Семён Каминский 

Отрава

- …Я тоби так скажу, Вэниамину Сэргиойвичу... Трэба бигты у сэрэдыни, - часто говорил Веньке старший аппаратчик Петро Гнатюк, - тому, що пэрэдних бьють по морди, а задних - по сраци...

Вообще-то Венька занимал в цеху должность сменного мастера, и, по идее, наставлять рабочих должен был он. Но пока что уму-разуму учили его: он приехал на химкомбинат по распределению, после института, всего полгода назад, и ничерта в рабочих делах не смыслил (и не жаждал осмыслить, мечтая уехать как можно скорее), а все двенадцать его подчинёных проработали здесь помногу лет, уверенно теряя на вредном производстве зубы и волосы… Гнатюк, самый старший, лет сорока, казался Веньке совсем старым - со своей гладко отполированной двадцатью годами производственного стажа головой, под неизменной черной кепкой, полупустым ртом и маленькими бледно-голубыми глазками, прямо-таки наполненными хитростью... Ну просто вылитый весёлый пиратский боцман! Даже перекинутый через его правое плечо ремень сумки с противогазом казался перевязью острой пиратской шпаги. На самом же деле, по-настоящему острым был гнатюковский язык - говорил он на русско-украинском суржике, как и большинство в этих местах, но всё-таки более на украинском, чем остальные. Жил Гнатюк в далёком от химкомбината посёлке, и на каждую смену по три с половиной часа добирался раздолбаной вонючей электричкой - работы, тем более, так хорошо оплачиваемой, как на химическом производстве, в его родном посёлке не было, вот и приходилось ездить далеко. Этот разговорчивый боцман, в основном, и наставлял Веньку во время дежурств, обучая всяким цеховым и житейским премудростям, a Венька молча слушал…

И все остальные в сменной бригаде относились к молодому мастеру замечательно. Беспорядочно бородатый начальник смены Николай Петрович (за глаза называемый попросту Бородой) зазывал Веньку к себе в кабинетик, "на чай": в ночные смены это значило - на полстакана спирта с половинкой яблока, вместо закуски. Лаборантки Нина и Оксанa, симпатичные молодухи, но подусталые от жизни с пьющими мужьями, предлагали ему домашнего борща, разогретого на лабораторных печах. А беспечные операторы Лёнька и Славка -  опять же, в долгие ночные смены - отправляли его спать за приборные щиты: "Мы, Вениамин Сергеевич, привычные, а вы пойдите, прикорните там, на лавке, полчасика". И на узкой твёрдой лавке, под ровный тяжёлый гул и шипение пневматических самописцев и манометров, Венька проваливался в беспокойный, но всё равно, такой вкусный молодой сон, - иногда, и на два, и на три часа... Ребята, впрочем, не забывали разбудить "начальника" вовремя, чтоб не выглядел заспанным к утру, к концу смены, когда настоящее, цеховое начальство начинает шастать по аппаратным…

Работа была не тяжёлая, по сравнению с другими производствами, но очень вредная и опасная, если что-то начинало подтекать (за что платили большие надбавки, давали бесплатное молоко и шла выслуга лет): в цеху стояло ещё трофейное немецкое оборудование, целиком завезённое после войны, и давным-давно миновали все разумные сроки его эксплуатации, а используемые вещества относились к классу сильных и, когда-то боевых, отравляющих веществ. Поэтому главная задача у всех была одна - по-тихоньку выполняя план, не взлететь на воздух и не отравиться. К этому вполне подходили гнатюковские сентенции о "беге в середине"...

А ещё Веньке нравилась Людка. Она тоже была старше его - лет на пять, - и тоже работала аппаратчицей одного из отделений цеха. У неё имелся смуглый высокий чистый лобик с неглупыми мыслями, красивые каштановые волосы - под обязательной косынкой, муж и дочка, а также незаконченное образование в ПТУ и какая-то своя полудеревенская-полугородская жизнь в доме у свекрови. Нельзя сказать, чтобы Венька много про неё думал, да и поговорить, в общем, не часто удавалось, разве, когда приходилось заменять её напарницу по отделению. Однако, его будоражила полоска её простых голубых или белых трусов, выглядывающая иногда при наклонах к вентилям и заглушкам на небольшом плотном ладненьком теле - в промежутке между синими опрятными рабочими штанами и короткой курточкой...

Oднажды Веньку совсем бес попутал. Ему опять пришлось подменять беременную Людкину напарницу, Варю, которая, едва выйдя в вечернюю смену, закряхтела, заохала... Сообщили Вариному мужу - и на комбинатовской административной машине помчали её в роддом. Венька остался в Людкином отделении, помогать... Сначала они вдвоем долго болтали в щитовой, чересчур ярко, как сцена, освещённой люминесцентными лампами, раз в час заполняя журналы наблюдений за процессом. Потом пили чай (что было совершенно запрещено на рабочем месте). Потом Людка начала с ним кокетничать ("Мне наши девки говорят, мол, что это к тебе молоденький мастер зачастил? А я им: да что вы болтаете..."). А потом Венька притянул Людку к себе и начал жадно целовать... даже самому было не ясно, как это он вдруг на такое решился, прямо затрясло его... Губы у неё были... замечательные... немного в душистом вазелине... наверно, намазала перед сменой, из-за сухого воздуха в цеху... Венька оторвался от неё только тогда, когда почувствовал привкус крови, - это у Людки губа треснула от такого его рвения. Она, впрочем, тоже целовалась очень настырно, со вкусом, и на колени к нему сразу же пересела. Ранку промокнула платочком - и опять целоваться. Потом отстранилась, держится снизу живота и говорит:

- У меня всё разболелось... хватит... - и опять целоваться.

И так, наверно, целый час... Теперь уже и Венька почувствовал, что всё болит. Тут Людка от него отпорхнула, отсела подальше, поправила косынку, курточку и давай делать вид, что заполняет журнал показаний - пора уже. Хорошо, что ещё никто из смены в аппаратную не зашёл: Борода, например, очень любил неожиданно появляться. Венька через несколько минут опять надумал сунуться, но Людка свою противогазную сумку схватила, и - в цех: надо что-то и там проверить, скоро конец смены...

Распаренный Венька - за ней. Обходя отделение, они с Людкой вышли на крышу.

В небе над комбинатом и близкой рекой громоздились клубни подсвеченных снизу густых дымов, невообразимых оттенков рыжего цвета…

 - Красиво... - сказал Венька, всё ещё переживая своё возбуждённо-лирическое состояние.

- Ага, красиво... - повторила Людка. - Только это отходы сбрасывают... к ночи - пока инспекция не видит... и под выходной день - потому что пробы воздуха не берут… А потом вся эта дрянь на город идёт... Пошли отсюда.

Назад вернулись - уже сменщики пришли. Венька стал нехотя с ними разговаривать о чем-то производственном, а у самого вид... Нет, нет, я - здоров, просто, видите ли, здесь, в щитовой, несколько жарковато...

Всё главное случилось в следующую смену, поздно вечером, прямёхонько на полу за приборными щитами, на подстеленных зимних спецовках из грубой, шершаво-колючей ткани... И хотя в аппаратную Людкиного отделения, вроде, никто так и не заходил, Венька почувствовал, что смена всё-таки что-то про них знает: выражение физиономий, что ли, у всех было какoе-то необычное... А Гнатюк, сидя на лавке в мужской бытовке - после душа, абсолютно голый, но уже в кепке, - стал долго и смачно рассказывать целую басню про то, как в молодости, помногу и подолгу любил деревенских девушек в стогу сена... и как это сено пахнет… и как колется в неподходящий момент... Впрочем, Гнатюк - известный болтун, и, возможно, Веньке с перепугу что-то особенное просто показалось?

Долго рассуждать ему об этом не пришлось, потому что назавтра, в 20:43, случилась авария. Лопнул трубопровод на громаде серой китоподобной ёмкости с самым ядовитым в цеху газом, мерзко заорали датчики, зашкалили стрелки - сначала в Людкиной щитовой, а потом  - и в центральной. Людка была на месте беды первой, натянула противогаз и вручную стала останавливать насосы, не надеясь на хилое дистанционное управление. Венькиного руководства и помощи никто, конечно, не ждал, все вроде бы сами знали, что делать и что не делать, и к ёмкости сбежалась целая группа хоботообразных во главе с Бородой. Гнатюка, правда, не было видно, но он, наверно, был занят в другом отделении... Венькa же, после вчерашнего события, был полон дурной энергией, и, незаметно для себя, выпендривался перед Людкой, поэтому активно и совсем неосторожно лез помогать в самое пекло...

Утечка была серьёзная, и долго ничего не могли поправить, - судя по всему, случилось именно то, чего давно уже ждали и молча боялись. Пришлось начать полную остановку процесса, a повреждённый трубопровод принялись бинтовать, как раненную конечность. Непроницаемый белый туман с невинным запахом прелого сена ловко переползал из одного отсека в другой. Старых фильтров в противогазах хватало только на пятнадцать минут, нужно было выбегать из зоны аварии, чтобы поменять противогазные коробки на запасные, из хранилища, но Венька не сразу это понял, да и запах поначалу не казался ему страшным - даже напоминал что-то беззаботное, детское, летнее... Когда трубу забинтовали, и туман начал рассеиваться, в цеху уже работала целая аварийная команда, и съезжалось всё начальство - и цеховое, и из управления комбината. Ночью у Веньки сильно болела голова, а следующим утром, уже в комнате ИТРовского общежития, начались сильная тошнота, озноб и рвота... Отравление… заводская больница... неделя капельниц и уколов...

“Вам, молодой человек, повезло, отравление не тяжелое, всё у вас пройдёт...”

“Вас же учили, что нужно соблюдать технику безопасности? Вы же расписывались в журнале инструктажа?...”

“Я ж тоби казав: треба бигты у сэрэдыни...”

Оказалось, что и Людка надышалась, но намного сильнее, и в больнице ей лежать долго-долго... У неё началось осложнение - серьёзная лёгочная болячка, и неизвестно чем это закончится. Венька всё думал-думал пойти её проведать, да так и не решился… неудобно как-то. Муж, говорили, по нескольку раз в день к ней в палату бегает, очень переживает, и дочку приводит.

В общем, может, это и хорошо, что Людки не было тогда, когда пришло на Веньку  долгожданное открепление из Москвы и бригада провожала его домой... Борода ворошил, естественно, бороду, Нина и Оксанa напоследок прикармливали какими-то домашними вкусностями, Лёнька и Славка шутили и фамильярно хлопали по плечам - он уже для них почти не начальник, - а Гнатюк, сняв кепку и привычно погладив лысину, опять не преминул напомнить свою науку…

И побежала дальше молодая Венькина жизнь, но, похоже, осталась бродить в организме какая-то невыявленная врачами отрава, потому что ещё много лет спустя запах скошенной травы и сена будет остро мучить его в городских скверах и парках, и, особенно, в загородных поездках, вызывая тошноту, тревогу и отчаяние вместо желания вдохнуть, как говорится в песнях и стихах, этот зов полей полной грудью.

Чикаго, 2007