧЕННЫМИ! Простая случайность, последствие твоей небрежности – утверждали дозиметристы, выдавшие мне по окончании командировки такую справку об облучении, которую теперь и показать-то неудобно, - такая до смешного маленькая доза облучения там «нарисована». Но, с другой стороны, вспоминается история открытия радиоактивности. Напомню: радиоактивность открыл в конце позапрошлого века Анри Беккерель, после того как случайно оставил вечером рядом с солью урана неиспользованные фотопластинки (плёнок ещё не было). Утром, придя в лабораторию, он обнаружил, что пластинки «кем-то» засвечены.

Экспедиция наша состояла из небольшого пассажирского теплоходика, капитана, а также боцмана, кока, штурмана, моториста – в одном очень колоритном лице. К этому экипажу были прикомандированы несколько сухопутных научных сотрудников. Судно ходило зигзагами по Киевскому морю, заходило в в притоки Днепра, в том числе и речку Припять, - в общем, обследовало весь водный бассейн от станции до Киевской плотины. Время от времени оно вставало на якорь – «делало станцию», - и тогда сотрудники производили свои замеры, отбирали пробы донного ила, а потом снова двигалось дальше. Местные рыбаки, которые, как ни в чём не бывало, продолжали ловить рыбу, быстро пронюхали, что на нашем теплоходе есть хорошая радиометрическая аппаратура, и, сами того не зная, занялись «бартертом»: подходили к нам во время «станций» и меняли рыбу на измерение её радиоактивности. Надо сказать, что рыба не донных пород – судак, например, была «чистой», только кости слегка «считали», а вот сети рыбацкие, которые часто соприкасаются с дном водоёма, были заметно радиоактивными. Но это уже никого не пугало.

Собранные нами образцы грунта, растений, той же рыбы потом анализировали на содержание цезия, стронция, плутония и других «весёлых» элементов. По результатам измерений составляли карты радиационной обстановки. Смысла в этой работе было мало по двум причинам. Во первых, ведущий специалист Украинского ядерного центра, который совместно с нашим институтом участвовал в экспедиции, на первой же планёрке заявил, что он знает акваторию как свою дачу.

– Я знаю, где оно легло, - гутарил он с обворожительным акцентом, имея в виду цезий-137, - и где ещё ляжет. Так что ничего нового Ваша экспедиция мне не откроеть!

И не верить ему было нельзя, потому что этот человек умудрился продать свою вышеупомянутую дачу, находившуюся в 30-ти километровой зоне аварии, - за две недели до того, как она случилась! Перед таким даром предвидения оставалось только встать, снять шляпу и съесть её.

Во-вторых, американские спутники-шпионы тоже не дремали. Они непрерывно передавали своему начальству карты радиационной обстановки, аналогичные нашим картам. А оно, начальство, по дипломатическим каналам перепускало эти карты к нам в страну. Когда мы сравнивали «их»и наши карты, добытыми ценой облучения людей, то всякий раз убеждались, что наши приборы и методики не врут.  

И всё же кое-какой толк в нашей работе был. Однажды мы зашли в один из притоков Днепра в месте, которое называлось «Страхолесье». Ни больше, ни меньше! Однако, когда сделали обычные замеры, обнаружили, что там как раз ничего страшного нет и вообще сравнительно «чисто». Тепиерь на этом, разведанном нами месте, стоит новый город энергетиков – двойник погибшего города Припять. И называется он скромно – «Зелёный мыс»…

Киев встретил очарованием городского летнего южного пейзажа, и – сначала непонятным, - ощущением всеобщей агонии. Это было массовое помешательство, вызванное коллективным воздействием нескольких факторов – йодного облучения, страха, безысходности, отсутствия достоверной информации, - и ещё чего-то, невыразимого словами, но очень отчётливо выражавшегося взглядами, молчанием. Может быть, это было отражением самого страшного для любого живого существа состояния – непонимания того, что с ним происходит. Тот, кто хотя бы раз побывал на мясокомбинате, - меня поймёт. И только через несколько часов после приезда, наконец, осенило: так вот что делает эту обстановку трагической до безумия – полное отсутствие на улицах города – детей! Видимо, возможность такого вселенского конца заложена в нас генетически и по этой же причине вызывает глубочайшую массовую депрессию.

И ещё мне показалось, что эта болезнь заразительна. Во всяком случае, наши сотрудники через несколько часов после приезда тоже начали «чудить». Помнится, один видный учёный, профессор, лауреат и до того – вполне интеллигентный человек, прогуливаясь по Крещатику, вдруг отпустил в адрес одной юной особы совершенно неуместную, неспровоцированную и абсолютно непристойную скабрезность.

Прошли годы, много накопилось в памяти всякого, ещё больше из неё ушло – но эти две с половиной недели, несмотря на отсутствие фотографий, хранятся в ней так же надёжно, как и в первые дни после возвращения оттуда. По крайней мере, так мне кажется…

Мне и моим коллегам ещё и всем вместе повезло в том, что мы располагали хорошей радиометрической аппаратурой, позволявшей фиксировать малейшие отклонения от естественного радиационного фона. Остальные жители города Киева, видимо, не имели ничего, кроме фотоаппаратов. Поэтому мы, сотрудники экспедиции, были для них – не то чтобы богами, но, пожалуй, тянули на спутников Колумба или даже инопланетян. Мы – и только мы, - могли «померить» излучение от любого предмета и сказать – он «чистый» или «грязный». Первым делом мы провели показательные выступления в гостинице «Москва», что на Крещатике, на площади Поющих фонтанов (теперь - Майдан Незалежности), где нас поселили. Оказалось, что внутри отеля сравнительно чисто – сказалось хорошее качество оконных переплётов, а вот снаружи, на подоконниках, мы зафиксировали 10-ти кратное превышение фона.

В один из вечеров, свободных от работы в Зоне (куда мы уходили на несколько суток), нас пригласили в гости две красавицы-киевлянки. Приглашая, попросили, чтобы мы захватили с собой приборы. Как оказалось, именно они, приборы, и были главной целью приглашения, а вовсе не мы. Измерили радиационную обстановку в квартире, выпили, закусили – и до свидания. А мы-то думали…

   В другой раз я навестил папиного фронтового друга-однополчанина. Этот человек с семьёй уехал из Киева сразу после Катастрофы, наглухо закрыв квартиру. Вернулся в город через два месяца, надеясь, что самое опасное время миновало. И тут прихожу я с радиометром – и выясняется, что у него всё в квартире радиоактивное – ковры, мягкая мебель, одежда…

Это в Киеве. А что сказать про Зону? В Зоне тоже было в разных местах по-разному. Однажды мы причалили к берегу в районе, где стоял дачный посёлок Президиума Верховного совета Украинской ССР. Более радиоактивного места, чем это, нам не попадалось. Это при том, что вообще все берега были сильно грязными: естественный фон превышался в сотни и тысячи раз. Особо чувствительную аппаратуру, которая была у нас на борту, всякий раз зашкаливало, когда мы подходили к берегу. Зато на фарватере радиации не было: все радионуклиды, попавшие в воду в первые дни и недели после взрыва реактора, уже лежали на дне, в так называемых «застойных» зонах. Фактически мы занимались тем, что поднимали их на борт – вместе с образцами донного грунта, - и «складывали» на палубе. Через несколько дней такой «деятельности» наше судно начинало «светиться», приборы начинали «шалить» - и это было сигналом к возвращению на базу, то есть в Киев. Выгрузив там «улов», мы снова отправлялись в Зону.

Из всего, что хранится в памяти, можно выделить четыре наиболее невероятных эпизода, которые, как мне кажется, как нельзя более рельефно отражают весь сюрреализм тогдашней обстановки. Я давно придумал им названия – и теперь хочу, чтобы под этими названиями они стали известны другим людям. Начну с последнего по времени эпизода. Наиболее критического в отношении выживания и самого фантастического, на мой взгляд. Впрочем – судите сами…

 

Налёт на бабу

В последний день командировки я заехал в посёлок Чернобыль, чтобы оформить документы – там находилась администрация Зоны. В Чернобыль из Киева можно было добраться на двух автобусах – «чистом» и «грязном». Первый курсировал между Киевом и границей Зоны, второй – внутри Зоны. Обратно в Киев я улетел вертолётом. В «вертушке» нас оказалось четверо: два летуна и два пассажира. Моим попутчиком оказался наладчик роботов, использовавшихся для сбора кусков ядерного топлива, разбросанного взрывом по крыше машинного зала четвёртого энергоблока. Об этих роботах тогда много писали – естественно, о том, какие они замечательные, как они помогают предотвращать облучение людей, работая в самых опасных местах, и прочее…  Зато всю дорогу наладчик рассказывал мне о том, как они часто ломаются, не выдерживая ни слишком сильного даже для роботов радиационного облучения, ни воздействия высоких температур. (Ядерные реакции разогревали всё вокруг до нескольких сотен градусов!)

В какой-то момент я отвлёкся от его рассказа, посмотрел в окно – и обомлел: прямо на нас неслась огромная рука с ещё более гигантским мечом! От неожиданности я очень громко вскрикнул и, может быть, не совсем подцензурными словами. В следующее мгновение вертолёт изменил курс, заложив крутой вираж, - и «увернулся» от удара мечом! А ещё через несколько минут, когда «вертушка» села, лётчики дружно благодарили меня за «спасение» борта. Выяснилось, что они всегда, летая из Зоны в Киев, использовали этот огромный обелиск  –«Родину-Мать с мечом» (?), - прозванный киевлянами попросту «Бабой», в качестве удобного ориентира при полёте над городом. То есть, подлетая к городу, они держали курс прямо на «Бабу», а потом, в определённой точке, но, конечно, заблаговременно, - отворачивали от монумента. ПОЧЕМУ они не отвернули в этой точке в тот раз – они и сами не знали. Но совершенно уверенно объявили, что, если бы я не вскрикнул – они бы не отвернули…

 

Обманутый генерал

Эта история приключилась за полчаса до этого налёта.  Перед тем, как я сел в вертолёт, произошло вот что. Управившись с делами в Чернобыле, я встретил друзей студенческих времён, занимавшихся дезактивацией на станции, и конечно, не смог устоять перед их гостеприимством. А надо сказать, что самый любимый российский реактив широко использовался в Зоне – как для подъёма боевого духа ликвидаторов, так и в соответствии с рецептом Высоцкого «водка хороша  от стронция. То есть, в конечном счёте, - для дезактивации. Поэтому у моих институтских друзей спирта было – залейся…  Так я опоздал на последний «грязный» автобус.  Следующий был только утром. А ехать, как всегда, было надо: утром меня ждало место в самолёте, в киевском аэропорту «Борисово». 

Те же друзья, благодаря которым я опоздал на автобус, подсказали, что можно попробовать подсесть на попутную вертушку – и подбросили на своём микроавтобусе до аэродрома. Последний соответствовал своему названию постольку, поскольку на краю обычного поля стояли несколько вертолётов, да армейская шатровая палатка. Выйдя из автобуса, я заметил около них группу военных в новой в то время «афганской» форме. Они смотрели в мою сторону. Вдруг один из них отделился от своих товарищей и быстрым шагом направился прямо ко мне. Что за чёрт? Когда он приблизился, я разглядел на погонах его полевой формы большие генеральские звёзды!

- Где вы запропастились? – на ходу кричит он мне,  - мы вас уже час ждём, вертушку не отправляем!  Этот вопрос и вся сцена естественным образом лишили меня дара речи. Спасла ситуацию заправка ректификатом у приятелей. Благодаря ей я сохранил естественность движений и поступков, то есть, не отвечая на вопросы, молча пожал руку авиационному генералу и залез в вертолёт, который тут же начал взревел своими двигателями и винтами.

И только потом, протрезвев, я осознал, какое удивительное приключение подарила мне судьба. Нечто подобное можно встретить разве что в исторических анекдотах (Боккаччо), да у великих драматургов прошлого (Шекспир).  Что произошло потом, Вы уже знаете. Ну, а что с генералом? Думаю, это был тот самый генерал-вертолётчик, отличившийся в Афгане, переброшенный со своим соединением в Чернобыль и успевший получить звезду Героя незадолго до своей кончины от лучевой болезни.

 

Ласточка на плече

Это самая короткая история. Однажды, когда наш теплоход шлюзовался на пути из Киева в Зону, я сидел на палубе и смотрел, как ловят рыбу дозиметристы, дежурившие на шлюзе. Они просто дожидались, когда из шлюза будет спущена вода, спускались на дно шлюза и собирали судаков, не успевших вовремя уплыть из шлюза, не забывая проверять уровень их радиоактивности.

  Вдруг на моё плечо опустилась … ласточка. Из тех, что никогда не садятся на землю, только перед дождём летают низко над нею. Я онемел. Я почувствовал себя персонажем из сказки Андерсена. Я задержал дыхание. А она посидела с минуту, как ручной попугай или скворец – и улетела. Это всё. Интересно, кто-нибудь когда-нибудь видел такое? Ведь известно, что эти птички даже на деревья не любят садиться, предпочитают провода.   

А теперь спросим себя, что общего между этими тремя историями? Ответ очевиден: все их участники – несчастные облучённые существа! И вертолётчики, и их командир, и – ласточка. Поэтому их поведение столь необычно, непонятно, ни с чем не сообразно.

И, наконец, последняя история:

 

Двое в лодке, не считая черпака

Однажды наше судно отправилось в Чернобыль за … продуктами питания. В силу обычных бюрократических игр снабжение нашей экспедиции осуществлялось не из Киева, что было бы вполне естественно, а – из административного центра Зоны (Хорошо, что хоть не из центра АЭС!). Чтобы не потерять драгоценное время пребывания в Зоне на бесполезное плавание, научные сотрудники решили, что один из них, Виктор, отправится за продуктами, а остальные двое, Стас и Давид, тем временем проведут радиационные измерения при помощи спасательной шлюпки. На неё перегрузили аппаратуру, посадили сотрудников, спустили на воду – и теплоход ушёл. Мы остались одни на реке Припять. Наша задача была простая: проплыть от одного берега до другого, измеряя радиационный фон – как у нас говорили, «сделать профиль». Капитан обещал вернуться примерно через час и забрать нас: до посёлка Чернобыль теплоходу было полчаса ходу. Ширина Припяти и её течение позволили нам закончить измерения тоже через час. И тут выяснилось, что:

- лодка заметно протекает;

- теплохода не видно;

- смеркается;

- к берегу пристать нельзя – угадайте, почему? Правильно, там приборы очень сильно зашкаливало – жалко было приборы! Но – опять повезло. Вообще, мне везло с этой командировкой. В этом месте на реке стоял поплавок - бакен, обозначавший фарватер. Мы не без усилий пришвартовались к нему и несколько часов по очереди изо всех сил при свете Бакена (луны не было, фонарика у нас – тоже) замечательным Черпаком усердно перегружали воду из лодки – обратно в реку Припять. Потом выяснилось, что теплоход  опоздал из-за того, что не могли найти кладовщика, отпускавшего продукты.

Не кажется ли вам, уважаемый читатель, что наша цивилизация сильно смахивает на ту лодку? Но успеет ли прийти за нами Теплоход, вот в чём вопрос?

 

Ариэль, Израиль

2008-03-16