Эрнест Стефанович

Мир  добрым  словом  отзовется…

 

 

Над клевером румянится заря,

И ласточки над красным лугом

Так мечутся, что кажется, – горят

Два неба, слитые друг с другом!

            В стекле кабины, зренье опаля –

            Весь этот мир – как на экране!

            И убегают от шоссе поля,

            И укрываются в бурьяне.

  Газуй! И в пальцах радостная боль,

И сердце радо гулко биться,

Не умещая к скорости любовь.

Нельзя в такое не влюбиться!

            И вдохновленная душа опять

            Приветным словом отзовется.

            Но – попадет оно в печать?

            Поток признания прольется?..

Пролился дождь, и радуницы свод

Перебирает семицветы.

Смеется день – растягивая рот

От уха к уху всей планеты!

 

* * *

Вот стоит и дрожит. Ждет, чего б испугаться.

Если нечего — в страхе, что страху конец.

Замерла. Нет, жива. Продолжает вдвигаться

В середину отары таких же овец.

            Видно, мало боязни своих умираний.

            Слаще вместе с другими низвергнуться в дрожь.

            Очень жаль. Но жалею лишь в случае крайнем.

            Иль сказать, что люблю? А зачем эта ложь?

 

Солнечная рыбка

 

У зеленой могилы мамы, отлетевшей светлой Пасхой-2001 в небо донецкого Славянска…

 

Небо, как река, над чередою

Наших дел, безделиц, снов и слов

Уплывает в даль, где за чертою

Удит неизвестный рыболов.

            Ни волны, ни шороха, ни плеска.

            Лишь однажды в день над суетой

            Дергается тоненькая леска

            С богоданной рыбкой золотой

Преклонюсь на славянском пригорке

Поминальной пасхальной порой

На подрост из еловинки горькой,

Не боясь, что пристукнет жарой.

            Посижу, чтоб увидеть, как с неба

            Вечный звон принимает земля.

            А душе дам нектара и хлеба,

            И пущу полетать, как шмеля.

Здесь не может она заблудиться.

Не боюсь, что ее не поймут.

Помолюсь, и душа воскрылится,

От сует убегая и смут…

 

***

И не твоё,  и не моё подавно

В колодце лето спит на самом дне.

Ты высыпаешь яблоки и плавно

Идёшь по саду дымному ко мне.

            Идёшь, идёшь, пустым дразня подолом,

            И разум – нет! – кричит на это вдруг,

            Смущён прощальным дансинг-произволом

            Стрижей, простор кромсающих вокруг.

Морщинка, что ли, врезалась в межбровье?

Молчи – иль нет, скажи – не глубока…

Исходят падалицы мёртвой кровью:

До черноты изранены бока.

            И ветви рук обуглены по плечи…

            Не трепещи: не больно обману.

            Скажу, солгу – что помню вечно вечер,

            Костёр и дым, окутавший луну.

Что вожделенным взлётом в поднебесье

Мы искупили яблочную смерть…

Скажу, солгу – мол, снова будем вместе:

Ты, я и сад, – без памяти гореть!

 

Ведущая

 

То ль в познавательном дурмане,

То ль странно сердце веселя,

Всегда в неезженое манит

Людей рисковых – колея.

            И струны-ниточки стальные,

            И многорядные шоссе,

            И стежки-связки остальные

            До адюльтерных по росе.

  Из всех дорог родного края

Любил железные всегда.

Моя профессия такая –

Водить по рельсам поезда.

            Сижу в сиянье циферблатов,

            Властитель многих тысяч тонн.

            Мой тепловоз китом зубатым

            Глотает каждый перегон.

  Навстречу, сдерживая норов,

Несется рельсовый ручей,

Разгорячен у светофоров

Цветными плетками лучей.

            И днем и ночью – дрожь машины,

            Контроллер чуткий под рукой,

            И я с помощником в кабине

            Делю привычный непокой.

  И не скажу точней и проще, –

Люблю в меня летящий мир:

И неотрывный шпальный почерк,

И поездов ночных пунктир.

            Тифон трубит – и сталь по стали

            Гоню посыл куда-нибудь

            За край Земли, где ланью в дали

            Дрожит опять дорога-путь!

  И петь хочу – и радость рейсов,

Когда в движенье – жизнь моя,

И суть пути – прямые рельсы,

А не зигзаги бытия!

 

Сонный сонет

 

Среди голов, зело раскудренных,

Повесив сонную свою,

В электропоезде заутреню,

Привычно тесную стою.

            Несемся мы с точильной скоростью,

            По моргновениям, не вдруг,

            Роняя сна и яви прорости

            Из размыкающихся рук.

  В бреду колесного икания

Astron мерещится и дом,

Где астроном не я, – фантом.

            Где в двух парсеках привыкания

            Все промережено крестом –

            Звезда мечтает… о пустом.

 

* * *

Жизнь моя – до чего одинокая женщина,

Как испуганно ищешь себя, до конца,

По ночам – как во мне –

Кружишь в башне бревенчатой,

Между век – на рассвете –

Сбегая с крыльца.

            Так и льнешь, умоляя о новых исканиях,

            Умолчаниях жадных, сведениях рук.

            Что могу? Разве вправе

            Простыми руками я

   Прикасаться к чему-то

   Святому округ?

Я бы выдал тебя за Такого Таковича

И повез, разодетую, в мир молодой,

Только жаль: не разъять нас,

Притиснутых горечью,

Не разлить нас, негреющих,

Пришлой водой.

            Да, никто по ночам так не будит объятьями,

            Как умеешь лишь ты, моя верная жизнь.

            А испуг можно вылить,

            Отвесть и заклятьями.

            А в душе, если хочешь

   Кружиться, – кружись!